«Vivos Voco…»[42]

Заточенные в Сибири декабристы называли звон своих кандалов поэтичными латинскими словами «Vivos voco» — «Зову живых».

Звон этот за тысячи верст доходил до слуха и сердца всех передовых людей русского общества того времени. Он напоминал им о муках и страданиях тех мужественных молодых людей, которые дерзнули выступить против устоев самодержавия, напоминал об их подвиге, их окрыленном порыве, светлых идеалах.

Среди людей, которые не забывали декабристов, не повернулись к ним спиной после их поражения и ссылки на каторгу, был сам А. С. Пушкин, находившийся со многими из них в дружеских отношениях. Выше уже говорилось, что Пушкин с искренним восторгом встретил решение жен декабристов последовать за мужьями в Сибирь, лично присутствовал на проводах Марии Волконской, а потом часто был желанным гостем ее отца генерала Николая Николаевича Раевского, который ему много рассказывал о письмах дочери, о жизни декабристов…

Пушкин намеревался передать через Волконскую свое знаменитое послание в Сибирь декабристам, но не смог. Его он отправил с Александрой Григорьевной Муравьевой — супругой декабриста Никиты Михайловича Муравьева.

Александра Григорьевна Муравьева, по отцу графиня Чернышева, была нежной, молодой, красивой женщиной с расстроенным здоровьем. Голову она всегда повязывала черной кружевной шалью, глаза ее блестели, как две печальные звезды. Многие декабристы в своих воспоминаниях пишут сердечные слова о ее доброте и нежной натуре, о ее самопожертвовании и щедрости души, называют ее «незабываемой спутницей нашего изгнания».

Александра Муравьева выросла и получила воспитание в богатом семействе графа Григория Ивановича Чернышева, приближенного ко двору, главы масонской ложи, поддерживавшего тесные связи с декабристами. Его единственный сын, ротмистр Кавалергардского полка Захар Чернышев, был членом Северного общества декабристов. Верховный суд лишил его чинов и дворянства и приговорил к двум годам каторги с последующей пожизненной ссылкой в Сибири.

С декабристскими кругами был связан также и Ф. Ф. Вадковский, двоюродный брат Александры, который пользовался особенным доверием П. И. Пестеля. В доме графа Чернышева читали Пушкина, Грибоедова, Рылеева, Бестужева-Марлинского, порицали самодержавие и реакцию, обсуждали события революционного движения в Европе.

В феврале 1823 года 19-летняя графиня вышла замуж за 27-летнего гвардейского капитана Никиту Михайловича Муравьева, одного из руководителей Северного общества, автора «Конституции» декабристов. Его отец, Михаил Николаевич Муравьев, был одним из образованнейших людей своего времени, видным государственным и общественным деятелем, литератором, покровителем целой плеяды ученых и писателей, попечителем Московского университета, товарищем министра народного просвещения. Двери его дома были всегда широко открыты для друзей и единомышленников, деятелей культуры и искусства, военных, литераторов. Он дружил с известным ученым-историком Карамзиным, с поэтами Жуковским и Батюшковым, с братьями Тургеневыми… У Муравьевых много и свободно спорили, обсуждали значительные общественные события, в доме часто звучала музыка, велись разговоры о литературных новинках. Это был небольшой и своеобразный оазис знаний, культуры, куда тянулись многие люди.

Нельзя здесь не отметить и того обстоятельства, что семейство Муравьевых находилось в родстве с Муравьевыми-Апостолами, Луниными, Чернышевыми, чьи сыновья стали декабристами. Сергей Муравьев-Апостол был повешен, брат его Ипполит покончил с собой при подавлении восстания Черниговского полка, а Михаил Лунин погиб в Сибири.

Атмосфера высокой культуры и свободолюбия не могла не оказать влияния на последующую судьбу сыновей Михаила Николаевича-Никиты и Александра.

Еще юношей Никита был активным собеседником гостей, которые посещали их дом. Он учился в Московском университете, легко ему давались математика и история, преуспевал он в литературе и иностранных языках, страстно любил книги. Все ему предсказывали блестящую ученую карьеру. Сам Пушкин был его добрым другом и восторженно говорил о гибкости ума молодого Никиты Муравьева.

По поводу «Истории государства Российского» молодой Никита Муравьев написал свои «Мысли об истории русского государства». В них он опровергал принципиальный взгляд Карамзина, что история принадлежит царям. «История принадлежит народу», — доказывал Никита Муравьев. Его «Мысли об истории русского государства» произвели сильное впечатление на современников. Они передавались из рук в руки, переписывались, их оживленно обсуждали. Познакомившись с ними, Пушкин заметил, что их автор — «умный и пламенный человек».

Представ позже перед Следственной комиссией по делу декабристов и встретив поток нападок и хулы за авторство знаменитого конституционного проекта, Никита Муравьев спокойно ответил ее членам:

— Мой проект конституции, который находится в ваших руках, — это монархический проект, но должен сказать, что изучение вопроса укрепило во мне направление другого политического убеждения и теперь могу со всей силой заявить, что всем сердцем являюсь убежденным республиканцем!

О брате Никиты Муравьева Александре, корнете Кавалергардского полка (моложе Никиты на шесть лет), в специально составленном для Николая I «Алфавите членов злоумышленного общества» было написано: «Принят в Северное общество в 1820 году, но по молодости счел это за шутку, а вскоре и совсем забыл о том. В 1824 году вновь был присоединен к Обществу. Ему объявили, что цель — введение конституционного правления; однако он слышал о Южном обществе, стремившемся к республике, и о замыслах на жизнь покойного императора и всего царствующего дома, но сам в таковых злоумышлениях участия не принимал и оных не одобрял».

Несмотря на свою молодость (ему было 24 года) и весьма скромное участие в деятельности Тайного общества, Александр Муравьев был приговорен к 15 годам каторги. Но он так страстно, так горячо любил своего брата Никиту, что когда срок его каторги истек, то он решил остаться вместе с братом Никитой на Петровском заводе. Александр добровольно просил о «милости» императора позволить ему еще на три года остаться на положении каторжного, чтобы неразлучно быть с братом. Об этой братской привязанности и любви говорят и воспоминания Александра Муравьева.

Сохранилось письмо Александра Муравьева императору, написанное в первые дни после его ареста. В нем он просит низвергнуть гнев августейшей особы только на его голову, но не предпринимать никаких санкций против его брата Никиты: «Сниспошлите любимого сына его неутешной матери, мужа нежной супруге, отцу — несчастного сироту, это будет достойно великодушия Вашего императорского величества».

Но Николай I не отличался великодушием. Он прочитал и выбросил письмо молодого корнета, чьи проявления самоотрицания и братского самопожертвования его совсем не трогали.

Тогда письмо императору решает написать мать двух братьев Муравьевых — Екатерина Федоровна Муравьева.

«Всемилостивейший государь! Только отчаяние, в котором нахожусь, могло придать мне смелости просить Ваше императорское величество в такой радостный день рождения всемилостивейшей государыни. Услышьте голос рыдания и мольбы несчастной матери, которая припадает к Вашим стопам и обливается слезами. Проявите божественное милосердие, простите заблуждение ума и сердца, вспомните об отце, который был учителем государя тогда, когда решалась судьба сына. Всемилостивейший государь! Спасите несчастное семейство от гибели, всю жизнь буду молить творца сохранить Ваше здоровье, сниспослать Вам всяческие блага. Верноподданная Вашего императорского величества Екатерина Муравьева».

Но и это письмо осталось без последствий, оба брата были отправлены в Сибирь.

В последний раз Екатерина Федоровна сумела увидеть своих сыновей на почтовой станции вблизи Петербурга, где тюремный транспорт остановился на некоторое время. Ценой немалой взятки вместе со своей снохой Александрой Муравьевой она сумела обменяться несколькими словами с арестантами, передать им деньги, необходимые в столь продолжительном пути. Обе женщины сквозь нескрываемые слезы улыбались Никите и Александру, махали руками их товарищам по горестной судьбе — Анненкову и Торнсону.

Опечаленная мать чувствовала, что, может быть, больше и не услышит голосов своих любимых сыновей. Она смотрела на их кандалы и в отчаянье ломала руки. И в этом крайнем оцепенении она все же услышала голос Александры Муравьевой, которая тихо, но очень внятно сказала ей, что решила последовать за своим супругом, чтобы разделить с ним его участь.

В Петербурге Екатерина Муравьева ни на миг не забывает о сыновьях и их друзьях. Ее дом на Фонтанке превращается в своеобразный штаб, куда доставляются все письма для осужденных, сюда же приходят и вести из Сибири. Именно она их «сортирует» и передает родным и близким. До конца жизни эта исключительная женщина остается преданной заключенным декабристам и отдает все свои силы, средства и энергию, лишь бы хоть капельку облегчить их участь и страдания.

За ней постоянно следят агенты тайной полиции, которые строчат доносы Бенкендорфу. В некоторых из них сквозит сожаление, что Екатерина Муравьева ведет крайне уединенный образ жизни и это им мешает следить за ней. В одном из докладов в Третье отделение сообщалось, что она ежегодно тратила по 200 тысяч рублей на разного рода посылки сибирским изгнанникам.

Екатерина Муравьева установила деловые отношения и связи с известными сибирскими купцами Кадинским, Медведевым, Мамоновым, которые регулярно совершали поездки в Москву и Петербург. При их содействии неутомимая мать отправляла в Сибирь обозы с продовольствием, одеждой, книгами, мебелью. Таким же образом она сумела переправить декабристам бесценную библиотеку мужа, содержавшую сотни томов редких книг[43]. Для изгнанников она не жалела ничего — свои деньги и средства щедро раздала всем, кто хотя бы в малейшей степени мог облегчить участь заключенных. Когда ее сноха Александра Муравьева решила отправиться в Сибирь, Екатерина Муравьева взяла на себя не только все расходы, но и заботы об ее трех малолетних детях. По просьбе товарищей ее сыновей она отправила в Сибирь массу лекарств и комплект медицинских инструментов для доктора Вольфа, который лечил невольников; для Николая Бестужева, любившего рисовать, — все необходимое для его творческих занятий, а позже и инструменты для ремонта и изготовления часов.

Екатерина Федоровна Муравьева умерла 21 апреля 1848 года, не дождавшись возвращения из Сибири своих сыновей и снохи.

Александра Григорьевна Муравьева (урожденная Чернышева) отправилась в Сибирь в начале января 1827 года. В феврале того же года она приехала в город Читу, где находился ее супруг Никита Муравьев. В Иркутске Александра Муравьева встретилась с Марией Волконской, которая также находилась на пути к мужу. В своих воспоминаниях последняя так описывает эту встречу:

«Мы напились чаю, то смеясь, то плача; был повод к тому и другому: нас окружали те же вызывавшие смех чиновники, вернувшиеся для осмотра ее вещей. Я отправилась дальше настоящим курьером; я гордилась тем, что доехала до Иркутска лишь в 20 суток».

Приезд Муравьевой в Читу вызвал радостное оживление среди арестантов, к тому времени сильно изнуренных и ослабших. Она купила небольшой деревянный дом недалеко от острога и получила разрешение два раза в неделю видеться с мужем. На этих кратковременных свиданиях она старалась быть спокойной и радостной, улыбка ее была теплой и ласковой. Здесь, в Чите, был заключен и ее брат Захар Чернышев, но в продолжение целого года она сумела его увидеть лишь один раз, и то только тогда, когда его отправляли на принудительное поселение.

После прибытия в Сибирь Александра Муравьева хранила как зеницу своего ока стихи, которые ей передал Пушкин при ее отъезде из Петербурга. Это те самые бессмертные стихи поэта, о которых мы уже говорили и которые Александру Григорьевну Пушкин просил передать лично Ивану Ивановичу Пущину, его товарищу по Царскосельскому лицею. Пущина доставили в Читу 5 января 1828 года из Шлиссельбургской крепости. И только тогда Муравьева пробралась к деревянной ограде тюрьмы и через какую-то щель передала согнутый вчетверо лист с крылатыми стихами.

Александра стояла и ждала, пока он прочтет мелко написанные строки. Была лютая сибирская зима. Она зябко ежилась, но глаза ее горели каким-то особым, скрытым блеском.

Пущин читал и плакал. Через невероятные пространства и препятствия голос поэта дошел до него и сюда, в Сибирь. Его сердечные и великие стихи говорили Пущину, что он не забыт, что о нем помнят и ему сочувствуют.

Конечно же, восторженная память поэта — товарища по лицею, как потом и писал Иван Пущин, словно озарила заточение, где был услышан голос поэта и единомышленника, и все его друзья в изгнании с радостью высказывали Александре Григорьевне свою глубочайшую признательность за те утешительные переживания.

В воспоминаниях Пущина есть восторженные строки, посвященные Александре Муравьевой. Они поистине исполнены нежностью и признательностью.

«В далеком прошлом, — писал Иван Пущин, — я встретил Александру Григорьевну в обществе, а потом я видел ее за Байкалом. Там она мне представилась существом, которое великолепно справляется с новой трудной задачей. В любви и дружбе она не знала невозможного; все для нее было легко, и встретить ее было истинной радостью. В ней таилось какое-то поэтическое возвышенное настроение, хотя во взаимоотношениях со всеми она была проста и естественна. Непринужденная ее веселость и доброта, улыбка на лице не были напускными даже в самые тяжелые минуты первых лет нашего исключительно тяжелого существования. Она всегда умела успокоить и утешить, поддержать и вдохнуть бодрость в других. Для своего же супруга она была истинным и бессменным ангелом-хранителем».

Другой декабрист, И. Д. Якушкин, также с восхищением вспоминал об Александре Муравьевой: «Она очень страдала от разлуки со своими детьми, оставшимися в Петербурге. Единственной ее радостью была родившаяся в Чите дочурка Нонушка. Она ее любила всем сердцем. Мужа своего она просто обожала. Однажды на мой шутливый вопрос, кого она больше любит — мужа своего или господа бога, она, усмехнувшись, ответила, что сам бог ее накажет, если она будет любить его больше, чем Никитушку… И вместе с тем, — продолжает И. Д. Якушкин, — она была до крайности самоотверженной тогда, когда требовалось кому-то оказать помощь или облегчить чьи-то нужды и страдания. Она была воплощением самой любви, и каждый звук ее голоса был очаровательным».

Александра Григорьевна Муравьева умерла 22 ноября 1832 года в 28-летнем возрасте. Ее ранняя смерть явилась тяжелой утратой для всех декабристов. Она стала первой женой-декабристкой, нашедшей свою кончину на сибирской земле.

В воспоминаниях современников ни об одной из них не высказано столько признательных слов в самых превосходных степенях, сколько о ней.

В воспоминаниях Н. В. Басаргина мы читаем такие слова и строки о ней: «Долго боролась ее природа, искусство и старание Вольфа с болезнью (кажется, нервическою горячкою). Месяца три не выходила она из опасности, и наконец ангельская душа ее, оставив тленную оболочку, явилась на зов правосудного Творца, чтобы получить достойную награду за высокую временную жизнь свою в этом мире. Легко представить себе, как должна была поразить нас всех преждевременная ее кончина. Мы все без исключения любили ее, как милую, добрую, образованную женщину, и удивлялись ее высоким нравственным качествам: твердости ее характера, ее самоотвержению, ее безропотному исполнению своих обязанностей».

Из многих откликов, прозвучавших тогда и годы спустя по поводу преждевременной смерти этой выдающейся женщины, приведем еще слова И. Д. Якушкина: «Кончина ее произвела сильное впечатление не только на всех на нас, но и во всем Петровском и даже в казарме, в которой жили каторжные. Из Петербурга, когда узнали там о кончине Муравьевой, пришло повеление, чтобы жены государственных преступников не жили в казематах и чтобы их мужья отпускались ежедневно к ним на свидание.

Таким образом, своей болезнью и смертью Муравьева отвоевала какие-то права и для других.

Перед смертью Александра Муравьева продиктовала прощальные письма к близким. Письмо к ее сестре записала Екатерина Трубецкая. В нем Александра просила позаботиться после ее смерти о Никите и ее малолетней дочурке Нонушке (Софье Никитичне Муравьевой).

Александра попросила принести ей четырехлетнюю Нонушку, но доктор Вольф ее отговорил, так как ребенок спал. Тогда умирающая мать попросила куклу дочери, которую и поцеловала вместо нее.

«Она умерла на своем посту, — напишет много лет спустя Мария Волконская, — и ее смерть причинила всем нам глубокую боль и печаль. Каждая из нас спрашивала: что будет с моими детьми, когда меня не станет?»

Муравьеву похоронили на кладбище Петровского завода, недалеко от тюрьмы. Гроб сделал декабрист Николай Бестужев, украсив его металлическим орнаментом.

Была зима, земля глубоко промерзла, нужно было огнем отогреть землю. Вырыть могилу плац-адъютант приказал каторжникам уголовного отделения, пообещав им немалые деньги.

— Ничего не нужно! — ответили каторжники. — Она была нашей матерью-хранительницей, давала нам пищу и одежду. Без нее мы осиротели. Сделаем все как надо…

На холме, где похоронили Александру, ее супруг Никита Муравьев построил каменную часовню. День и ночь там горела лампада, огонек которой в мрачной ночи служил путеводной звездой для всех, кто подъезжал к Петровской каторге.

В 1836 году, по окончании срока каторги, Никита Муравьев и его брат Александр вместе с маленькой Нонушкой отправлены на поселение в село Урик, в 18 верстах от Иркутска. Там же были поселены семейство князя Волконского, Михаил Лунин и доктор Вольф. После семи лет, проведенных в Урике, уже с сильно подорванным здоровьем, Никита Муравьев тяжело заболел и 28 апреля 1843 года скончался. Из Урика отправлено письмо с печальной вестью. Его написал Сергей Волконский в Ялуторовск сосланному туда на поселение Ивану Пущину.

«Передаю тебе тяжелую весть о Муравьеве, — писал Сергей Волконский. — Наш праведник Никита Михайлович переселился в жилище праведных 28 апреля, в 6 часов утра, после четырехдневного страдания. Никита Михайлович был нежным мужем и примерным отцом, отличным гражданином, отличным братом по судьбе, добродетельным человеком — а это хороший запас для вечного отчета… Голый и босый потерял в его лице своего благодетеля. А мы — человека, который был достоин нашего движения, ветерана нашего дела, товарища с пламенной душой и обширным умом».

Софья (Нонушка) Муравьева осталась сиротой. После длительной и упорной борьбы ее бабка, Екатерина Федоровна Муравьева, добилась высочайшего разрешения взять внучку к себе в Москву, но при условии, что она не будет носить фамилии Муравьева, а возьмет фамилию по имени отца — «Никитина».

Для несчастной старой женщины не было иного выхода. Уже не было ее Никиты, Александры. Остались только младший сын Александр, сосланный на вечное поселение в Сибирь, и Нонушка.

Под фамилией «Никитина» девочку отдали в Екатерининский институт благородных девиц. «Возвращение Ноны, — писала Мария Волконская Ивану Пущину, — разбило мое здоровье. И теперь мне все еще видится карета, которая ее везет в институт под фамилией Никитина. Закрываю глаза и вижу мысленно все превратности собственной судьбы: неужели то же самое будет и с моими детьми?.. Если честные люди искренне находят, что мы сделали добро, когда последовали за мужьями в изгнание, то это награда для Александры, этой святой женщины, которая умерла на своем посту, чтобы заставить потом дочь отказаться от имени своего отца и матери».

В институте все называли Нонушку «Никитиной», но она ни разу не отозвалась на эту фамилию. Настаивали, даже наказывали ее, убеждали, что новая фамилия дана ей по повелению царя и она должна подчиниться, но Софья Муравьева упрямо молчала. В классе, когда вызывали ее по этой фамилии, она продолжала сидеть за партой. В конце концов преподаватели смирились и стали называть ее просто Нонушкой.

Однажды императрица Александра Федоровна, которая часто посещала институт, спросила ее ласково:

— Нонушка, почему ты мне говоришь «мадам», а не называешь «маман», как все девочки?

Смущенная девочка тихо ответила:

— У меня только одна мама, и она похоронена в Сибири…

Амнистией 1856 года детям декабристов были возвращены все ранее отнятые привилегии — фамильные имена, дворянские звания, все титулы. Дети выросли, обзавелись своими семьями, растили детей — внуков декабристов.

Софья Никитична Муравьева вышла замуж за Михаила Илларионовича Бибикова, племянника декабриста Матвея Муравьева-Апостола, и стала Софьей Никитичной Бибиковой. И всю свою скромную жизнь, исполненную больше горестями, нежели светлыми радостями, она хранила память о своих родителях и все связанное с их молодостью и трудной судьбой — портреты, миниатюры, мебель, бюст Никиты Муравьева, его кресло, в котором он умер, бюро — подарок от его жены Александры Муравьевой, и другие вещи…

Софья Никитична Бибикова (Муравьева) скоропостижно скончалась 7 апреля 1892 года.

Особым уважением и любовью как среди заточенных декабристов, так и среди местного населения пользовался доктор Фердинанд Богданович Вольф — член Южного тайного общества. Сам комендант Читинской каторги Станислав Романович Лепарский, когда однажды серьезно заболел, обратился с просьбой о помощи к доктору Вольфу. В докладе Бенкендорфу комендант сообщал, что обязан жизнью именно своему узнику доктору Вольфу. Бенкендорф доложил об этом случае императору, который собственноручно наложил резолюцию: «Талант и знания не могут быть отняты. Указать Иркутскому управлению принимать все рецепты доктора Вольфа и позволить ему врачевать».

Его добрый характер и отзывчивость знали далеко за тюремными решетками. К петербургскому доктору шли и ехали десятки людей с разных концов Сибири. Шли совсем незнакомые, чтобы получить его помощь.

Доктор Вольф получил разрешение выходить из тюрьмы, когда пожелает, при конвое осматривал и лечил больных, не особенно сетуя на то, что его визиты в село проходили под звон невольничьих оков.

Через своих близких декабристы выписывали из-за границы новую медицинскую литературу, ценные лекарства, медицинские инструменты. Аптека тюрьмы их усилиями постоянно пополнялась самыми необходимыми медикаментами.

Однажды доктор Вольф спас от неминуемой смерти жену одного богатого сибирского золотоискателя. В знак благодарности тот подарил доктору две сумки: одну наполненную чаем, а другую — золотом. Доктор Вольф горячо поблагодарил за подарок, но от золота отказался, принял только чай.

Другой сибирский богач, вылеченный доктором Вольфом, послал ему 5 тысяч рублей и письмо, в котором писал, что если доктор не примет деньги в знак благодарности и дружбы, то он бросит их в огонь. Но бескорыстный доктор Вольф отказался от платы и на этот раз.

В 1854 году, за два года до амнистии, доктор Вольф умер, завещав перед смертью все свое имущество товарищам по заключению.

Похоронили его в городе Тобольске рядом с могилой Александра Муравьева.

И еще долгие годы в Сибири хранили рецепты доктора Вольфа, передавали их из рук в руки, завещали своим наследникам, а имя его произносилось с неизменным почтением и уважением.

Понимание чести

В день восстания 14 декабря 1825 года в двадцати шагах от императора находился полковник Булатов. Под мундиром он прятал два заряженных пистолета, из которых намеревался стрелять в Николая I. Но какая-то моральная преграда не позволила ему убить человека, который и не подозревал об этом.

Булатов был известен своей отвагой, проявленной в войне против Наполеона. Во главе своей роты, двигаясь на несколько шагов впереди ее, он героически штурмовал неприступные французские батареи, не робея под свистом неприятельских пуль…

А когда перед ним стоял сам император, самый большой их враг, он, полковник Булатов, не решился стрелять.