Ногами в кладовке, а головой и раскинутыми руками в коридоре на полу лежал проректор по хозчасти Борис Борисович Давыдов. Лицо его было серым, остановившиеся глаза – стеклянными. Мертв он был уже давно.
– Молодец, – усмехнулся Николай, окинув Тимура взглядом. Каримов пришел в ужас: он только сейчас заметил, что так и остался в одних плавках и мокрых носках. А ведь он ограждал место преступления, вызывал милицию, утешал Марину, и, – Боже мой, какой кошмар! – объяснял, что случилось, прибежавшей вахтерше. Поил ее, осевшую от страха на пол прямо в коридоре, валокордином. Валокордин принесла Марина, на удивление быстро сумевшая взять себя в руки.
Когда Каримов натянул на себя мокрые джинсы и рубашку и вернулся к кладовке, возле трупа уже вовсю работала опергруппа и эксперт. Николай разместился со своей потрепанной кожаной папкой в пустой аудитории неподалеку.
– Я это… Промок просто, – пробормотал, входя, Тимур. – Ничего у нас с ней не было.
– С кем? – не понял Савченко.
– Что?
– Слушай, не морочь мне голову, – отмахнулся оперативник. – Еще бы пятнадцать минут, и я б сменился.
– Извини.
– Тим, зря мы твоего брата не добили. В смысле – не докололи. Может статься, тот, кто его не убил на стройке, дошел сюда и потребность в убийстве реализовал здесь. Хотя, все это так, домыслы.
– Не может же быть в один день два нападения так близко – и нападали два разных человека!
– Может, Тим. Девушку зови. И братца своего мне завтра вынь и положь.
Тимур позвал Марину и, проводив ее в аудиторию, все стоял под дверью и никак не мог уйти. Тревожно было почему-то оставлять ее с Николаем. Каримов понимал, что ревновать глупо, но справиться с собой не мог. Один раз, первый раз в жизни поцеловав девушку, татарин по крови Тимур Каримов почувствовал себя собственником. В нем моментально проснулась восточная горячность и беспричинная ревность. Только убедившись, что Савченко усталым голосом задает Марине самые обычные, касающиеся только происшедшего вопросы, Тимур почти со спокойной душой ушел, наконец, от дверей.
Эксперт Андрей с замечательной и значимой для него фамилией – Стаканов сидел на ученическом стуле и, пристроив на коленях блокнот, уже записывал результаты осмотра.
– О, Тимка, на, рулеткой замеряй от сих до сих, – велел он и ткнул ручкой откуда и докуда замерять. От макушки трупа до дверного косяка кладовки.
Натягивая рулетку, Тимур заглянул в лицо Давыдова. По-прежнему открытые глаза его равнодушно смотрели в потолок. Лицо было одутловатым и серым, губы – синие. Выражение лица было таким же, как всегда: чуть лукавым и высокомерным, глуповатым и алчным. Тимур его редко видел в университете и знал только в лицо. Давыдов всегда был для студентов какой-то полустертой фигурой.
– Его задушили?
– Нет, – отозвался Стаканов, – ты что, не видишь? Ножевое.
– Не вижу, – удивился Тимур. – Крови-то нет.
– Да ты в подсобку загляни. Там ее полно.
Тимур обошел труп и заглянул в кладовку. Крови, уже почерневшей и запекшейся, было действительно много. Парень про себя отметил, что растерялся, повел себя непрофессионально и даже издали не заглянул с самого начала в помещение, откуда вывалилось тело убитого. И потом – вот же, весь низ двери заляпан кровью. Конечно, в коридоре темновато, да и в кладовке Марина свет включить не успела. Только сейчас эксперт щелкнул выключателем, когда с пластмассы уже сняли отпечатки пальцев.
– Вот смотри, – Стаканов переступил через тело и, стараясь не попасть ногой в кровь, вошел в длинную, как пенал, кладовку. – Вот, где его ткнули. Скорее всего, он стоял спиной к убийце, тут, у стеллажа. Видишь, все пачки бумаги лежат ровно, а эта сильно сдвинута. И вот здесь на стойке – уже кровь. Он обернулся и спиной прижался сюда. Потом он шел пару шагов вперед и тут вот упал. Полз к двери. Нет. Вероятно, потерял сознание, надолго. Потом пришел в себя и уже тогда полз к двери. Лужа не у порога, а у стеллажа. Дополз, а дотянуться до ручки и открыть незапертую дверь не смог. Здесь и умер, сидя, привалившись к двери плечом.
– А когда он умер?
Андрей Стаканов посмотрел на часы, вернулся к телу и, наклонившись, пару раз согнул и разогнул мертвую руку. Потом почесал в затылке и ответил:
– Пока точно не скажу, но три с половиной часа прошло, это наверняка. Может, даже четыре.
Вскоре после этого времени неизвестный позвонил и сообщил, где находится Кузя. Или это все-таки была женщина, вдруг подумалось Тимуру. Уж очень звонкий был голос, высокий. Хотя, кто знает, какие голоса бывают у маньяков? Мог он успеть убить Давыдова, а потом напасть на Кузю? Пожалуй, мог.
– Эй, студент, слышь, чего спрашиваю? – окликнул его эксперт.
– А?
– Бэ. Где у него, по-твоему, рана?
– А, под левой лопаткой, между седьмым и восьмым ребром, – наобум брякнул Тимур.
– Давай берись, перевернем.
Они вдвоем перекатили тяжелое тело на бок. Стаканов ощупал спину прямо сквозь окровавленную рубашку.
– Смотри-ка, точно, – хмыкнул он и удивленно уставился на Каримова.
– У меня алиби, – зачем-то сказал парень. – Надо посмотреть в карманах и на стеллажах, ключ-то должен быть, если его не убийца унес.
– Сечешь, – с уважением кивнул эксперт.
Всех, кто оказался в здании, опрашивали. Их оказалось немало, больше тридцати человек. Преподаватели, аспиранты, вахтер, две уборщицы, две лаборантки с кафедр. Никто ничего не видел и не слышал.
Тимур подсел к Николаю.
– Стаканов говорит, что смерть наступила около три-четыре назад, – сказал он. – Еще около получаса потерпевший был жив и пытался выбраться из кладовки. Получается – два часа дня. Тут весь университет был. И арендаторы…
– И что теперь? Всех собирать? – пробурчал Савченко. – Нет уж, это завтра.
– Коля, может, я не в свое дело суюсь, но надо бы узнать, кто попросил у Быр-Быра бумагу.
– Какую бумагу? У какого Быр-Быра?
– Быр-Быр – это такое прозвище убитого, Борис Борисович Давыдов. Знаешь, такой довольно вредный мужик. Марина говорит, у него зимой снега не выпросишь. А тут он кому-то бумагу для принтера сам полез с верхней полки доставать.
– Так-так, и дальше?
– Раз он сам пошел, значит, для кого-то, кого уважал. И этот кто-то бумагу-то не получил. Или получил, но тогда мог кого-то видеть поблизости, кого-то чужого. И ключа от кладовки при Давыдове нет, Стаканов проверил.
– Хм, интересно. Надо поискать в кабинете.
Дверь аудитории распахнулась.
– Мама?
– Тима?!
Они одновременно задали друг другу один и тот же вопрос:
– Ты уже здесь?
– Не волнуйтесь, я его сейчас отпущу, – сказал Савченко.
Рокотова махнула рукой.
– Пусть работает. Вы здесь главный?
– Ну, вроде бы, – растерялся оперативник и покосился на Тимура, будто сомневался: а не Каримов ли здесь главный.
– Я там ректора привезла.
– А! Отлично. Пусть идет сюда.
– Понимаете… Простите?..
– Николай.
– Понимаете, Николай, он ректор, профессор, доктор и все такое. Он ждет вас в своем кабинете. Может, вы к нему подойдете?
– Не-а, – лукаво отозвался оперативник. – Даже если он академик, депутат, космонавт. Мне и тут хорошо. Это у него в учреждении убийство, а у меня и дежурство-то давно закончилось.
– Честно говоря, – улыбнулась Рокотова, – он не идет не потому, что такой гордый. Просто по дороге так перетрусил, что я его едва валерьянкой отпоила. У него на носу перевыборы, а здесь сотрудники. Я вроде как руковожу его избирательной кампанией. Если его сейчас увидят в такой истерике, все, можно будет больше не мучиться и смело снимать его кандидатуру.
– Ну хорошо, – кивнул Николай, поднимаясь. – Только для вас и только потому, что вы Тимкина мама.
– А место преступления фотографировать можно? – не дала ему опомниться Маша.
– Зачем?
– Вообще-то я журналист. Хотелось бы…
– Нет! – перепугался Савченко. – Какие фотографии!? С ума сошли? И не вздумайте про это писать.
– Так ведь мне придется, – вкрадчиво сказала она. – Да и вы мне запретить все равно не сможете.
– Мама, я тебе смогу запретить.
Николай посмотрел на мать и сына. Было ясно: он и в самом деле может ей запретить.
– Черт с вами, пишите, – сдался оперативник. – И пару фотографий можете сделать. Только не очень жутких. И текст с нами согласуете, ясно?
– Ясно!
Глава 25
Встречу с Шарипом Зареевым Ильдар назначил на самый конец рабочего дня. Собственного интереса в этой встрече Каримов не видел. Он знал, что Зареев владеет небольшим, но довольно прибыльным бизнесом: легальными и не совсем поставками из-за рубежа техники слежения и систем безопасности. Каримову это казалось бесперспективной и пустой затеей. Сам он сразу начал свой бизнес с производства в России, для России, российскими кадрами и на российском оборудовании. Да, он был патриотом, но не это главное. Он был бизнесменом до мозга костей и понимал, что будущее за тем, кто производит сам, а не довольствуется прибылями от перепродажи чужого.
Были известны Ильдару и крупные компании, которые в России и для России производили такие же шпионские штучки и системы слежения, что и те, которые Зареев вез из Штатов и с Ближнего Востока. И все это было качественнее, дешевле и надежнее иностранных аналогов. Но не учить же потенциального конкурента бизнесу.
– Чем обязан?
Он произнес приветствие сдержанно и подал руку. Зареев сдержанно протянутую руку пожал.
– Если позволите, я сразу к делу, – начал гость.
– Разумеется.
– Ильдар Камильевич, вы недавно открыли крупный научный центр, верно?
– Верно.
– На момент открытия он укомплектован кадрами полностью, не так ли?
– Нет, не так, – честно признался Каримов и пожалел: не понятно, к чему собеседник клонит. – Основное ядро работает уже давно. Мы сейчас ведем переговоры с лучшими специалистами страны и собираемся переводить на нашу базу тех, кто пока работает на компанию в Москве. Вы хотите предложить мне кого-то? Может, себя?
– Нет-нет, – улыбнулся, скорее оскалился Шарип. – Я хочу предложить вам гораздо больше, чем один-единственный экономист.
– Вы, я слышал, весьма неплохой экономист.
– Не стану спорить, – кивнул гость. – Но предложить вам хочу хорошее вложение в будущее, в перспективу.
– Теперь вся деятельность моей компании – вложение в будущее и в перспективу.
– Знаю, вы занимаетесь нанотехнологиями, и согласен, что это самый передовой фронт. Но такие разработки – дело небыстрое, одними старыми кадрами долгосрочные проекты не вытянуть. И надеяться, что эти кадры кто-нибудь подготовит, и они вам подойдут, тоже нельзя. Молодых специалистов надо готовить здесь, под своим крылом и контролем, привлекая их на практику сразу же, с первого курса туда, где им предстоит работать.
Каримов смотрел на Зареева с интересом: мысль ему нравилась. Странно, что самому ему в голову такое не приходило.
– Вы ведь, Шарип Ахметович, преподаете в вузе, я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь.
– И предлагаете мне готовить специалистов на базе вашего университета?
– Совершенно верно.
– Цена вопроса?
– Не столь велика, как вы можете подумать.
– А конкретно?
– Конкретно – вам нужно просто ничего не делать.
– То есть?
– То есть не поддерживать на выборах действующего ректора моего университета.
Каримов сдвинул брови.
– А с чего бы я вдруг стал поддерживать действующего ректора? Я даже не знаю, кто именно ректор в вашем вузе.
Шарип слегка смутился.
– Это к лучшему. К лучшему. Я опасался, что вы связаны с этим человеком личной дружбой или какими-либо обязательствами. Ведь в нашем вузе учится ваш сын.
– Учится. Но он сам поступил, и проблем у него пока нет. У меня не возникало потребности контактировать с его преподавателями или, тем более, с ректором. Кстати, а как вы планируете готовить специалистов для моей отрасли? У вас ведь, кажется, все больше новомодные гуманитарные специальности, а мне нужны математики, физики, химики.
– Я понимаю, что не юристы и менеджеры. Но с этим все просто. Факультеты физики, математики и биологии у нас были. Их закрыл как раз действующий ректор, Виктор Николаевич Садовский. Он счел их бесперспективными и убыточными. Последние студенты по этим специальностям выпустились пять лет назад. Но такое перепрофилирование нанесло большой урон вузу, и сейчас планируется восстановление факультетов. Если вам нужна химия, можно будет вместо биологии открыть факультет общей и органической химии.
– Как далеко зашли планы? – поинтересовался Ильдар.
– Департамент образования выделил квоты и средства, готовы все документы, получено согласие будущих преподавателей, как из старых кадров, так и вновь привлеченных. Есть даже перспективы сотрудничества с иностранными государствами, договоренность об обмене студентами, стажировках, платной подготовке зарубежных студентов.
Каримов про себя отметил последнюю фразу. Все ясно, Шарип Зареев пробивает свой, скорее всего ближневосточный интерес.
– А лабораторная база? И помещения?
– При жизни факультетов была создана отличная лабораторная база. Сейчас все сдано в аренду, но используется по назначению. Так что все цело и работоспособно. Необходимо будет убрать арендаторов. Это освободит и помещения для учебных аудиторий. Кроме того, у нас ведь есть огромный недострой. При желании можно создать целый студенческий городок.
Ильдар задумчиво потер кулаком подбородок, встал и подошел к окну. Недострой он знал. Интересный кусок. Конструкции, конечно, чуть живы, но зато площадка полностью готова, коммуникации подведены, земли – не меряно.
– Так чью кандидатуру я должен поддержать? – спросил он, поворачиваясь к Шарипу.
– Зайцева Анатолия Ивановича. Собственно, достаточно будет и того, что вы не станете поддерживать Садовского.
– Но деньги-то вам потребуются?
– Не помешают.
– Что ж…
Шарип и Ильдар ударили по рукам.
Каримов готов был распрощаться, но Зареев открыл кейс и извлек из него коробочку темного дерева.
– В залог грядущего успеха и взаимопонимания, Ильдар Камильевич, примите небольшой сувенир. Это восточная безделушка, символ процветания и успеха в делах. Поместите ее на рабочем столе, и вашему бизнесу всегда будет сопутствовать удача.
Каримов открыл коробку. На темно-красном шелке сверкала золотая стрекоза, точно такая же, какая стояла теперь на столе у проректора университета Зайцева.
Зареев давно ушел, и нужно было ехать домой, но Ильдар медлил. Он сидел за столом и, как зачарованный, не мог отвести глаз от удивительной стрекозы. Она была совсем как живая, только гораздо больше настоящей. Стояла на тонких острых лапках, почти не касаясь стола, и в сетчатых крыльях переливалась радуга. Это было такое невероятное чудо восточного искусства, что Ильдар просто влюбился в сияющее насекомое.
Как же он оставит ее здесь одну? Конечно, из офиса стрекоза никуда не денется, но… ей будет здесь темно и одиноко. Решив, что стрекозу надо обязательно показать Вере, Ильдар уложил ее на красный шелк в коробочку, бережно спрятал в портфель и поехал домой.
Глава 26
Рокотова притащилась домой выжатая, как лимон. День выдался просто кошмарный. Дважды она побывала в университете, пообщалась с двумя людьми, с которыми ей всегда было тяжело: с Митькой Гуцуевым и с Садовским. Последнее время с этими двумя был вообще караул. Митьке она пообещала найти маму, а до сих пор ничего не сделала, кроме того, что обновила информацию о нем в программе «Жди меня». Да еще направила пару статей про него в центральные газеты. Можно сказать, ничего не сделала. Надо все-таки нанять частного детектива.
С Садовским тоже беда. Куда ему, к черту, еще переизбираться! Он вел себя, как истеричная баба, и Маше было стыдно за него перед оперативниками. Смерть Давыдова не просто подкосила ректора, она его раздавила и расплющила. Виктор Николаевич совершенно потерял почву под ногами, но за одну идею-фикс держался крепко: переизбираться буду!
– Маша, не бросай! – говорил он ей, когда они возвращались домой в такси. – Приходи на место Давыдова, не пожалеешь! Ты видишь, что делается? Говорил же, говорил же Жуков, что это Зайцев все убийства организовал. Вот! Вот и пожалуйста! Давыдов! А следующий знаешь кто? Я!
Она Садовского успокаивала, как могла, и радовалась, что он хоть этих глупостей оперативнику не наговорил.
Теперь, вернувшись домой и поразмыслив, Рокотова уже не была уверена, что не стоило говорить милиции о слухах, докатившихся до ректора. Дыма без огня не бывает, и откуда-то Жуков информацию добыл. Надо будет рассказать об этом Тимуру, а он сообщит милиции. Пусть сам и решит: стоит или нет выносить сор из избы. Маша усмехнулась про себя. Вот и настал тот момент, когда она сдалась. Вырос сын, стал мужчиной, и она безропотно отдала ему роль главы семьи. Какое счастье…
Сыновья давно закрылись в своей комнате и о чем-то шушукались. Наверняка, о своих сердечных делах. У Кузи последнее время что-то не ладилось с Соней. Маша вздохнула. Что ж, к тому и должно было прийти. Соня – ее подруга и ровесница, и Рокотова сама два года назад отправила приемного сына в фотостудию к Дьячевской. А Кузя, увлекшись интересной работой фотомодели и демонстратора одежды, увлекся заодно и хозяйкой студии. И еще пару месяцев назад твердо собирался жениться, несмотря на то, что Соне, как и Маше, исполнилось тридцать девять. А сейчас какая-то кошка между ними все-таки пробежала. Кузя уже не заговаривал про Карловы Вары, куда они собирались ехать в августе. Похоже, роман их катился к концу, но Кузя уже не делал из этого трагедии. Он просто был каким-то задумчивым, о Соне старался не говорить и в студию бегал все реже.
Хорошо хоть у Тимки все в порядке. Маша мельком видела сегодня ту самую Марину, с которой он дружит. Она, правда, была заплаканная и перепуганная, но все равно очень миленькая, скромная и умненькая девочка. Не волчица вроде Сони. Совсем еще ребенок. За Тимку Рокотова была спокойна: он с бухты-барахты не женится, выбирать будет долго и придирчиво.
Да, ее мальчишки выросли, у них бурная личная жизнь, и, как ни крути, настанет день, когда они женятся, и мать им будет не нужна. Ну, не то, чтобы уж совсем не нужна, но отступит на второй, а то и на третий план. Она окажется совсем-совсем одна. Одна…
Вот и Павел так и не позвонил. Насыщенный событиями и проблемами день заглушил эту боль, но теперь-то она выползла, как холодная змея, опутала тугими кольцами сердце, сдавила. В чашку с остывшим чаем капнула слеза.
Все-все-все! Вот еще! Уж плакать она ни за что не станет. Сто лет ни из-за одного мужчины не плакала и из-за этого не станет. Маша выплеснула остатки чая в раковину, вымыла чашку и пошла в душ. Там, сидя под струями теплой воды, она дала волю слезам и плакала долго, горько и безутешно, как в детстве. Вода смывала разом и слезы, и боль, и усталость. Все будет хорошо, шептала она себе сквозь слезы и, наконец, сама поверила в это. Надо немножко побыть фаталисткой. Судьба сама решит, как лучше. С чего она взяла, что дети женятся, и она останется одна? Родятся внуки, она будет растить их и воспитывать. Вот ей же самой скоро сорок, а мама ей нужна, как в детстве. Даже еще больше.
Машина мама Алла Ивановна недавно уехала отдыхать в санаторий под Вологду. Путевку ей купил Ильдар и в прошлый понедельник его водитель отвез туда старшую Рокотову. Надо было бросить всю свою работу да и поехать с нею вместе. По крайней мере, в выходные, решила Маша, она съездит и проверит, как мама там устроилась. Алла Ивановна, правда, каждый вечер звонила и говорила, что все хорошо, но надо же… Надо же Маше отвлечься от своих проблем!
– Отвянь от меня, – шипел Кузька, – дай спать, из конца-то в конец!
– Да не дам я тебе спать, пока ты не сознаешься!
– Чего?! Ну что ты пристал? Ты разве следователь? Или ты меня пытать будешь?
– Не скажешь – буду пытать.
– Отвяжись, худая жись, привяжись хорошая!
Кузя натянул на голову одеяло.
– Ах так!
– Угу.
Тимур хмыкнул и сел верхом на укутанную тушку.
– Ты, лось! – задергался брат. – С ума съехал? Раздавишь же…
– Говорить будешь?
– Нет! Ой! Ай! Слезь, блин!
Тимур слегка попрыгал, совсем придавив Кузю.
– Ну?
– Ба-ран-ки гну! Ай!
– Не ори, маму разбудишь.
– Мама!
Тимур развернулся, откинул край одеяла и принялся щекотать брату пятки.
– Ай, не надо! – пискнул тот, давясь от хохота. – Все скажу.
Тимур слез и стянул одеяло.
– А! О… Воздух! Умираю. Ты мне ребра сломал. У меня пневмоторакс!
– Чего?
– Дырка в легких.
– В голове у тебя дырка. Говори, кто это был.
– Пошел на фиг! – выдал Кузька и рванул с кровати к двери. Тут же получил подножку и растянулся на ковре. Затих лицом вниз.
– Вставай, придурок, – вздохнул Тимур.
Брат лежал без движения. Тимур потрогал его под живот носком босой ноги. Кузя старательно изображал труп.
– Ладно же.
Каримов взял со стола бутылку холодной минералки, которую притащил себе перед сном Кузя, открутил пробку и плеснул немного на голую спину брата.
– Гад! – взвизгнул парень, подскочив всем телом. – Гад такой! Дай человеку помереть спокойно!
Кузя снова забрался в постель, а Тимур уселся на своей по-турецки.
– Слушай еще раз, дурья твоя башка. В университете убили человека, зарезали. И скорее всего это сделал тот, кто напал на тебя. Понял?
– Не понял. Теперь слушай ты, твоя дурья башка. Тот, кто меня связал, не мог убить здоровенного мужика в универе. Не мог! У него бы сил не хватило.
– Почему?
– По кочану! Он слабый.
– Но ведь с тобой он справился. И связал тебя так, что узлы пришлось резать. Не мог это сделать слабый человек.
– Да я без сознания был.
– Почему?
– Потому что он меня вырубил, – брякнул Кузя и тут же зажал руками рот.
– А если поподробнее? – зло прошипел Тимур. – И как этот твой хиленький заморыш тебя вырубил?
– Как-как… – пробурчал брат. – С одного удара. Не знаю я – как! Слушай, Тимка, давай-ка я тебе, и правда, все расскажу.
Глава 27
– Да ну… – пожал плечами следователь райотдела Сергей Нестеров. – Это вряд ли.
Прямо с утра Николай Савченко притащил к нему Тимура и заставил рассказать о Кузе и Мите Гуцуеве. Следователь и практикант были знакомы еще с прошлого лета, когда Нестеров вел дело об убийстве финдиректора компании «Дентал-Систем», близкого друга Тимкиного отца. Следователь тогда допрашивал младшего Каримова, как свидетеля. Теперь они были почти коллегами. С натяжкой, конечно, но все же.
– Надо было привести сюда твоего брата, – ворчал Коля. – И пацаненка этого тоже. И устроить им очную ставку.
– Не надо, – отмахнулся Нестеров. – И без того дело пухнет, как на дрожжах. Ясно же: мальчишка никакого отношения к убийству в университете не имеет. Он в здание не входил, никто его там не видел, да и вахтерша бы не пропустила.
– Сереж, да как бы его там заметили? – возмутился оперативник. – Там такой молодятины – пруд пруди. Я сегодня был и видел, как они туда проходят: никто у студентов документы не проверяет. Ходи, как хочешь.
– Но у тебя ведь проверили, – напомнил Тимур.
– У меня? Да, проверили.
– Студенты за год более-менее примелькались, а чужого человека вахтерша сразу увидит. А этого Гуцуева вообще не заметить невозможно. Он же ребенок совсем. И вообще, внешность у него характерная, кавказская. Маленький, черненький, чумазый. На студента он совсем не похож.
– Точно документы проверяются? – переспросил Нестеров у Тимура.
– Точно. Вчера на вахте дежурила тетя Роза, не знаю, как ее по отчеству. Это цербер, а не вахтер. Меня она в прошлом году без конца заставляла студенческий показывать, пока не запомнила. И других первокурсников. Зато теперь всех нас в лицо и чуть ли не всех по именам знает. Раз она сказала, что никто чужой вчера в университет не приходил, значит, так оно и есть.
– Но ведь уходит же ваш цербер когда-нибудь в туалет?
– Да. Тогда на вахте сидит завхоз, ее подруга, или какая-нибудь из уборщиц. Вот они как раз обязательно проверяют документы повально у всех. Иначе тетя Роза им голову открутит.
– Странно… – пожал плечами Коля. – И с чего такие строгости? Ни в одном вузе такого нет. Так, разве иногда глянут или спросят, куда идешь.
– Это все из-за арендаторов. Их три раза грабили в наглую. Просто выносили через вахту все, что хотели и могли. Вот они и взвыли. Ректор приказал всем студентам носить с собой билеты, аспирантам и преподавателям – пропуска. У арендаторов тоже пропуск своей формы, а всех пришлых записывают в журнал. У нас даже приказ такой в холле висит.
– Ясно. И что из этого получается?
– А что получается? – рассеянно пожал плечами Савченко.
– Получается, что Давыдова убил кто-то из своих, – предположил Каримов и сам испугался. – Что ж тогда? И на женщин нападал кто-то из наших?
– Черт его знает, – вздохнул следователь. – Только почерк у этих преступлений настолько разный, и орудие убийства всякий раз… Будто бы каждый раз – новый фигурант. Будто совершенно разные люди. Хотя, на то он и маньяк. Кто ж его знает, что у него там в голове? Может, какое-нибудь раздвоение, растроение личности.
– Ладно, – Савченко поднялся и потянул за рукав Тимура. – Поехали обратно в твой дурацкий университет, там, наверное, уже согнали всех, кого мы еще не опрашивали.
– На стройке-то кого-нибудь поставили? – уже вслед спросил Нестеров.
– Поставили. Только там взвод нужен, как минимум, а где ж его взять?
Мне было очень, очень, очень интересно! Такой подарок мне сделали! Теперь мои владения охраняют два милиционера. Интересно, надолго ли? Навсегда ли? Конечно, не навсегда.
Гормоном силы и агрессии от них обоих так и разит. Настоящие, решительные, уверенные в себе самцы. Почти одинаково смелые, одинаково сильные. Одинаково – не бывает. Даже у животных, а уж у людей тем более. Все равно один подомнет под себя другого, подчинит и унизит. А не получится, так уничтожит, разорвет, сожрет. Они здесь – как два скорпиона в банке. Средь чистого поля – как в клетке. Ограниченные не стенами, а долгом службы. Если мне повезет, и они останутся здесь достаточно долго, я смогу полюбоваться замечательным зрелищем. Увижу, как эти мускулистые молодые особи будут выяснять, кто из них достоин быть вожаком. Один из них обязательно победит, второй погибнет. И в этой смерти не будет никакого иного смысла, кроме как еще одно подтверждение первобытного закона: выживает сильнейший, и только он достоин продолжить род.
Все люди: и эти двое, и те, кто уже умер, и те, кто еще умрет здесь на моих глазах, и те, кто убил или убьет, и все без исключения представители человеческого рода – все хоть раз в жизни задаются вопросом смысла этой самой жизни. Некоторые даже посвящают все свои лучшие годы поиску сокровенного смысла. Какая невероятная глупость! Они спорят и рассуждают об этом, пишут монументальные научные труды, которые никуда не годятся, разве что на могильную плиту их авторам. И что же? Интересная и вполне естественная обратная зависимость: чем усерднее человек ищет смысл жизни, чем больше он познает мир, чтобы его обрести, тем меньше у него остается сил, времени и желания для продолжения рода. Те, кто меньше думают, активнее плодятся. Следовательно, род продолжают не лучшие и умнейшие, а посредственные, которым задумываться не хочется да и некогда, надо же кормить многочисленное потомство.
Смысл жизни… Он всего-навсего в самой жизни. В том, чтобы род не прервался любой ценой. Несмотря на всевозможные научные, культурные и медицинские ухищрения. Плодитесь и размножайтесь. Все остальное – производное от этого повеления. Мудрая природа не спрашивает желания людей и не учитывает их, она всего лишь подсластила пилюлю и подарила людям любовь и удовольствия секса. Они научились любить и заниматься сексом, но не рожать от этого детей, и этим наказали весь свой род. Теперь активнее плодятся те, кому не хватает ума или средств, чтобы предохраняться.
Лица двоих мужчин, бродивших теперь среди моих развалин, не освещались излишним интеллектом. В принципе, любой из них был достоин продолжить себя в потомстве. Но так уж вышло, что им придется силой выяснять, кто из них достоин этого больше. Делайте ваши ставки, господа. Делайте ставки. Я бы поставил… Пожалуй, я бы поставил на того, у которого лоб ниже, а плечи шире. Вы выбрали? Ставки сделаны, ставок больше нет.
Я потихоньку пополз вниз по стене.
Глава 28
Кузя Ярочкин с самого утра сидел в медкабинете и даже пробу с завтрака снимать не пошел, уговорил Тамару Михайловну. Он боялся встретиться с Митькой и не знал, как будет смотреть теперь ему в глаза. Кузе все казалось, что мальчишка увидит его страх и тревогу и станет презирать еще больше. Скорее бы уж его в лагерь отправили.
– Кузя, чего-то Гуцуеву вроде бы плохо, – сказала Тамара Михайловна, вернувшись.
– Почему плохо? – встрепенулся Ярочкин. – Где он?
– Так в изоляторе. Лежит, к стенке отвернулся. Я подошла, он дышит тяжело. Поди температурит опять. Вчера перекупался, рубашку потерял. А перед грозой-то холодно было. Дай-ка градусник, пойду поставлю.
– Подождите, я сам схожу.
Ярочкин вошел в изолятор, дверь скрипнула, но Митька не повернулся, так и остался лежать лицом к стене, весь скрючившийся, такой маленький, такой жалкий! Кузе не верилось, что этот заморыш мог вчера вырубить его одним ударом и связать так, что милиционерам пришлось резать путы.
