Ильдар уже раз десять за утро позвонил Маше Рокотовой с вопросами о ее самочувствии. Наконец, она его послала подальше и перестала отвечать на звонки.
      Чувствовала она себя, конечно, плохо. От успокоительного до сих пор клонило в сон, голова была тяжелая, а в душе – пусто. Даже стыд, мучивший ее ночью, притупился и как-то выцвел. Ничего удивительного в том, что вчера случилось, не было. Незачем было идти по стройке одной. Шла бы уж тогда по шоссе, а не по тропинке. Крюк, конечно, большой, зато безопасный. Все. Больше никогда. Хватит с нее этих приключений и стрессов. Да и не только с нее, на Павле утром тоже лица не было, он даже к завтраку не притронулся. Хорошо еще, что удалось скрыть все от мальчишек. Тимка бы ее измучил упреками и наставлениями. Но ведь надо и ему запретить бывать возле стройки. Что бы такое ему соврать, чтобы…
      Боже, как надоело врать, юлить и изворачиваться. Вот и из затеи с Садовским ничего хорошего не получилось именно потому, что вся его, смешно сказать, избирательная кампания была изначально замешана на обмане. Как, впрочем, и любая другая. Интересно, за что Виктор Николаевич так на нее сорвался вчера? На нее-то за что? Она же предупредила: дело провальное, почти провальное. Чтобы это «почти» превратилось в реальный шанс на победу, нужно было вывернуться наизнанку. Маша, как ей казалось, вывернулась. А Садовский? Что он сделал, чтобы получить этот шанс? Хоть что-нибудь, хоть самую малость он сделал? Черта с два! Он решил, что Рокотова в одиночку вытянет его избирательную кампанию на последних днях.
      Но ведь короля делает свита. Садовскому для победы нужны были хоть какие-нибудь соратники, хоть какая-то команда. Когда Маша бралась за работу, она надеялась, что команда есть. Ну, ладно, хотя бы не команда, хотя бы сочувствующие, которых можно перетянуть на свою сторону. Садовский в университете был один. Один, как перст. Любопытно было бы понять, чего он хотел? На что надеялся? И самое главное – зачем она сама-то ввязалась в эту историю?
      Глупо. Ильдар поступил умнее. Он понял: выгоднее с самого начала играть на стороне победителей. Рокотова твердо решила позвонить Садовскому и отказать ему в дальнейшей помощи. Но решить было гораздо проще, чем поднять трубку.
      А Ильдару чертовски нужно было сосредоточиться. Вот-вот приедут иранцы, нужно показывать им первые результаты, а его голова опять занята только Рокотовой. Конечно, Каримов не верил, что милиция найдет того, кто на нее напал, но хуже того: он не верил, что Маша испугалась этого нападения настолько сильно, чтобы прекратить бывать в университете. Поэтому он мобилизовал свою охрану и отправил трех человек с утра до вечера патрулировать проклятый недострой. Уж его люди – не милиция. Рано или поздно, но они поймают ту сволочь, что посмела угрожать жизни его жены. Ладно, бывшей жены, но матери его ребенка! Ильдар в любом случае считал себя вправе спустить с преступника шкуру лично.
      Иловенский опаздывал, а Каримову хотелось переговорить с ним до приезда гостей. Павел обещал вызвать из Москвы свою охрану, чтобы два человека посменно следили за Машей. Глупо, конечно, сам Ильдар не стал бы делать это тайно. В лучшем случае дал бы ей машину с водителем и телохранителя, чтоб постоянно стоял за ее спиной. А еще надежнее – запер бы ее в четырех стенах до тех пор, пока не счел бы возможным выпустить. Пусть сидит, платочки что ли вышивает. Павел – другой человек, слишком уважающий Машины чувства. Слишком потакающий ее сумасбродствам, вот так вернее!
      Иловенский приехал за пять минут до появления иранцев.
      – Где она? – спросил Ильдар, пожимая компаньону руку.
      – Все в порядке, сидит на работе. Состояние у нее, правда, с утра было неважное, почти всю ночь не спала. Не переживай, мои ребята с нее глаз не спустят.
      – Ладно, понял. Давай о деле. Сейчас они приедут. Главный – Али Реза Мусави, он говорит мало, в основном слушает, переговоры ведет Сайед Агаджери, он, кстати, неплохо говорит по-русски, учился в Москве. Есть еще Ибрагим Акбар Мехди, это специалист по нефтепереработке. Нужно, чтобы именно он нам поверил.
      – Поверил? – удивился Павел. – А разве мы будем говорить неправду?
      – Скажем так: полуправду. Нет-нет, я не собираюсь никого обманывать, но я сам ничего не понимаю в этих нефтяных вопросах. Мне остается только полагаться на компетентность моих специалистов, а они говорят, что все карты сразу раскрывать не станут. Я даже не знаю, получится ли у нас такая разработка.
      – Да брось, твои доктора наук исследуют подобные вопросы десятки лет. Ты не с той стороны ищешь подвох. Учти, Ильдар, иранцы – очень учтивые люди, они из стремления быть приятными и не обидеть собеседника могут наобещать золотые горы, поэтому все договоренности должны быть только письменными.
      – Понял, – улыбнулся Каримов. Он улыбался своей хищной татарской улыбкой уже не Иловенскому, а гостям, шаги которых слышались в приемной.
      Обменявшись долгими приветствиями, хозяева и гости с четверть часа пили чай и беседовали о погоде, достопримечательностях города и России вообще, о том, как живется в Ярославле мусульманам. Иранцы только что посетили местную мечеть и остались приятно удивлены и местом ее расположения в самом центре древнего православного города, и количеством прихожан. Большое впечатление произвел на них и нефтеперерабатывающий завод, экскурсию на который Ильдар организовал с помощью Николая Сычева.
      Сайед Агаджери поблагодарил Каримова за активную поддержку идеи перепрофилирования университета перспективных технологий в базу подготовки иранских специалистов. Павел взглянул на Ильдара удивленно, тот только пожал плечами. То ли гостей ввело в заблуждение появление владельцев «Дентал-Систем» на ученом совете, то ли в это заблуждение их намеренно ввел Шарип Зареев, выдав обещание невмешательства за гарантию поддержки.
      Наконец, все любезности, похвалы и комплименты были рассыпаны, и удалось перейти к делу. Ильдар предложил гостям сразу отправиться в лабораторию, где их приняла группа специалистов во главе с Мирославом Тодоровским.
      Ильдар Каримов сам долго не понимал, почему взял на работу Тодоровского. В научных подразделениях его компании в основном работали медики, фармацевты, микро– и наноэлектроники. Были биологи и химики, но совсем иной направленности, нежели Тодоровский. Этому доктору наук первое время достойного его квалификации занятия не было. Может быть, именно из-за него и ухватился Каримов за предложенную иранцами тематику, ведь Тодоровский много лет разрабатывал способы переработки и нейтрализации отходов при поддержке нефтепереработчиков, считал себя востребованным и полезным, добился серьезных результатов. И вдруг – проект закрыли. Не из-за недостатка средств, а просто потому, что давление экологов удалось, наконец, ослабить. Доктор Тодоровский остался без работы и без цели. И запил. В несколько месяцев он потерял все, что у него еще оставалось: репутацию, надежду найти новую работу, жену, которая не выдержала его запоев и подала на развод, друзей и здоровье.
      В научный центр к Каримову он пришел устраиваться дворником, но, попав на опытного начальника отдела кадров, вскоре оказался прямо в кабинете Ильдара. Владелец компании выслушал историю падшего доктора и дал ему шанс. Тодоровского спросили, готов ли он на все, чтобы изменить свою жизнь к лучшему, тот согласился и немедленно оказался на операционном столе. Небольшое вмешательство в мозг – и Тодоровского навсегда отвернуло от алкоголя. А справиться с неизбежной послеоперационной депрессией и должен был помочь «иранский проект».
      То, что сейчас предлагала группа Мирослава Тодоровского заказчикам, было сложно, но интересно и понятно даже не специалистам, какими считали себя Каримов и Иловенский.
      В разложении и обезвреживании нефтеотходов при помощи бактерий не было ничего нового, но увы, этим бактериям для жизни необходим кислород, поэтому «работу» свою они выполняют только на поверхности. Это хорошо для нефтяного пятна в море, но совсем не годится в прудах-отстойниках и резервуарах-хранилищах. Микроскопические биороботы, изобретенные Тодоровским с помощью наноэлектроников научного центра, в кислороде воздуха не нуждались, они добывали его сами, разлагая, вернее, разбирая на составные части алканы нефти. Попутно из элементов, содержащихся в их «рабочей среде» биороботы производили себе подобных и множились до тех пор, пока было, с чем работать. Когда весь объем предоставленных на съедение нефтеотходов превращался в совершенно не горючие и относительно безвредные вещества, биороботы начинали переработку друг друга до полного взаимоуничтожения.
      Иранцы оживились, даже не дослушав объяснения Тодоровского. Агаджери быстро говорил что-то Мусави, а тот переспрашивал у Мехди, будто не верил.
      Ибрагим Акбар Мехди тут же нашел общий язык с Мирославом Тодоровским: они общались на английском без переводчика, Каримов прислушивался, но не успевал понять все, о чем они говорили, его самого с помощью переводчика расспрашивал о коммерческой стороне проекта Али Реза Мусави. Иловенский английского не знал, он выступал гарантом государственной безопасности и понимал, что ему придется заставить Тодоровского дать об этом разговоре подробнейший отчет, возможно, даже письменный.
      Кажется, довольны остались все: иранцы – уровнем предлагаемой им разработки, Ильдар Каримов – размером предложенной оплаты, Тодоровский – признанием и славословиями, которые сегодня услышал. Только Иловенский немного нервничал, ответ на его запрос по этому проекту из Москвы до сих пор не пришел. Вроде никакой государственной тайны в разработке быть не могло в принципе, ведь все начиналось с нуля, но кто ж знает, как одна нефтяная держава посмотрит на работу своих ученых в интересах другой, пусть и не конкурирующей страны.
      После научно-коммерческой части визита был предусмотрен деловой обед.

      До конца рабочего дня Маша Рокотова не досидела. Что толку торчать в своем кабинете и пугать своим видом коллег, если ни о чем, кроме вчерашнего происшествия думать невозможно? Ей все хотелось вспомнить лицо нападавшего, но вспомнить то, чего не видела, она не могла, поэтому всякий раз представляла разные знакомые ей лица. Ей даже стало казаться, что у нападавшего было лицо Садовского. Конечно, быть этого не могло, преступник был явно моложе и крупнее ректора. Просто тот был следующим, кто оскорбил ее, нападавший – действием, Садовский – словом. Но не менее ужасно и болезненно. И вдруг ей вспомнилось то, чего вчера она не поняла, будто и не услышала: Садовский сказал, что любит ее. Я тебя так любил, вот как он сказал. Боже, какой ужас! Любил? Да если б Маша знала об этом, не стала бы связываться с ним с самого начала. Теперь понятно все бездействие ректора вкупе с упертостью в желании переизбираться. Он просто хотел, чтобы она была с ним рядом. Но только он-то ей не нужен!
      Теперь, когда Маша вспомнила эти слова Садовского, ей стало немножко легче. Теперь она уже могла надеяться, что справится и с другими своими проблемами. А с ректором ей пусть поможет справиться Ильдар. Через полчаса она уже подъезжала к коттеджному поселку, где он жил.
      Дом у Каримова был ужасный, похожий одновременно на минарет и русский терем, какое-то нагромождение башенок, балкончиков, стрельчатых окон. Тяжеловесный внизу и легкомысленный сверху. Такое было впечатление, что первый и второй этажи проектировании совершенно разные люди, непримиримые антагонисты. Хорош был забор: высоченный и глухой, неприступный, как Великая китайская стена, с видеокамерами, угрожающе склонявшими любопытные головы в сторону пришедшего.
      Маша Рокотова приехала на такси, ей не хотелось, чтобы о ее визите сюда знал Иловенский. В крайнем случае, она всегда сможет оправдаться, что приезжала к Вере Травниковой.
      – Машка, что ж ты не позвонила, – защебетала Вера, – я ехала с работы, могла тебя захватить. Знаешь, мне Ильдар купил машину… Или, может, я зря…
      – Вера, перестань! – отмахнулась Рокотова. – Сколько можно! Знаешь, мне Павел предложение сделал.
      – Правда?! Только не говори, что ты решила подумать. Ты, конечно, подруга, не без привета, но не до такой же степени, чтоб такому мужику отказывать.
      – Да не собираюсь я ему отказывать. Только вот он надеется, что я в Москву к нему перееду.
      – И что?
      – Не хочу я в Москву. Лет мне уже много, и все я прожила здесь, у меня в Ярославле родственники, друзья, знакомые. Дети у меня здесь свою собственную жизнь строят. И вдруг я все брошу и сорвусь в город, где, кроме Павла, меня никто не ждет. А как я там работу найду?
      – Какую работу? Ну ты даешь! Если ты выйдешь за Иловенского, тебе никогда больше не придется работать, поверь, он обеспечит тебя выше крыши!
      – Так разве я из-за денег за него замуж собираюсь? – удивилась Маша.
      – А из-за чего?
      – Я его люблю…
      – Так он же страшненький и толстенький, – широко распахнула голубые глаза Вера.
      Кажется, подруга и в самом деле не верила, что Рокотовой может нравиться несимпатичный и угрюмый политик. Но статус, статус! Вот из Травниковой получилась бы замечательная жена публичного человека. Она до тонкостей разбиралась в хитросплетениях субординаций и светских интриг. Много лет работая секретаршей высшего пилотажа, она научилась блестяще организовывать жизнь руководивших ею мужчин. Она и теперь с удовольствием и умением взялась за Каримова. Любимые Машиным бывшим мужем черные свитеры, джемперы и тенниски уступили место белоснежным рубашкам и дорогим, почти драгоценным, костюмам. В его доме сменилась мебель, а на работе он никого теперь не принимал без предварительного согласования визита с референтом, все той же Травниковой. Агрессивный автомобиль «Вольво» был заменен на респектабельный «Порше» вкупе с персональным водителем. Теперь Ильдар правильно питался, посещал нужные встречи, заводил полезные знакомства, занимался спортом дважды в неделю, играл в бридж с вице-губернатором и раз в месяц выезжал на три дня отдохнуть и подлечиться в дорогой местный спа-отель. Рокотова могла поспорить, что через год-два Ильдар не сможет обходиться без Травниковой, отрастит круглый животик и огромное самомнение и переедет в нормальный дом, выстроенный по всем канонам олигархического благосостояния и Вериного представления о семейной жизни.
      – Ильдар уже приехал? – спросила Маша, ей не хотелось обсуждать с подругой достоинства и недостатки ее предстоящего замужества.
      – Пока нет, он вообще теперь подолгу торчит на работе, но к восьми обещал быть. А ты к нему по какому вопросу?
      Рокотовой показалось, что подруга сейчас вытащит ежедневник и предложит ей записаться на прием к господину Каримову на будущую среду.
      – Вер, иди ты в баню, я по личному вопросу. Налей лучше чаю.
      – Ой, сейчас, только у меня к чаю-то ничего нет. Мне показалось, что Ильдар полнеть начинает, так я его на диету посадила, никаких пирожков-тортиков не покупаю.
      – Да наплевать на пирожки.
      – Нет, погоди, я сейчас сгоняю в магазин, куплю чего-нибудь.
      – Вера, перестань.
      Но Травникова уже побежала в холл.
      – Нет уж, с кем я еще сладким побалуюсь, как не с тобой? Я сейчас.
      Дверь за ней захлопнулась, Маша осталась в доме одна.
      Она прошлась по гостиной, полупустой после Вериной мебельной ревизии. Теперь здесь не было уютных глубоких кресел, сидя в которых они с Ильдаром любили поболтать за бутылочкой хорошего вина. Дивана, хм… Того самого дивана тоже не было. Иногда на них накатывала такая тоска друг по другу, что подниматься в спальню – не было сил. Они и засыпали потом на этом диване, обнявшись. Теперь эти воспоминания уже не волновали, а всего лишь грели душу. Впрочем, и вспомнить-то прежнюю обстановку было непросто, сейчас здесь были другие кресла, домашний кинотеатр и круглый столик посреди ковра. Вот и все.
      По узкой лестнице Маша поднялась было наверх, но остановилась на площадке и передумала входить в комнаты. Ей не хотелось видеть и знать, как Ильдар с Верой живут. Спят ли вместе, или у каждого – своя комната? Пусть живут, как знают. Она уже не имеет никакого права вмешиваться и расстраивать их отношения. Вера все время пыталась рассказывать об их жизни, о ссорах, мелких стычках и примирениях, но Маша слушала молча, о подробностях не расспрашивала, хотела дать понять, что ее это не интересует.
      И сегодня Маша приехала только по делу, только попросить Ильдара помочь ей выйти из игры и объяснить Садовскому причины ее предательства. Она не могла говорить с ректором сама, но и совсем ничего не сказать, тоже казалось невозможным. Это ужасное нападение, то, как она полуголая бежала во двор университета, а Садовский даже не остановился, чтобы помочь ей и выяснить, что случилось, его самоуверенная бездеятельность, его странная и не нужная ей любовь – все это было Маше глубоко противно. Она даже решила, что переведет сына в другой вуз, если в этом выборы выиграет Садовский, а это их общий с Ильдаром сын, вот пусть и поможет.
      Она еще немного побродила по гостиной, зашла на кухню и, решив, что подруга вот-вот вернется, поставила чайник. Грустно улыбнулась, ощутив некоторую неловкость. До того, как в доме поселилась Травникова, Рокотова чувствовала здесь себя почти хозяйкой. В кухне тоже все было новым, незнакомым и слишком модным. Интересно, а как теперь выглядит кабинет? Если Вера похозяйничала и там, значит, Ильдар действительно сдался и, может быть, даже влюбился: раньше он не допускал никакого вторжения женщин на эту заповедную территорию, даже домработница вытирала пыль и пылесосила здесь под его надзором. В двери не было замка, но запрет входить туда в отсутствие хозяина был много крепче.
      Маша вошла в кабинет и облегченно вздохнула. Все здесь было точно таким же, как раньше: старомодные деревянные панели на стенах, бордовый ковер на полу, на окнах – тяжелые портьеры с кистями, книжный шкаф вдоль самой длинной стены, огромный рабочий стол и возле него высокое кожаное кресло, маленький журнальный столик, такой же тяжеловесный, как его большой брат и похожий на него, как слоненок на слона. Сукно на столе, ковер, портьеры, еще два больших кожаных кресла и диван у противоположной стены – все глубокого бордового цвета. Каримов говорил, что цвет этот бодрит его и помогает сосредоточиться.
      Маша подошла к рабочему столу. За исключением массивной канцелярской подставки красного дерева, подаренной ею пару лет назад, и ноутбука, на поверхности была только одна вещь, но зато какая! Удивительная золотая стрекоза размером с мужскую ладонь стояла на тонких лапках, будто бы совсем не касаясь стола. Бордовое сукно отражалось в ее тонких блестящих крыльях, золотом брюшке и крупных фасетчатых глазах, от этого насекомое казалось зловещим, но все равно – прекрасным. Это, конечно, была та самая стрекоза, из-за которой Вера поссорилась с Ильдаром. Он на днях рассказывал об этой ссоре Тимуру, а тот Маше. Вроде бы у старшего Каримова снова возникли подозрения, что Травникова принимает наркотики. Но ничего удивительного, что Вере привиделось, будто золотое насекомое ползло по столу. И дело было не в наркотиках, Маша была уверена, что с этой бедой подруга покончила раз и навсегда еще в прошлом году. Дело было в невероятном впечатлении правдоподобности, которое производила стрекоза. Вера просто увидела игру света в изящных изгибах статуэтки, испугалась и смахнула вещицу со стола. Своим подозрением и необоснованной яростью Ильдар очень обидел Травникову, кажется, они до сих пор не окончательно помирились.
      Надо же, какое искусство! Какое наслаждение любоваться этим совершенством! Маше захотелось непременно прикоснуться к удивительной стрекозе. Оглянувшись на дверь, ведь и она боялась, что Ильдар застанет ее здесь, Рокотова провела пальцем по золотой спинке. На мгновение ее ладонь оказалась прямо над кончиком хвоста стрекозы. Маша почувствовала очень болезненный укол и, вскрикнув, отскочила.
      Ей вдруг стало дурно: затошнило, закружилась голова, и потемнело в глазах. Маша схватилась рукой за горло, ей не хватало воздуха. Ощупью нашла она кожаный диван и опустилась на него. За дверью послышались шаги. Слава Богу, Вера пришла, надо попросить у нее воды… Дверь открылась, на пороге возник Ильдар.
      – Что ты делаешь здесь, позволь спросить? – рявкнул он.
      Маша опешила.
      – Я же просил тебя сюда не заходить и ничего здесь не трогать, так какого черта?
      Он подошел к столу и с пола поднял золотую стрекозу. Маша и не заметила, что смахнула статуэтку на ковер. Недавняя дурнота прошла, остались только испуг и недоумение: почему Ильдар так себя с ней ведет? Почему он с такой нежностью смотрит на стрекозу, будто это самое дорогое в его жизни?
      Маша поднялась с дивана и подошла к Каримову.
      – Ильдар…
      Но он не дал ей договорить, ошпарил злым взглядом и вдруг схватил за ворот шелковой блузки. Тонкая ткань затрещала, и Машу захлестнула липкая паника: так же точно вчера трещала на ней одежда.
      – Ты что!
      Ильдар впился ртом в ее губы с силой, до боли. Не поцелуй, а пытка. Маша попыталась отстраниться, она не могла, не хотела… Или могла? Или хотела? Каримов не отпускал, а Маша уже и не вырывалась. Ей вдруг стало жарко, что-то вспыхнуло внутри, растеклось от живота по всему телу, неся жгучую боль, боль, от которой не хотелось избавляться.
      А он целовал ее жесткими ледяными поцелуями в губы, в шею, в грудь. И Маша первый раз в жизни не делала ничего, она просто отдалась мужчине и не понимала, почему так легко сдается, ведь любит она совсем другого. Другого! Но она не помнила – кого.
      Ильдар и всегда был резок и ненасытен, но теперь даже груб и причинял ей скорее страдание, чем удовольствие, но страдание это было стократ слаще любого удовольствия. Было горячо дышать, и дыхание превращалось в пялящий вихрь, отрывавший душу от тела и поднимавший ее куда-то под потолок. С высоты этого странного полета Маша видела себя и Ильдара прямо на багровом сукне стола, но странно – одежда на ней будто бы была совсем чужая, незнакомая, и волосы слишком светлые и длинные, так подстать очень белой коже. Просто видение было фантазией, не имеющей ничего общего с реальностью.
      Опьяненная чудесными ощущениями, Маша ждала неповторимого завершения, потрясающего финального аккорда и с удивлением обнаружила, что страсть ее мало-помалу гаснет, и возвращается способность мыслить и сознавать себя. И Ильдар стал мягче, нежнее, спокойнее. Он целовал ее теперь почти бережно, дыхание его уже не жгло, становилось ровнее и спокойнее. Словно… Словно все происходило наоборот. От грандиозного финала обратно к нежной прелюдии, к первой ласке, первому прикосновению. Наконец, он поднял Машу со стола, притянул к себе, едва коснувшись губами ее губ. Потом отстранил и посмотрел в глаза. И взгляд у Каримова был каким-то усталым, печальным и почти болезненным.
      Маша открыла было рот, но Ильдар приложил палец к губам, взял ее за руку и, потянув за собой через комнату, усадил на диван. И вдруг – вышел из кабинета, оставив ее одну.
      Через мгновение дверь снова распахнулась, вошла Вера Травникова.
      – Вот где ты! А я тебя…
      Разом вспомнив о беспорядке в своей одежде, обо всем, что только что здесь произошло, подумав о том, что Вера столкнулась с Ильдаром в коридоре и обо всем догадается, Маша Рокотова опрометью бросилась прочь.
      – А я тебя ищу, – автоматически закончила Вера и, ошеломленная, села на подлокотник дивана. – Дурдом.
      Вдалеке, на кухне, засвистел закипевший чайник.

      Рокотова пришла в себя только в машине. Она была в слезах, одежда, наверное, рваная. Она ощупала и, сколько смогла, осмотрела блузку и юбку. Странно, все было целым. Боже, сумка! Она осталась на диване в кабинете Ильдара. Вчера на стройке, сегодня у Каримова. А как же Маша станет платить водителю? Куда он ее везет?!
      – Это такси?
      Водитель удивленно покосился на нее.
      – У меня нет денег!
      Машина притормозила.
      – Но я заплачу, когда приедем, честно, мне дети вынесут деньги. Черт, телефона-то нет.
      – Вы успокойтесь, – сжалился над нею водитель. – Если нам по пути, я вас подвезу. А нет, так поймаете такси.
      – Так это не такси?
      – Нет. Но вы так бросились под колеса, что я не мог вас не подобрать. Что-нибудь случилось?
      – Случилось. Я изменила любимому человеку со своим мужем, – выпалила Рокотова.
      – Бывает, – кивнул мужчина и больше ни о чем, кроме дороги не спрашивал. Им было не по пути, но он довез Машу до самого подъезда.
      Она стояла у входной двери, не решаясь позвонить. Ах, как жаль, что мама ввязалась в Ильдарову авантюру и временно переселилась в клинику. Как она нужна сейчас Маше! Больше не к кому пойти за советом, некому пожаловаться на саму себя, некому рассказать о том, что совершила необъяснимую и неисправимую глупость. Ведь она не любит Ильдара, секс с ним уже ничего для нее не значит, и она сто раз пожала о случившемся. Но как теперь она станет смотреть в глаза Павлу? Ведь она только что предала его, обманула, пренебрегла всем, что есть, что было, что могло бы быть между ними. Он, конечно, обо всем узнает. Даже если ни Ильдар, ни Вера ни о чем не расскажут, он все равно почувствует ее предательство. И никогда не простит.
      Внизу послышались шаги. Нужно было что-то решать. Маша приняла единственное, как ей показалось, правильное решение и позвонила в дверь.
      Если бы дверь открыл Кузя или Тимка, это отсрочило бы ужасный момент. Пусть не на долго, пусть на минуту. А, может, ей даже повезло бы, и Павел еще не вернулся из научного центра… Но Иловенский сам открыл ей дверь.
      Маша вошла и попыталась уклониться от его поцелуя, но не сумела, и собственные губы показались ей мертвыми. Павел ее состояния еще не заметил.
      – Привет! Как ты долго работаешь. Устала? Сейчас ребята придут, и будем ужинать.
      Маша прошла в кухню и села за стол. Она мучительно искала слова и не находила их, не знала даже, с чего начать.
      – Знаешь, Паша, я сейчас была не на работе, – произнесла она, совсем не собираясь рассказывать правду, просто вот так получилось.
      – Я знаю, ты ездила к Ильдару…