Черные алмазы

      – А кто живет на магнетическом экваторе? – спросила графиня Ангела.
      – Например, родители с детьми, дети с родителями.
      Лицо графини Ангелы вспыхнуло, красивые глаза метнули в Ивана молнии, но его лицо оставалась спокойным.
      – Об этом мы с вами еще поговорим, – сказала графиня Ангела и удалилась в глубь зала. Иван поклонился гордой красавице и вернулся в мужское общество.
      После доклада гости могли перейти в буфет. Армия lateiner начала убираться восвояси. Если не в другом месте, то уж в буфете lateiner себя выдаст, станет ясно, что он всего лишь судебный заседатель. Да и привык он, когда ест, располагаться за чем-нибудь надежным и устойчивым.А если можно локти на стол положить, тем лучше. Но всего милее сидеть за собственным столом. Тут у него свой нож, своя вилка, своя ложка, которые он узнает, едва к ним прикоснется. Никто не требует, чтобы он ел обеими руками. Жена подкладывает ему на тарелку, разумеется, самые лакомые кусочки. Понравится, снова потчует, уговаривает, чтобы еще откушал. Если не по вкусу придется, выспросит, в чем дело. Если блюдо не удалось, кухарка будет строго наказана. Если все обрыдло, вспомнят о ломтике поджаренного хлеба – преданном друге дома, который всегда под рукой. О, вот это великолепно! Объедение! Особенно когда натрешь его немного чесночком, чтобы лишь чуть-чуть ощущался. Да, совсем иное дело закусывать в графском буфете. Тут стопка разных тарелок, там груда вилок и ножей, их нужно via facti {силой (лат.)} захватить, оттоптав при этом мозоли двум-трем таким же conquisitores {приобретателям (лат.)} и зацепив несколько кринолинов, протолкаться с помощью локтей к другому концу стола, где стоят бокалы, положить себе с блюда, на котором лежат фазаны, худший кусок, чтобы подоспевший вслед гость не сказал: «Гляди-ка, невежа, грудку себе забрал, а ведь ее и другие любят!» А потом с похищенной фазаньей ножкой забиться в какой-нибудь уголок. В одной руке держать тарелку, в другой нож, в третьей – если б она была! – вилку. И хоть бы собака подвернулась, чтобы кинуть ей зажатую в руке кость, которую некуда деть. А потом тыкать похожей на лопатку серебряной вилкой с четырьмя зубьями в заливное, которое невозможно удержать на месте, и одновременно защищать свой стакан от соседей справа и слева, чтобы его не унесли из-под носа, и умолять стоящего рядом господина не лить ему в карман сладкий сок от компота; потом кромсать impossibilis {невозможным (лат.)} ножом корочку паштета из гусиной печенки, которая протестует против того, чтобы ее consumo {Здесь: поедали (лат.)}, a ведь поджаренная корочка лучшее, что есть в паштете. Время от времени он опрокидывает подвернувшиеся под руку сиамские близнецы-бутылочки с уксусом и маслом и с ужасом узнает, что проглоченное им желе оказалось мясом черепахи! И в заключение не может найти хозяйку, которую следовало бы поблагодарить за ужин. И вместо приятного домашнего ковыряния зубочисткой вынужден palam et publiee {у всех на глазах (лат.)} полоскать рот.
      Нет, дома куда лучше! А не дома, так хорошо и в трактире, где он, завсегдатай, может распоряжаться, высказывать недовольство и называть кельнера на «ты».
      Иван не принадлежал к числу тех, кто спасался бегством. Он смешался с толпой гостей и чувствовал себя превосходно.
      Группа пожилых и молодых господ приняла его весьма сердечно, все молодые люди, не достигшие сорока лет, обращались к нему на «ты». Он был принят в общество. Ведь это ничего им не стоило. Завтра он уедет домой, в свою Месопотамию, и никто больше о нем даже не вспомнит.
      Над темой его доклада начали подшучивать. И тогда выяснилось, что этот ученый троглодит очень приятен в обществе. Он понимал шутки, сам смеялся веселее всех, получая меткий укол, но при случае в долгу не оставался и парировал удары так же весело, никого не обижая.
      Атаку против него начал обладатель гусарского мундира маркграф Салиста, натурализованный дворянин, которого господа между собой называли капитаном. Это был плечистый, с широкой грудью, фигурой боксера человек с зачесанными назад курчавыми волосами, красным смеющимся лицом и черными закрученными усами. Подошел он, прихрамывая, словно одна нога была у него короче другой, и, пожимая Ивану руку, представился:
      – Гусарский капитан маркграф Салиста. Однако не думай, что я хромаю от того, что мне прострелили ногу. Просто один кроткий поэт нечаянно наступил мне на шпору и оторвал каблук вместе с задником.
      Иван засмеялся.
      – Poetica licentia! {поэтическая вольность! (лат.)}. Ты был гекзаметром, а он из тебя сделал ямб.
      – Ха-ха-ха! – громко захохотал капитан. – Хороший каламбур! Послушайте-ка, я был гекзаметром, шестистопным кавалеристом, а стал ямбом: одна короткая, другая длинная. А теперь позволь и мне пошутить. Ты говорил, что у людей в стране Магнетизма синие волосы, но тогда и бороды у них должны быть синими. А значит, неправда, что у них только по одной жене, ведь Синей бороде положено семь жен.
      – Или семь корзин {по-венгерски «получить корзину» – значит получить отказ девушки}, – ответил ему Иван.
      – Ах! Ich bin erkannt! {Здесь: меня разоблачили (нем.)} – вскричал добродушно капитан, а молодежь разразилась хохотом. Всем было известно, что Салиста вечно рыщет в поисках невесты, но никогда еще не доводил negocialis {деловые (лат.)} переговоры до стадии решительного завершения.
      В обществе охотно принимают человека, которому можно говорить колкости и который умеет ответить тем же.
      – А интересная, должно быть, страна, – продолжал приставать к Ивану маркграф Салиста. – Каждый человек вроде лейденской банки, искры из него так и сыплются. На дуэль даже пистолета брать не надо, стоит лишь руку протянуть в сторону противника. – И тогда осуществится притча о том, что и рука твоя разрядится.
      – В притче, правда, упоминается «свиная нога», – смеясь, ответил капитан, – но придется принять шутку, потому что я сам расставил себе «Aufsitzer» {«ловушку» (нем.)}.
      – А захочешь закурить на улице сигару, подходишь к идущей навстречу девушке и говоришь: «Позвольте, барышня, один поцелуй, я хочу прикурить сигару».
      Теперь смеялись уже над Иваном. Он не рассердился, хотя, как известно, поэты и ученые не любят, когда смеются над их мыслями. Иван подхватил шутку.
      – Э, сигар они не курят! Что курят? У них там устроено нечто вроде нашего газового освещения. Государство день и ночь топит большой котел с табаком, дым от него идет по трубам в дома, в каждой комнате есть кран с янтарным мундштуком. И каждый затягивается из государственного кальяна, кто сколько пожелает.
      – Grossartig! {Великолепно!(нем.)} – воскликнул маркграф Салиста. v- Плохо только, – вмешался барон Оскар, – что в твоей стране нет лошадей и бегов.
      – Да,но в этом есть и свое преимущество: там нет тотализатора.
      Теперь все смеялись: барон Оскар оставил на бегах немало денежек.
      – И все же мне твоя страна не нравится, – продолжал капитан. – Кем бы я был там, если у них нет армии?
      – Армии действительно нет, – подтвердил Иван. – Даже у его святейшества папы!
      Тут уж господа, стоящие кругом, так и покатились со смеху, а капитан немного отступил и побагровел, но потом и он рассмеялся.
      – Видали, вылитый Парацельс! Какую серьезную мину корчит, а ведь я готов держать пари: ты знаешь так же хорошо, как и я, что когда-то я был папским зуавом и нас разбили у Кастелфидардо. я так драпал, что до самого дома остановиться не мог. Ха-ха-ха! – Вступил в разговор и аббат Шамуэль.
      – У меня претензий еще больше: вы изгнали из страны Магнетизма весь клир!
      – Ну, этому легко помочь, – дружелюбно сказал Иван. – Когда они познакомятся с текстом наших vesperae, быть может, они тоже войдут во вкус.
      Этой репликой Иван разом всех покорил. История с vesperae была уже всем известна, ибо графиня Теуделинда справедливо решила, что будет лучше, если она сама расскажет о ней знакомым, чем если они услышат ее от посторонних. Однако шутить над этим в присутствии священника никто не осмеливался. Все считали это весьма серьезным делом. И теперь, увидев, что сам святой отец смеется над шуткой Ивана, да так, что у него слезы из глаз катятся, господа признали, что Беренд Kreuzfidel {веселый малый (нем.)}, с которым можно хорошо провести время.
      Ведь он «adeptus» {«посвященный» (лат.)}. Ему знаком наш жаргон, он знает, над чем мы смеемся и как, а люди не нашего круга в это не посвящены.
      Этому можно сказать «ciau!» {«привет!» (лат.)}.
      «Славный малый этот ученый! Надо ему устроить хороший денек!»
      – Правда, что ты никогда не пьешь вина? – спросил капитан Ивана.
      – Раз в году пью.
      – А в этом году еще не было anniversaries {ежегодного праздника (лат.)}?
      – Нет.
      – Ну, тогда выпьем сегодня сразу за целый год! Кто с нами?
      Часть мужского общества – несколько юных ловеласов и, как водится, танцоры – вернулась в зал. Дамы после чая обычно танцевали под рояль кадриль, а если настроение поднималось, то и чардаш; граф Иштван не покидал зала, пока не уходил последний ученый и поэт, и шел домой лишь тогда, когда видел, что общество собирается расходиться. Но расходились не все, кое-кто из гостей вместе с графом уединялись в его апартаментах, занимавших во дворце графини Теуделинды весь третий этаж, и там развлекались на свой лад.
      В боковых комнатах, откуда шум вниз не доносился, шло веселое застолье, поднимались бокалы с шампанским, произносились тосты.
      Тут Иван показал себя еще с одной стороны: он умел пить. Тосты его были осмысленными, шутки остроумными, анекдоты новыми и забавными. И потом, сколько бы он ни пил, настроение его ни на йоту не менялось. Он оставался спокойным и веселым.
      – Brader! {брат! (нем.)} – заплетающимся языком обратился к нему часов около двух граф Геза. – Мы договорились с капитаном, если ты напьешься, отвезти тебя домой и уложить как полагается. Но, прости, дорогой друг, магнетический рыцарь, я и сам не знаю, как скатиться по лестнице, совсем раскис. Так вы уж продолжайте с капитаном без меня фантазировать.
      Он лег на кушетку и уснул.
      Над его откровенным признанием посмеялись. Иван смеялся со всеми вместе.
      Прозвище «магнетический рыцарь» так и прилипло к нему.
      – Noraen est omen {Здесь: имя выдает характер его владельца (лат.)}, – заявил Иван. – Мое имя «Иван» означает «getrunken»! {«выпивший» (нем.)} – Но признайся, – сказал капитан, – с моей фигурой, наверное, и в стране Магнетизма не полетаешь.
      – Не знаю, как ты себя оцениваешь, – произнес Иван, – но, насколько мне известно, единственный, кто не «волат», это «шкиз». (Для непосвященных, а вероятно, таких много, объясняем, что «шкиз» – это лицо, облеченное высшей властью, обладающее некой infalibilitas {непогрешимостью (лат.)}, портреты его обычно рисуют в расшитом облачении, лицо это превыше всех королей и пользуется всеобщим почетом. А «волат» {термин при игре в тарок. Означает «бито». Одновременно игра слов: «волат» означает еще и «летит»} – пароль вольных каменщиков, означающий такое положение, когда попранное право вынуждено в течение некоторого времени покоряться фактической власти.) – А! – проговорил капитан. – Так ты и в этом разбираешься? А в карты ты играешь, ученый муж?
      – Раз в три года.
      – Маловато.
      Почему маловато, он не успел сказать, так как снизу пришел граф Иштван и сообщил, что общество уже разошлось, графиня отправляется на покой, поэтому следует положить конец шумным развлечениям. Все нашли это вполне естественным.
      Но о возвращении домой не может быть и речи, – сказал маркграф Салиста. – Сыграем в тарок! Нечего попусту терять время, отведенное для дела.
      – Кто будет играть?
      Прежде всего, разумеется, господин аббат – для него это научное занятие. Затем граф Оскар – у него это страсть. Третий – капитан, для него это metier {ремесло (франц.)}. A кто же четвертый?
      – Ну-с, мой ученый друг?
      Граф Иштван счел не лишним заметить гостю, что господа играют всегда крупно.
      – Ах, что вы! – воскликнул маркграф Салиста. – По крейцеру за point {очко (франц.)}.
      – Это верно, но, играя на крейцеры, за одну партию можно проиграть семьсот – восемьсот форинтов. Они тут тарок в азартную игру превращают.
      Иван улыбнулся.
      – Я ежедневно играю в азартную игру с крупнейшим вельможей, имя которому – природа. Каждый день ради ничтожной прибыли я ставлю на карту все мое состояние.
      И он придвинул стул к зеленому карточному столику.
      Хорошая это игра, которой заняты сейчас господа. Ее и в селах любят, только там еще не сообразили, как ее можно сделать азартной. Обыкновенно азартные игры не требуют ничего, кроме везенья и отваги. Даже мертвецки пьяный человек может выиграть. Но в тароке слепая удача, везенье, глупая случайность соединяются с расчетом, предусмотрительностью, осторожностью и риском. При игре в тарок приходится следить не только за картами, но и за лицами партнеров. Нужно быть Лаватером и уметь читать по лицам партнеров и Тартюфом, который не позволяет прочесть что-либо по своему лицу. Великим артистом, который выражает отчаяние, когда рад, и хорохорится, когда испытывает страх. Полководцем, составляющим при каждом повороте игры новый план сражения, Боско, еще при сдаче угадывающим, у кого какие карты на руках. Великодушным партнером, способным, если «надо», на жертву ради «будущего», ради «общего дела».
      Поэтому господа очень жалели Ивана, когда он сел к карточному столу с тремя столь маститыми игроками. Эта игра не для человека, берущего в руки карты раз в три года и притрагивающегося к бутылке с вином раз в год. В особенности если тот и другой случай приходятся на один день.
      В семь утра партнеры встали из-за стола.
      Отставив стул, маркграф Салиста сказал Ивану:
      – Ну, приятель, великое счастье для общества, что ты только раз в год пьешь и раз в три года играешь. Занимайся ты этим ежедневно, в подвале ялича не осталось бы вина, а в кассе Ротшильда – денег.
      Иван очистил всех троих ad perament saccum {Здесь: до последнего гроша (лат.)}.
      – Н-да, он все умеет! – вздохнул господин аббат.
      – Ну, выпьем еще на прощанье! – сказал маркграф. – Где абсент?
      И он наполнил два бокала для шампанского ядовитым, крепким зельем, отсвечивающим зеленью, которое умные люди, стесняющиеся своего ума, потягивают из рюмок величиной с наперсток.
      – Ну, а это напоследок.
      Граф Иштван только головой покачал, услышав шутку, но Иван поднял бокал, чокнулся с капитаном и залпом выпил крепчайший абсент.
      И, как человек, сделавший все, что от него требовалось, вежливо попрощался с графом Иштваном, который просил его и впредь считать себя желанным гостем в его доме. Иван подождал господина аббата, и они вместе удалились.
      А вот маркграф Салиста с трудом добрался даже до передней. Доза абсента была все же чересчур велика! В передней он удивил друзей тем, что схватил каракулевую шапку Ивана и не отдавал ее, утверждая, что она принадлежит ему. В конце концов пришлось Ивану ехать домой в военной с золотыми пуговицами фуражке маркграфа.
      А когда все вышли на лестницу, капитан решил доказать, что он из страны Магнетизма, что у него есть крылья и он умеет летать. Ивану и аббату с трудом удалось свести его с лестницы на второй этаж. Но здесь Салисте взбрело в голову зайти к графине Теуделинде и поблагодарить ее за то, что она до конца выслушала его жалкое выступление, ибо он и есть тот самый ученый, который сегодня читал здесь доклад, и он проломит череп каждому, кто посмеет в этом усомниться. Его нельзя было сдвинуть с места до тех пор, пока какая-то служанка не протянула ему из-за двери руку, которую он поцеловал. После этого его с трудом втолкнули в наемный экипаж, а в отеле Ивану пришлось тащить его на себе в номер, потому что к тому времени он уже вообще ничего не соображал.
      В полдень господин аббат доложил графу Иштвану о времяпрепровождении вчерашних гостей. Маркграф Салиста лежит в постели, как гнет в бочонке с кислой капустой, и спит, а Иван сидит за письменным столом и пишет письма.
      – Да, крепкая у него голова! – сказал граф Иштван.
      – Нерастраченные силы… – заметил аббат, оглянувшись, не слышит ли его кто-либо из sequioris sexus {иного пола (лат.)}.
      В обществе за Иваном так и осталось прозвище «магнетический рыцарь».
      С того вечера магнетического рыцаря видели повсюду: он наносил визиты, его избрали постоянным членом клуба, куда он захаживал и раньше после того, как его привел в клуб господин аббат. Но ведь в клубе, как и на земле, пять частей света, и обитатели его, как Lepidoptera {бабочки (лат.)}, принадлежат к трем классам: дневные бабочки, вечерние и ночные. Днем ученые члены клуба занимались в здешней библиотеке, располагавшей богатейшим и интереснейшим собранием книг, вечером с шести до восьми там играли в вист и вели беседы о политике судебные заседатели и стряпчий, от восьми и за полночь залы заполняло высшее общество. Поэтому не раз случалось, что люди, ежедневно посещавшие клуб, никогда не встречались друг с другом.
      Иван сначала копался в библиотеке, а позднее присоединялся к noctua {ночным бабочкам (лат.)}.
      Он уже не думал о возвращении домой. Более того, он посещал все места развлечений и принадлежал к числу тех, кто в театре в антрактах заходил в ложу графини Бондавари.
      На следующей неделе графиня Теуделинда устроила танцевальный вечер. Получил приглашение и Иван.
      – Ты умеешь танцевать? – спросил у него капитан.
      – Танцевал когда-то, лет пятнадцать назад.
      – Теперь нам лучше на других смотреть. Умный человек, когда ему за тридцать пять, уже не танцует.
      А поглядеть, и верно, было на что. Неподражаемая грациозность и изящество, продемонстрированные дамами высшего света, были зрелищем для богов.
      В этот вечер графиня Ангела была особенно хороша: в розовом платье с венгерским корсажем, расшитым жемчугом, с бантами из кружев на рукавах, выставлявших на всеобщее обозрение ее округлые плечи: две тугие длинные косы, заплетенные по-крестьянски лентами, делали ее царственный облик еще более обворожительным.
      Но насытиться можно и зрелищем для богов. После ужина – «нечего попусту время терять» – начали играть в карты.
      Иван играл ежедневно и в высшей степени корректно. Не ссорился с партнерами. Умел красиво проигрывать, хладнокровно выигрывать, учтиво держал банк, не бросал игры, если ему не везло, и не делал ошибок. У него была репутация прекрасного партнера. Приятнейший человек, хотя и ученый!
      После ужина в боковой комнате спокойно играли пожилые и зрелые мужчины, а непоседливая молодежь танцевала в зале.
      Ивану в этот день снова везло.
      Вдруг в комнату быстро вошел граф Эдэн и сказал Ивану:
      – Бросай поскорее карты, моя сестрица Ангела хочет танцевать с тобой венгерский котильон.
      – Будь любезен, сыграй пока за меня, – сказал Иван, передавая Эдэну карты и деньги, и поспешил в зал танцевать котильон с графиней Ангелой.
      Венгерский котильон! Дивные времена!
      В том, что у нас есть венгерский королевский двор, венгерские министерства, венгерские гонведы, венгерские серебряные и золотые деньги, нет ничего странного, это естественно, это судьба была обязана нам дать. Но венгерский котильон! Это уж, признаемся, относится к числу наших завоеваний. Котильон танцевался на мотив чардаша.
      Итак, Иван подошел к графине Ангеле и склонил перед нею голову.
      – Вы даже не подошли бы ко мне, если б я за вами не послала, – прозвучал милый упрек.
      – К королевам являются только по зову.
      – Не льстите, пожалуйста, это и другие умеют. Если бы, познакомившись со мной, вы начали мне льстить, я никогда больше не обратилась бы к вам, но вы начали с того, что обидели меня, и мне это понравилось.
      – Что-то не припомню.
      – Просто потому, что продолжаете меня обижать. И прекрасно это знаете.
      Наступила их очередь танцевать. Глядя на Ивана, нельзя было подумать, что он не танцевал пятнадцать лет, держался он превосходно.
      А в карточной комнате граф Эдэн тем временем сообщил:
      – Знаете новость? Моя сестрица Ангела влюбилась в этого магнетического рыцаря.
      – О-о! В магнетического рыцаря? – недоверчиво протянул маркграф.
      – Не верьте ей, – вмешался граф Иштван. – я хорошо знаю нашу красавицу сестрицу. Душа ее полна тонкой иронии. Заметит, что у мужчины есть свой конек, и заставит его на этом коньке гарцевать, галопировать, брать барьеры, словом, пройти всю haute ecole {высшая школа верховой езды (франц.)}, не хуже мадам Шлезак {знаменитая в Европе в середине XIX века наездница}. Она так со всеми поступает: выберет себе жертву и с серьезным видом и превеликим сочувствием дрессирует ее до совершенства, а потом высмеет. И с беднягой Зондерсгайном так было, он ведь очень славный малый, у него был только один недостаток: слишком преклонялся перед Ангелой и опротивел ей из-за этого. Такова участь всех, кто позволит ей вертеть собой.
      – Да. Но Иваном она восхищалась за глаза, она его хвалила мне, и вовсе не потому, что он академик и геолог, а потому, что он интересный мужчина.
      – Это все уловки! Она прекрасно знает, что похвала, высказанная за глаза, самая лучшая приманка.
      – Только я не собираюсь передавать это Ивану.
      – И окажешь ему тем самым большую услугу, – заключил, смеясь, маркграф Салиста.
      А танцующая пара между тем вновь вернулась на свое место.
      – Вы уже уезжаете из Пешта? Мне говорил аббат, – сказала Ангела Ивану.
      – Нет, у меня появилось дело, которое надолго задержит меня здесь.
      – У вас есть семья?
      – Никого на всем белом свете.
      – Почему?
      – Трудный вопрос.
      – Быть может, вы, графиня, слышали, чем я занимаюсь дома? Я шахтер. Целый день с утра до вечера я провожу под землей в угольной шахте.
      – Да, в таком случае это легко понять, – проговорила Ангела. – Как ужасно положение женщины, муж которой шахтер и работает в угольной шахте! Невыносимая мысль! Каждый день прощаться с ним, зная, что он уходит под землю, каждый день знать, что он похоронен, каждую минуту молиться, чтобы он снова воскрес. Знать, что тот, кого больше всего любишь, ходит теперь под землей, откуда и крика не услышишь, знать, что он в подземных катакомбах, полных враждебных духов, что там повсюду смертельные газы и достаточно одной искры, чтобы все превратилось в ад и сердце, живущее ради тебя, навеки осталось погребенным. Я понимаю, что никакое женское сердце добровольно не согласится на такие волнения. Ах! Когда мать кричит вслед бегущему ребенку: «Не топай так, внизу отцу на голову камень упадет!» Но зачем вы живете в шахте? (Последняя фраза сопровождалась досадливой гримаской.) – Потому что это моя стихия, как для солдата – поле сражения, для моряка – море, для путешественника – пустыня. Мною движет то же, что ими, – страсть! Меня влечет подземный мрак!
      Жар, с которым Иван произнес эти слова, невольно заразил и графиню.
      – Всякая страсть возвышенна, – отвечала Ангела. – В особенности созидающая и разрушающая. Я могу понять женщину, сопровождающую мужа на поле брани, могу понять и ту, что идет в бой вместе с любимым, хотя в нынешние времена само сражение довольно прозаично, грязно и лишено всякой романтичности. Но постичь героизм исследователя земли я не могу. Человек, разговаривающий с мертвыми камнями, напоминает мне превратившегося наполовину в камень князя Бадрула Будура, жена которого на его же глазах осчастливила раба. Меня восхищает тот, кто исследует бесконечные земные просторы. О! я могу понять супругу сэра Бейкера, которая вместе с мужем отправилась в пустыни Южной Африки, и у нее, как и у мужа, тоже было в руках ружье. Они вместе выносили одуряющий зной, вместе охотились на хищников, стояли рядом перед диким сарацином, королем разбойников, и там, где была бессильна рука мужа, побеждали глаза жены. Я могу вообразить себя в положении предоставленной самой себе в тропических джунглях женщины, которая держит на коленях голову раненого путешественника и тяжелыми ночами сторожит его со взведенным курком ружья, в местах, куда не ступала нога европейца, ищет бальзам для его ран, варит еду в пустыне на костре из верблюжьих экскрементов. С единственным мужчиной, для которого она единственная женщина, она гордо появляется среди десятка тысяч других женщин с сознанием, что во всей стране только она одна прекрасна, только она одна заслуживает звания женщины!
      Снова наступила их очередь танцевать, и они прервали беседу.
      Когда они вернулись на свое место, Ангела продолжила прерванную тему:
      – Все, что я вам говорила, это вспышка трусливого тщеславия. Жалкое воображение! Ездить по стране, где женщина отличается от животного лишь тем, что ходит на двух ногах, где идеал красоты та, у которой продырявлена верхняя губа так, что, когда она смеется, сквозь дыру виден нос. Смешно! Гордиться тем, что ты всех прекраснее! Хвастаться верностью друг другу! Перед кем? Перед монстрами, чудовищами в империи страшилищ! Нет! Нет! Я смогла бы совершить и более смелые шаги. Если женщина по имени Кристиани одна проехала по степям азиатской России, то почему бы храбрым мужчине и женщине не пройти по проливу, не пробиться к теплому морю, которое открыл Кейн! Если бы у мужчины и женщины из Старого Света хватило отваги пристать к берегу страны Северного полюса! И там смело сказать людям страны Магнетизма: «Давайте состязаться! Мы красивее вас, мы сильнее вас, мы вернее и счастливее вас». Вот это было бы триумфом! Такое и я была бы способна совершить!
      При этих словах в глазах Ангелы зажглись лучи Северной Авроры.
      Иван отважился на смелое замечание.
      – Графиня! Если ваша страсть – открывать неизведанные земли и вызывать жителей их на состязание, кто из нас лучше, вернее, кто достойнее любви, я могу предложить вам страну, которая лежит гораздо ближе.
      – А именно?
      – Венгрия.
      – Ах! Разве мы не в ней находимся?
      – Вы, графиня, нет. Вы у нас всего лишь гостья и о том, кто мы такие, ничего не знаете. Вам, графиня, нечего делать ни в Абиссинии, ни на полюсах, зато пред вами – новый мир, в котором созидающая страсть найдет что свершить.
      Ангела, раскрыв веер, равнодушно обмахивалась им.
      – Что я могу сделать! Разве я независима?
      – Нет, но вы повелительница.
      – Кем же я повелеваю?
      – Графиня, вам стоит сказать слово, и венский зеленый дворец со всем, что в нем есть, переселится в Пешт. Здешнему нашему обществу необходим глава, который там живет сейчас в полном бездействии. Это ваш дед, который вас обожает. Одно ваше слово способно совершить поворот во всем нашем существовании. Одно ваше слово, и князь Тибальд переедет в Пешт.
      Графиня Ангела резко захлопнула веер, опустила на колени руки и устремила сверкающий гневом взгляд на Ивана.
      – Вам известно, что то, о чем вы сейчас упомянули, мне так отвратительно, что каждого, кто заговаривает об этом, я награждаю ненавистью?
      – Известно, графиня.
      – Чем же вызвана смелость, с которой, зная все, вы заводите об этом разговор?
      – Могу сказать, графиня. Вашу и мою семью соединяют старинные связи.
      – О! Это что-то новое. Никогда не cлыхала.
      – Верю! В то самое время, когда один из ваших предков был кардиналом, мой предок был патакским пастором. Не стану объяснять вам, графиня, разницу между ними. Эта разница в конце концов стала причиной того, что кардинал отправил патакского пастора на галеры. Ему стоило сказать лишь одно слово, которого требовал кардинал, и он был бы освобожден! Это слово «abrenuncio» {«отрекаюсь» (лат.)}. Он его не произнес. Когда его заковывали в железо, ибо рабов на галерах приковывали к скамьям цепями, ваш предок, кардинал, сначала метал гневные молнии, а потом со слезами на глазах умолял пастора сказать это слово «abrenuncio». Мой предок отказался. «Non abrenuncio» {«Не отрекаюсь» (лат.)}. Сейчас и в меня мечут такие же молнии, графиня, и я повторяю те же слова: «Non abrenuncio». Вот какая связь между двумя нашими семьями. Вы поступите со мной так же, как кардинал с моим предком?
      Графиня Ангела, сжав в кулаке смятый веер и широко раскрыв глаза, яростно стиснула свои прекрасные жемчужные зубы и прошептала:
      – Жаль, что прошли те времена! Будь я на месте моего предка, я приказала бы забить вам под ногти раскаленные гвозди!
      Услышав ее ответ, Иван громко рассмеялся. Минутой позже рассмеялась и графиня Ангела.
      Это было смело – смеяться прямо в сверкающие злостью глаза, однако это было хорошим ответом на ее гнев. Сама графиня нашла, что тут есть над чем посмеяться.
      Потом она строптиво отвернулась и села.
      Иван оставался возле нее.
      Тем и хорош котильон, даже венгерский, что, если и захочешь, нельзя оставить друг друга. В это время к Ивану подошел молодой джентльмен, из тех, что обычно молча стоят возле карточных столов, и шепнул ему:
      – Эдэн просил передать, чтоб ты вернулся. Он проиграл все деньги, которые ты ему оставил.
      – И хорошо сделал, – ответил Иван, вынимая из кармана бумажник и протягивая его молодому джентльмену. – Передай ему, будь любезен, пусть и эти проигрывает.
      А сам остался возле Ангелы.
      Она даже не повернула к нему головы.
      А котильон все продолжался. Распорядитель танцев граф Геза хотел показать, что в венгерский котильон можно ввести все фигуры вальса, и эта демонстрация потребовала около двух часов. Иван выдержал до конца.
      Ангела больше не сказала ему ни слова.
      Когда подходила их очередь танцевать, она опускала ему на плечо голову, брала его руку, дыхание ее касалось его лица; когда они возвращались на место, она садилась и отворачивалась от него.
      Котильон окончился, появился граф Эдэн и сообщил Ивану, что столь долгий танец стоил ему ровно тысячу форинтов. Иван пожал плечами.
      А Эдэн спросил у своей прелестной сестры:
      – Ты, как видно, совсем присвоила себе магнетического рыцаря?
      Ангела досадливо передернула красивыми плечами.
      – Ах! Этот человек мне в тягость!
      После слов «этот человек мне в тягость» отношение общества к Ивану совершенно изменилось.
      Магнетического рыцаря сразу стали считать не веселым малым, а назойливым парвеню.
      Ангела не сказала больше ни слова, но этого было достаточно, чтобы все сделали выводы.