Человек в круге

      Пистолет его был заряжен, и он открыл легким толчком плеча дверь.
      Шугов хотел бы увидеть другую картину. Но он не увидел того, что ему могло показаться, когда он стоял за дверью и слышал подозрительные шорохи. Лена одевалась, она стояла у зеркала, а генерал лежал на мягком диване. То есть не лежал буквально. Он сидел, утонув в мягких удобных подушках. Этот диван им подарил отец Лены. Это был великий диван. Ему всегда все завидовали. В нем можно было утонуть, сидеть и одновременно лежать. Так и сидел и одновременно лежал генерал.
      Ковалев глядел на вошедшего отсутствующим взглядом. Ничто не разбудило его любопытства, в нем не было любопытства. Он был равнодушен. Будто вошел не муж этой красивой, в белом, женщины, а посторонний человек, ничего общего не имеющий с этим домом. Хозяин здесь генерал.
      Шугов растерянно глядел на них. В свою очередь он, не увидев того, что должен был увидеть, разочарованно переводил взгляд то на жену, то на генерала.
      - Вы думали, что поймаете нас на месте преступления?
      Ковалев не пошевельнулся даже, сказал это вроде одними губами. Но Шугов все услышал. До единой буквы разобрал. Он подошел к жене.
      - Позволь спросить, куда ты собираешься?
      Елена повернулась к нему и, подкрашивая губы, ответила вопросом на вопрос:
      - А тебе не все равно?
      - Нет. Ты знаешь о наших с генералом отношениях. Он после всего, что между нами было, не должен входить в дом, который ему навсегда закрыт.
      Ковалев поднялся, покачиваясь на носках, произнес:
      - Я пришел сюда, полковник, как человек инспектирующий. И сомневающийся. Вы видите... Ваша жена, из-за которой мы тогда с вами на разборах по вашему делу много спорили, меня не волнует так, как волновала когда-то. Вы понимаете, я ее любил. Но все прошло, все там, за годами. Хотя немного их и прошло.
      - А почему вы тогда тут? - спросил Шугов устало. У него все время кружилась голова и он не мог справиться с постоянной дрожью в теле.
      - Тут я потому, что подозреваю вас... - Генерал закурил и небрежно бросил спичку на пол. - Вы тогда, в академии, ловко выскользнули. Вы попытались доказать, что я позволил себе много лишнего по отношению к вашей жене. И главное, в чем я вас обвинил, ушло само собой в сторону. И осталось лишь это женское разбирательство. Осталось мелкое-мелкое. Сегодня вы не ускользнете и не обвините меня ни в чем таком, за которым последует разбирательство.
      - Вы в чем-то хотите меня обвинить?
      - Я хочу вам сказать, что уже в данную минуту вы - мертвец, полковник.
      Елена резко повернулась, и странный ее взгляд побежал по ним.
      - Это громко и слишком ответственно сказано! - крикнула она. Генерал, не забывайте, что здесь присутствует не только женщина, но и в первую очередь - жена.
      Генерал язвительно возразил:
      - Здесь действительно вы присутствуете. Но уже не в качестве жены. Вы присутствуете в качестве вдовы.
      Шугов встал между ними и слегка оттолкнул Ковалева.
      - Уходите из моего дома. Я вас прошу!
      - Лена, - сказал генерал Ковалев, - если хочешь, ты можешь пойти за мной.
      Она стремительно повернулась к нему и прошипела:
      - Старик-генерал, вы действительно много себе позволяете в чужом доме.
      Ковалев хмыкнул:
      - Ну что ж, когда-нибудь ты извинишься за эти слова. Только не было бы поздно.
      Генерал взял с козырька вешалки свою фуражку и пошел не спеша к выходу.
      - Я вызываю вас на объяснение, - кивнул он с порога, глядя в упор на Шугова. - Не забудьте подготовить объяснение по поводу двух провалов, совершившихся при вас. Кроме того...
      - Ах, вот вы куда гнете! - нервно засмеялся Шугов. - Но так легко все это у вас не пройдет! В этом я вас уверяю!
      Я тогда не знал, что генерал Ковалев - это генерал Ковалев. Да он и не афишировал себя. У него, - и до прилета Берии, и после его прилета к нам в наш городок, - было много работы. Сперва он допрашивал Павликова, Смирнова (после Железновского), всех сержантов. Потом опять передал к нам, в штаб дивизии, Смирнова. Ковалев сказал:
      - Выжми теперь из него все поросячье сало. Покатай его по яме так, как его никто не катал.
      А Железновский больше не стал бить солдата сам, он сказал это же, что сказал ему Ковалев, Вадиму Виноградову.
      Вадим Виноградов играл иногда с нами в волейбол. Как-то Шмаринов его похвалил:
      - Тебе, Вадим, на дню надо бриться три раза. Щетина, брат, у тебя что надо. С такой щетиной женщины крепко мужиков любят.
      Вадим легко гнул подковы, он сто восемь раз поднимал двухпудовку, прямой, на вынос. И бил он Смирнова в яме. И это потом рассказывал мне, когда я собирал материалы на "розовую" книгу, генерал Ковалев. Я понимал, почему он мне это рассказывает. Ковалев меня просто запугивал. И я действительно, слушая его, боялся. Стоит ему приказать, и меня загонят в яму, и я уже никогда оттуда не выберусь, если за меня возьмется какой-либо Вадим.
      С этим Вадимом я потом ездил на телеге СМЕРШа на рыбалку. И я его спросил, когда мы после схлынувшей воды из реки выловили в яме сома:
      - Ты смог бы и человека так прихлопнуть, как прихлопнул сома?
      - Запросто! - ответил он, ухмыльнувшись. - Может, попробуем?
      Я не напугался, только напоказ взялся за пистолет. Он пожал плечами:
      - Шуткую.
      У него была присказка: "Как приказали, так и умерли". Думаю, не одна мама не дождалась сыночка только потому, что у нас в дивизии, при СМЕРШе, жил и работал Вадим Виноградов. Он и в волейбол любил играть с кровью. Иногда бил не по мячу, если долго ему не подавали, а по своему коллеге. Вроде нечаянно, в пылу борьбы.
      Первые показания полковника Шугова.
      "Я, полковник Шугов Павел Афанасьевич, пограничник СССР, перешел на сопредельную сторону сознательно. Я не хотел переходить границу, и это правда. Меня заставили это сделать обстоятельства. Я вынужден был под страхом "разоблачения" уйти сюда и, если будет возможность, не участвовать в дискриминации советского пограничника своим таким негативным поступком.
      У меня есть отец, сестры.
      Я знаю, сколько придется им страдать из-за меня. Но иначе, как уйти за границу и тем спасти себя, я не мог.
      Не хотел бы, чтобы из меня сделали тут политическую фигуру.
      Не хотел бы, чтобы эта политическая игра свалилась - последствия игры - в первую очередь, на голову моей старшей сестры, которая занимает определенное положение в нашей иерархии. Она главный врач одной из престижных больниц. Что было следствием того, что я - пограничник. И пограничник без подозрений, как оказалось, до определенного часа.
      Падение моей карьеры - результат аморальности, которая процветает в нашем обществе.
      Мы с ног до головы погрязли в бытовом разврате, наши жены порой неуправляемы. И все это результат так называемой эмансипации. Во многом мой переход сюда (как мы называем оттуда), в зарубеж, обусловлен и этим..."
      Я нашел потом этот документ среди многих других документов. Нашел я и документ, который полностью разоблачал генерала Ковалева, инсценировавшего исчезновение на курсе, где учился Шугов, Боевого устава.
      "Доношу до Вашего сведения, что дело с кражей Устава я вынужден прекратить за отсутствием состава преступления. Мною установлено, что Устав на курсе, где я впервые столкнулся с массовым подозрением, на самом деле остался в неприкосновенности. Уставы, в которых были вырваны страницы, имеют другие номерные знаки, установленные в ином воинском учреждении.
      Подполковник Сысоев".
      Еще один любопытный документ.
      "Я, подполковник Андреев Андрей Андреевич, докладываю о следующем. На нашем курсе усовершенствования офицеров-медиков произошло ЧП. Являясь разносчиком литературы секретного толка, я при сдаче принятой мною от слушателей секретной литературы обнаружил в одном из сборников, касающихся толкования только недавно полученного нами Устава, вырванность. Немедленно доложил об этом в секретную часть, где получал литературу. Я был предупрежден о молчании. Что я и сделал.
      В тот вечер производилась массовая проверка и нового Устава, и сборников, которые поясняли его. Мне поручили проверить часть сданной секретной литературы. Я обнаружил еще одну вырванность в новом Уставе, по команде доложил об этом.
      Ставлю в известность..."
      Подполковник Андреев, как мне показалось, не доверял даже секретной части. Она не докладывает обо всем, надеясь на то, что со временем книги придут в полную негодность и их можно будет списать.
      ...Железновский в тот вечер рассказывал: генерал Ковалев, как только ему доложили - Шугов ушел, - немедленно связался с Москвой. Это он договорился с тамошним начальством, что пограничники - любого ранга будут немедленно заменены. Вроде сам Лаврентий Павлович приказал Ковалеву: слушай, шерсти пограничников, сразу в брешь пускай СМЕРШевцев из части, которая там расквартирована. Мне уже доложили о личном составе дивизионного СМЕРШа. Кое-кого я знаю. Шмаринов там есть. Знаю его давно. Все можно ему простить - мягкотелость, нерасторопность за одно ценное качество: он никогда и никого не предаст, не будет никогда и никого выгораживать. Берите его в помощники, а сами работайте на свой страх и риск, пока кто-то отсюда не прилетит.
      Ковалев немедленно сместил всех офицеров-пограничников, отвел заставу от границы, где Шугов ушел на сопредельную сторону. В ту же ночь пришла смена. Вдоль границы рубежи занял шестьсот одиннадцатый гаубичный полк все коммунисты полка, имеющие партийный стаж не менее пяти лет. Полк на войне прославился боевыми успехами, сейчас, заняв рубежи с карабинами - не с пушками, артиллеристы врылись в песок за одну ночь, цепочка бежала-бежала к другому полку - пехотному. Это был двести второй полк, отличавшийся шагистикой - лучшими батальонами на смотрах, полк, горластый в песнях. В полку к новой службы привлекли, кроме коммунистов и комсомольцев - секретарей бюро рот, батальонов...
      Еще об одной истории я узнал поначалу от Железновского, затем от самого Ковалева. История эта связана с поиском кандидатур на "ликвидацию" Шугова. Ковалев серьезно об этом толковал.
      - Убить человека, - рассказывал он мне, когда я сослался на Железновского (он разрешил мне это сделать), - очень легко, если он здесь, а не там. Убивают в основном за предательство. А раз Шугов оказался предателем, то убить его надо было обязательно. Другое дело - как? Он же был там на их стороне. Если бы он был здесь, у нас, я бы его, конечно, достал. Не надо и согласовывать. А там - это другой вопрос. Да и к тому же - под прикрытием чужой разведки. Полковник - подарок врагу. Берегут они таких лучше, чем себя...
      Железновский называл мне имя человека, которого посылал на убийство Шугова Ковалев. Странно, но мне показалась эта кандидатура удручающе хлипкая. В штабе дивизии у нас работала машинисткой Софья Каганова женщина невзрачная, худая, с нервным от усталости лицом. У нее был сыночек - тоже худой и нервный, как мама, вечно больной, вечно битый мальчишками. Иногда вдруг этот ее сын гонялся с визгом за своими обидчиками, потому что рядом, с чуть кривоватой длинной палкой в руках расхаживал в то время рядом длинный, флегматичный тип неопределенного возраста. Я знал, что он работает на таможне - следит за провозкой шерсти к нам сюда, на перевалку. Говорят, он безуспешно клеился к Софье, но она его не подпускала к дому, всякий раз налаживая к себе домой, на его квартирку. Снимал он ее у какой-то бедной вдовы, выращивавшей разные пряности на своем небольшом огородишке. Вдова несколько раз предлагала ему руку и сердце, но он отказывался, предпочитая любить Софью и ее заморыша.
      Говорят, Софья всегда твердила, что этот несуразный таможенник - не личность. И, видимо, наступил час, с предложением Ковалева, все это опровергнуть. В послужном списке таможенника с чекистской фамилией Петров и с именем Петр, а с отчеством Петрович значилось, что он выполнял некогда боевые задания, рассказывалось, где эти задания выполнялись. Да он и сам Ковалеву об этом ведал, когда его не силой, но привели к нему.
      Сговорились на ордене, Петров П.П. пообещал принести голову Шугова целехонькой, свеженькой, как когда-то носил головы более значительных особ...
      - Да, я его посылал, - откровенничал Ковалев. - А что было делать надо убить человека, а некому. Шугов проглядел профессионалов-убийц: почему-то они с ним работать не захотели. Ведь два этих прокола остались без последствий. Они вытекали из него самого и его этой уступчивости. Не наказали, не убили - это сразу все вопросы заостряет до предела. С тобой считаться уже не будут. И что мне оставалось делать, как не опереться на Петрова? Правда, плохо было то, что его многие на сопредельной стороне знали в лицо: на таможне-то не проедешь, не поглядев, кто тут командует. Мы снабдили Петрова и картами, и компасом. Но он был - тут правду говорила Каганова - не личностью. Он, во-первых, заблудился, когда на дворе этот тарарам песочный разверзся. Уткнулся в саксаулину, да так и был пойман американцами. Там у них был немец. Он в основном поймал. А американцы, как ни странно, отпустили эту не личность... Вот, погляди, что написал Петров тогда...
      Я взял из его рук бумажку. Значилось: "Рапорт".
      "Я, Петров Петр Петрович, в трезвом уме и в сложных находясь обстоятельствах по отношению к любви и верности своей стране, взял и поклялся убить того самого гада ползучего - Шугова П.А. Я, конечно, все сделал для того, что перейти границу и проследить, где они его содержат. Я дошел почти к их резиденции, которая состояла из дувала, мазанки и маленького двора. Здесь они его и содержали. Под очень большой охраной. И я пытался пробраться к нему, этому бывшему нашему полковнику, а теперь ставшему полноценным врагом. Жаль, у меня не хватило сил, когда они набросились на меня. Их было около десяти человек из охраны. И я бы дрался с ними до последней пули, но они не дали мне развернуться"...
      - Вот такое попалось ничтожество тогда, - стуча по столу кулаком, говорил Ковалев. - А как я надеялся, когда читал принесенные им справки. Ведь по справкам он убил тогда двадцать восемь человек!
      - И что же с ним было потом?
      - Ну ты же знаешь! Поди, рассказал тебе твой Железновский.
      - Нет, он мне ничего о Петрове не говорил, вернее о последующем не говорил.
      - Ну а ты, как думаешь? Что мы с ним сделали?
      - Отпустили домой, пригрозили, чтобы молчал.
      - А ты веришь, что пригрозишь человеку, и он будет молчать?
      - Думаю так.
      - Плохо думаешь, стратег. Мы его осудили. На Колыму отправили. Дали четвертак.
      Он глядел на меня пронизывающе, будто мне это все полагалось.
      Я пожал плечами.
      - С нами вообще не шути. За что берешься, - выполняй. Не то загремишь...
      10
      Архивы КГБ уплывают на Запад.
      Пользуется ли новыми секретными документами, открытыми
      в последнее время, бывший полковник Шугов?
      Мещерский приносит все новые и новые документы.
      Борьба не на жизнь - на смерть.
      Погиб ли Мещерский от руки грабителя?
      Или покончил жизнь самоубийством?
      Кажется, сто лет прошло с тех пор, когда мы с Игорем Железновским были вместе последний раз там, где разыгралась трагедия, у той глиняной стены с небольшими холмиками, что блюдут бывшую жизнь Павликова, Смирнова, замполита. Я писал Ковалеву книгу - "розовую-розовую", с лапшой на ушах. Сам я жил в страхе перед ним. Я его стал бояться. Железновского, который мне грозил им когда-то, я вспоминал. Теперь я понимал - все же он был не худшим в их системе. Да, надо иметь немало сил, чтобы быть не только свидетелем, участником, но - уж точно - исполнителем...
      И вот, когда я приехал за новыми "розовыми" документами - сам он.
      Железновский похудел, стал сбитее, увереннее, атлетичнее. Это был красивый мужчина неопределенного возраста - дашь и пятьдесят, и при неверном свете сорок, дашь и под шестьдесят. Рост у него был всегда приличный - метр восемьдесят восемь, но одно время Игорь сутулился, ходил прибито, не распрямляясь... Все это - в прошлом. И улыбается так, как когда-то улыбался, когда мы говорили о Лене и моей победе над ним на танцевальной площадке. То есть аккуратно улыбается, лишь губами, искренне желая мне в моем процветании добра. Я выглядел, наверное, для него тоже убедительным, действительно - одет во все модное, простое и не стесняющее тело и не вызывающее у других протеста. На Железновском была тоже отличная тройка, он завел усы под цвет этой тройки. Усы он, видно, красил. Эдакий молодец!
      - Откуда ты, дитя? - спросил он, отстояв молча и вынося терпимо мой телячий восторг.
      - Откуда? Лучше скажи - куда? - Я лихорадочно прикидывал, как смогу использовать его в своем деле - прискорбно, однако я стал давно таким: меркантильным, расчетливым и сообразительным. Лишь бы открытой глупостью не мог насторожить бывшего смершевца.
      - Опять - поиски? - скептически усмехнулся Железновский.
      - Опять, опять, - улыбался я. - Слушай, все равно ты мне ни капельки не веришь. Откуда, спрашиваешь ты, у этого молодца такая прыть? Чего он от меня хочет?
      - Именно.
      - Сразу быка за рога?
      - А чего нам хитрить друг перед другом? Ты уже давно убедился, что я твоим врагом никогда не был.
      - Не будем вдаваться в подробности.
      - Нет, тогда не будем говорить!
      - Хорошо. Сержанты! Ты участвовал в организации их суда...
      - Ну я же тебе тогда, в пьянке, сказал точно: Ковалев! Месть за то, что не пошли и не прирезали Шугова. Идиот, он тогда боялся, что все-таки Мещерская начнет валить на него - это он спровоцировал побег Шугова! И прежде, чем послать того самого кретина, таможенника туда, он же приглашал на это дело сержантов. Чтобы искупить! Бедный умом, он же теоретически знал границу, лишь в академии, в этой комиссии, нюхнул ро-омантику границы.
      - Ясно! Но ты не сказал мне главного. Он посадил, но почему он и хлопотал об их освобождении. Освободил не я их, хотя писал во все концы. План новых моих усилий, как мы плохо пишем в газетах, разработал он. Он конкретно расписал, куда и к кому я должен был обратиться.
      - Ну многое я не могу тебе сказать - я связан подпиской. И для меня она что-то значит. Но, думаю, так: все-таки все из нас - люди. Или бывают ими когда-то, если напрочь забывают все человеческое. Согласен? Но подумай о другом. Ведь отгадка лежит на поверхности. Почему? Ты сам ему подсказал идею пользы - для него - их освобождения. Они же теперь служат только ему!
      - Ладно, ничего не скажешь. И на том спасибо. Сам не досуге докумекаю, откуда неожиданно родилась такая отеческая забота о сержантах. Не додумался же он до того, что я предложил вариант его будущих боевиков? Один ведь только Шаруйко у него из всех сержантов остался на службе.
      - Один Шаруйко! Наивный ты. Не доведи тебе господь отведать его боевиков. Особенно, когда они возьмут и станут терзать тебя по знакомству... - Он вдруг нахмурился - вроде сказал лишнего. - Что тебе еще нужно конкретно?
      - Архивы КГБ. Этот последний момент с сержантами. Их отпуск на волю. И, главное, как просьба Ковалева в этом выглядит.
      - Я уверен, ее там нет. Ковалев не станет светиться... Тонкости тут, откровенно, не вижу!
      "Чекист называешься, - хотел сказать я. - Кто же тогда убивает теперь у него, у этого Ковалева? Правда, что же я хочу узнать? Как Ковалев писал, чтобы заполучить боевиков? Или действительно ничего не писал? Хочу другое узнать. Как меня убьют, кто? Но какое это имеет значение - кто? Шаруйко? За предательство? За неповиновение?.. Приказано - убить! И беспрекословно выполнено... Один даже убийца Шаруйко - этого достаточно было, чтобы хлопотать об освобождении всех."
      - Ладно, - сказал Железновский, - идем посидим на улице.
      Мы сели с ним, он закурил, поглядел на меня, на папиросу - он всегда курил папиросы - и стал говорить. Он знает, что нынешний председатель парламентской комиссии по передаче и приему архивов КПСС и КГБ СССР, а также его заместитель обратились с письмом к Президенту России. Что сейчас происходит с архивами?
      - Если ты живешь не в вакууме, - оглядел меня Железновский и пыхнул в мою сторону струйку дыма, - ты знаешь из печати, телевидения о фактах пропажи - а точнее продажи - документов из этих архивов сволочным зарубежным организациям.
      - Следовательно, бывший полковник пограничных войск, ныне крупный разведчик Шугов Павел Афанасьевич... - Я перестал думать о Шаруйко, который будет моим другом, но выполнит приказ. Я уже внимательно слушал Железновского.
      - Ты на правильном пути. - Услышал его жугкащий голос. - Контора Шугова закупила уже порядочно документов. Сам он оказался оборотистым малым. К примеру, он с помощью своих агентов, которые разъезжают ныне по бывшему СССР как по собственной стране, нашел в Пятигорске двух старичков, братьев Кабановых. В свое время эти братья обогатили музей местного значения воспоминаниями о том, как убивали царскую семью...
      - Погоди, - перебил я Железновского, - что-то я читал в газетах о парламентской комиссии.
      - Ты не мог там прочесть о главном. Там сказано, что ни парламентская комиссия, ни Комитет по делам архивов никогда не рассматривали и не давали санкции на сделки подобного рода. - Железновский скривил губы в той своей улыбке, когда презирают все и вся, и добавил: - Они считают, что архивы память народа, бесценное национальное достояние. Они-де не могут быть предметом торга.
      - Ты не согласен?
      - Согласен. Но как же это случилось? Ты мне можешь, писака, ответить? Санкций на сделки не было, а архивов некоторых тоже не оказалось. И еще... Я хорошо знаю, что в тот день, когда письмо было передано - я имею в виду письмо председателя парламентской комиссии и его заместителя - в руки Президента, эта парламентская комиссия обсуждала проект решения "Об архивах КГБ". Там точно и конкретно определено, что изымается из секретных архивов. Это я для тебя говорю.
      - Поздновато же оно разработано.
      - Гордишься, что копался в архивах? И кое-что нашел?
      - Ты не оговорился... Нашел даже твои записочки. Нашел немало и другого взрывоопасного материала.
      - Все станет известно, - пошамкал он губами. - Все. И о нас, например, все будет сказано. Потому что архивные материалы центрального и местных органов безопасности всего-то хранятся со сроком давности пятнадцать лет.
      - А почему вам - привилегия? Это максимальный срок для любого министерства и ведомства страны, после чего архивы сдаются на государственное хранение.
      - Ты и это знаешь? Тогда чего же придуриваешься?
      - Я знаю также и о том, что... В общем знаю об исключениях.
      Железновский отвернулся:
      - Самое страшное, все, что связано с действующей оперативно-агентурной системой, остается у ведомства лишь тридцать лет.
      Я вокруг него забегал:
      - Тогда - помоги. Тридцать лет уже прошло с тех пор!
      Железновский саркастически ухмыльнулся:
      - Иди к Ковалеву. И к Мещерскому.
      Я недоуменно уставился на него.
      - Чего смотришь, как баран на красные ворота? Ты чего - не знаешь, что и Ковалев, и Мещерский работают ныне и в архивах? Причем не последние у них должности, главные.
      Я плюхнулся на скамейку рядом с ним.
      - Как же я не знал этого? Ведь работаю с Ковалевым!
      - Учись держать язык за зубами. Учись у него этому!
      Почти на цыпочках идя сам, Мещерский, на ходу набрасывая на себя летнее пальто ("Зябко, зябко!" - зашептал только губами), уводил меня из домашнего кабинета на гремящую машинами, троллейбусами и всякой городской всячиной улицу.
      Мы остановились в одном из гадких кафе на Савеловской, заказали костный бульон, и он, не дотронувшись до тарелки, шептал:
      - Зачем вы пришли? Что вы хотите мне опять сказать?
      - Мне сказал Железновский, что вы работаете теперь в архиве. Помогите мне.
      - В чем? Игорь вам не говорил, какие строгие и теперь у нас правила? Что забирается целиком и полностью и, следовательно, хранится прочно?
      - Я не знаю - что? Это вы знаете.
      - Ну, к примеру, фильтрационно-проверочные дела на граждан, бывших в плену. Забираются все трофейные материалы. Забираются архивно-следственные дела. Как же вы надеетесь со мной работать? Это же вам нужны архивно-следственные дела.
      - Но, может, они подпадают под статью жертв политических репрессий? Это же сейчас, по-моему, легко можно объяснить.
      - Мне можно объяснить. Эти ваши жертвы политических репрессий бывшие сотрудники органов безопасности. Их личные дела хранятся со сроком тридцать и более лет. Как же я возьму их для вас? Да еще на вынос!
      - Зачем мне все это знать? Ведь у меня конкретная просьба.
      - Видите, вы какой! Я вам обстановку общую рисую, а вы о частностях.
      - Шугову, выходит, давать архивные документы вы не боитесь? А мне, желающему познать истину, отказываете?
      Мещерский побледнел:
      - Кто вам сказал, что я даю из архива документы Шугову? Кто придумал эту наглую ложь?
      - Конечно, не я сам, - спокойно отреагировал я.
      - А кто? Скажите мне. Иначе я немедленно уйду.
      - Какая разница, кто сказал? Если некоторые документы в распоряжении Шугова, то...
      - Сейчас не то время - угрожать мне за то, что я поддерживаю связи со своим бывшим зятем.
      - Я вам не угрожаю. Я просто хочу реабилитировать многих людей, которые невинно пострадали после ухода Шугова за границу.
      - Если бы вы были объективны!.. Впрочем, если вы настаиваете, я дам первый документ. Если вы что-то поймете, тогда поговорим... Только, только... Скажите откровенно, вы верите в слухи о "зомби"?
      Я промолчал. Мещерский долго изучал мое лицо, я был непроницаем. Он отставил свою тарелку и маленькими шажками двинулся из кафе. Так вот почему он не захотел говорить дома, а привел сюда! Он боится Ковалева. Он считает его - "зомби"? На ходу Мещерский бросил мне:
      - В четверг, рядом с этим кафе. В восемнадцать ноль-ноль. Значит, вечером.
      После него я бросился вновь к Железновскому. Я нашел его слегка выпившим в его холостяцкой квартире. Она у него была двухкомнатная, кто-то здесь, видимо, убирал - в принципе чисто и, как всегда, когда человек холостякует, пьет, пусть и в меру, непременно курит, - с особым духом, затхло-стоящем везде: и на кухне, и тут, где кровать, и там, где письменный стол.
      - Чего? Всего боится человечек?
      Я кивнул головой.
      - И ты в "зомби" не поверил? Прилетел ко мне за консультацией...
      - А что же делать?
      Железновский встал, пошел к буфету, достал бутылку вина, два бокала, принес это все в одной руке. Потом полазил в шкафу и вытащил какую-то папку с бумагами. Молча подошел опять к столу, бросил на него папку - на мой край стола, налил по полному бокалу, чокнулся со мной - я еще не взял свой бокал, и сказал сморщившись:
      - Читай. И мотай на ус.
      Потом я, много позже, обо всем том, что дал мне просмотреть Железновский, читал в одной из газет. Там, в газете, шла речь только о единичных случаях, а тут, у Железновского, фигурировали многие фамилии. Шла речь вот о чем:
      а) неугодных работников ныне все чаще (имелись в виду работники КГБ) увольняют с диагнозом шизофрении;
      б) в органах сегодня существует сверхвысокочастотный излучатель;
      в) еще в 1963 году Военно-медицинская академия в Ленинграде набрала в число подопытных, заплатив при этом, студентов Ленинградского университета. Их в течение месяца облучали электромагнитными волнами СВЧ. Сеансы проводились в специальной комнате, обшитой свинцовыми плитами. Генератор, смонтированный в рефлекторе, диаметром 50 сантиметров, стоял в 4-5 метрах от испытуемого, который садился к нему спиной;
      г) испытуемые ощущали легкую тошноту, у одного выпадали волосы от легкого прикосновения, другой оказался более стойким и ему все было, как он выражался, до Фени Дуниной...
      - Что посеешь, то и пожнешь! - Железновский налил еще в бокалы. Пусть пьет с нами не такой и трус Зиновий Борисович Мещерский. Он под копытами "зомби" Ковалева. - Железновский чокнулся с третьим стаканом, стоявшим теперь наполненным, но нетронутым.
      - Тогда, выходит, что и Лена тоже под копытами генерала?
      - Мыслишь! Пей!
      - И это в самом деле серьезно?
      - Я ничего такого не делал и не видел, как делают. Но когда заходит об этом разговор, относятся к этому серьезно... Естественно, начальство отрицает, что в городах нашей необъятной, - опять улыбка одними губами, страны наличие СВЧ-излучателей, которые превышали бы допустимые уровни, затрагивали проблемы экологии, людей, их здоровья, их управляемости со стороны.
      - А люди, выходит, обращаются и в КГБ, и в МВД?
      - Опять прозорлив.
      - Потому и боится Мещерский Ковалева?.. Мещерский в любую минуту может поплатиться за то, что передал своему зятю? И Ковалев держит его на этом?
      - Верно, пять!
      - Что-то Мещерский мне тогда принесет из архивов? Он же будет бояться, что Ковалев все видит и все знает.
      - Что-то принесет, но только не из той нашей поры. Там, как ты понимаешь теперь, почти все было связано с поездкой Берии. И, естественно, со всеми делами, которые варганил Ковалев, услуживая Берии. Особенно неприятным оказалось дело Соломии Зудько. Лаврентий Павлович приказал перед своим арестом - словно чувствовал - окончательно убрать себя из поездки... Ездил двойник.
      - А почему дело Зудько оказалось самым острым и неприятным?
      - Не знаю.
      - А ты размышлял над этим?
      - Меня к делу Зудько не подпускали. Я лишь допрашивал несколько раз ее мужа.
      - А кто может знать это хорошо?
      - Наверное, Шмаринов.
      - Или Ковалев?
      - Нет, в мои размышления он вписывается не авторитетно.
      - Как это понять?
      - Когда-нибудь поймешь.
      - Убирал следы по Зудько ты?
      - Не только я. Потому все - расплывчато. Размышления, догадки - одно, а конкретные вещи... Это другое.
      - А о "зомби"? У вас о Ковалеве в этом плане что-то есть?
      - Мы в отделе посмеялись, получив информацию: Ковалев - "зомби", стал пояснять Железновский - мне было приятно, что в последнее время он разговаривает со мной серьезно. - Но некто прислал Горбачеву секретную программу ЦРУ "МК-культура". И кто, ты думаешь, этот некто? Шугов. Шугов через своих людей переслал копии писем наших людей с просьбой расследовать факты облучения.