Глава 8. РАЕК

А внизу было чудо невиданное. Ярко светило солнце, зелено-синяя морская волна лениво набегала на берег, а берег светился золотым песком. Но чудо было не в этом. На золотом песке загорало не менее двух десятков молодых и красивых девушек. Причем загорали в чем мать их родила. От такого изобилия стройных ножек, плоских животиков, великолепных бюстов и очаровательных мордашек у меня захватило дух. Я уже минут пять наблюдаю за таким зрелищем и не могу оторваться.

Вот одна из них, стройная и симпатичная смуглянка, вдруг посмотрела прямо на меня и весело помахала рукой.

«Блин, наверное, солнце блеснуло от оптики», – раздосадованно подумал я, отполз от края обрыва и, отряхиваясь, встал.

– Да. Классно у вас тут. Море, сосны, пляж, девок куча, – сказал я сидевшим под соснами. – Вот только сетка прицела мешает смотреть.

– А нам ничего не мешает. Баба есть баба. Это не картинка, чтоб на нее глядеть.

Мы их используем по прямому назначению, – смеясь, забирает у меня прицел лейтенант. – Кстати, кажется, твой прицел-то.

– А ну-ка. ХВ1120027. Точно, с моего винтореза.

– А он-то как сюда попал?

– А хрен его знает, – отвечает доктор. – Ну что, покурили – и пойдем дальше.

Через пять минут мы забираемся в глухую лесную чащу, спускаемся в овраг, и я удивленно останавливаюсь. По дну оврага течет чистый ручей. На одном его берегу я вижу то, что привык называть одним словом – дневка. Таких дневок я за свою походную жизнь видел-перевидел, и эта ничем не отличается от остальных. Место для отдыха, разгорающийся костер, над которым в котелке кипятится вода для чая, уже готовы разогреться на углях баночки с тушенкой и кашей. Даже яма для пищевых отходов есть. Классический тип дневки.

– Это наша база. Здесь мы по-настоящему отдыхаем, – довольно говорит начальник разведки. – Места здесь, конечно, хорошие, но иногда тянет на старое. Вот только с куревом и водкой тут туговато.

– Ну, сигареты я вам уже отдал. А святая водичка – вот она. – Я выудил изза пазухи бутылку. – Тут у вас на входе не шмонают, вроде как доверяют. Только вы здесь не влетите по пьяни. А то меня потом совсем сюда не пустят. А жариться мне неохота.

– Пустят-пустят, – разглядывая бутылку, говорит старлей-связист. – Мы тут за тебя походатайствуем.

– Вот спасибо. Обрадовал. А то мне очень уж пляж понравился.

– Ну, мы можем и свидание с одной из них организовать.

– Ну уж нет. Я пока подожду. Мне и земных хватает. Правда, я там их наощупь чувствую, но уж здесь потом отыграюсь.

Мы уже разлили по кружкам, выпили за встречу и начали заедать тушенкой с хлебом.

На разложенной на земле плащ-палатке уже стояли армейские кружки, початая бутылка «Дворцовой» 0,7, черный хлеб, банки с кашей и тушенкой, лук.

– Так что же, тебе в самом лучшем госпитале так и не вернули зрение? нарушил молчание доктор.

– Ну, как говорил начальник глазного отделения… – я сделал заумное лицо и процитировал: – «Понимаешь, Алик. Ты у нас парень из южных краев, у тебя кровь горячая, иммунитет сильный, поэтому идет такая сильная реакция отторжения». А другие врачи, когда уже было поздно что-то делать, мне сказали, что этот начальник – просто мудак. У меня же правый глаз сразу выбило, а левый был сильно посечен осколками. Левый-то и надо было оставить в покое. Тогда бы я ходил с толстенными стеклами, но сам ходил бы. А этот «самый лучший глазной хирург бывшего Союза», как он сам себя называет, уговорил меня поставить на израненный глаз искусственный хрусталик. А я ж тогда ничего не знал и согласился, дурень. Этот начальник глазного отделения госпиталя хотел перед всеми остальными клиниками свой высший пилотаж показать. Он какой-то новый метод придумал и защитил на мне свою докторскую. А у меня началось воспаление в глазу, то есть отторжение хрусталика. Так нужно было его сразу же вынимать из глаза, но он решил сбить воспаление антибиотиками. Вот и протянул время до последнего. У меня уже с полгода шла отслойка сетчатки, а чтобы отправить меня к другим специалистам – в Гермгольца, к Федорову или в Медицинскую академию в Питер, – так ему профессиональная гордость не позволяла. У них же там своя конкуренция.

Если больной переходит из одной глазной клиники в другую, – значит, там врачи послабее. Ну и, соответственно, денежных пациентов будет меньше к ним поступать.

Ну а если во второй больнице еще и зрение вернут больному, то это еще больший удар по профессиональному престижу первоначальных глазнюков. Короче, через полгода вынули этот долбаный хрусталик и при этом еще сетчатку порвали на несколько частей. Тут мой глаз и потух. Ну, а если честно, то про эту Бурда-зонен даже вспоминать не хочу.

Во второй раз мы чокнулись за здоровье всех родных и близких.

А Первомайское теперь отстроили заново – не узнать! Там теперь только двух– и трехэтажные коттеджи стоят. Тогда ведь каждый двор получил на восстановление хозяйства по 300 миллионов рублей, а это где-то 60 тысяч баксов. И еще по «Жигули-шестерке» каждой семье от государства выдали. Но перед строительством, это по Дагестану ходили такие упорные слухи, очень уж близкие к достоверным, что каждый двор скинулся в общий котел по 10-12 тысяч зелени, а потом это все передали, отгадайте кому.

– Неужели Радуеву? – Полковник был больше всех поражен этой новостью.

– А кому же еще, – сказал я. – Но это все слухи. Если бы не он, то жители этого Первомайского еще сто лет жили бы в своих глинобитных мазанках. Ну а сейчас выходит, что Салман для них доброе дело сделал.

– Ну если быть точными, не боевики, а наша артиллерия и вертолетчики, ну и мы маленько, – улыбнулся лейтенант.

– Ну жители уважают точно не нас, а то бы нам скинулись, – усмехнулся я. А из соседнего села Советского смотрят на новые коттеджи Первомайского и проклинают Радуева за то, что он не у них остановился. Кому – война, а кому новые дома. Вот такие у них дела.

А про этого Радуева что слышно? – спросил связист.

– А он обменял пленных милиционеров на своих захваченных живых боевиков и на некоторое время успокоился. Но потом опять попер на Дагестан и по пути на блокпосту захватил еще один отряд ОМОНа, теперь уже пензенского. Но там все быстро закончилось и без крови.

– А чего он опять на Дагестан полез?

– Не знаю, но там теперь тоже воюют потихоньку. В ноябре 1996 года в дагестанском Каспийске боевики затащили одну авиационную бомбу в подвал жилого дома и подорвали ее ночью. Полдома разнесло и погибло больше шестидесяти человек, из которых двадцать два ребенка. Но это осенью, а весной девяносто шестого года Салман Радуев попал в засаду нашей разведгруппы. Тогда их машину всю полностью расстреляли, а когда досматривали боевиков, то всем контрольный сделали. Но именно Радуеву пулю в голову не выпустили. У него ведь тогда поллица было разворочено. Наши подумали, что тоже готов, и пропустили его. Потом Салмана объявили погибшим. А он в это время лечился за границей и через полгода опять объявился в Чечне. У него при ранении один глаз выбило и часть лица оторвало.

Пришлось ему косметическую операцию делать.

– А откуда стало известно про этого журналиста? – вспомнив что-то, нахмурился начальник разведки.

– Да один знакомый, очень хороший опер из конторы, рассказал. Он после войны по своей работе был у них там. Вот и на какой-то встрече он столкнулся с одним боевиком, который был в Первомайском. Из моих рассказов этот опер всю историю про Первомайку знает очень даже хорошо. Ну, когда боевик чуть выпил и разомлел, то он стал его потихоньку спрашивать. А у того язык развязался и рассказывает чересчур уж подробно и детально про всю эту заваруху. Вот он и проболтался про этого журналюгу. Как они его в оборот взяли и так далее. А этот писака вышел на десантников, которые справа от нас на мосту стояли. Но у них народу поболе нашего было и еще одна «беэмпешка». А этот полкан десантный, который еще в черном тулупе ходил, от своего великого ума еще и привел этого журналиста на наши позиции. Я же лично, да и мои солдаты их обоих видели, когда они за дневкой комбата на углу кустарника стояли и все на нас глядели. А потом этот десантник повел журналиста в наш тыл, к мосту и дюкеру через Терек. Этот полкан сейчас и не скрывает, что водил журналиста по нашим позициям. Ну а потом, когда мы с этим опером сели и все факты прогнали, то все сошлось один к одному. На нашем рубеже обороны ведь никого из посторонних не было, кроме этого журналюги, который и появился за несколько часов до прорыва боевиков.

– Да и мы же его с десантником видели, – вздохнул начальник связи. – Мы же думали, что свой журналист, если его сам командир десантников водит.

– А я этого десантного полковника в госпитале случайно встретил. В момент прорыва отвлекающая группа боевиков обстреляла десантников, и он был ранен взрывом от граника. Он был наполовину парализован, но потом оклемался и ходит сейчас с палочкой. Продолжает служить в своей дивизии. Ему же Героя тоже дали.

Он как-то интервью давал по телеку. Рассказывал, что мы, то есть 22 бригада, на ночь выставили вперед дозор или целую группу, я точно уже не помню. Но, по его словам, при прорыве все боевики на плечах нашей отходящей разведгруппы прошли через нашу оборону. Сам ни хрена не знает, а врет как… Уж лучше бы рассказал, как после обстрела небольшой группой радуевцев его подразделение еще на километр в другую сторону от нас отошло, то есть оставило и мост и свои позиции, это вместо того, чтобы прийти нам на помощь. Буйнакская разведрота отбила ведь нападение духов и, пусть через час-полтора, но все-таки пошла ведь нас выручать.

Ну этот еще ладно. Там поначалу всей контртеррористической операции начальником пресс-центра был какой-то генерал Михайлов. Так он до того уже заврался, что в момент прорыва по наступающим боевикам нанесла мощный удар наша авиация. Это в три часа ночи-то, когда наши вертушки и штурмовики летать не могут. Это стратегические да фронтовые бомбардировщики могут ночью бомбить, но это ведь по заранее заложенным в бортовой компьютер данным. Но самая главная версия этого генерала с поганым языком была такая: «боевикам был предоставлен проплаченный „зеленый“ коридор».

– Какие мы коварные! – возмутился, смеясь, лейтенант. – Получили с боевиков бабки, подпустили их поближе, а потом как вдарили по ним со всех стволов. Эдак нас скоро перестанут считать порядочными офицерами…

Но его слова никого не рассмешили – почему-то стало грустно и муторно.

– Ну а что дальше? – тихо спросил начальник разведки 58 армии.

– А что дальше! – воскликнул я. – Я обиделся на эту телекомпанию, которая всю эту брехню показывала, и уже на следующий день судебный иск состряпал. Я им вчинил пятьсот штук зелени, чтобы не показывали всяких педерастов. Да и там еще этот продажный журналист выступал. У нас этот иск телеканал отбил. Теперь мы уже в Москве судимся. Там такими деньгами никого не удивишь, да и главное «НТВ» побогаче будет, чем региональное представительство.

– Ну ты в этих судах скоро как в шелках будешь, – добродушно подтрунил доктор.

– Что, на пенсии делать нечего?

– Делов-то хватает. Но и терпеть эту мразь уже нету сил, – неожиданно зло ответил я. – Правда бывает только одна. Если этих гниложопых терпеть, то что же выходит – мы все зря что ли под Первомайским пострадали? Стрелять я сейчас не могу. Ну самоделку-мину смастерю вслепую, но это же чепуха. Вот и остается только через суд этих гадов давить, чтобы свою погань при себе держали.

– Скоро ты там адвокатом станешь, – продолжал посмеиваться доктор.

– Нет, не стану. Я ведь поступил было в наш Ростовский госуниверситет на юридический факультет. Наивный был тогда, вот и подумал, что со всеми заслугами и льготами смогу проучиться там без денег. Сначала на собеседовании мне намекнули, что нужно бы зарядить, но я им сразу сказал, что денег они не получат.

Ну они так тихо зубками скрипнули и затаились на время. А я сам ходил на лекции, писал все курсовые и рефераты, первую сессию сдал на одни «пятерки». А на второй сессии мне две «пары» как влепили подряд, мол, доходи, парень, до нужной кондиции. Я подумал и послал этот государственный университет далеко и надолго.

Над дневкой нависла гнетущая тишина, и только ручеек продолжал журчать неподалеку от нас.

– Тащстаршлейтнант, а вы тогда говорили, что тот солдат-пулеметчик остался жив, – вспомнил вдруг сержант-контрактник.

– Я тебе сколько раз говорил, что здесь мы все на равных и на «ты», – поправил я его. – Прошло то время, когда мы были на «вы». А этот солдат тоже потерял зрение полностью, но он еще частично парализован – плохо ходит. Но зато сочиняет песни, играет на гитаре и сам поет их. Я тут кассету взял послушать для вас.

Я достал из кармана подарок майора-замполита – маленький диктофончик «Сони» и нажал на кнопку. Прозвучал слегка искаженный перебор гитарных струн, и молодой голос запел под стиль вальса:

Я выключил диктофон и вынул кассету:

– Это из его ранних песен. А теперь он выступает на конкурсах бардовской песни и занимает призовые места.

– А его чем-нибудь наградили? – спросил маленький солдатик.

– Дали орден Мужества. Да что толку от этого ордена, если пенсия у него чуть больше трехсот рублей. Мы с ним на пару сейчас подали в суд на военкомат. Хотим по Гражданскому кодексу выиграть возмещение вреда в размере утраченного заработка. Не знаю, может, что-то и получится.

– Ну да. У этих оглоедов тяжело что-то выиграть. Они скорее удавятся, чем лишнюю копейку инвалиду добавят, – вставил кто-то.

– А кого еще наградили? – спросил начальник разведки.

– Про Героев я вам тогда сказал. Ну, понятное дело, что наш Перебежкин самым главным Героем оказался. А вот когда писали представления на Героев России, то оказалось, что майор-замполит должен был сам на себя и составить это представление. Он же на должности замполита бригады был. Вот он и отказался писать бумаги на самого себя, хотя он на все сто процентов заработал это звание.

Еще всем офицерам и прапорщикам добавили по звездочке на погон. Ордена понадавали тоже почти всем. Да-а-а. Еще их наградили именным оружием. Дали всем по пистолету Макарова. Всем, кроме Лехи Сарыгина. Но Леха – мужик, послал все командование на хер и написал рапорт на увольнении из армии. Уж кто-кто, а он это наградное оружие заслужил честно. А его просто кинули. И его пистолет достался комуто из штабных.