Первомайка

– Ну штабные своего шанса что-то ухватить на халяву не упустят! – с иронией прокомментировал доктор.

– Да, еще пистолет не дали прапорщику, ну которого Гамлет зовут. Он ведь в тыловом дозоре вместе с Лехой Сарыгиным был и прикрывал отход остатков моей группы. Его тоже из гранатомета ранили в руку, и она потом перестала работать у него. Ну а начальство подумало, раз рука не действует, то значит и наградное оружие особо так не нужно. Ему дали еще послужить в бригаде на должности старшины роты, а потом уволили из армии.

– А ты? – спросил лейтенант.

– Я как был старлеем, так им и уволился, хотя все сроки подошли капитана получать. Да и сам командующий округом на представлении на мое увольнение написал свою резолюцию: «присвоить звание капитан и уволить». Но его тут в Москву перевели, а при новом командующем меня втихаря и уволили. Штабным крысам было лень написать другое представление на мое увольнение и отправить его в штаб округа. Правда, уволился я с другой должности. Это начальнику штаба бригады спасибо. Не то что другие брехуны. Он сейчас в Москву перевелся. А вместо него начальником штаба бригады стал Грибок.

– Это тот самый? – спрашивает лейтенант.

– Тот самый. Уж это точно с его подачи стали брехать, что Златозуб меня бросил раненого. Накануне вечером был же боевой приказ, что подносят боеприпасы и эвакуируют раненых группы из 8-го бата. Златозуб меня перевязал и оставил на этого козла. А он смылся сам и даже солдат не прислал. «Ну ладно. Находись пока тут», – зло передразнил я. Водка начала бурлить во мне. Успокоившись, я продолжал:

– А Валере наш комбат приказал отойти с группой – вот он и отошел к пехоте.

– А что еще болтают? – спросил кто-то.

– Наш Перебежкин перед поступлением в академию такую статью в «Солдате удачи» накалякал – обалдеть можно. Оказывается, на пути боевиков было установлено минное поле, и все мины сработали. От первой группы еще до подхода боевиков осталось только пять человек, которые потом побежали в тыл. В образовавшуюся брешь хлынули боевики. А остальные группы раскрылись, как створки ворот, и в упор расстреляли чеченцев. Ну прям как стадо баранов. А я, оказывается, был ранен еще до того, как чеченцы подошли к нашему валу. А в конце статьи благодетель мой пишет, что весь гонорар передает мне, лейтенанту, полностью потерявшему зрение в этом бою. Испоганил всю картину и думает, что я из-за его подачки буду молчать. А я опять немного обиделся и в суд подал на этот журнал «Солгать неудачно», может, чего и высудим.

– Ну ты даешь! – засмеялся доктор и откинулся на спину.

– Они там что, совсем с ума посходили? – раздраженно сказал наш полковник. – Так и хочется им мозги вправить.

– Да я бы не сказал, что эти вруны – дурачки, – вспомнив вдруг давно мучавшую меня мысль, медленно сказал я. – Вот начальник кизлярской милиции, который все сокрушается и переживает, как же это боевикам удалось беспрепятственно уйти из Первомайского. Он же фактически проспал и допустил нападение и захват города боевиками Радуева и должен был отвечать за свое раздолбайство. А он, чтобы отвлечь внимание от своей шкуры, начинает рассуждать о беспрепятственном уходе боевиков из Первомайского.

– Как в пословице. Вор громче всех кричит «Держите вора», – вставая от затухающего костра, сказал контрактник.

– А так оно и получается, – продолжал я. – С Перебежкиным тоже все ясно – хотел перед академией лишний раз свою заднюю часть прикрыть этой статьей. Полкан-десантник, может, даже и не догадывается, кого он к нам привел тогда, а выступает по телевидению, чтобы показать свою значимость – мол, не зря я Героя России получил. Этот продажный журналист тоже частенько выступает с обвинениями против армии и рассказывает, как этот «Град» сравнял все село с землей. Видно, чувствует, что грешок-то есть за душой.

– Да у таких и души-то нет, – приподнявшись на локте, сплюнул доктор.

– Это уж точно, – согласился с ним я. – Но вину за свое предательство он за собой чует. Поэтому и сучит своими ножками. Но меня в этой истории больше всего интересует этот генерал Михайлов. А он-то для какой цели такую дезинформацию запускает, что авиация нанесла мощный удар по прорывающимся чеченцам, что радуевцам был предоставлен проплаченный «зеленый» коридор, что боевики беспрепятственно ушли из села. Ему-то какая выгода брехать на всю страну?

– А может, он хочет прикрыть то, что эта «Альфа» отказалась штурмовать село, – предположил лейтенант.

– Непохоже. Да и сама «Альфа» уже не скрывает, что она отказалась от штурма. Я думаю, что тут другая причина. Может, помните, что за несколько дней до штурма села в Первомайское вместе с журналистами прошел и один комитетчик, ну который и определил, что заложники содержатся в мечети. Я точно не знаю, сколько людей было с этим журналистом, один или двое. У меня такая мысль, что боевики взяли в заложники именно этого гэбешника и пригрозили его убить, если журналист не выполнит их приказание разведать наши позиции. Вот этот газетчик и отработал на чеченцев по полной программе.

– Тогда получается, что этот генерал Михайлов должен был знать про факт вербовки боевиками этого журналиста, – задумчиво произнес начальник разведки. – Что-то слишком круто получается.

– Ну такой оборот событий мало кто мог предусмотреть. Но ведь многие журналисты находятся на подписке и втихую работают на нашу безпеку. А для чего же их тогда пропустили в село? Хоть этот журналист и говорит, что потайными тропками пробрался в село, так вы же сами знаете, что вокруг села голые поля, а подходы к камышовым зарослям хорошо нами просматривались. Получается, что этот журналист мог тайно контачить с этим генералом, который был начальником пресс-центра всей операции. Да и с ним могли в село направить сотрудника, который мог бы обращаться с фотоаппаратом и видеокамерой, а такие навыки есть не у всех оперативников.

– Выходит, этот журналюга был двойным агентом, – лейтенант недовольно глядел себе под ноги. – Задал ты нам задачку. А почему этот журналист не наврал чеченам?

– Это его надо бы спросить. Ты же сам видел, как боевики в полный рост и спокойно шли в атаку на наш вал. Да и чеченцы тем и отличаются, что обязательно постараются выполнить свои обещания, а тем более угрозы. А журналист – это заметная фигура в столице, и жить он хочет так же, как и все… т я чуть было не сказал «мы», но через секунды проговорил: – люди.

Но мою заминку заметили, и доктор, лежа на спине и задумчиво глядя в небо, тихо и твердо произнес:

– А мы тоже не торопились умирать…

Я хотел было что-то сказать, но ком в горле не дал это сделать. Тут начальник разведки 58 армии поднял свою голову и пристально посмотрел мне в глаза:

– Ну и что ты будешь делать?

Все остальные тоже смотрели на меня. Я с усилием проглотил этот предательский комок, а потом негромко и четко сказал:

– Сначала попробую добить этого гада через Генпрокуратуру – это она занимается уголовным делом по Первомайскому. Хотя полной уверенности нет. В том фильме, где генерал Михайлов говорил про «проплаченный „зеленый“ коридор», выступал еще один следак по особо важным делам, который вел дело Радуева, а фамилия его то ли Попов, то ли Распопов, который тоже недоуменно разводил руками и все никак не мог понять, как же именно Радуеву удалось вместе со всеми заложниками спокойно покинуть село. Если эти следователи из Генеральной Прокуратуры станут заминать это дело с журналистом, то тогда и станет окончательно ясно, что дело здесь темное…

– Дело ясное – что дело темное, – невесело пошутил старший лейтенант, бывший ранее связистом.

– А ты не боишься, что он может с ними до сих пор контачить? – все также лежа на спине, спросил меня доктор.

– Все может быть, – медленно ответил я. – После первой войны он не раз с ними встречался. То радиостанции и спецснаряжение для их антитеррористического центра привезет, то еще чего-нибудь сделает для них.

– Это что за еще центр такой? – удивленно спрашивает полковник.

– После первой войны они сделали у себя антитеррористический центр, который должен был заниматься борьбой с терроризмом. А руководил этим центром Хункар-паша Исрапилов, который был у Радуева во время рейда на Кизляр и Первомайское как бы военным руководителем. То есть сам Радуев занимался политическими вопросами, а Исрапилов организовывал и командовал боевыми операциями радуевцев.

– То есть этот журналюга после войны встречался с ним?

– И не только встречался, но и помогал им закупать для этого антитеррористического центра радиостанции, спецснаряжение и прочую дребедень. И все это под видом помощи новому спецподразделению демократической Ичкерии, которое будет бороться с террористами и другим уголовным элементом.

– Чудеса, да и только! – пробормотал кто-то.

– А на тебе это может как-то отразиться? – спросил лейтенант. – Ну, я имею в виду чеченцев…

– Ну, на меня еще в феврале 2000 года уже было покушение, когда меня били только по голове, по пустой глазнице и уже бессознательного хотели задушить. Но я пришел в себя, смог укусить нападавшего за руку и вырваться. Заем я добрался до своего Макарова и отпугнул этого гада. Тогда я получил сотрясение мозга и закрытую черепно-мозговую травму… Ну, полечиться пришлось с годик…

– Ни хрена ж себе! – от этого известия контрактник даже вскочил на ноги и зашвырнул пинком полупустую банку в костер.

– И это вдобавок к тому тяжелому ранению? – профессионально уточнил доктор. – Неужели не видно было, что слепого бьют?

– Да все было видно. Потому и били по пустому глазу, – негромко засмеялся я. – Да мне-то еще повезло! Моего тестя избили так, что проломили череп, и потом пришлось удалить часть мозговых тканей. А ему ведь шестьдесят лет… Сейчас, скажем прямо и честно, он доживает свои дни… Такие травмы просто так не проходят… А через пять месяцев избили моего двоюродного брата. И везде один и тот же почерк: бьют тяжелыми предметами и только по голове. И никаких свидетелей, а тем более виновных…

– Вот гады… – выругался связист. – А они ведь предупреждали, что после войны будут убивать наших офицеров…

– Это ты зря. Вот на чеченов-то я как раз и не думаю. Ну не станут они охотиться на одинокого и слепого инвалида. Они ведь бойцы, а не шакалы. Я более чем уверен, что это работали по заказу наших местных ворюг с большими погонами, которым я мешаю воровать деньги у остальных инвалидов войны. Они ведь на нашей крови такие деньги имеют, что строят здоровенные особняки, ездят на дорогих джипах, отдыхают на Канарах…

– А ты их, наверное, хочешь отправить на нары? – с некоторой долей иронии спросил полковник.

– Да ну что вы… Я не хочу… – в тон ему скромно ответил я. – Я уже пытаюсь это сделать… А что делать? На войне – как на войне. Путевки подлечиться в санатории они мне не дают, деньги у меня воруют. Вот и приходится воевать.

– Ну и кто побеждает? – уже серьезно задает вопрос начальник разведки. щ Ты ведь один, а их сколько?

– Да. Их много, а я один. Вот на меня напал один отставной майор, которого менты теперь пытаются отмазать. Уголовное дело возбудили только через год.

Притом еще и меня признали подозреваемым. Из дела пропадают самые важные документы. Акты судмедэкспертизы мне не выдают на руки уже который год.

Повторную независимую экспертизу следователи назначать не хотят. В общем, заминают дело по полной программе.

– Ну а кто-нибудь из наших тебе помогает? Ну Стас, например?

Лейтенант, задумчиво разгребавший остывающее кострище, вспомнил про Гарина, и я лишь с досадой поморщился от этого напоминания.

– А что Стас? Он сейчас живет в Москве и теперь может только языком болтать, а до дела у него руки не доходят. Его же в «Альфу» взяли инструктором по тактико-специальной подготовке. Может, для того, чтобы языком не болтал, или он действительно суперпрофессионал по тактике, не знаю. Дали в столице белокаменной трехкомнатную квартиру. Он теперь на недосягаемой высоте, а про других сослуживцев вспоминает только по праздникам.

– Да. Хохол наконец-то стал москвичом, – прокомментировал доктор карьерный взлет моего оперативного офицера.

– Москвичи – это те, кто родился и вырос в Москве. А я его называю или чмосквичом…

– Как-как? Чмосквичом? – удивленно переспрашивает лейтенант.

– Вот именно – чмосквичом. Или по другому – москвичмом, – со злой усмешкой выговариваю я. – Когда меня обложили почти со всех сторон и угрожали убийством, то я попросил его сделать мне временную прописку, чтобы я мог с семьей отсидеться в Москве. Так он испугался за свою жилплощадь и отказался дать этот штампик в моем паспорте. После этого я перестал с ним поддерживать связь, да и говорить о нем не хочу. Одно дело, когда он простачком прикидывался: придет в госпиталь к кому-нибудь и все продукты сожрет на халяву, а потом извиняется: «Ну ты, брат извини. Я же хохол». Пришел он и ко мне в госпиталь…

– И тебя он объел? – засмеялся старший лейтенант.

– А ты думаешь, что он поскромничает? – тоже рассмеялся я и сказал уже серьезно. – Да хрен с этой едой. Мне он сказал, что я в камышах тарился под Первомайским, а он от духов отстреливался. Ну, чисто сельский дурачок – и что с такого возьмешь? А когда понадобилась серьезная помощь, так он показал свою истинную натуру…

– Не знаю даже что и сказать… – задумчиво протянул доктор. – Это ведь Москва. Может, он за свою жилплощадь и за семью так боится?

– Вот именно. Если обеими руками держаться за большую и пышную звездень, то другу он теперь может протянуть только… Что?

– Свой конец.

– Правильно. Может быть, кому-то это приятно, но только я почему-то больше не хочу с ним общаться.

Опять стало тихо. Я подумал, что слишком уж загрузил всех присутствуюих серьезной и невеселой информацией, что надо бы сменить тему разговора, и тут я вспомнил статью из нашей южной военной газетенки:

– А еще наша окружная «Окопная сплетница» брешет, что я подорвался на своей гранате. Выдернул чеку и уронил гранату под ноги. Потом наклонился посмотреть, что же с ней станет, и тут она сработала. Мне выбило глаза и посекло осколками ноги.

Здесь все невольно посмотрели мне на ноги. Я нарочито громко вздохнул и задрал штанины. Ноги как ноги, кроме растительности – ничего особенного.

– «Офицер получил множественные ранения ног» – процитировал я реплику газетчика из нашего «Брехунка».

– Слушай, ты в следующий раз перед приходом к нам еще по бутылке прибинтуй к ногам. Ладно? – задумчиво предложил лейтенант. – У маскхалата штанины широкие, никто и не заметит.

Все засмеялись, а доктор вздохнул:

– Кому что, а ему лишь бы выпить.

– Да с одной бутылки даже по сто грамм на нос не вышло, – отвечал лейтенант. – От таких новостей уж точно выпить захочешь. А организмы у нас молодые и закаленные, так что маловато будет. Или в грелке попробуй. У нас рядом с училищем спиртзавод стоит. Так нам девки местные в грелке спирт носили.

– А то я не знаю. Так то же училище, а здесь… Божья благодать.

Хоть я и стараюсь говорить эти слова шутливо и весело, но мне опять становится тягостно на душе. Я-то понимаю, что лейтенант, да и все остальные, были бы рады хоть на какое-то время заглушить свою жгучую тоску по родным и близким…

Но я тут ничего не могу поделать и только лишь потише повторяю:

– Да… У вас тут божья благодать…

– Это понятно… А как там наши поживают? – вдруг спрашивает один из них.

– Ну, я знаю, у доктора и начсвязи дома все нормально. А вот к остальным выбраться то времени, то денег нету. Да и здоровье барахлит. К твоей матери твои земляки заезжают, которые с тобой в бригаде служили, – сказал я маленькому солдату.

Так и не дождавшаяся своего единственного сына мать после тяжелой потери серьезно заболела, долго лечилась в ПНД и стала инвалидом. Но про это я умолчал, старательно избегая его пытливого взгляда. «Тебе этого лучше не знать. А вот съездить к родным сержанта и лейтенанта как-то совесть не позволяла. Все-таки мои подчиненные… Но в этот год обязательно поеду», – подумал я.

Внезапно в воздухе раздался знакомый громкий гул. Небо было безоблачное и чистое, но гудение было очень знакомым. Гул все нарастал и больше и больше напоминал мне гудение самолетных двигателей, заставляя меня встряхнуться и что-то делать.

– Ну, мне пора…

Я начал осторожно спускаться по склону, по которому узенькой змейкой вилась тропка. Где-то на середине пути тропинка резко оборвалась, и я полетел вниз… …И проснулся с бешено колотящимся сердцем. Весь в холодном поту, я лежал и слушал, как на соседнем военном аэродроме ранним утром прогревают двигатели тяжелые транспортные самолеты.

Я выхожу на балкон и закуриваю сигарету. Мне радостно от того, что приснился такой сон. Да и оттого, что свежий утренний ветер и рев самолетных двигателей напоминают то славное время, когда звучала команда «по местам», опускалась самолетная рампа, и черное чрево транспортника или вертушки вбирало в себя разведгруппы спецназа, готовые высадиться где угодно и работать против кого угодно…

ЭПИЛОГ

Различными путями идут люди к концу своего пути. Имея свой маршрут, я никогда не допускал даже мысли о том, что когда-нибудь буду писать мемуары… Но эти строки являются всего лишь точным воспроизведением тех событий, в которых мне довелось участвовать. Естественно, что все пережитое за эту неделю наложило отпечаток на всю мою оставшуюся жизнь. Быть инвалидом войны 1 группы в нашем государстве – это тяжкое бремя, которое непосильным грузом ложится на плечи изувеченного человека. Не столько физические тяготы становятся невыносимыми, сколько моральные переживания от общения с окружающими людьми, которые абсолютно открыто демонстрируют как положительные, так и все свои отрицательные качества…

Я пытался вернуть себе хотя бы малую часть той прежней жизни. Я старался вести себя, как и прежде, но все пережитое изменило меня не только с внешней стороны, но и мое внутреннее восприятие окружающего мира. Моя внутренняя боль накапливалась во мне и в необходимый момент извергалась наружу, тем самым преображая мою внешнюю сущность, расставляя жизненные ценности и ее же грязь по своим местам и называя вещи своими именами…

Через год на поминках один офицер шутливо напомнил мне, что я так и не почистил его автомат. Я сразу узнал его по голосу и попытался было подобрать соответствующий обстановке ответ, но моя боль уже говорила за меня сквозь стиснутые зубы:

– Если бы этот автомат был сейчас у меня, то я бы пристрелил тебя, как собаку.

Никогда еще мои губы не произносили столько лютой и холодной ненависти, и я был поражен своей жестокой реакцией на шутливый тон говорившего. Мне даже стало не по себе. Хоть эти слова были сказаны тихо, но они были услышаны всеми присутствующими участниками Первомайки и родственниками доктора, которые все отлично поняли… Стало тихо и напряженно, как будто погибшие заглянули на свои собственные поминки… Через пятьдесять минут я направился домой и, обдумывая в дороге все сказанное, внезапно понял, что не мог сказать ничего другого…

Память о моем погибшем сержанте стала для меня превыше всех мирских отношений с некоторыми… 17 января 1998 года я написал несколько строк из предисловия этой книги, но на большее у меня не хватило сил. Ознакомившись с февральским номером журнала «Солдат удачи», я попытался продолжить восстановить истинную картину всего произошедшего, но опять не смог… Как-то в поезде дальнего следования я встретил врача, который смог внимательно выслушать мои переживания по поводу лживых и клеветнических «версий» о событиях в Первомайском. «Словоохотливые участники контртеррористической операции по обезвреживанию банды Салмана Радуева», уже однажды предавшие нас той январской ночью, продолжали предавать меня, моих чудом выживших в этом аду друзей и павших товарищей.

По совету этого психолога я изложил на бумаге до мельчайших подробностей все то, что я делал, говорил, слышал, видел и думал. Следуя рекомендациям того же врача, я должен был все написанное сжечь.

Но, закончив рукопись, я понял, что не смогу этого сделать. Мои товарищи прожили яркую жизнь и достойно приняли свою смерть, чему я остаюсь единственным свидетелем. Если бы я сжег свои воспоминания, то я предал бы своих соратников, отдавших жизнь за всех вас.

Ради того, чтобы полковник Стыцина, капитан Косачев, старший лейтенант Козлов, лейтенант Винокуров, сержант Бычков, солдат Коленкин и неизвестный связист продолжали жить в нашей памяти, и была создана эта книга.

Примечания

1

РВДКУ – Рязанское военно-десантное командное училище.

2

БМД – боевая машина десанта.

3

ЦБУ – центр боевого управления.

4

ЗУ – зенитная установка.

5

РПО – ручной пехотный огнемет.

6

ВВ – взрывчатое вещество; СВ – средство взрывания.

7

АКМС – автомат Калашникова со складывающимся прикладом.

8

ПБС – прибор бесшумной и беспламенной стрельбы.