Итак, теперь каждый может спросить нашего философа: «О, ты мудрый, ученый человек, но как же ты глуп! Ты забросил ремесло, которым живешь, свое простое деревенское жилище, где тебе было так хорошо, покинул таинственных духов огня и воды, с которыми ты сдружился, и бросился, как рыба на песок, в совершенно чуждый тебе мир. Ты превращаешь науку в комедию, шарлатанствуешь, читая фантастические лекции, выступаешь статистом на подмостках, поешь в опере, танцуешь венгерский котильон, до утра играешь в карты, проигрываешь деньги, гоняешься сломя голову за зайцами и лисами, состязаешься на пирушках в пьянстве, волочишься за знатными дамами, вмешиваешься в интимные дела чужих тебе аристократических семейств, заводишь ссоры с офицерами из-за прекрасных графинь, стреляешься на пистолетах, подставляешь себя под пули, простреливаешь сигару, сбиваешь выстрелом кивер с головы противника и, наконец, даже хватаешься за саблю, словно дикий массагет! Что за дело тебе до бледнолицых людей с полюса, до господ из пештских салонов, благотворительных концертов в пользу братьев-хорват, до фигур венгерского котильона, карточных игр в казино, скачек с препятствиями и пуговиц, отскочивших с корсажа графини, или сабель гусарских капитанов? А главное, что за нужда тебе разбираться, из-за чего графиня Бондавари поссорилась со своим дедом и как ей с ним помириться, ехать ли ей к нему в Вену или его заманить к себе в Пешт? Что за нужда тебе обретаться здесь и вести подобный образ жизни? И если ты не можешь объяснить причину всего этого – ты самый большой на свете глупец, о котором когда-либо писали, и даже сам не ведаешь, как попал на страницы романа».
      Ну, тогда мы расскажем, что побудило Ивана проделать все это, а там уж судите сами, глуп он или мудр или же просто человек с обычными человеческими чувствами, который поступает, как ему велит сердце. А у сердца свои законы!
      Вспомним, что Иван Беренд, когда аббат Шамуэль пригласил его на вечер к графине Теуделинде, даже написал графине письмо, в котором просил его извинить, и совсем уже было собрался домой. Однако в это же время он сам получил письмо, которое в корне изменило его планы.
      Письмо пришло из Вены, от молодого пианиста, чье имя вот уже несколько лет было весьма популярно в музыкальном мире: Арпад Белени.
      Лет четырнадцать назад Иван Беренд довольно долго жил в доме Белени. Почему, мы узнаем в свое время. Арпад Белени, единственный сын в семье, был в ту пору пятилетним мальчиком. Уже тогда его считали вундер-кидом, он мог играть на фортепьяно целые марши. В то время военные марши были в моде.
      Но вот скоропостижно скончался отец Арпада. Как и отчего он умер? И об этом мы скажем позднее. Вдова была в отчаянии, особенно ее страшила судьба сына. Иван утешал ее, обещал не оставить мальчика и позаботиться о его воспитании. Через несколько месяцев Ивану в силу сложившихся обстоятельств пришлось неожиданно покинуть дом Белени, и он не знал, увидит ли он их еще когда-либо. При расставании Иван все свои наличные деньги – сплошь одни золотые – отдал вдове, наказав, чтобы она обучала Арпада игре на фортепьяно, дала ему музыкальное образование, – выйдет он в люди, будет у него надежный кусок хлеба.
      А между тем Иван не был ни другом покойного Белени, ни любовником его жены, ни родственником, ни должником. Но в ту пору часто случались необычные истории.
      Семейство Белени после того долгие годы ничего не слыхало об Иване, а Иван – о них. Лишь однажды из случайного разговора он узнал, что они уехали из того города, где жили; по судебной тяжбе у них отобрали все, даже дом; мать и сын затерялись в безвестности.
      Об их невзгодах мы тоже узнаем, когда придет срок.
      Много лет они ничего не знали друг о друге до тех пор, пока об Арпаде Белени не стали писать в журналах, как о поразительном молодом даровании. С этого времени Иван выписывал все музыкальные журналы и внимательно следил за каждым шагом своего подопечного. Но тот по-прежнему не знал, жив ли его приемный отец.
      Так было до той поры, пока Иван тоже не сделал нечто такое, что привлекло к нему внимание газет. Дебют в Академии навел его приемного сына на след, и он тотчас же настрочил Ивану письмо, которое начиналось словами: «Мой милый, добрый отец!»
      Письмо дышало наивными и непосредственными детскими чувствами, сквозь которые прорывался озорно юмор артиста.
      Юноша писал Ивану, как ему жилось до сих пор. Все это время он скитался вместе с матерью, которой он и по сей день должен давать отчет обо всем, до мельчайших подробностей, и откровенно, ибо кто лукавит – розги достоин. Он, уже выступал перед их высочествами и даже удостоился орденов, но ордена носит только по воскресеньям, а в будние дни мама не разрешает. Теперь он зарабатывает много денег, но их нельзя тратить; мама не выдает больше четвертака на день, а остальные она откладывает, чтобы со временем выкупить свой домик, который отсудил у них один старый грек. Поэтому приходится заниматься не только искусством, но и давать уроки. Он обучает игре на фортепьяно и аккомпанирует. За это тоже хорошо платят. Особенно одна жанровая певица, та платит прямо-таки баснословные деньги. Soi-disant {собственно говоря (франц.)}, это супруга некоего банкира по фамилии Каульман.
      При этих строках у Ивана дрогнуло сердце.
      Он изменился в лице и принялся читать с большим вниманием.
      «Это муза в облике менады. Шаловливое дитя и неистовая амазонка. Прирожденная артистка, талант, который никогда не снизойдет до заурядности. Она достигла бы ошеломляющего успеха, если бы сама не боялась его, ум ее быстр, как пламя, и вместе с тем она первозданна, как земля. Держит себя, будто куртизанка, но я мог бы поклясться, что она еще невинное дитя. Она шалит при мне, словно школьница, а я браню, выговариваю ей, как наставник. Если б ты видел, милый отец, сколь несносно серьезен бываю я в эти минуты. Сейчас я специально для тебя снялся у фотографа. Не думай, однако, что я извожу столько бумаги на биографию одной из моих йlиves1 потому, что не могу рассказать ничего более путного, нет, это лишь оттого, что благодаря ей я прослышал об одном деле, которое тебя определенно заинтересует. Этот шаловливый ангел рассказывает мне буквально обо всем, что с ней происходит, словно я ее исповедник. Иногда она целый урок проводит болтая о том, где была, чем занималась, и зачастую рассказывает такие вещи, о которых, будь я на ее месте, я бы промолчал.
      Пожалуйста, немного терпения, милый отец, перехожу к тому, что тебя должно заинтересовать.
      Итак, меня с этой дамой связывает то обстоятельство, что у нее тридцать три роли. Все они самых разных жанров. Это не сценические роли в полном смысле слова, а просто отдельные характеры. Некий поэт сочинил ей стихи этих ролей, а какой-то музыкант положил их на музыку. Наши занятия заключаются в следующем: она репетирует свои роли, я аккомпанирую.
      Сейчас я приступаю к самой сути, еще минуту терпения.
      Разреши только перечислить эти роли:
 

 

2. Клеопатра

 

3. Царица солнца

 

4. Греческая рабыня

 

5. Вакханка

 

6. Султанша

 

7. Невеста

 

8. Новобрачная 1 учениц (франц.) 274

 

9. Баядера

 
      10. Клавдия Лета, весталка
 

11. Амелезунда

 

12. Магдалина

 

13. Нинон

 

14. Сомнамбула

 

15. Медея

 

16. Саломея

 

17. Гурия

 

18. Отчаяние Геры

 

19. Революционерка во фригийском колпаке

 
      20. Турандот
 

21. Пейзанка

 

 

23. Жанна ля Фолль

 

24. Офелия

 

25. Юдифь

 

26. Зулейка Потифар

 

27. Маркитантка

 

28. Гризетка

 

29. Креолка

 
      30. Лукреция
 

31. Дриада

 

32. Джульетта Гонзага

 
      Тридцать третья роль мне неизвестна. Мы еще ни разу не репетировали ее вместе.
      Спрашивается, к чему все эти дурацкие роли, если они никогда не увидят сцены?
      Мне толкуют, что они необходимы, дабы сценическое дарование знатной дамы развивалось всесторонне, ибо предполагается ангажировать ее в оперу.
      Понять это нелегко. Банкир, сам миллионер, жена его занимает апартаменты, которые обходятся в четыре тысячи форинтов, и тем не менее стремится попасть на сцену, где ей положат самое большее шестнадцать тысяч форинтов. Из них шесть тысяч пойдут учителю пения, который составит ей протекцию, две тысячи хормейстеру, четыре – газетчикам, чтобы не уставали хвалить, и три тысячи клакерам за аплодисменты и цветы; ей же самой останется ровно тысяча, только что на духи.
      Но до этого дело не дойдет. У красивой дамы, если к тому же она артистка, всегда найдутся поклонники, и с ними совсем нетрудно поддерживать знакомство, тем более что моя ученица живет отдельно от мужа. Ну, это вполне естественно… Банкир, занимаясь серьезными делами, не может допустить, чтобы ему днем и ночью мешали сольфеджио.
      Итак, существуют избранные особы, sub titulo «Kunst-maecen» {так называемые (лат.) «меценаты» (нем.)} – они покровительствуют искусству. Знатные господа, которым принадлежит решающее слово в управлении театров и у обергофмейстера. В виде милости они допущены на вышеупомянутые тридцать две репетиции. Тридцать третью еще никому не показывали.
      Спешу заметить, все обставлено предельно прилично. Когда мадам репетирует, присутствую я, присутствует сам супруг.
      Среди подобных любителей искусства есть графы, герцоги, принцы крови. Высокие особы!
      А мы их между собой величаем «Фрици, Наци, Муки, Манчи».
      В нашей коллекции имеются и два князя, князь Мари и князь Бальди. Одного из них при крещении нарекли Валь-демаром, другого – Тибальдом.
      Позавчера, во время занятий, Эвелина (так зовут мадам) была в дурном настроении, и не успел я осведомиться, что случилось, как она сама пустилась в откровенности: «Вообразите, этот несносный князь Вальдемар вчера в ложе заявил мне, что, если я не допущу его на свои репетиции, он разорит Ликси (имя ее супруга – Феликс)». – «Ну, так отчего бы вам не пустить его? – спрашиваю я. – Он разинет рот не шире, чем другие». – «Потому что я не выношу этого человека! Я передала Ликси слова Вальдемара, а Ликси говорит, что это он разорит князя, дайте только срок… И тут же Ликси сказал мне, чтобы я приглашала на репетиции князя Тибальда». – «Ну, это почтенный старый господин, вы ему во внучки годитесь». Мадам прикусила губу. «Я должна кое-чего от него добиться». – «Могу себе представить…» – «Ах, нет, вам до этого не додуматься. Речь идет всего-навсего о подписи под одной бумагой; ему это ровно ничего не будет стоить, а Ликси сразу возвысит. Дело в том, что у Ликси есть одно крупное предприятие, солидная угольная компания, которая принесет немало миллионов, но та земля, где находится месторождение, – владение Бондавари, князя Тибальда. Графиня Теуделинда уже дала согласие, но без подписи князя акции на бирже не поднимутся. Этому препятствует Вальдемар, и потому необходимо покорить князя Тибальда. Ликси говорит, что сейчас для этого самый удобный момент: князь Тибальд поссорился со своей единственной внучкой, графиней Ангелой, внучка оставила его, князь грустит, и тот, кто сумеет его рассеять, многого мог бы сейчас от него добиться. А бондаварский уголь – лучший в мире». Я не смог удержаться от смеха. Тут мадам дернула меня за вихор и сказала: «Дурачок! Что вы смеетесь? Уж я-то знаю, что такое уголь, я сама с малых лет толкала вагонетку, была откатчицей на шахте господина Ивана Беренда». Пораженный, я вскочил с места. «Ну вот, теперь он остолбенел от удивления, как это я могла возить уголь. Да к тому же босая». – «Нет, меня не это изумило, мадам, а имя Ивана Беренда. Что вы знаете о нем?» – «Это нынешний владелец шахты в долине Бонда, рядом с которой Феликс намерен открыть новую богатую шахту – она займет все бондаварское имение. Иван Беренд – мой бывший хозяин, благослови его бог».
      Итак, милый отец, мы и добрались до главного, из-за чего тебе пришлось прослушать до конца эту длинную прелюдию. Хоть я и музыкант, но сообразил: «Ага! У моего отца угольная шахта в долине Бонда. А именно там богатая компания начинает перспективную разработку. Пожалуй, отцу следует знать об этом. Вдруг это обернется ему на пользу либо во вред. Ведь здесь даже самый воздух пропитан духом стяжательства. Как видишь, и меня не минуло! Сообщи, интересует ли тебя эта новость и в какой мере. А после я напишу тебе, как это дело обстряпывают здесь, за кулисами, ибо наивное создание все пересказывает мне».
      Теперь нам известны обстоятельства, вынудившие Ивана пойти на вечер к графине Теуделинде, прочесть занимательную лекцию и представиться высшему свету; Арпаду же он ответил, попросив ежедневно сообщать ему обо всем, что тот узнает от Эвелины относительно шахты.
      С этого дня каждую неделю Иван получал два-три письма из Вены.
      «Старый князь клюнул на удочку. Каульман лично сопровождает его на репетиции мадам. Когда Эвелина дома и перед нею лишь два-три зрителя, она играет и поет столь чарующе, что, выступи она так на сцене, быть бы ей актрисой с мировым именем. Но стоит ей выйти на сцену, как ее охватывает страх, она все забывает, стоит столбом и безбожно детонирует.
      А феерические репетиции устраиваются под тем предлогом, что, если князь, знаток искусства, убедится в ее талантах, он устроит ей ангажемент в оперу.
      Но я-то знаю, какова истинная цель!
      Князь не только знаток искусства, но и «ценитель».
      Он знает цену двум прекрасным черным алмазам – глазам Эвелины.
      К тому же князь Вальдемар безумно влюблен в мадам, а в силу известных причин князь Тибальд заинтересован в том, чтобы Эвелина не попала в руки князю Вальдемару, даже если для этого ему самому придется отбивать ее у Вальдемара.
      На днях князь Вальдемар поразил меня, предложив по сто золотых за каждую страницу альбома, где хранятся фотографии мадам Каульман в разных ролях.
      Ведь каждый день мы сперва репетируем жанровую сцену en famille {по-семейному, в узком кругу (франц.)} y рояля, затем приходит фотограф и запечатлевает артистку в самой эффектной позе. Он должен проделывать всю работу здесь же, не выходя из дома, и изготовлять не больше четырех отпечатков с негатива. Затем один из снимков получает князь Тибальд, один мадам оставляет себе, одним осчастливливает меня и последний идет нашему другу Феликсу.
      Негативы у фотографа отбирают.
      Я же не стану продавать фотографии князю Вальдемару, а лучше перешлю их тебе в том порядке, как готовились роли. Мама не желает, чтоб эти фотографии хранились у нас в доме».
      Теперь Иван вместе с очередным письмом получал также и фотографию Эвелины, каждый раз в новых и новых, все более пленительных позах.
      Арпад нимало не подозревал, какое мучительное наслаждение доставляет своему «милому отцу» этим ядом, выдаваемым по капле.
      Первый портрет изображал Лорелею, ту фею, что над пучиной Рейна поет волшебную песнь и золотым гребнем расчесывает свои длинные распущенные волосы; воздушные одежды открыли одно плечо, а очи зазывно смотрят на влекомую к гибели жертву.
      Второй была Клеопатра перед завоевателем Тарса, готовая покорить его обаянием своей женственности. Портрет исполнен ослепительного блеска – на нем видна честолюбивая царица и сладострастная женщина, нежность и гордость, слитые воедино.
      Третий портрет – царицы солнца, жены последнего инки Атауальпы: дерзкий и властный взгляд, одеяние подчеркивает величественность осанки, оставляя открытыми красивые руки; одна рука поднята к небу и протягивает солнцу жертву – трепещущее человеческое сердце, царица холодно взирает на него, и лицо ее словно отражает спокойную бесстрастность неба.
      Четвертый портрет – греческая рабыня. Истерзанная красота, попранное целомудрие; она силится разорвать цепи, сковывающие ее руки. Доведенная до совершенства мраморная статуя, созданная оригинальной и смелой мыслью Прадье и вдохновением Торвальдсена.
      Пятой была вакханка, словно сошедшая с античного барельефа, изображающего шествие Вакха. Не знающее запретов дерзкое существо: зовущее, одурманенное хмелем лицо и наэлектризованное страстью тело. Прелесть опьянения. Необычная драпировка. Барсова шкура, кубок, увитый лавром и виноградом жезл.
      Шестой была султанша Нормагаль. Женщина сидит в застывшей позе, каждый ее член, каждый мускул лица неподвижен; но знаток искусства поймет, что эти темные очи скрывают тайны, доступные только взору посвященного, суля и наслаждение и негу тому, кто их разгадает.
      Седьмой портрет – невеста. Белое кружевное платье, белоснежный венец, ниспадающая вуаль. На лице выражение трепетного страха перед неведомым счастьем, в глазах слезы, на губах чуть заметная улыбка. С непередаваемой грацией протягивает она руку за обручальным кольцом.
      Следующая фотография показывает молодую женщину, впервые в жизни надевшую чепец. Стыдливый румянец гордости и торжествующая покорность на ее лице. Она чувствует, что этот чепец – все равно что корона, перед которой пал венец невесты.
      О, сколь горькую радость доставил Ивану этими фотографиями его милый сынок!
      На девятом снимке была изображена баядера. В живописном одеянии индусских танцовщиц она бьет в поднятый над головой звонкий тамбурин, тонкая талия перехвачена златотканым шарфом, на шее мониста из золотых монет, ноги до колен унизаны бусами.
      Десятый портрет отображает новую метаморфозу: Клавдия Лета, весталка, влекомая на казнь, ибо она не дрогнула перед настояниями Каракаллы; в глазах ее страх целомудренной девы, она закрывается плащом, как бы защищая себя от оскорбительных взглядов.
      Как же умеют играть эти женщины!
      И помимо всего еще пояснения к портретам, которые давал Арпад в своих письмах!
      И вот результат!
      Князь более не в силах разорвать пленительные узы.
      После каждой новой репетиции он твердит, что это скрытое сокровище не должно погибнуть для искусства.
      Его светлость мог бы отыскать и другие сокровища, если бы не его преклонный возраст и не обширный в прошлом опыт по отысканию подобных сокровищ.
      Это очень «дорогие» сокровища.
      Когда человеку уже шестьдесят восемь лет и у него внучка на выданье, ему иногда приходит в голову заглянуть в счета своего банкира и уяснить себе разрыв между двадцатимиллионным активом и загадочной суммой пассива, а уж в зависимости от этого решать, можно ли одновременно выдать замуж единственную внучку и ввести в свет очередную красавицу.
      Князь только что обставил во вкусе Ангелы дворец на улице Максимилиана на случай, если она выйдет замуж. Этот дворец отделан с истинно княжеской роскошью.
      Но графиня рассорилась с князем и слышать не желает о своем нареченном – на что есть известные причины, – а пока Ангела с упрямством аристократки испытывает терпение своего деда, Эвелина все теснее смыкает заколдованный круг, и, если графиня Ангела своевременно не переселится во дворец на улице Максимилиана, то, может статься, его займет мадам Каульман.
      Вот что узнал Иван из писем пианиста.
      Потому и вторгался Иван в светские салоны, потому и вмешивался в интимные дела аристократических семейств, потому-то и отказался от прежнего образа жизни и попадал в ситуации, которые уготованы человеку, оказавшемуся в чужой среде: он хотел защитить Эвелину. Пусть он не смог ее уберечь, пусть она стала женой другого, но он не хотел видеть ее любовницей третьего!
      Он смирился с тем, что девушка, которую он никогда не переставал любить, вышла замуж. Пусть будет счастлива! Но чтобы она, забыв все на свете, кинулась в омут позора, – этой мысли Иван не в силах был вынести. Если стала она женой, пусть и ведет себя, как подобает жене! И если муж сам толкает ее на стезю позора, пусть удержит тот, кто ее искренне любит.
      Уж так ли безумен был этот замысел Ивана? Пусть судит о том человек хладнокровный; но у Ивана было горячее сердце, а у сердца свои законы.
      И потом, кто знает, может быть, он защищал свои деловые интересы! Ведь если князя уговорят передать консорциуму бондаварское имение, тогда небольшое предприятие Ивана погибло. Может быть, он именно этому хотел воспрепятствовать? Промышленник все должен учитывать.
      Итак, людям с пылким сердцем мы скажем, что Иван хотел избавить Эвелину от позора, а хладнокровным – что он, все взвесив, защищал свое дело от опасного конкурента, и тогда duplex libelli dos est {от книги двойной прок (лат.)}.
      Иван получал все новые фотографии. Одну за другой посылал их Арпад своему названному отцу. Амелезунда, предводительница амазонок, кающаяся Магдалина, Нинон в ослепительной роскоши рококо, сомнамбула с отрешенным выражением лица; Медея, из мести за попранную любовь не останавливающаяся перед убийством; Саломея, дочь Иродиады, чарующим танцем своим обрекающая святого на смерть; гурия в сказочных восточных одеждах, героиня революции во фригийском колпаке и с факелом в руках. Деспотичная китайская принцесса Турандот, отчаявшаяся Гера, веселящаяся Жанна ля Фолль, безумная Офелия, жестокая Юдифь, сладострастная Зулейка, бравая маркитантка, кокетливая гризетка, коленопреклоненная монахиня, пылкая креолка, неземная дриада, – в них Иван обнаружил больше искусственности, позы, погони за эффектом, нежели искреннего чувства. Это была «школа мадам Гриссак», куда Феликс отдал Эвилу на обучение. Все же две фотографии, которые пришли позднее, болью отозвались в сердце Ивана. На одной мать качала колыбель ребенка, на другой изображена была работающая на шахте девушка-крестьянка с распущенными косами, в красной юбке, с подоткнутым подолом.
      Это было неприятно Ивану. Зачем понадобилось опошлять эти образы? Можно ли превращать в комедию материнскую любовь? Или этот последний образ, неужели нельзя было не выставлять его напоказ? Неужели девушку в красной юбке нельзя было оставить тому, кто ее так любил?
      В один прекрасный день пианист написал Ивану:
      «Этот мой дражайший патрон Каульман – такой негодяй, что пробу ставить некуда. До сих пор он честь честью присутствовал на всех репетициях вместе с князем Тибальдом. Сегодня князь был в столь прекрасном расположении духа, что это не укрылось даже от Каульмана, и после первых же расспросов князь признался, что он чрезвычайно рад письму от графини Ангелы. Внучка пишет ему очень ласково, она рассказывает, что откуда-то, словно из-под земли, объявился некий господин по имени Иван Беренд; у него хватило смелости прочесть ей нотацию и в глаза заявить, что у венгерской знати есть свои обязательства перед родиной и что князь Тибальд должен переселиться в Пешт, где надлежит теперь жить венгерским аристократам. Тогда и графиня Ангела помирилась бы с дедом. Князь был счастлив, рассказывая об этом. Зато Каульман скорчил весьма кислую мину. Князь сказал, что он подумает. Если графиня Ангела так полюбила Пешт, пожалуй, и он не прочь туда поехать. Каульман так и заскрипел зубами. Конечно, и он тоже очень рад (!), что графиня Ангела первой сломала лед. Видимо, она действительно готова мириться. Но на месте князя он сперва попробовал бы уговорить графиню вернуться домой, в Вену, вместо того чтобы зазывать князя в Пешт. Князь согласился, что это правильно и что он пока не поедет в Пешт, а попробует переманить сюда графиню.
      А между тем пройдут и две последние репетиции.
      Тридцать второй образ – Джульетта Гонзага.
      Историю ее можно узнать из любого сборника новелл.
      Эта роль примечательна только костюмом – холщовой рубахой, открывающей ноги. Однако под этой одеждой скрывается целомудреннейшая из женщин: Джульетта Гонзага, по преданию, готова своей рукой вонзить кинжал в каждого, кто осмелится взглянуть на ее ноги. Прилагаю фотографию.
      На предыдущих репетициях обычно присутствовал Каульман. На репетиции Джульетты Гонзаги – он известил заранее – его не будет, он должен уехать. Так что мне отведена роль дуэньи.
      Впрочем, и меня там не будет.
      Как только я показал эту фотографию матушке, она пришла в ужас и категорически заявила, что ее дитя не может аккомпанировать артистке, которая репетирует в подобном наряде. И я должен был известить мадам, что болен, или отговориться еще чем-нибудь в этом роде. Я же не стал заботиться о более удачной выдумке, а прямо признался доброй фее: матушка не разрешает мне аккомпанировать, когда вы не одеты, а поскольку весь смысл этой роли в том, что на вас нет чулок, то, значит, завтра я не стану играть. Моя сумасбродная ученица вволю посмеялась надо мной и заявила, что она отыщет какой-либо выход.
      Ну, да мне-то что за дело, пусть поступает как угодно! Матушка абсолютно права, что не пускает меня; и, по-моему, я тоже прав, так прямо сказав об этом мадам».
      Это письмо выбило Ивана из колеи.
      Он долго всматривался в фотографию. Женщина с пронзительным взглядом, с растрепавшимися волосами, запахнув на груди полотянную рубашку, простирает вперед правую руку с зажатым в ней кинжалом, попирая босой ногой некий предмет, покрытый ковром, и этот скрытый предмет очертаниями напоминает человека. Легкая одежда отчетливо обрисовывает пластические формы тела.
      В тот же день историю Джульетты Гонзаги Ивану поведала некая знатная дама.
      На другой день, когда Иван вернулся с дуэли, он получил еще одно письмо от Арпада.
      Молодой музыкант описывал, как развивались дальнейшие события.
      Эвелина демонстрировала свое искусство перед князем, при этом не было ни музыки, ни мужа. Фотография – иллюстрация к тому. Эвелина была столь заманчиво прекрасна, что крепость рухнула. Князь подошел к Эвелине и осмелился взять ее за руку. Роковая женщина вдруг рассмеялась: «Князь, разве вы не видите, что у меня в руке нож?» – «Я могу забрать его у вас». Женщина смеялась, а у смеющейся женщины нож легко отнять. В этот момент на смех Эвелины откликнулось эхо, если только кваканье лягушки может быть эхом соловьиному пению… И прямо под ноги к ошеломленному князю из-за кустов азалии и мирта, служивших декорациями, выполз на костылях хромоногий чудовищно уродливый карлик с яйцевидной головой, втянутой в горбатые плечи, перекошенным ухмылкой лицом сатира; этот колченогий кобольд на паучьих ножках приковылял к нежной паре.
      – Князь, мы не одни! – засмеялась Эвелина.
      – Что это за улучшенный экземпляр жабы? – вздрогнув, воскликнул князь.
      – Это мой милый, любимый, единственный братец, – возразила Эвелина и, бросившись к чудищу, обняла его, покрыла лицо поцелуями и принялась гладить по голове. – Это мое единственное сокровище, это все, что у меня есть. Мой тиран, мой своенравный повелитель, который приходит ко мне, когда ему заблагорассудится.
      – Отвратительный урод! – воскликнул князь. – Даже чудище перед пещерой эндорской колдуньи по сравнению с ним – просто херувим. Да не целуйте вы его, Эвелина. Этак навеки пропадет охота к прекрасным устам.
      Тут Эвелина вдруг набросила на плечи бурнус, сунула ноги в туфельки и сказала князю, что ему предстоит увидеть тридцать третью роль.
      Князь полюбопытствовал, как она называется.
      Эвелина прошептала:
      – Это вы узнаете послезавтра.
      – А кто еще знает об этом?
      – Никто на свете.
      – И даже этот Калибан?
      – Даже он.
      Князь, совершенно очарованный, покинул Эвелину: последнее перевоплощение послезавтра он будет смотреть один. Всего день требуется Эвелине на подготовку к роли.
      Обо всем этом я узнал от самого урода, который меня очень любит и каждый день заходит ко мне попить чаю; хотя он получает от Эвелины все, что душе угодно, он чувствует себя не в своей тарелке, если не выклянчит чего-нибудь. Этот тип, будь он хоть герцогом, вылез бы из кареты посреди улицы, чтобы выпросить крейцер, так он доволен своим призванием. Мне же он все это рассказал за большой кусок ячменного сахара. Ему особенно польстило, что князь назвал его «улучшенным экземпляром жабы». Он даже изобразил мне, как вылезал на своих костылях и как заливался скрипучим смехом, когда этот важный господин хотел отнять у сестры нож.