Сначала в трубке тянулись нескончаемо долгие гудки.

«Дома их нет, что ли? – испугался Юрий. – Черт, куда их понесло на ночь глядя, да еще и с ребенком?» Он снова посмотрел на часы. Было начало двенадцатого; под ложечкой у него холодной скользкой жабой зашевелился настоящий страх, но тут трубку наконец сняли.

Ему ответила Лида, жена Светлова, и Юрий успокоился – совсем чуть-чуть, но все-таки успокоился.

– Алло?

– Здравствуй, Лидочка, – сказал Юрий. – Филатов беспокоит. Извини, что так поздно. Я вас не разбудил?

– Нет, не разбудил. Здравствуйте, Юрий Алексеевич.

Прозвучало это как-то нерешительно, словно вопрос Юрия застал Лидочку Светлову врасплох. При этом она слегка задыхалась, и Филатов понял, что разбудить-то он никого не разбудил, но вот с постели, похоже, поднял, и притом в самый неподходящий момент. Он мысленно плюнул: нашли время, черти!

– Тысяча извинений, – произнес он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более обыкновенно, без этой зверской хрипоты и долгих пауз, получавшихся из-за того, что ему было трудно разжимать челюсти. А челюсти, черт бы их побрал, он сжимал, чтобы не лязгать ими от холода.

Одежда у него промокла насквозь, хоть выжимай, температура воздуха была близка к нулю, да и потеря крови, наверное, давала себя знать: его трясло мелкой дрожью, и по всему телу пробегали волны нехорошего, какого-то глубинного озноба. – Ты прости меня, черта холостого, – заговорил он снова, совладав наконец с голосом, – опять я день с ночью перепутал. Если можно, дай Диме трубочку, мне ему пару слов сказать надо. Он тут просил узнать кое-что… В общем, это срочно.

– Да, конечно, пожалуйста, – сказала Лида.

– Слушаю, – сказал Светлов. – Юра, ты?

Он тоже дышал не совсем ровно – не дышал даже, а пыхтел, как старенький паровоз, только что вскарабкавшийся на вершину крутого холма, – и голос у него предательски срывался, и звучал этот голос, несмотря на все усилия воспитанного и тактичного Димочки Светлова, весьма недовольно.

– Я, – сказал Юрий. – Извини, что отрываю от важных дел, но время не терпит.

– Ты пьян, что ли? – спросил Светлов. – Что это у тебя с голосом?

– А у тебя? Можешь не отвечать, сейчас это не имеет значения. Вот что, Дима. Ты меня, пожалуйста, не перебивай и, главное, не спорь, а делай все, как я скажу – быстро и с точностью до шестого знака. Надевай штаны – прямо сейчас, не откладывая даже на минуту, – бери деньги, бери Лиду, дочку бери, хватай такси, дуй на ближайший вокзал и убирайся из города на все четыре стороны. Только поездом, понял? В аэропорту пассажиров регистрируют, а липовых документов у тебя, конечно, нет. Молчи и слушай! – прикрикнул он, когда Светлов попытался вклиниться в его монолог. – Тебе надо спрятаться и, главное, спрятать семью. Я не пьян и не шучу, мне не до шуток сейчас. Действуй, только будь осторожен. Да, и выбрось К чертям свой мобильный, по нему тебя могут вычислить.

– Погоди, – сказал Светлов уже совсем другим, напряженным голосом. – Что ты несешь? Что-нибудь случилось? Я не планировал никуда уезжать, да и сейчас не планирую.

– Убирайся из города, кретин! Тебе что, жить надоело?

– Не ори, – сказал Светлов, – меня глоткой не возьмешь. Однажды ты меня здорово выручил, но это не означает…

– Нет, – устало сказал Юрий, – не означает. Знаю, ты у нас храбрец, готовый рискнуть жизнью во имя свободы слова. Но бывают вещи пострашнее смерти.

– Например? – спросил Светлов, безуспешно пытаясь придать голосу насмешливое выражение.

– Все, все, – сказал Юрий, – мне с тобой спорить некогда, да и денежки капают – я с мобильного звоню.

Ты ни о чем не думай, ложись в кровать и доведи начатое дело до конца – может, еще успеешь напоследок.

А потом к тебе придут, и ты узнаешь, что страшнее смерти. Ну, может быть, не прямо сегодня, а, скажем, завтра, с утра, когда ты уйдешь на работу, а жена с дочкой останутся одни…

– Я понял, – перебил его Светлов. – Понял.

– Ну и слава богу, – сказал Юрий, борясь с желанием лечь прямо в мокрый снег, свернуться калачиком и задремать. – Тогда шевели своей редакторской задницей, и чтобы через двадцать минут вас в квартире не было. Потом как-нибудь созвонимся, если будем живы.

Лидочке привет передавай.

Говорить со Светловым было приятно даже на такую тему. Голос у него был живой и теплый; этот голос составлял такой разительный контраст с окружавшей Юрия ледяной промозглой темнотой, что Инкассатор поймал себя на желании растянуть разговор до бесконечности – до тех пор, по крайней мере, пока за ним не приедет «скорая». Но он решительно прервал связь, нацелился было положить мобильник в карман, но передумал, положил рядом с собой на асфальт и, хорошенько примерившись, ударил по нему кулаком. От первого удара сделанный из паршивенькой пластмассы корпус треснул, а от второго разлетелся на куски. Ничего особенного там, внутри, не оказалось – жидкий пучок проводов, таблетка микрофона, миниатюрный наушник, листок эластичной резины с овальными пупырышками кнопок, маленький аккумулятор да какая-то печатная плата. «Черт его знает, как оно работало», – подумал Юрий, бессознательно запуская окоченевшие, ушибленные пальцы под собачий ошейник, как будто там было теплее.

Все-таки он потерял слишком много крови – перед глазами все плыло и двоилось, в голове шумело, а сознание мерцало, как изображение на экране самого первого синематографа. «Братья Люмьер, – подумал он. – Бульвар Капуцинов… Вот дерьмо-то! Придется все-таки ждать доктора Айболита, не дойти мне до дома, да и нельзя, наверное, домой…»

Потом в конце аллеи замигали знакомые синие вспышки. Юрий услышал приближающийся шум двигателя и напоследок, уже теряя сознание, сделал то, что должен был и еще мог сделать: непослушными пальцами расстегнул пряжку офицерского ремня и крепко зажал в кулаке снятый с мертвого пса ошейник – там, на войне, так снимали именные солдатские медальоны с убитых в бою ребят.

Он проснулся, но некоторое время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь без помощи зрения и осязания определить, что с ним и, главное, что вокруг него. Это был полезный навык, пару раз выручавший его в острых ситуациях: если не знаешь, где ты и что с тобой, но чувствуешь, что дело дрянь, не спеши подавать признаки жизни. Может быть, засевший на крыше разбитой водокачки снайпер только того и ждет…

Голова у него болела и кружилась даже с закрытыми глазами, к горлу подкатывала тошнота, что служило верным признаком контузии – легкой, судя по тому, что он слышал рядом чье-то тяжелое дыхание и размеренный стук капель. Левое плечо ныло, да и все тело ощущалось как один сплошной синяк, но оно все-таки было, существовало и, похоже, пострадало не так сильно, как он ожидал.

Более или менее разобравшись со своим телом, он перешел к окружающему миру. Вокруг было тихо, если не считать уже упомянутого тяжелого дыхания и редкого стука капель, и тепло – не жарко, а вот именно тепло. В самый раз, в общем.

Пахло чем-то знакомым – медикаментами, что ли, да еще, пожалуй, дезинфекцией. Лежать было удобно, мягко. Едва заметно шевельнув пальцами, он почувствовал жесткую от крахмала ткань и понял: простыня. Накрахмаленная простыня, подушка под ноющей головой, а сверху, надо полагать, одеяло. Не сквозит, не дует, рядом кто-то мирно посапывает во сне, горелым ниоткуда не пахнет, а значит, разбитая водокачка и засевший на ней снайпер временно отменяются. И вообще, снайпер на водокачке был сто лет назад, совсем в другой жизни.

Откуда ему тут взяться, снайперу? Приснилось, наверное, что-то не то…

Придя к такому выводу, Юрий Филатов открыл глаза. Голова у него сразу же закружилась пуще прежнего, будто норовя оторваться от шеи и, бешено вращаясь, со свистом улететь в мировое пространство. Он терпеливо переждал это ощущение, потому что был к нему готов, а когда мир перестал вертеться вокруг него и нехотя замер на месте, огляделся по сторонам и без труда догадался, что лежит в больничной палате.

Догадаться было нетрудно: облицованные белым кафелем стены, застекленная дверь, сквозь которую в палату проникал свет синих дежурных ламп, и в особенности стоявший рядом с кроватью штатив капельницы говорили сами за себя. Игла капельницы торчала у Юрия в вене, и прозрачная жидкость из укрепленного в штативе пластикового пузыря по гибкой трубке поступала непосредственно в его пострадавший организм. Черт его знает, что там было, в этом пузыре, – физиологический раствор, глюкоза или какая-нибудь тормозная жидкость, – но Юрий, еще раз прислушавшись к своим ощущениям, решил, что его уже достаточно подлечили, отклеил белевший на локтевом сгибе кусок пластыря и выдернул иглу.

Ничего страшного не произошло. Тогда Юрий опустил закатанный выше локтя рукав сатиновой нательной распашонки с тесемками на спине, какими в некоторых больницах до сих пор наделяют лежачих больных, и согнул руку – не повязка, конечно, но сойдет, дырка-то пустяковая. Повернув голову, он увидел соседнюю кровать, на которой спал какой-то сильно нуждавшийся в бритье гражданин лет семидесяти. Голова у гражданина была забинтована, нога висела на растяжке, а под кроватью стояла и тихо пованивала пластмассовая «утка». Юрий скосил глаза вниз и увидел, что из-под его собственной кровати выглядывает закрытое пробкой широкое горлышко точно такого же сосуда. «Ну, дудки, – подумал он. – Это вы, как говорится, хрен угадали».

Левая рука у него была намертво прибинтована к туловищу, на голове тоже красовалась марлевая чалма.

«Лихо они меня отделали, – подумал он. – Вот только до конца работу не довели, нагорит им за меня от начальства. Начальство не любит незавершенку, так что придется ребятам устранять недоделки. И, если я буду долго здесь загорать, жрать манную кашу и пользоваться подкладным судном, недоделки будут устранены в лучшем виде. И, что характерно, вместе со мной…»

Все еще лежа на спине, он прикинул предстоящий маршрут: спинка кровати – раковина умывальника – кислородный кран на стене – дверная ручка. Ну, а дальше – как карта ляжет. Ничего, мы аккуратненько, по стеночке… Знать бы только, куда меня занесло.

А вдруг это какое-нибудь Бирюлево? Отсюда по снежку не больно-то до дома добежишь, да еще босиком, в распашоночке…

Юрий осторожно спустил ноги с кровати и медленно сел. Голова кружилась, но терпимо, и вообще все пребывало в пределах допустимых отклонений: выходить на ринг ему, конечно, было рановато, а так – ничего, жить можно. Вот только руку они зря зафиксировали, неудобно это. Подумаешь, травма – порез!

Рядом с кроватью обнаружились клеенчатые больничные шлепанцы. «Елки-палки, – подумал Юрий, – а говорят, что в больницу нужно приходить чуть ли не со своим постельным бельем! Или это стратегический запас времен второй мировой? Держат, понимаешь, НЗ специально для таких, как я, на улице подобранных…»

Он сунул ноги в шлепанцы, встал, придерживаясь за спинку кровати, и без особых затруднений проделал заранее намеченный маршрут, по дороге ухитрившись завернуть до упора плохо закрытый водопроводный кран, из которого со сводящей с ума монотонностью капало в раковину. Капель прекратилась; сосед Юрия по палате всхрапнул, почмокал губами и попытался повернуться на бок, но подвешенная на растяжке нога его не пустила, и он, пробормотав сквозь сон что-то неразборчивое, опять засопел тяжело и ровно. Юрий мысленно пожелал ему приятных сновидений, толкнул дверь и выглянул в коридор.

Его побег закончился, не успев как следует начаться, потому что столик дежурной сестры, как выяснилось, стоял прямо у двери его палаты, и сестра, вопреки здравому смыслу, не спала! Склонив голову к плечу, как прилежная ученица, она что-то быстро писала в пухлом растрепанном журнале. Подняв голову на звук открывшейся двери, она встретилась глазами с Юрием и быстро вскочила.

Сестричка была совсем молоденькая, с недурной фигуркой, но чрезвычайно носатая и в слишком сильных для ее возраста очках. Юрий попытался обворожительно улыбнуться, но, как видно, с физиономией у него тоже было что-то не то, и вместо ожидаемого эффекта его улыбка вызвала на лице медсестры выражение детского испуга.

– Больной, вы что?! – свистящим шепотом воскликнула она. – Вам нельзя вставать! Немедленно вернитесь в постель!

– Да-да, – сказал Юрий, – конечно. Сию минуту, я только.., ну, вы понимаете… В общем, мне надо.

– Немедленно в постель! Что значит – надо?

– Ну, надо! Неужели непонятно?

– Для этого у вас утка под кроватью стоит, – сообразив, о чем речь, без тени смущения сказала сестра. – Если вам трудно с одной рукой, я могу помочь.

– М-да? – чувствуя, что намерен сказать лишнее, и все же будучи не в силах удержаться, с сомнением произнес Юрий. – Вы знаете, я не против, но как-нибудь в другой раз, когда я буду здоров и сумею по достоинству оценить вашу помощь.

– Он еще и хамит! Немедленно вернитесь в постель, пока я не вызвала дежурного врача! Вас выпишут за нарушение режима!

– О, – сказал Юрий, – вот это идея. Валяйте, зовите врача, а сами пока принесите мою одежду.

Тут она, кажется, по-настоящему обиделась. У нее даже губы задрожали, и Юрий подумал: «Ну что за черт? Когда, наконец, я начну хоть что-нибудь понимать в женщинах? Ведь девчонка, пигалица, вчерашняя выпускница медучилища, работает наверняка по распределению, получает считанные копейки, и все ей должно быть по барабану – и дежурство, и больные, и главврач, – а вот поди ж ты! Я-то думал, что сестры милосердия только в кино остались!»

– Да вы не обижайтесь, – сказал он, для надежности прислоняясь здоровым плечом к стене. – Просто мне действительно некогда отдыхать в вашем санатории. Честное слово! Я вам искренне благодарен за спасение моей молодой жизни, но мне, ей-богу, надо идти.

Это была тактическая ошибка. Сестричка живо почуяла в его голосе слабину, мигом забыла о своей обиде и перешла в решительное наступление.

– Никаких разговоров! – отчеканила она. – Сейчас же в постель! Утром доктор вас осмотрит, а через недельку-другую, может быть, выпишет домой.

«В морг он меня выпишет», – хотел сказать Юрий, но промолчал: что толку спорить с девчонкой, которую к тому же так и распирает от сознания своего высокого долга?

– Врача разбудите, пожалуйста, – попросил он. – Не хочется с вами ссориться, но, если вы сами его не разбудите, я тут устрою такой тарарам, что вся больница проснется.

– Ни стыда у вас, ни совести, – заявила непреклонная соплячка, внутри которой, похоже, был спрятан каркас из сверхпрочного титанового сплава. – Доктор сутки отдежурил на «скорой», и сразу сюда. Дайте вы ему хоть немного отдохнуть!

Это был удар ниже пояса. Юрий немного растерялся, не зная, что сказать, но тут открылась соседняя дверь, и оттуда выглянула заспанная личность в мятом белом халате, криво нахлобученном крахмальном колпаке, трехдневной щетине и с малиновым рубцом от подушки на правой щеке.

– Что у вас тут за птичий базар? – хриплым спросонья голосом осведомилась личность, сонно щурясь и прикрывая глаза рукой от света настольной лампы. – Кому не спится?! – он протяжно, с прискуливанием зевнул, со стуком захлопнул рот и наконец рассмотрел Юрия. – А! Опять этот скандалист! Господи, до чего же он мне надоел!

Это было крайне неожиданное заявление: Юрий, хоть убей, не мог себе представить, как это он ухитрился надоесть доктору за то время, которое каждый из них провел в своей кровати: доктор – в ординаторской, а его пациент – в соседней палате.

– Не понял, – сказал он. – Я что, храпел?

– Лучше бы ты храпел, – проворчал доктор и снова зевнул, прикрыв рот ладонью. – Слушай, ляг по-хорошему, а? А то я сейчас санитаров из психушки вызову, ляжешь тогда по-плохому.

– А клятва Гиппократа? – напомнил Юрий.

– А при чем тут Гиппократ? – возразил доктор. – Больного лечить надо, а не потакать его капризам. Тем более что капризы эти могут нанести прямой вред его хрупкому, гм.., здоровью. Ну, вот какого дьявола ты вскочил посреди ночи? Чего тебе не спится, болезный?

– На выписку просится, – не упустила случая наябедничать медсестра.

– Да? – доктор, казалось, нисколько не удивился. – Ну, так у него же сотрясение мозга. Хорошо еще, что в Наполеоны до сих пор не записался. Спать, спать, всем спать! До утра никаких выписок, а там посмотрим. Полежишь, очухаешься – глядишь, и бегать расхочется…

Доктор был, наверное, немного моложе Юрия, но в его смоляных кудрях уже обильно серебрилась ранняя седина. Под глазами у него набрякли тяжелые мешки, а сами глаза розовели, как у кролика-альбиноса, – надо полагать, от хронического недосыпания, а может, и по какой-то иной причине. Рот его при этом все равно сохранял привычное ироническое выражение, а указательный и средний пальцы левой руки были желто-коричневыми от никотина. Юрий вдруг понял, что до смерти хочет курить.

– Закурить дай, – нахально потребовал он и добавил:

– Будь человеком!

– А выпить? – ядовито поинтересовался доктор.

Медсестра хихикнула в кулак: она явно была неравнодушна к старшему коллеге и не очень-то стремилась это скрыть.

– Выпить, пожалуй, тоже не помешает, – сообщил он, – а то мутит меня чего-то.

– Ну, ты наглец! – восхитился врач. – Выпить ему не помешает… Мутит его, видите ли! Чем тебя по черепу-то отоварили – ломом?

– Почти что. Бейсбольной битой… Так дашь закурить?

Пробормотав что-то нечленораздельное, но по интонации похожее на ругательство, врач посмотрел на часы.

– Половина пятого, – сказал он и опять сладко зевнул. – Господи, до чего же спать охота! А, черт, все равно вставать скоро… За мной, военный!

Юрий аккуратно, стараясь не слишком заметно качаться, обогнул возмущенную до глубины души сестричку и ухитрился с первой попытки безошибочно зарулить в открытую дверь ординаторской. Штормило его капитально – так штормило, что он уже готов был согласиться с доктором, что встал слишком рано. Если бы не твердая уверенность в том, что его будут искать, а когда найдут, обязательно прикончат, он бы послушался умного совета, лег бы в постель и не рыпался. Не хотелось ему рыпаться – как всегда, впрочем…

Он тяжело опустился на кушетку и с огромным облегчением привалился спиной к стене. Доктор, присев на корточки, копался в открытом стеклянном шкафчике.

Повернув голову, он внимательно посмотрел на Юрия, перестал звякать стеклом, встал и, склонившись над пациентом, бесцеремонно приподнял ему сначала правое, а потом и левое веко.

– Но-но, – вяло запротестовал Юрий. – Я что, в морге?

– Примерно в двух шагах от него, – любезно пояснил доктор. – Хороший у тебя череп, крепкий.

– Закурить дай, – повторил свою просьбу Юрий.

– Чтобы ты с катушек свалился? А что, это идея!

Хоть часок еще успею вздремнуть. Вторые сутки на ногах, на ходу засыпаю, а тут еще ты…

– А что – я? Чего ты ко мне привязался? Надоел я ему, видите ли… Ну и прогони к чертям, раз надоел!

Кстати, может быть, ты мне объяснишь все-таки, когда это я успел тебе надоесть?

– А в машине, – сказал доктор, возвращаясь к шкафчику и снова принимаясь чем-то звякать и булькать.

Юрий призадумался. Думать ему было тяжело, говорить – еще тяжелее. Тем временем доктор сунул ему в руку пластмассовый мерный стаканчик, в котором плескалось что-то прозрачное. Юрий понюхал, и в голове у него немного прояснилось.

– А, – сказал он, – так это ты меня подобрал! Добрый доктор Айболит, он на дереве сидит…

– Под деревом, – поправил Айболит.

– А?

– Под деревом, говорю, а не на дереве! Пей давай, пока совсем не отъехал. А лучше всего возвращайся в палату. Тебе сейчас покой нужен, это я как врач утверждаю с полной ответственностью.

– Какая там у тебя, на хрен, ответственность! – пробормотал Юрий, поднося ко рту стакан. – Пьянствуешь вторые сутки подряд, сначала в катафалке своем, с похоронной своей командой, потом здесь, с сестричкой, а туда же – ответственность! Слушай, ты же в таком состоянии можешь пациента зарезать! Легко! Признавайся, сколько невинных жертв на твоей совести?

– Думаю, меньше, чем на твоей, – негромко заметил доктор, поигрывая своим стаканчиком. – Ты в бреду любопытные вещи рассказывал – про спецназ что-то, про десант… И еще почему-то про кирасиров.

– Про кирасиров? – в голове у Юрия мигом прояснилось окончательно, как будто доктор дал ему понюхать нашатыря. – А, ну так это я в детстве, классе этак во втором, в третьем, очень любил «Книгу будущих командиров» перечитывать. До сих пор наизусть могу ее цитировать. Там и про кирасир есть, и про спецназ, и про десант – про все на свете, в общем.

– А дырок в шкуре тебе тоже в начальной школе понаделали? – как бы невзначай поинтересовался врач. – Ладно, твое здоровье!

Он поднял свою мензурку.

– Нет, твое, – возразил Юрий. – Ты, как-никак, мне жизнь спас.

– С контуженными не спорю, гиблое дело, – сказал Айболит.

Они выпили. Спирт, понятное дело, оказался неразведенным. Врач протянул Юрию графин с желтоватой водой, Юрий отрицательно помотал головой, и добрый доктор Айболит поставил графин на тумбочку, тоже не притронувшись к воде.

– А кто тебя так отделал? – как бы между делом спросил он, протягивая Юрию блюдечко с какой-то белой сыпучей дрянью. – Закусывай, закусывай, это глюкоза. Закуска в чистом виде, так сказать.

Юрий закусил, поморщился от кисло-сладкого вкуса и сказал:

– Отделали меня нехорошие люди. Глупые.

– А ты, значит, умный и хороший?

– Вроде того. Слушай, отпустил бы ты меня подобру-поздорову!

Доктор молча показал ему кукиш и вынул из кармана халата мятую пачку «Примы».

– А я в окно, – сказал Юрий и взял сигарету.

– А пятый этаж, – парировал Айболит и чиркнул зажигалкой. – Плюс метель, плюс без штанов. Валяй! Я тебя в Кащенко навещу, если сразу шею не сломаешь. Кстати, тебе известно, что о случаях вроде твоего мы обязаны оповещать милицию?

– Оповестили? – с деланным равнодушием спросил Юрий, затягиваясь сигаретой и сдерживая подступивший к горлу кашель.

– Ты просил этого не делать, – сказал врач. – Очень просил.

– Я просил?.. Ах да, ты же говорил, что я болтал в отключке… Здорово они меня по черепу треснули. И чего только из меня не высыпалось!

– Угу, – промычал Айболит, снова наполняя мензурки. – Но мы обязаны, понимаешь?

Юрий прищурился на него сквозь облако сигаретного дыма.

– Так ты, выходит, на «скорой» подрабатываешь, – сказал он, меняя тему. – Капусту, значит, шинкуешь…

Небось, денег куры не клюют.

– Не клюют, это точно, – Айболит сплюнул налипшую на язык табачную крошку. – А что жена четвертый год подряд зимой и летом в одном турецком плаще ходит, так это просто потому, что он ей сильно нравится. Она бы его и по ночам не снимала, да я с этим не согласен – любовью заниматься мешает, зараза.

– Слушай, ты не знаешь, где мой бумажник? – беря быка за рога, спросил Юрий. – У меня там долларов, наверное, четыреста наберется или даже четыреста пятьдесят.

– Триста двадцать семь, – хладнокровно поправил Айболит и, подумав секунду, добавил:

– Уже.

– То есть как это – триста? – удивился Юрий. – Что значит – уже?

– Сто забрал водитель, – попыхивая сигаретой, сообщил врач.

– Нормально, – сказал Юрий. – Вот это такса!

– Ты в самом деле ничего не помнишь? Ты сам ему эти деньги отдал. При условии, что он похоронит твоего пса.

– Ах, вот как… А он похоронит?

– Уже, наверное, похоронил. Ты не волнуйся, он мужик солидный, если что обещал – в лепешку расшибется, а сделает. Кстати, а как это вышло, что тебя обрабатывали ножом и дубиной, а у собаки – двойной огнестрел?

– Собака была хорошая, – сказал Юрий, глядя в окно. – Поэтому огнестрел у нее, а не у меня. Слушай, я не помню, я с него ошейник снял?

– Я почему-то так и думал, что ты первым делом об этом спросишь, – сказал Айболит, открывая тумбочку.

Он вынул оттуда полиэтиленовый пакет и перебросил его на кушетку. Внутри пакета лежал знакомый ошейник, вручную сделанный из офицерского ремня. – Держи. Любопытная вещица.

– Обыкновенная, – сказал Юрий и погладил ошейник сквозь прозрачный шелковистый пластик пакета.

Ошейник был запачкан кровью. – Ас чего ты взял, что я буду им интересоваться?

– А мы его у тебя всей бригадой отнимали, – с кривой усмешкой пояснил врач и зачем-то потрогал нижнюю челюсть. – А ты, даром что без сознания, водителю глаз подбил – не хотел расставаться с реликвией.

Собственно, он после этого и согласился заняться твоим псом. Хороший, говорит, наверное, был кобель, раз человек за него даже в беспамятстве глотку готов перегрызть…

– Хороший, – повторил Юрий. – Если бы не он, закапывать пришлось бы меня.

– Ну, тогда давай за все хорошее, – предложил доктор, наливая еще по пять капель. – За хороших людей, хороших собак.., и вообще, за хорошую жизнь.

– А такое бывает? – спросил Юрий. Спирт грел его изнутри, как будто он проглотил маленькое солнце – теплое и даже горячее, но почему-то не дающее света.

– От человека зависит, – ответил Айболит, помолчал чуть-чуть и добавил:

– Во многом.

Юрий хотел было заспорить, но подумал и промолчал: что толку спорить? Каждый из них будет по-своему прав, и каждый в результате останется при своем мнении. Никакая истина в спорах не рождается, это древние греки выдумали – просто так выдумали, для красного словца, от нечего делать. Айболит тем временем выпил, и Юрий выпил тоже, чувствуя подступающий прилив душевных и физических сил. Добрый доктор Айболит, похоже, туго знал свое дело и прописал Юрию именно то лекарство, в котором тот нуждался. А что?

Поломали его не так сильно, как можно было ожидать, он выспался, отдохнул под капельницей… Теперь можно было опрокинуть сто граммов для храбрости и – в путь…

– За ошейник спасибо, – сказал Юрий, облизывая пальцы, которыми брал с блюдечка глюкозу. – Но мы отклонились от темы. Триста баксов, конечно, не деньги, но и они, согласись, не каждый день на дороге валяются.

Ты не обижайся, док, но я хотел бы предложить тебе взятку.

– Долго же ты собирался, – Айболит криво усмехнулся, не глядя на Юрия, и выудил из пачки еще одну сигарету. – Будешь? Правильно, не надо. Тебе вредно, а мне потом за куревом выбегать… Что ж, триста баксов – бесспорно, деньги. Для меня – деньги, я имею в виду. А для тебя, я вижу, это и впрямь мелочь на карманные расходы. Да нет, это не упрек. Мне, к примеру, тоже никто не запрещает зарабатывать миллион зеленых в месяц. Никто, блин, не запрещает, но я почему-то не зарабатываю… Ну, и кто виноват? Да кто угодно, только не ты. Однако я никак не возьму в толк, за что ты их хочешь отдать, эти триста баксов. Выпускать тебя, конечно, рано, но ты, в конце концов, взрослый человек, и силой тебя здесь держать никто не станет. Не так уж сильно тебя поломали, если разобраться. Охота тебе с черепно-мозговой травмой по улицам бегать – да ради бога! Дождись утра. В девять обход.

Придет главный, осмотрит тебя, выслушает… Стукнешь кулаком по столу, он тебя и отпустит. Он – не я, с дураками никогда не спорит. Ходить можешь? Можешь.

Уйти хочешь? Ну, и вали на все четыре стороны… Расписочку подмахни – дескать, о последствиях предупрежден и всю ответственность беру на себя – и вали…

За что ж ты платить-то собрался? Неужели ломка на подходе?

– Ну, ломка не ломка, – усмехнулся Юрий, – а кое-что покруче. Понимаешь, нельзя мне здесь до утра сидеть. То есть оно, может, и обойдется, да экспериментировать что-то неохота. Кое-кто дело до конца не довел, понимаешь? Так что Гиппократ в нашем с тобой споре на моей стороне. Они ведь наверняка прямо сейчас меня ищут. Да я-то ладно… Охота тебе, чтобы они сюда всей компанией вперлись и устроили тут пальбу? У тебя ведь, кроме меня, и другие больные имеются.

Айболит протяжно вздохнул и раздраженно поставил мензурку на стол.

– Как вы мне все надоели! – воскликнул он с тоской. – Все время одно и то же, одно и то же! Покрошат друг друга, переломают, перебьют, дырок понаделают, а я потом чини. И каждому подавай особые условия, отдельную палату предоставь, уход особенный, и чтобы максимум через три дня был как новенький! А если что не так – сразу пальцы веером и ствол под нос…

– Это не про меня, – просто сказал Юрий.

– А я откуда знаю? – сказал врач, но посмотрел при этом удивленно и испытующе.

Юрий пожал здоровым плечом.

– От меня. Слушай, док, время идет. Думай про меня что хочешь, но держать меня тут – это убийство.

И самоубийство заодно. Это в том случае, если ты начнешь призывать их возлюбить ближнего и вообще путаться под ногами. А ты, как я понимаю, начнешь обязательно.

– А кто они такие? – без особенного интереса спросил Айболит, вставая с табурета. – Бандиты?

– Да нет, – ответил Юрий. – Просто кирасиры.

Я так думаю, во всяком случае.