Через несколько дней Маша Рокотова приехала в клинику научного центра встречать маму. Пока врачи готовили выписку, а Алла Ивановна собирала вещи, Маша направилась в лабораторию к академику Елабугину.
      Эти дни тоже были насыщены самыми разными событиями, приятными и не совсем. Ильдар Каримов наорал на академика за то, что он уничтожил Скорпиона, которого еще можно было исследовать, изучить и даже восстановить. Антон Ильич в свою очередь сорвался на Ильдара и заявил, что никогда больше не будет заниматься наукой, способной нести человеку смерть, а если кому-то это не нравится, то пусть этот кто-то идет сам знает куда. А он, Елабугин, немедленно увольняется. Каримов тут же сменил тон и несколько дней уговаривал академика остаться. Маша до сих пор не знала, на чем же они порешили.
      Насколько она знала, никого из тех, кто нападал на людей на стройке, еще не арестовали. Сама Маша сразу же хотела забрать свое заявление из милиции, она не считала Николая Савченко виновным в нападении на нее. Но Нестеров разъяснил ей, что это общественно опасное деяние, и от ее желания или нежелания наказать преступника ровным счетом ничего не зависит. Следствие, задержание, обвинение и суд все равно будут, и только суд будет решать, признавать ли обвиняемых виновными или оправдать их по причине невменяемости в момент совершения преступления, ведь никто из них даже не помнил момента нападения. Эти временные отрезки просто выпали без следа из их сознания.
      У Нестерова и кроме этого хватало проблем. Суд вынес решение об освобождении Шарипа Зареева под огромный залог, и Шарип тут же растворился, исчез так же, как недавно исчезли иранцы, пытавшиеся заключить контракт с научным центром Каримова. В тот же день пропал и еще один человек – Мирослав Тодоровский. И его, и Зареева немедленно объявили в розыск, но никаких иллюзий по поводу того, что их найдут, следователь не питал, он только радовался, что это дело все же забрали в область.
      В университете перспективных технологий обязанности ректора исполнял теперь Анатолий Иванович Зайцев. Вуз все же решили перепрофилировать, работа шла под контролем вице-губернатора Сычева и заинтересованного в этом деле Ильдара Каримова. Перспективную идею Шарипа Зареева о подготовке научных кадров для себя Ильдар все же решил воплотить в жизнь.
      Но Маша все-таки предложила Тимуру забрать документы и перевестись на юридический факультет Демидовского университета, сын сразу же согласился: учиться в вузе, который навевал на него мучительные воспоминания, он не хотел.
      Сегодня утром Рокотова побывала в центральном офисе «Дентал-Систем» и с умилением смотрела, как на тяжелую дубовую дверь вешают новую табличку: «Финансовый директор к.э.н. Павел Андреевич Иловенский». Она до сих пор даже не знала, что Павел – кандидат экономических наук. Оказывается, он согласился работать у Ильдара в тот день, когда Маша выгнала его из своего дома по собственной дурости, и его отставка не была спонтанным решением. В коттеджном поселке по соседству с Каримовым Иловенский купил большой дом. В нем должно было хватить места всем: и Маше, и ее сыновьям, и матери Павла, и его племяннику Витьке. Переезд был намечен на конец августа, а пока Кузя командовал обустройством нового дома.
      Антон Ильич Елабугин сидел за столом в своей лаборатории, подперев кулаками щеки, и задумчиво смотрел на клетку с белыми мышами. Мыши дружно грызли кукурузный початок.
      Маша поздоровалась и подсела рядом. Мыши косились на нее красными глазами, но есть не переставали.
      – Что вы решили? – осторожно спросила Рокотова.
      – А что я мог решить, – тяжело вздохнул Елабугин. – Не хочется менять свою жизнь. Кто еще станет держать меня в таких тепличных условиях, как Ильдар Камильевич?
      – Да он на вас просто молится, – заверила его Маша.
      – Знаю. Вы не думайте, я не в обиде на него, за то, что он тут орал, но, понимаете, Маша, он коммерсант, а я ученый. Он обязан думать о прибыли, а я о будущем человечества. Я не мог не уничтожить эту тварь. Не мог! Мне теперь вообще кажется, что вы были правы.
      – Я?
      – Да, вы были правы, когда переживали из-за вашей мамы. Нет-нет, не бойтесь, с нею все в порядке. Просто технический прогресс несет в себе не только плюсы для человечества, но и минусы. Огромные минусы. Посмотрите, новые технологии еще только зарождаются, мы делаем первые шаги, но уже не можем ничем управлять.
      – Но Скорпион и Стрекоза созданы не вами, для того, чтобы управлять ими, надо было их долго изучать и расшифровывать, а то, что делаете вы…
      – Нейротранслятор, который создали мы, ввел Давыдову в состояние комы, – напомнил Елабугин. – Когда я говорю «мы», я имею в виду «люди». Не важно, кто именно. Стрекоза не должна была направо и налево отстреливать капсулы с информацией, но ее просто-напросто уронили на пол, и кнопку спуска заело. Скорпион, наверняка, не должен был самостоятельно перемонтировать собственную электронику и заниматься поиском потенциальныхубийц и их жертв. Конечно, он изначально был создан как оружие, но оружие, управляемое человеком. Эта невозможность контролировать даже простейшие разработки ужасает меня настолько, что мне кажется, надо остановиться и не пытаться идти дальше.
      – А как же медицина, биология, химия? Как же лекарства-нанороботы, обновление органов и жизнь до трехсот лет?!
      – А нужна ли человеку жизнь до трехсот лет? Вот мне всего-то чуть за семьдесят, а я уже начинаю уставать от жизни. Иногда мне хочется, чтобы она меня уже отпустила, оставила. Главное ведь – не сколько лет проживет человек, а как он их проживет. Триста лет! Хорошо, если за столь длинную жизнь человек сделает больше добрых дел, а если он успеет совершить гораздо больше злых? Как мы станем решать, кто достоин жить долго, а кто нет? Долгую жизнь смогут обеспечить себе не самые достойные, а самые обеспеченные, не духовно, а материально богатые.
      – Все равно прогресс не остановить, – покачала головой Маша. – Нужно, чтоб хоть двигали его такие люди, как вы: умные, честные порядочные. Тогда он пойдет в ту сторону, в какую нужно.
      – Кому нужно?
      – Ну… Не знаю, всем нам, нашим детям.
      – Кстати, о детях, вы бы поберегли себя, Маша. Вам сейчас лишние переживания ни к чему, а у вас последнее время так много стрессов.
      – Так ведь мои дети выросли, – засмеялась Рокотова.
      – Но вы же опять беременны.
      – Я?! Нет.
      – Да.
      – Да нет же!
      – Так вы еще и у врача не были? Зря, сходите. Я в таких вещах никогда не ошибаюсь.
      – Но как же вы определили? Откуда?..
      Она совсем растерялась, все недомогания последнего времени предстали перед нею совершенно в ином свете. А ведь Елабугин может оказаться прав! Маша завертела головой в поисках какого-нибудь необыкновенного прибора, который помог академику разгадать ее тайну прежде, чем она о ней узнала.
      – Это не наука, Машенька, и не техника. Это стариковский жизненный опыт. Штука посильнее золотого скорпиона. Ну-ка вытяните руки.
      Рокотова протянула к нему руки ладонями вверх.
      – У вас будет девочка.

      – Я уезжаю, – прошептал Миша Кациев.
      – Счастливого пути.
      – Только ты не думай, я буду к тебе приезжать каждое лето.
      – Спасибо тебе, Митя.
      – Я не Митя, я Миша.
      – Я все равно буду всегда помнить и любить тебя.
      – А хочешь, я и зимой стану приезжать…
      – Нет, приезжай лучше летом. Мы сможем побыть вдвоем, поговорить.
      – Я Кузю попросил, чтобы он о тебе заботился. Ты береги себя. Обещай!
      – Обещаю.
      – Я так хотел бы, чтобы ты поехала с нами, но все говорят – нельзя.
      – Нельзя, милый. Я ведь здесь живу. Это моя земля, моя родина.
      – А моя родина там. Ты меня точно не забудешь до следующего лета?
      – Я тебя до конца жизни не забуду. Не бойся, поезжай.
      – Мне было так хорошо с тобой, ты одна меня понимала, когда мне было плохо…
      – Не вспоминай, как тебе было плохо. Это никогда больше не повторится. Представь, что это была долгая-долгая зима. А теперь она кончилась. Ты перезимовал, набрался сил и теперь возвращаешься в весну, в лето, назад в жизнь.
      – Назад в жизнь?
      – Я от всего сердца желаю тебе счастья, мой мальчик.
      Зеленые ветки склонились над Мишей Кациевым, обнимая по-матерински нежно, а листья продолжали что-то тихо шептать ему на ухо. Что-то, понятное только ему одному. Мальчик крепко обнимал шершавый ствол старой яблони, которая напутствовала его, отпуская сегодня назад в жизнь.