Декабристы

27 января 1826 года Николай I знакомится с письменными показаниями Сергея Волконского и взрывается яростью. Для него ясно, что эти показания ничего не раскрывают, что Волконский не желает помочь следствию. «Требовать, чтоб непременно все ныне же показал: иначе будет закован», — приказал император.

Близкие Марии хорошо понимают, что в первую очередь нужно устранить «внешнее на нее воздействие». Они все делают для того, чтобы Мария ни с кем не встречалась, кроме родных. Слугам приказано возвращать домой посетителей, отказывать им во встречах с молодой княгиней. Под предлогом «заботы о ее здоровье» к Марии не допускают даже ближайших подруг и жен других арестованных.

А когда Мария, несмотря ни на что, все же стала собираться в Петербург, ее мать Софья Алексеевна поспешила сообщить своему зятю, что его долг отправить жену в имение, подальше от ужасов следствия, предстоящего суда и наказания.

В Петропавловской крепости по высочайшему разрешению императора Волконскому передают письмо от княгини Софьи Алексеевны. В темной и тесной камере Волконский читает письмо при тусклом свете свечи.

«Дорогой Сергей, Ваша жена приедет сюда с единственной целью, чтобы увидеть Вас, и это утешение ей подарено. До сих пор она не знает всего ужаса Вашего положения. Помните, что она очень больна и мы опасаемся за ее жизнь. Она так ослабла от страданий и беспокойства, что, если Вы не будете сдержанны и расскажете ей о Вашем положении, она может сойти с ума. Будьте мужественным и христианином, настаивайте на ее скорейшем отъезде к Вашему ребенку, который нуждается в присутствии своей матери. Расстаньтесь по возможности как можно спокойнее».

Ясно, что эти слова адресованы человеку, которого уже выключают из жизни. Все понимают, что за преступления, в которых обвиняют князя, его ожидает тяжелейшее наказание — либо виселица, либо отсечение головы. Где-то в глубине сердца они, конечно, надеются, что император проявит «милосердие» и дарует жизнь Волконскому. На это надеются и в семье самого Волконского. Ведь его мать — влиятельная придворная дама, состоит в свите самой императрицы…

Наступивший апрель превратил недавние заснеженные дороги в черную, раскисшую, непроходимую грязь. Подули теплые ветры, над русскими полями нависли дождевые облака. Все чаще проглядывает пока еще скупое солнце. Но люди радуются и этому. Окончилась наконец долгая и тяжелая зима.

Ничто больше не может удержать Марию: ни письма ее близких, ни наставления матери, ни слезы сестер. Она стоит перед ними в черном костюме, с небольшим кожаным чемоданом, в котором сложены письма и документы, — она отправляется в Петербург, чтобы просить о свидании с супругом.

День и ночь летит ее карета по грязным, бесконечным дорогам. Дождь хлещет в окна. Закутавшись в теплое одеяло, сжимая в руках дорожные часы, часто и нервно Мария нажимает кнопку. Раздается мелодичный звон, отсчитывающий время… 4 часа, затем — 6 часов, потом..: Мария считает с закрытыми глазами. Часы напоминают ей о других звуках, о другом мире… Этот звон будил ее каждое утро дома, когда на террасе уже дымился серебряный самовар, а преданные слуги подавали ягоды, собранные в лесу или саду, кухарка предлагала ей горячие блинчики. Жизнь была светлой и беззаботной. Мир ее был устроен так, что она видела его лишь светлую и безоблачную сторону. Крестьяне трудились, чтобы вкусным был ее хлеб, безмолвно убирали ее дсм, заботились об экипажах, каретах, лошадях. И зачем такой устроенный мир так неожиданно рухнул? Зачем арестовали ее супруга, его товарищей? Почему Пестель, этот молчаливый и стеснительный, но гордый полковник, о котором все говорили, что он гений, теперь в Петропавловской крепости? Почему?

Из писем близких она узнает, что они подняли руку на царя. Что за безумие, что за поведение? Разве не царь-император является их верховным главнокомандующим, главой государства? Кто может поднять руку, замахнуться на трон, кроме безумцев?

… До Петербурга еще далеко, много дней и ночей пути. Останавливаются на почтовых станциях, меняют лошадей, наскоро перекусывают, греют руки о большие чашки чая. Но Мария ничего не замечает, ничего не слышит. В ее голове лишь одна-единственная и неотступная мысль: почему? Почему бунтовали? Бунтуют простолюдины, безнравственные пьяницы, ничтожные люди, которые опустились на дно, потонули в невежестве. Бунтуют голодные, проклятые и обиженные… Их можно понять. Но они, заслуженные офицеры, князья, приближенные ко двору императора? Почему бунтуют? Чего хотят?

Некому ответить на ее вопросы… Только дождь монотонно барабанит в окна кареты, только мелодичный звон часов возвращает ее к воспоминаниям о недавних счастливых днях.

В Петербурге Мария не теряла ни минуты. Она пишет письма императору и умоляет разрешить ей свидание с арестованным супругом. Император ожидал этой просьбы. Он знает, что Мария перенесла тяжелую болезнь и сейчас в тяжелом состоянии. Он приказывает графу Орлову и лекарю сопровождать ее в Петропавловскую крепость.

Собравшись с силами, Мария направляется в Петропавловскую крепость. Рядом с ней любезный и внимательный граф Алексей Орлов, будущий шеф жандармов. Как только открыли тяжелые ворота и стража пропустила их карету, она с какой-то необъяснимой отчетливостью запомнила все: лица часовых, их голоса, скрип дверей помещения, в которое они вошли. Это был кабинет коменданта крепости. Сюда скоро приведут ее мужа. В коридорах слышатся шум, суета. Вскоре дверь открывается, и она впервые за много месяцев видит своего Сергея. Лицо его осунулось, глаза горят каким-то новым, незнакомым ей блеском. Сергей шепчет ласковые слова, называет ее «ангел мой». Из писем и встреч с близкими он уже знает, что должен быть ласковым и предупредительным с Марией. Она ничего не знает о степени его виновности, ни о подробностях заговора и бунта. Мария так ничего и не узнала от него, кроме твердого решения — она должна вернуться в имение к Николеньке и там ждать приговора.

Оба долго и нежно держат руки друг друга. Мария достала носовой платок, хотела вытереть лицо, но раздумала и отдала его Сергею. Он улыбнулся и подал Марии свой носовой платок. Тихо, нежно и ласково, как маленькой девочке, он говорит ей, что она должна немедленно уехать из Петербурга, поцеловать и обнять от его имени Николеньку.

Мария робко пытается настоять на своем решении:

— Мое место быть при тебе, Сергей. Ты нуждаешься во мне. Ты в беде.

Сергей сказал ей, что она прежде всего мать. Николенька нуждается в ее ласке и заботе.

Комендант подал знак. Встреча окончена. Последнее объятие, последний прощальный взгляд.

Карета увозит Марию из крепости. На воздухе легче дышать. Но сердце ее сжимается от непосильной муки. Дома Мария развертывает платок, отданный мужем. Она волнуется, втайне надеется, что на нем что-то написано скрытное, очень важное. Может быть, Сергей в первый раз ей объяснит, втайне от всех, за что арестован, чего хотели его товарищи. Может быть, он ищет помощи в побеге, нуждается в деньгах, одежде? Мария готова на все! Она уже не имеет другой судьбы, другого повелителя, кроме Сергея.

Но на платке ничего нет. Только несколько малоразборчивых слов, исполненных любви и утешения. И больше ничего.

13 апреля она пишет прощальное письмо мужу. Как верная супруга, Мария точно исполняет его желание. «Утром я уезжаю, как ты того пожелал, — пишет она. — Я отправляюсь к нашему дорогому сыну и привезу его как можно скорее. Твоя покорность, спокойствие твоего ума дают мне силы».

Александр Раевский, брат Марии, весь ушел в заботы и тревоги сестры. Он принял на себя тяжесть всех переговоров, ходил во дворец, встречался с императором, разговаривал с членами Следственной комиссии. И не от какого-то чувства к Сергею, а из-за глубочайшего сочувствия к судьбе сестры он требовал от своего зятя почти невозможного: молчания и сокрытия от Марии тяжкого обвинения.

«Позвольте мне, князь, — писал Александр Раевский Сергею Волконскому в Петропавловскую крепость, — засвидетельствовать Вам мою искреннюю благодарность за такт и выдержку, проявленные Вами во время тяжелого свидания с Вашей несчастной женой: от этого зависела ее жизнь. Вы должны быть уверены» что Ваша жена и Ваше дитя никогда не будут иметь друга более верного и усердного, чем я… А теперь я обращаюсь к Вам как к человеку, которого несчастье не заставило забыть священные обязанности отца и супруга. Мой отец возложил на меня заботы о Вашей несчастной жене, и я прошу Вас, на мою ответственность, скрыть перед ней тяжесть обвинения, которое висит над Вами. Подорванное ее здоровье, безусловно, требует того. Этим поступком Вы, наверное, сохраните жизнь матери Вашего единственного сына. Вы, своим собственным поведением, столь мужественным и молчаливым, признаете необходимость этого. Теперь необходимо Вам письменно оправдать меня в глазах Вашей жены. Используйте для этого первый удобный случай, который Вам позволит написать ей. Эта мера необходима, чтобы не смогла позже моя сестра упрекать меня, что от нее была скрыта истина. Я Вас умоляю не отказать в этой настойчивой просьбе, не заблуждайтесь, я Вам клянусь относительно мотивов, которые мною руководят в эти жестокие минуты — подумайте, что благодаря дружбе, которую питает ко мне Ваша жена, я для нее большая поддержка».

Слова Александра Раевского искренни, позже подтвержденные в повседневной жизни: после смерти отца он стал уполномоченным исполнителем и распорядителем имущества сестры, опекуном ее ребенка. Но его привязанность к сестре граничила с жестокостью, суровым вмешательством в ее личную жизнь. Он решал, какие письма вручать Марии, какие возвратить отправителям. Александр просматривал все письма, скрывал от сестры каждую новость, каждую весточку об арестованных. До нее с трудом доходят слухи и подробности следствия.

«Боже мой, — пишет она 16 августа 1826 года Сергею, — когда же кончится время испытаний для меня! Если бы знать, какова будет твоя судьба!.. Но какой бы то ни была твоя судьба, раз и навсегда решенной, — я была бы спокойнее. Потому что никакая мука не может сравниться с неизвестностью. Минуты, которые сейчас переживаю, в этом ужасном душевном состоянии, самые тяжелые в моей жизни».

30 мая 1826 года члены Следственной комиссии закрывают папки с показаниями декабристов, тяжело и с облегчением вздыхают. Слава богу, их работа наконец Закончена! Председатель высочайше учрежденного так называемого «Комитета по разысканию соучастников злоумышленного общества» доволен. Это военный министр Татищев. В ходе допросов он опирался на авторитет великого князя Михаила (брата императора), князя Голицына и на Голенищева-Кутузова, военного генерал-губернатора Петербурга. Членами этой Комиссии были и Бенкендорф, генерал-адъютант Чернышев, надменный, ограниченных способностей человек, который в ходе следствия терроризировал арестованных, Левашев, Потапов.

1 июня был учрежден Верховный уголовный суд, которому был предан 121 человек: 61 — Северного общества, 37 — Южного общества и 23 — Общества соединенных славян.

Через сорок дней Верховный суд представил царю свой доклад. Люди читали его с ужасом, и особенно заключение, сформулированное в одной фразе: «Все подсудимые, без изъятия, по точной силе наших законов подлежат смертной казни».

Далее, за пышными фразами канцелярско-бюрократического языка, следует: «По сим уважениям суд большинством голосов определил… следующие положения о казнях и наказаниях: …смертную казнь четвертованием… смертную казнь отсечением головы… политическую смерть, т. е. положа голову на плаху и потом сослать вечно в каторжную работу… Заключение на определенный срок».

Пусть все переживут неотвратимость возмездия. И тогда последует царский указ с «безграничной милостью». Преступники из первого разряда, осужденные на «смертную казнь отсечением головы», помилованы императором. Они получают наказание «вечная каторга».

Среди них и Сергей Волконский, которому были предъявлены следующие обвинения: «Участвовал согласием в умьгсле на цареубийство и истребление всей императорской фамилии; имел умысел на заточение императорской фамилии; участвовал в управлении Южным обществом и старался о соединении оного с Северным; действовал в умысле на отторжение областей от империи и употреблял поддельную печать полевого аудиториата».

Император бескрайне «милостив» и к другим, осужденным к «смертной казни четвертованием». Он смягчает им наказание: они будут повешены. Это полковник Павел Иванович Пестель, Кондратий Федорович Рылеев, подполковник Сергей Иванович Муравьев-Апостол, подпоручик Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, Петр Григорьевич Каховский.

В ночь на 24 июля 1826 года в специальных тюремных экипажах в Сибирь отправлены осужденные на вечную каторгу — князь Трубецкой, князь Оболенский, Давыдов, Артамон Муравьев, братья Борисовы, Якубович и князь Волконский. Путь далекий и трудный. Целых три месяца добираются они до своих «каторжных нор». Их везли в строжайшей тайне и при усиленной охране.

25 октября 1826 года сопровождавший узников офицер явился к начальнику Нерчинских заводов и рудников Бурнашову и передал ему царский приказ об осужденных: всех привлечь к работе и относиться к ним по установленному для каторжников положению, строжайше следить за их поведением, не допускать общения между собой.

Строго было определено количество руды, которое должен добыть каждый декабрист, — три пуда в день.

В сопроводительных документах подробно описывается внешность каждого декабриста. О Сергее Волконском написано: «Рост его два аршина и 8 с половиной вершков, лицо чистое, глаза светлые, лицо и нос продолговатые, волосы — темно-русые, борода светло-русая, имеет усы. На правой ноге шрам от пули».

Начальник охраны Черниговцев письменно докладывал о группе декабристов: «Все перечисленные восемь душ размещены в Благодатском руднике. Ни один из них не знает никакого ремесла. Владеют грамотой и всякими науками, входящими в курс благородного воспитания. Некоторые из них знают иностранные языки, собственноручно написали на тех языках образцы».

Подробно описывая личный багаж декабристов, начальник охраны добавляет: «У каждого из них есть икона, Евангелие, крест, кресты для ношения на груди, белье, одежды в определенном количестве, шубы, а у некоторых — чугунные кресты, календари и прочее».

После отправки на каторгу Сергея Волконского 20-летняя Мария Волконская твердо решила последовать за супругом и разделить с ним невзгоды и лишения. 26 ноября 1826 года она коротко и восторженно пишет Сергею:

«Дорогой и любимый Сергей, все решила сегодня утром. Я еду, как только установится санная дорога».

Под этими словами ее отец, старый генерал, добавил дрожащей рукой:

«Ты видишь, мой друг Волконский, что твои друзья сохранили к тебе старые чувства. Я отступил перед желанием твоей жены. Уверен, что не задержишь ее дольше, чем нужно. Сына будущей весной возьмет с собой. С богом, мой друже, будь великодушен. Твой друг Н. Раевский».

Это письмо еще больше укрепляет убеждение Марии, что уже ничто не может ее задержать — ни привязанность к родителям, ни спокойная, исполненная столькими удовольствиями жизнь, ни запрещение ее брата. Она отрекается от всего во имя одного: облегчить участь осужденного супруга! Мария Волконская отправляется в Петербург. Она останавливается в семье своего мужа, где сталкивается с неприязнью и высокомерием старой княгини Волконской и ее дочери Софьи, которые ранее упорно распространяли слухи, что в Сибирь, чтобы разделить участь сына, отправится мать Сергея. В конечном счете она никуда не поехала и ее заботы о сыне выражались разве только в пустых письмах о жизни в Петербурге, о пышных балах и приемах.

Восемь лет спустя после заточения Сергея Волконского на вечную каторгу старая княгиня решила просить императора помиловать сына и вернуть его в Петербург. Всемогущий монарх удовлетворил ее просьбу, узнав о ее смерти: срок каторги для Волконского был сокращен… на один год!

Находясь в Петербурге, Мария пишет письмо Николаю I в надежде, что он разрешит ей поехать в Сибирь. Ведь только он и никто другой может решить этот вопрос.

Потянулись тягостные дни неизвестности и ожидания. Нужно купить новую карету и сани, приготовить небольшой необходимый багаж. Нужны шерстяные чулки, белье, шубы для Сергея, нужны лекарства, нужны деньги.

Наконец долгожданный ответ от императора пришел. В нем говорилось:

«Я получил, княгиня, Ваше письмо от 15 числа сего месяца; я прочел в нем с удовольствием выражение чувств благодарности ко мне за то участие, которое я в Вас принимаю; но во имя этого участия к Вам я и считаю себя обязанным еще раз повторить здесь предостережения, мною уже Вам высказанные относительно того, что Вас ожидает, лишь только Вы проедете далее Иркутска. Впрочем, предоставляю вполне Вашему усмотрению избрать тот образ действия, который покажется Вам наиболее соответствующим Вашему настоящему положению.

Благорасположенный к Вам 1826, 21 декабря Николай»

Теперь нельзя терять ни одной минуты. Нужно спешить. Мария может уже ехать, невзирая на то, что император запретил женам осужденных брать с собой в Сибирь детей. Тем самым он надеялся сломить волю и самых сильных духом, считая, что материнский долг сильнее супружеского.

Для Марии это неожиданный, жестокий удар. Но для себя она уже решила все — осталось только попрощаться, осталось тяжелое расставание с семьей. Прежде чем показать письмо отцу, она уведомила его о своем отъезде и о том, что уполномочивает его быть опекуном ее маленького сына. Если до этого старый генерал все еще надеялся на отказ императора, то теперь, при наличии этого письма, которое Мария дрожащими руками подала ему, понял, что расставание неминуемо. Отец поднял руки в отчаянии и громко сказал: «Прокляну, если не вернешься через год!» Он был не в состоянии вынести разлуку с дочерью, не мог свыкнуться с мыслью о ее добровольном изгнании. Он, прославленный генерал войны 1812 года, который в самый опасный и тяжелый момент боя при д. Дашковке, в священном порыве любви к родине встал с двумя малолетними сыновьями Александром и Николаем перед своими солдатами и повел их в атаку, остановив таким образом отступление. А сейчас откуда взять силы, где найти утешение?

В ту же ночь, 21 декабря 1826 года, Мария отправилась в путь.

… В последний раз она наклоняется и целует руку отца. Он благословляет ее и резко отворачивает голову, чтобы скрыть выступившие слезы.

«Все кончено, — вспоминала в своих „Записках“ Мария, — больше я его не увижу, я умерла для семьи».

Лошади мчались по Петербургу. У Марии осталась еще одна обязанность — попрощаться со свекровью. Та вручает ей пачку ассигнаций — столько, сколько необходимо заплатить за лошадей до Иркутска. Мария никого не просила о помощи, о деньгах. Накануне она пошла в ломбард, где оставила свои бриллианты. На полученные деньги она оплатила долги мужа, остальные зашила в одежду. Она знала, что жандармы могут ее обыскать и конфисковать багаж.

Итак, карета мчит ее по снежным дорогам, по безлюдным просторам между Петербургом и Москвой. В руках Мария держит драгоценный для нее ларец. В нем она хранит письма, которые уже получила из Сибири. Первые письма Сергея из страшного мира каторги, из глубоких рудников. Она даже не может себе представить весь ужас его положения. И что может понимать она, которая знает лишь теплый, уютный мир дворцов и имений!

В который раз Мария достает и читает написанные крупным, неровным почерком мужа письма. Она вникает в каждое слово, стремится понять скрытый их смысл. Ей все кажется, что Сергей хотел сказать что-то другое. Она пытается понять это другое, тайное, только их, личное…

После тяжелого и утомительного путешествия по заснеженным дорогам карета Марии Волконской въезжает на окраину Москвы. Она склонила голову на мягкие подушки, спрятала руки в теплую меховую муфту. От усталости и бессонницы под глазами большие черные круги. Стиснув губы, Мария с нетерпением ожидает приезда в дом Зинаиды Волконской, супруги Никиты Волконского, брата Сергея Волконского.

Зинаида живет богато, расточительно. Ее дом был самым блистательным литературным и музыкальным салоном того времени. Сюда приходили на дружеские встречи поэты, музыканты, певцы, иностранные гости.

Но Зинаида Волконская не только светская дама. Она пишет стихи, обладает великолепным голосом и проницательным умом. Она — одна из лучших знатоков и ценителей искусства, представительница романтизма. Ей принадлежала идея создания в Москве музея европейской скульптуры, которая была реализована только в 1912 году.

Друзьями Зинаиды Волконской были Пушкин, Веневитинов, Мицкевич, Гоголь.

Зинаида встречает Марию с распростертыми объятиями. Слуги вносят багаж Марии, помогают снять шубу. Мария просит разрешения переодеться и отдохнуть. Зинаида нежно обнимает ее и ведет в отведенную ей комнату.

Вечером в честь Марии устраивается концерт. Приглашены заграничные певцы и ее близкие друзья. В Москве тогда находился Пушкин. Он с радостью отозвался на приглашение Зинаиды Волконской и был бесконечно счастлив, что сможет пожать руку Марии, снова увидеть ее лицо, пожелать счастья в предстоящем ей долгом и печальном пути в Сибирь.

Для поэта это особенная встреча… Пять лет назад он был страстно влюблен в Марию. Но она по-детски и шутливо отвергла его любовь. Он увидит в этот вечер другую, замужнюю Марию. По стечению обстоятельств эта молодая женщина решилась на подвиг! В тот вечер многие мысли волнуют Пушкина. Она отправляется туда, к его товарищам и братьям по духу, едет как добровольная изгнанница, чтобы разделить их судьбу, одиночество, труд, неволю.

К дому Волконской поэт идет пешком. Холодно. Ветер обжигает его разгоряченное лицо. Перед глазами неотступно возникает все та же страшная картина: пять виселиц и безжизненные тела Пестеля, Рылеева, Бестужева-Рюмина… С каждым из них он дружил. Долгие годы связывала его с ними нежная дружба, содержательные беседы, споры, мечты. Недавно в Михайловское Рылеев прислал свои стихи. Недавно он вел интересные разговоры с Пестелем. Недавно…

Снег скрипит под ногами Пушкина. Шуба давит на плечи, и он чувствует, как от волнения на лбу выступила испарина. В этот вечер он идет на встречу с молодостью. С верой, с мечтами из недавнего!

Прекрасен салон княгини Зинаиды. Горят сотни свечей, предупредительные слуги разносят освежающие напитки. Итальянские певцы с изумительными голосами исполняют арии и дуэты из итальянских опер. Пушкин напряженно всматривается в лица гостей, обходит комнаты.

Зинаида Волконская успокаивает его. Она объясняет, что Мария в малом салоне, где пожелала побыть одна. Позже, когда большинство гостей уйдет и останутся самые близкие, Мария решает выйти из малого салона и присоединиться к ним. Она села в низкое, удобное кресло. Заметив ее, Пушкин приблизился к Марии. Молодая женщина в восторге от чудесного итальянского пения, а сознание, что она слушает это в последний раз, еще более увеличивает ее интерес… Во время пути Мария простудилась, потеряла голос. Она разговаривала тихо, чуть ли не шепотом, и Пушкин вынужден был наклоняться к ней, чтобы слышать ее слова. Для нее счастье, что этот вечер в Москве она проводит в приятном обществе друзей, среди очаровательных звуков музыки.

— Подумайте, — говорит Мария, — я никогда уже не услышу такую музыку!

В минуту порыва Пушкин восклицает:

— Я написал стихотворение, послание к моим друзьям-узникам. Могу ли Вам его передать? Утром его Вам принесу.

— Я уезжаю этой ночью! — отвечает Мария и видит, как лицо его потемнело от сожаления и печали. — Этой ночью!

Пушкин скрестил руки на груди и задумчиво проговорил:

— Я найму извозчика и Вам его перешлю. Но хочу, чтобы Вы первой его услышали.

Он некоторое время молчит, глядя взволнованно в ее глаза. И, не спрашивая ничего, начинает тихо декламировать:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Зинаида Волконская на цыпочках, чтобы не нарушить священный поэтический момент, приближается к поэту. Другой поэт, Веневитинов, который всегда как тень, как верный паж сопровождает Зинаиду, также присоединяется к ним. И в тесном кругу самых близких людей Пушкин возвысил голос:

Несчастью верная сестра — Надежда в мрачном подземелье Разбудит бодрость и веселье. Придет желанная пора! Любовь и дружество до вас Дойдут сквозь мрачные затворы. Как в ваши каторжные норы Доходит мой свободный глас. Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут, и свобода Вас примет радостно у входа. И братья меч вам отдадут.

Мария закрыла лицо руками. Все молчат, потрясенные силой и величием стихов. Она поднимает голову. Глаза ее сухие и лихорадочные. Уста ее тихо шепчут:

— Вы превращаете мою голгофу в праздник. Я отправлюсь уже в эту ночь, но бесконечно счастлива.

Внезапно, будто страшась упустить момент, Пушкин говорит:

— Имею намерение написать книгу о Пугачеве. Я поеду на место, перееду через Урал, поеду дальше и явлюсь к Вам просить пристанища в Нерчинских рудниках.

Мария растрогана. Как хорошо, как мило, что друзья не забывают тебя, не оставляют тебя.

Молодой Веневитинов не сводит глаз с Марии. Он будто охвачен каким-то внутренним огнем. Для него это незабываемый исторический момент в его жизни. Он стоит лицом к лицу с женщиной, которая в канун Нового года отправляется в Сибирь. Этот подвиг, это самопожертвование достойны самого высокого уважения.

Он покинул дом княгини Зинаиды Волконской после полуночи. Возвращается домой, взволнованный садится за стол и на едином дыхании записывает свои впечатления. Затем он рвет эти записки, однако он не смог их выбросить. После смерти Веневитинова их нашли в его письменном столе. Вот отрывок из них:

«27 декабря 1826 года. Вчера провел я вечер, незабвенный для меня. Я видел ее во второй раз и еще более узнал несчастную княгиню Марию Волконскую. Она нехороша собой, но глаза ее чрезвычайно много выражают. Третьего дня ей минуло двадцать лет[35]. Но так рано обреченная жертва кручины, эта интересная и вместе могучая женщина — больше своего несчастия…

Она в продолжение целого вечера все слушала, как пели, и когда один отрывок был отпет, то она просила другого. До двенадцати часов ночи она не входила в гостиную, потому что у княгини Зинаиды много было, но сидела в другой комнате за дверью, куда к ней беспрестанно ходила хозяйка, думая о ней только и стараясь всячески ей угодить… Остаток вечера был печален. Легкомысленным, без сомнения, показался он скучным, как ни старались прерывать глубокое, мрачное молчание некоторыми шутливыми дуэтами. Но человек с чувством, который, хоть изредка, уже привык обращаться на самого себя и относить к себе все, что его окружает, необходимо должен был думать, много думать. Я желал в то время, чтобы все добрые стали в то время счастливцами, а собственное впечатление сего вечера старался я увековечить в себе самом… Я возвратился домой с душою полною и никогда, мне кажется, не забуду этого вечера».

Пятьдесят лет спустя журнал «Русская старина» опубликовал материалы об отъезде Марии Волконской в Сибирь. После воспоминаний поэта Веневитинова были опубликованы лирические заметки Зинаиды Волконской, воспевающие подвиг гордого духа Марии Волконской: «О ты, пришедшая отдохнуть в моем жилище, ты, которую я знала в течение только трех дней и назвала своим другом! Образ твой лег мне на душу. Я вижу тебя заочно: твой высокий стан встает передо мною, как величавая мысль, а грациозные движения твои так же мелодичны, как небесные звезды, по верованию древних. У тебя глаза, волосы, цвет лица как у девы, рожденной на берегах Ганга, и, подобно ей, жизнь твоя запечатлена долгом и жертвою… Было время, говаривала ты, голос твой был звучный, но страдания заглушили его… Однако я слышала твое пение: оно не умолкло, оно никогда не умолкнет: твои речи, твоя молодость, твой взгляд, все существо твое издает звуки, которые отзовутся в будущем… Жизнь твоя не есть ли гимн?»

Вопреки намерению выехать как можно скорее непредвиденные обстоятельства задерживают на некоторое время Марию в Москве.

Зинаида Волконская сообщает ей, что близкие и родственники заключенных декабристов просят ее взять для них подарки и письма. Не принять их просьб Мария не имеет сил вопреки тому, что с ужасом видит, как люди несут чемоданы, ящики, посылки. Она была вынуждена купить вторую карету — уже для дополнительно образовавшегося багажа, предназначенного братьям по судьбе ее Сергея.

27 декабря 1826 года Мария готова в путь. У ворот стоит Зинаида Волконская, в глазах которой блестят слезы. Кивая головой, она долго и нежно повторяет по-французски:

— Счастливого тебе пути, сестра моя!

Зинаида приготовила необычный подарок для Марии. Она приказала сзади второй кареты крепко привязать клавесин.

Обе кареты быстро движутся по заснеженным улицам Москвы. Остался позади дом Зинаиды. Впереди Красная площадь, зубчатые стены Кремля, купола храма Василия Блаженного… В путь, в далекий путь — через Казань, через города и села — в Сибирь, в рудники, где в тяжких оковах сгибают спины политические каторжники.

Путь в Сибирь — это не только снег, сугробы и леденящий холод. Это и бескрайние пустынные земли, нескончаемые леса, мрачные, грязные трактиры и неуютные почтовые станции. Укутавшись в шубу, Мария предпочитает не выходить из кареты. Окоченевшими от холода пальцами она берет лишь кусок хлеба или чашку чая, которые ей дают в пути.

Однажды, проезжая по огромному лесу, Мария увидела из окошка своей кареты длинную вереницу каторжников и вздрогнула от ужаса. Они шли в глубоком снегу, заросшие щетиной, изможденные.

— Боже мой, — подумала Мария, — неужели и Сергей такой же истощенный, обросший бородой и с нечесанными волосами?

В канун Нового года Мария приехала в Казань. Карета ее остановилась перед городской гостиницей. В ее салонах местное дворянство готовилось встретить новогодний праздник. Непрерывно подъезжали кареты, из которых выходили элегантные дамы и господа с карнавальными масками на лицах. Вокруг царило веселое оживление, доносились смех, музыка…

Мария решила только умыться и ехать дальше в ту же ночь. Владелец гостиницы настойчиво ее уговаривал: