Боцва обращалась к нам последней. Она наверно знала, что мы почти не понимаем русского языка. В конце доклада она попросила нашего бывшего учителя перевести нам последнюю часть.
?Я прекрасно понимаю, ? что в условиях буржуазной Польши вы не смогли выучить русский язык. Не волнуйтесь, вскоре вы будете разговаривать на нём лучше, чем на родным. Это природно, ведь русский язык? самый прогрессивный, язык Пушкина, Толстого, Ленина и Сталина. Это язык мирового пролетариата, язык будущего. ? Стокатто её голоса звучало убедительно и соблазнительно. Казалось, она искренне верила в то, о чём говорила.
Когда она окончила, наши учителя-советчики вынудили нас к аплодисментам. Отдельные выкрики наполнили спортзал: «Пусть живёт Октябрьская революция!», «Пусть живёт наш вождь и учитель Иосиф Сталин!» Громоподобные аплодисменты сотрясали стены. Зазвучал Интернационал:
Вставай проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Бурлит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.
«Мы говорим рабочим: вам придётся пройти через пятнадцать, двадцать, пятьдесят лет гражданской войны и международных войн, не только чтобы изменить теперешние условия, а чтобы изменить себя, привыкнуть к тому, что политическая власть в ваших руках»
Карл Маркс
НОВОСТИ ИЗ ЯВОРЫ
? Он вернулся! ? услыхал я выкрик пани Шебець, когда вошёл на веранду.
? Пан Коваль?
? Да, только что прибыл, ? сказала она и вытерла излишек помады с уголков рта. ? Да, он наконец вернулся. Я приготовлю особый ужин. Мы будем праздновать. Тебя тоже приглашаю.
Её голос дрожал, лицо светилось, ноги на высоких каблуках, казалось, пританцовывали. Если бы я её такой увидел, не зная о приезде пана Коваля, то подумал бы, что она или упилась, или сошла с ума.
Я не удивился, что на ужин позвали и меня. Когда пан Коваль находился дома, она обращалась со мной как с родным сыном, но когда он отсутствовал, я сразу ставал ей чужим. Её отношение ко мне особенно ухудшилось летом этого года. Это был погожий летний день, воскресенье, 55-й день рождения пана Коваля. Мы с ним сидели за столом на веранде, ожидая, когда пани Шебець подаст ужин. На первое у нас был холодный малиновый суп. Я наслаждался малиновым супом ещё живя в Яворе, когда моя мать готовила его летом для гостей.
Когда суп был на столе, пани Шебець присоединилась к нам, а пан Коваль, как обычно, пожелал «приятного аппетита» и я с аппетитом съел первую ложку. Однако, глотая, я ощутил какой-то странный вкус во рту.
? В чём дело, Михась? Думаешь, только твоя мама готовит вкусный суп? ? спросила пани Шебець, заметив как я скривился. К сожалению, я смог ей ответить, только выплюнув суп в тарелку:
? Он имеет привкус мыла!
? У тебя не все дома? ? сурово вытаращилась она на меня, как будто я совершил преступление. И я понял, что приязни мне от неё теперь ждать нечего.
Пан Коваль спас меня, попробовав суп. Он подтвердил, что там есть мыло. Фактически, он выловил хороший кусок в своей тарелке. Как оказалось, суп охлаждался в умывальнике, а мыло упало в него с верхней полочки.
Сегодня, обрадовавшись возвращением пана Коваля, она наверно забыла про этот инцидент. Я был очень благодарен ей за приглашение, потому что с начала занятий я часто ложился спать голодным. Пока что было открыто только несколько бакалейных и хлебных магазинов, и товара там почти не было.
Чтобы что-либо купить необходимо было часами стоять в очередях.
Постучав в двери пана Коваля, я услышал: «Кто там?» Я обозвался. «Подожди. Я уже иду».
Вскоре он стоял передо мной, небритый в помятом пиджаке, грязных штанах и ботинках. Это был не тот пан Коваль, которого я знал перед его отъездом в отпуск. Тогда он выглядел как настоящий пан ? в однобортном твидовом пиджаке, тщательно выглаженных брюках, рубашке с накрахмаленным воротником, полосатом галстуке, шляпе Борсалино и туфлях от старого обувного мастера с улицы Русской. Не было и жилета с часами на серебряной цепочке, которые он носил в левом кармане. Его лицо было изнурённым, а усы ? неухоженными. Единственное, что осталось в нём от бывшего пана Коваля ? та особая искорка в глазах, перед которой не могла устоять ни одна женщина.
Со словами: «Всё-таки ты выжил без меня», он протянул мне руки. Осматривая меня, он добавил: «Честно говоря, я сомневался, что увижу тебя снова».
Я хотел узнать, что с ним случилось, но он пообещал рассказать мне в другой раз.
Сейчас у него была «куча других проблем». Я знал, что он имел ввиду. Во время Первой мировой войны он сражался против россиян и большевиков. И вот они тут (этого он не ожидал ? надеялся, что Львов останется за немцами), поэтому надо было уничтожить или спрятать всё, что связано с его прошлым. Он хотел побыть в одиночестве, поэтому сказал мне переночевать у Богдана.
На веранде мои ноздри защекотал запах жаренного цыплёнка. Вот не повезло ? прозеваю такую роскошь! Я даже хотел было вернуться и сказать пану Ковалю что никуда не пойду, но это было бы некрасиво. Я утешал себя мыслю, что у Богдановой мамы тоже что-нибудь найдётся ? хоть какой-то картофельный суп или каша. Может даже и с салом..?
Только я вышел с веранды, как услышал: «Ой, это ты Михайло? А я не знал, правильно ли попал». Возле лестницы стоял какой-то мужчина. Голос казался знакомым, но я его не узнал. Смотрелся он как советчик. Был одет в серую фуфайку и дешёвую шапку из искусственного меха с красной звездой.
Наконец я узнал его. Это был младший брат моей матери.
? Дядя Андрей! Кто бы мог подумать! Как вы сюда добрались?
Он подошёл ближе, оглядывая меня с ног до головы.
? Ну ты и вырос!
Мы пожали руки. Его ладонь была тяжёлой, твёрдой как кора, огрубелой от работы на железнодорожных путях. Я спросил, что это за одежда на нём. Оказалось, что это форма железнодорожников.
Он отказался зайти и поздороваться с паном Ковалем. Дядя Андрей спешил «отметиться в железнодорожном институте». Его «откомандировали» на пятинедельные курсы, после которых он станет бригадиром.
? В Польше такого нечего было и ждать, ? сказал он. ? Теперь мы имеем возможность роста.
Он выехал из Яворы сегодня утром поездом, который делал первый рейс во Львов. Нужно было время, чтобы наладить железнодорожное сообщение, потому что польский путь был уже, его пришлось расширять для российских поездов.
?Что же, ? сказал он, ? я уже опоздал. Должен идти. Зайду ещё, расскажу как там Явора. А это тебе от матери, ? он засунул руку в сумку и дал мне письмо.
Когда мы разошлись, я не сразу пошёл к Богдану. Сел на лавочку в парке возле собора св. Юра и прочитал письмо.
«Мой сын Михаил!
Прошёл не один месяц с тех пор, как ты получил от меня весточку. Я конечно пыталась как-то связаться в начале сентября, но напрасно ? война разорвала все связи. Я умоляла директора почты принять телеграмму, но он отказался. Я хотела даже дать ему курицу, но ничего не вышло: сказал что телеграф теперь только для военных. Плач тоже не помог. Он вёл себя нагло и бездушно, говорил: „Женщина, твой муж умер в тёплой кровати, подумай о наших солдатах, которые гибнут на поле боя, защищая Польшу“.
Ты, я думаю, понял ? я не осмелилась сказать это прямо ? твой отец отошёл в вечный мир. Он мирно скончался во сне 17 августа. Я хотела, что бы ты приехал, потому что люди в селе говорят, что если дети не приходят на похорон, то дорога покойнику будет бугристой. Я в это не верю, поэтому не вини себя, ты не знал, во всём виновата война.
Мы положили покойного в большой комнате, а на третий день похоронили около могилы его родителей. Старый священник отец Стояловский отпел его и в прощальном слове вспомнил про его переживания вместе с покойным в Венгерском концентрационном лагере в Теляргофе. Он старше твоего отца, но крепче его. Когда он пел „Господи, помилуй“, его голос лился вроде как с неба. Многие плакали. От этого плача вместе с голосом священника мне казалось, что мертвец вот-вот встанет.
Согласно обычая, после похорон все собрались у нас дома на поминки. Мы ели и пили за упокой души твоего отца.
Ну хватит о мёртвых. Твоя жизнь только начинается. Как там пан Коваль? Вернулся ли он домой? Говорят, многих людей раскидало, а с этой новой границей кто знает, возвратятся ли. Правду говорили старые люди про тучи на горизонте: и вот пришла война. Но никто не верил, что Польша так быстро разлетится. Мы тут это увидели уже на вторую неделю войны. День в день мы видели колонны польских солдат, которые царской дорогой убегали на юг, в Венгрию и Румынию. Это не было направление к немецкому фронту.
В конце небольшие группки солдат налетали на сёла, как стая голодных волков, и грабили еду и лошадей. Василий, помощник отца, две недели скрывался в лесах с лошадьми и коровами.
Не успели исчезнуть поляки, как появились красные. Теперь их тьма-тьмущая ? охраняют границу с Венгрией и в нескольких километрах от нас новую ? с Германией. В селе все взволнованы ? не знать, что будет дальше. Старики говорят, что россияне, которые пришли сейчас, совсем не такие, как во время Первой мировой. Теперь они выглядят как монголы, и смотрят на нас, как будто мы из другого мира.
С Божьей помощью надеюсь на лучшее, но однажды я увидела, что нас ожидает. Всем в селе от старого до малого приказали прийти на собрание, в господский двор в нижней части села, чтобы обсудить создание колхоза. В накуренном помещении набилось народу больше, чем в церкви на Пасху. Мы молча ждали, и кто бы ты думал, появился на сцене ? Пантылив Юзьо, тот что жил в Пертикове в одинокой хате за селом около Царской дороги, неподалёку Турки. Люди говорили, что он то ли баптист, то ли коммунист.
Юзьо представил мужчину в кожаной меховой куртке и шерстяной кубанке как товарища Гришу Коновалова, первого секретаря Турчанского комитета КП. Только он закончил предложение, как послышался голос Николая Багана, нашего соседа, старейшину в селе: „Какой он мне товарищ ? я его даже не знаю!“ Лицо Юзьо стало багровым, словно тот флаг, сзади него: „А ну тихо, старый кулак! Ты живёшь прошлым. Тебе говорю, теперь мы все товарищи. Понял, товарищ?“
В зале установилась тишина, как при молитве, но сомневаюсь, чтобы кто-то слушал этого „совита“ в меховой куртке. Знаешь, мы в селе уважаем людей старшего возраста. Что-то тут неправильно, мой Михаил.
Погода ранней осенью установилась хорошая, но ночи холодные. Спасибо Всевышнему, урожай мы собрали ещё до смерти твоего отца и теперь уже всё в закромах. Разве что немного картофеля осталось в поле.
Когда имею свободную минутку, иду в сад и отдыхаю себе на лавочке. Какое это счастье — смотреть на эти яблони! Они впервые зацвели этой весной, а теперь так густо уродили. Помнишь? ты садил их перед поездкой во Львов? Один раз, когда ты срезал побег, то разрезал себе указательный палец на левой руке. Если забыл, посмотри на палец, там должен остаться шрам.
Твоему брату Ясю в прошлом месяце исполнилось семь лет, а растёт он так быстро, как твои яблоньки. Он часто спрашивает, когда ты приедешь.
Дядя Андрей тебе больше расскажет про Явору. Он где-то через две недели приедет во Львов. Я попросила его встреться с тобой. Можешь с ним передать мне письмо. Ты уже, наверно, снова начал учиться, но всё-таки найди для меня минуту. Передавай мои искренние приветствия пану Ковалю. Скажи ему, что на отдых приезжали некоторые его приятели, но без него это совсем не то.
Твоя мать Марыся»
Я УЖЕ НЕ ТОТ, ЧТО БЫЛ КОГДА-ТО
14 февраля 1940 года.
«Дорогая мама!
Хоть ваше письмо и нашло меня через несколько месяцев после смерти отца, но эта новость была для меня как гром среди ясного неба. Она так поразила меня, принесла мне такую душевную боль, что я даже не смог себя заставить сказать пану Ковалю про смерть отца. Дядя Андрей принёс ваше письмо через несколько часов после того, как пан Коваль наконец возвратился со своего расстроенного войной отпуска. Счастье, что я не разминулся с дядей. Он пришёл к нам как раз тогда, когда я шёл к своему наилучшему другу Богдану ? парню, если вы помните, который один раз приезжал на лето к нам в Явору. Дядя Андрей очень спешил. Он даже не сказал про смерть отца, просто дал мне ваше письмо и пошёл себе, пообещав зайти ко мне под конец своих курсов.
Я прочитал ваше письмо в парке на лавочке напротив собора св. Юра, по дороге к Богдану. Только после того, как я закончил читать, до меня дошло, что отца уже нет. Сначала я оцепенел, меня начало морозить, а тогда, ничего кругом не замечая, я расплакался.
Глянув на крест купола собора, я хотел было помолиться за упокой души отца, но подумал, что это не нужно. Нас теперь в школе учат, что то, что старые люди называют душой ? просто выдумка. Люди мечтали о потусторонней жизни, потому что их земная жизнь была очень убогой. Мы, молодёжь, теперь атеисты. Мы научно мыслим. Нас учат строить социализм, а потом коммунизм ? общество, где не будет рабства, эксплуатации и где все будут равными и свободными.
Не будет разницы между городом и селом, не будет непосильного труда с рассвета до заката. Будет вдоволь еды, жилья, одежды, а культура будет доступна всем.
Этому благородному делу нас учат с утра до ночи. У нас больше нет уроков латинского языка и религии, вместо этого у нас больше физики, математики и химии, ведь нас готовят как сознательных строителей человеческого будущего, которые ничего не оставляют на прихоть случая.
В отличие от буржуазной Польши, где ребята моего возраста интересуются такими глупостями, как комиксы, мы теперь после уроков добровольно изучаем практические предметы. В этом семестре я иду на курсы первой медицинской помощи и работы автомобильного двигателя. А на следующий ? военная подготовка, ведь нам надо дать отпор капиталистам. Сейчас наша армия героически борется против них в Финляндии. Я знаю мама, вас это удивляет, потому что вы живёте в другом мире, где керосиновая лампа и конский плуг ? выдающиеся изобретения. Но я уверен, вы будете гордиться мной, когда я закончу школу с золотой медалью и поступлю в университет. Кстати, пану Ковалю больше не надо платить за мою учёбу. Теперь все школы бесплатные.
Относительно пана Коваля, то ему неплохо, как и пани Шебець, хотя она вскоре потеряет дом, потому что все частные дома экспроприируют. Пану Ковалю разрешили вернуться на прежнюю должность главного бухгалтера.
На бухгалтеров теперь большой спрос, они необходимы для строительства коммунистического будущего.
После того, как возвратился пан Коваль, у нас наладилось снабжение продуктами, поскольку его близкий друг пан Квас ? директор продсклада. Поэтому в очередях нам стоять не приходится. Раз в неделю склад закрывают на „инвентаризацию“, в тот день я иду и с чёрного хода забираю пакет. К тому же Яким, родственник пана Коваля с Переволочной, иногда приносит нам немного сала и масла.
Поскольку пани Шебець нам больше не готовит, то за кулинарное искусство придётся браться мне. До этого времени моё меню ограничивалось мукой, борщом и кашей. Сегодня я собираюсь приготовить ячменный суп, а приправить думаю последним предвоенным бульонным кубиком. Надеюсь, пан Коваль не будет против.
Желаю вам здоровья.
Ваш сын Михаил.
P.S. Всё предыдущее я написал на уроке физики. Вы, наверно, думаете, что лучше бы я учителя слушал. Заверяю вас, любимая мама, что лекции я слушаю внимательно, но в этот раз не было такой нужды. Нас оставили на год в том же классе, считая, что наше образование при Польше было не на должном уровне. Это и правда относительно некоторых предметов, но относительно математики и физики, так то, что мы учим сейчас? это просто повторение прошлогоднего материала.
Впрочем, некоторые предметы перед войной преподавали совсем по-другому. Например, историю. Раньше нас учили, что историю вершат короли, князья и какие-то герои. Теперь новый историк показал нам, что историю творит весь народ, рабочие и крестьяне, как вы, мама. Мы узнали про эксплуатацию рабочего люда, про его стремление освободиться от правящих классов и религии, которая оправдывала его страдания. Тысячелетиями угнетённые люди боролись за свою свободу. Учитель рассказал, что даже в Древнем Риме было восстание рабов под предводительством Спартака. Мы учимся по-новому смотреть в будущее, смотреть на сегодня и прошлое. Это так захватывающе! Я уверен, что если бы вы были моего возраста и имели такие же возможности для образования, что и я, то тоже бы были за изменения.
Дядя Андрей придет завтра, чтобы забрать письмо. В него я положу свою фотокарточку с паном Ковалем, чтобы вы увидели, как я вырос за последние полтора года».
«Переход от капитализма к коммунизму ?это целая историческая эпоха».
Ленин
«Я противник коммун. Наше национальное пьянство и глубокое невежество укоренены именно в коммунальную систему».
Чехов
«Революция отражается в ней (в России), как солнце в мутной луже».
Троцкий
ПАРФЮМЕРНЫЙ РОТ
Похоже, пани Шебець принимала гостей. Я отложил учебник по истории и начал прислушиваться. Из кухни доносились приглушённые женские голоса. Приоткрыв мои двери на веранду, я услышал голос пани Шебець:
? Мне стыдно за тебя. Ты опозорила наших родителей!
? Будучи вдовой священника, ты имеешь ещё право меня осуждать?
Голос принадлежал сестре пани Шебець ? Ульяне. Ульяна ушла из дома на второй день войны, никому ничего не сказав. Фактически, всем нам были безразличны её приходы и уходы. Для пана Коваля она была «эксцентрическим созданием», а для пани Шебець ? «старой девой с причудами». Иногда, когда у меня были расстройства желудка и я вынужден был бегать в туалет, я видел, как она приходит домой или куда-то уходит. Я никогда не задумывался, куда она может идти среди ночи, и не думал, что об этом стоит кому-то рассказывать.
Спустя два месяца после войны я с удивлением увидел фотокарточку Ульяны на первой странице «Правды Украины». Газета сообщала о создании городской власти. Под заголовком размещались в два ряда фотокарточки каких-то мужчин и одной женщины: «товарищ Ульяна Богач, руководитель коммунистического подполья Польши, теперь председатель Львовского исполкома».
Это казалось более фантастическим, чем самые нелепые слухи на Краковской площади. Я рассматривал фото. Это точно была она: бледное лицо, волосы, заплетённые в косы с пробором посредине, одна рука короче другой. Я не мог дождаться, когда пани Шебець увидит этот снимок.
Но сейчас, чтобы лучше слышать, я вышел на веранду.
? Прекрати! Ты чего сюда припёрлась? Чтобы меня оскорблять? ? голос пани Шебець аж дрожал от злости.
? Сестра, ты первая это начала!
? Какая ты мне сестра? Нас родила одна мать, но теперь мы враги. Та бы радовалась, если бы я окончила свои дни где-нибудь в Сибири.
? Это ты сказала, не я.
? Не строй из себя дурочку, ты прекрасно знаешь что людей депортируют.
? Только бывших эксплуататоров.
? Я знала, что ты не в своём уме, но что бы настолько!.. Я давала тебе еду и крышу над головой, когда ты вроде бы училась, а ты вместо этого работала в коммунистическом подполье…для этих мерзких москалей.
Тишина. Не видя их, я только мог гадать про её причину. Наконец Ульяна заговорила.
? Я не марионетка русских. Я коммунистка. Понимаешь ? коммунистка! И горжусь тем, что иду в авангарде построения лучшего будущего!
? Будущее, будущее…Все вы розглагольствуете о будущем, а в это время люди умирают с голоду, в пустых магазинах призраки танцуют польку. Всё это слова…, слова, россияне кормят нас пустыми обещаниями. Разве тебе не видно? Когда ты наконец опомнишься!
? Речь идёт не только о будущем. Твоя буржуазная слепота мешает тебе видеть всё правильно. Мы уже приняли меры, чтобы все люди были равными, ? сказало важно Ульяна, как учительница, выправляя ошибки ученика.
Разозлённая пани Шебець чуть не орала:
? Равными в чём? В нищете? Вы забираете у тех, кто имеет, и отдаёте государству, выравнивая всех в бедности. Вы просто свора бандитов. Я не хочу тебя тут больше видеть!
Последнее слово было за Ульяной:
? Последний раз предупреждаю ? хорошо подумай перед тем, как «зарываться» со мной.
Я быстро убежал назад в кухню. Ульяна прошла по веранде, не заметив меня, но я её хорошо рассмотрел.
Всё таки она сильно изменилась. Лицо стало суровей; кос больше не было, вместо них ? «социалистическая» стрижка, которая отличала строителей социалистического будущего; плечи ссутулились, будто на них лёг груз истории.
Когда сестра ушла, пани Шебець сидела и курила. Я слышал, как она кляла большевиков, называя их грабителями, отбросами, недоразвитыми животными. «И что они себе думают, те большевики? Себя сгубили и рвутся других спасать!» ? сетовала она скорее с отчаянием, чем с вызовом. Это длилось бесконечно, я уже начал переживать за её психическое состояние. Она наверно забыла, что если кто-то это услышит, то на неё донесут за клевету на систему. Счастье, что Анатолия в это время не было дома. Это студент-советчик откуда-то из далёких мест России. Он уже месяц живёт в комнате, которая принадлежала когда-то Ульяне.
Горе пани Шебець могло обостриться и потому, что она больше не была нашей хозяйкой. Недавно у неё отобрали дом. Теперь она была просто жительницей, и платила государству за квартиру, как и все остальные.
Вечером, когда мы с паном Ковалем пришли к пани Шебець на чай по случаю её пятидесятилетия, она ещё не успокоилась. На ней была белая вязаная блузка, на щеках немного румян, блестящие чёрные волосы завязанные узлом. Она старалась угодить пану Ковалю, крутилась около него, но что бы она не говорила, во всём чувствовались нотки горечи. Когда-то самоуверенный голос нашей хозяйки теперь звучал как у личности, которую понизили в звании, арендатора собственного дома, который не может забыть былой роскоши. Даже комплимент пана Коваля относительно «изысканного аромата» ёе парфюмерии не улучшил ей настроение. Она сказала, что это последняя капля духов прошедших славных времён. «Это были настоящие духи, достойные пани, а не та дешёвая российская гадость, что воняет, как коровий навоз».
Она имела ввиду духи, которых в городе была тьма-тьмущая. Из-за нехватки хлеба, сахара и масла во всех магазинах продавали парфюмерию. На них изображались звезда, серп и молот.
Меня удивило, что пани Шебець ненавидела «Красную звезду», так как многим она нравилась. Её пользовались многие девочки у нас в школе, а Анатолий был просто влюблен в неё. Он смотрелся точно как человек на картинке в учебнике, изображающей «нового советского человека», «строителя коммунизма», и пахнул «Красной звездой». Каждый раз, идя на свидание с девушкой, он делал глоток этих духов. Он поклялся мне перед чёртом (перед Богом он не мог клясться, так как был комсомольцем), что его запах изо рта сводил девушек с ума.
«Рабочие, крестьяне и интеллигенция, которые создают Советское общество, живут и работают в тесном сотрудничестве».
Сталин
«На Персее была волшебная шапка, чтобы чудовища, на которых он охотился, не видели его.
Мы же напялили волшебную шапку себе на глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать этих чудовищ».
Карл Маркс
ОБЛАКО ПУХА
Сегодня наше первое празднование годовщины Пролетарской революции. Улицы и площади города заполнили толпы трудящихся с транспарантами и знамёнами, на которых было множество звёзд, серпов и молотов ? символов мирового пролетариата.
Вокруг звучит патриотическая музыка, речи, поздравления, гром аплодисментов. Ура! Ура! Ура!
Перед Оперным театром возвышается трибуна, откуда ряд почётных гостей наблюдает за парадом. Проходят бесконечные колонны вооруженных солдат. Сверкающие штыки длинноствольных винтовок кажется вот-вот проткнут небо. Громоздкие Т-34 выхлопывают густые тучи дыма, готовые раздавить всё на своём пути. Почётные гости всё аплодируют и аплодируют. А рабочие всё уракают и уракают.
Вдруг из громкоговорителей загремело «Если завтра война». Десятки тысяч голосов, вместе с моим слились в песне. Поём как можно громче, чтобы доказать, что верим во всё это:
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов…
Полноводие голосов нарастает с каждым куплетом, достигает вершины. Мы, рабочие, поднимаем кулаки вверх и кричим «УРА! УРА! УРА!», готовые бороться или умереть за то, что нам скажут.
Военный оркестр взорвался музыкой. Гром труб и горнов пленили площадь. Море людских голосов сливается с оркестром: «Вставай проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов». Сжатые кулаки поднимаются вверх, словно пытаются разорвать вершину неба. «Кипит наш разум возмущенный, и в смертный бой вести готов».
На трибуну выходит оратор ? генерал с большим количеством орденов на груди и тяжёлыми повисшими усами. Когда он взбирается на трибуну, с другой стороны появляется юная девушка. На ней узкая с разрезом юбка, на голове миртовый венок с разноцветными лентами, которые ниспадают до бёдер, и красные сапожки. Походка у неё была как у кобылки. Протягивая букет цветов генералу, она чуть ли ему на руки не прыгнула со словами: «Спасибо за освобождение!»
Ревут трубы и горны. Мы заорали «УРРА!», когда генерал обнял её, прижавшись медалями к её нежному телу.
Оставив её сзади, генерал подходит к микрофону. Он стоит смирно, молча, поглаживая усы. Словно по команде, начинает выстреливать слова, как пушка выплёвывает снаряды.
Мы подбадриваем его. Чем дальше, тем больше он расходится. Он вбивает нам в голову долг идти за вождём, быть благодарным ему за освобождение, посвятить свою жизнь будущему. «Будущее ваше!» Замолчал. Мы застыли в тишине. Делает глубокий вдох, подымает кулак и очень сильно кричит: «Пусть живёт наш вождь, сын революции, товарищ Сталин!» Мы неистовствуем. Наше «ура!» поглотило весь город. Одновременно отряд танков стреляет в воздух тремя залпами. Эхо наших голосов усиливается. Оркестр отвечает гимном. Мы присоединяемся:
Это есть наш последний и решительный бой.
И с Интернационалом воспрянет род людской!
Это самый величественный парад в истории нашего города, зрелище доселе невиданного размаха. Только больные и психически неполноценные осмелились не присоединиться к празднованию. Город высказывает благодарность своим освободителям, которые наблюдают за нами с трибуны и аплодируют нашему неистовству.
Они заслужили нашу благодарность, они строят наше будущее, Мы идём за ними, потому что им доверяем. А доверяем им, потому что идём за ними. Они и только они знают правильный путь в будущее. Для нас они символизируют будущее. Они освобождены от тяжёлой работы. Они проектируют наше будущее. Они ездят автомобилями, а путешествуют поездом в спальных вагонах. Еду, спиртное и одежду они покупают в специальных магазинах. Летом они отдыхают в своих дачах в лесной гуще или на морском побережье. В один день наша жизнь, жизнь всех рабочих, станет такой же безоблачной, как и их.
Им уже удалось внести коренные изменения в нашу жизнь. Наши учителя называют эти изменения «историческими» ? они слишком глубоки для обыкновенного ума.
Но произошло немало конкретных изменений, которые видно невооружённым глазом.
Во-первых я теперь на год старше. Учусь в 9-м классе. Начал бриться, втайне пользуясь лезвием пана Коваля. Так же я пробовал отпустить усы, но они росли какими-то жалкими редкими кустиками. Какое это было разочарование!
Ещё одно изменение в том, что со времени освобождения женщины перестали наведываться к пану Ковалю. Ужасно видеть его спальню пустой. Это хуже, чем зайти в Богом забытую церковь. Граммофон в комнате напоминает мне наш с Вандой зажигательный танец. Она больше не живёт во Львове. Её родственники выехали в Германию. Тот самый договор, по которому Россия и Германия поделили между собой Польшу, предусматривал репатриацию людей с «немецкой кровью» из оккупированых россиянами территорий. Мать Ванды была по происхождению немкой, поэтому её отец, когда-то пылкий патриот Польши, стал теперь Volksdeutscher..
Значительным изменением в жизни общества стало то, что у нас теперь шестидневная рабочая неделя. Воскресенья отменили, чтобы рабочие не теряли напрасно своё время.
Одно изменение меня бесконечно радует ? больше не надо молиться. Теперь нас воспитывают атеистами. Поэтому я снял икону святой Девы со стены. Теперь можно спокойно спать ? никто теперь не подсматривает за снами. Но светлое пятно на стене, что осталось от образа, напоминает мне, что однажды святая Дева может неожиданно вернуться и призвать меня к ответственности за непослушание.
Но самым важным изменением в нашем городе было исчезновение магазинных воров. Зато появилось большое количество карманников. У пана Коваля накануне праздника Деда Мороза, который заменил Рождество, «свистнули» кошелёк. Пани Шебець утверждает, что магазинных воров нет, потому что магазины пустые. Тут она ошибается: на полках полно соли ? тут её в изобилии. Сказать правду, водка и продукты появляются не часто, зато их мигом распродают. Так было неделю перед празднованием нашего освобождения. В магазинах внезапно появились колбасы, хлеб, водка. Очереди были бесконечные.
Ходили слухи, что водку будут продавать также и через неделю после празднования. Водка была драгоценным продуктом, ценнее чем продукты, ведь она уменьшала боль от освобождения. К тому же её можно было перепродать на чёрном рынке за месячную зарплату рабочего. Поэтому её отпускали в водочных магазинах по одной бутылке в руки. Я решил купить бутылочку. Не для того, чтобы продать, а чтобы подарить пану Ковалю.
