Глава 2

"Хорошо жить одному, – подумал Илларион. – Но хорошо лишь с одной стороны. Никто не устраивает беспорядка, но и некому навести порядок. Никто не оставит посуду невымытой, но зато мыть ее всегда приходится самому”.

Забродов был настолько искушен в чтении, что практически никогда не начинал читать с первой страницы. Как он говорил, чтобы понять вкус супа, совсем не обязательно съедать всю кастрюлю, достаточно попробовать пару ложек.

Он подошел к крайней от вешалки полке, единственной, где книги не были расставлены в строгом порядке. Тут находились те издания, с которыми он еще не успел ознакомиться. Вытащил наугад том и развернул его посередине, выхватил взглядом абзац на сто пятидесятой странице. Затем совершил бросок к началу, к пятой, отхватил кусок послесловия, и Иллариону тут же стало ясно, что книга ничего нового ему не откроет, хотя его знакомый букинист уверял, что ее обязан прочесть каждый, кто считает себя образованным человеком.

"Наверное, я слишком образованный, – подумал Забродов. – Но не стоит огорчать старика, скажу, что прочел, что она мне понравилась. Держать ее дома не имеет смысла, под рукой должны находиться книги, к которым время от времени возвращаешься. Книги – как друзья, если не встречаешься с ними, то лучше не переписывать их адреса и телефоны в новую записную книжку”.

Книжки легли на журнальный столик, и Илларион, сидя в кресле у окна, взял в руки увесистый металлический дротик с оперением. Мишень висела в конце коридора, подсвеченная лампой на штативе.

"Каждый раз я придумываю себе новую цель, – рассуждал Илларион, глядя на цветные концентрические круги мишени, – стараюсь взяться за то, что у меня может не получиться. Только в неизвестности есть азарт, в предопределенности он отсутствует напрочь. Я знаю, что попаду отсюда прямо в центр и поэтому мне абсолютно не интересен сам процесс метания. Я могу попасть дротиком в десятку даже с закрытыми глазами. Да, во мне уживаются два человека. Один – тот, который уже прожил жизнь, которому не жалко и умереть. Он умеет многое, но уже ни к чему не стремится. Для него многое в этой жизни – лишь повторение пройденного.

И есть второй человек, которому подавай неизведанное. Вот почему, – ухмыльнувшись, подумал Илларион, – двадцатилетний, более сильный, всегда проиграет уставшему, но более опытному сорокалетнему мужчине. Один человек борется против двух…"

Бросок, удар дротика в доску, и Илларион раскрыл глаза.

"Вот же, черт! – рассмеялся он. Дротик торчал в десяти сантиметров от центра доски. – В этом и заключается прелесть жизни: никогда и ничего нельзя звать наперед”.

Забродов уже давно не пил пиво, и если до этого считал, что не пьет, поскольку оно ему не нравится, то после бутылки в саду у Феликса почувствовал, что лучшего напитка не существует на свете, во всяком случае, на сегодняшний день.

"Расслабляться так расслабляться”, – решил он.

Человеком он был запасливым, всегда держал у себя то, чем сам не пользовался, но угощал гостей. В его квартире можно было отыскать десятки марок сигарет, двадцать сортов вин, коньяка и водки. Пиво же имелось в самом бедном ассортименте, всего четыре вида.

Забродов извлек из холодильника две жестянки, две бутылки, достал из бара массивный приземистый стеклянный стакан и пил его мелкими глотками – так, как вьют дорогой коньяк. Из каждого занятия он пробовал извлечь пользу. Сейчас пытался на вкус определить, “м один сорт отличается от другого.

Тем временем, пока Забродов наслаждался внезапно свалившейся на него свободой, его сосед, отставной полковник злой, как скорпион, сидел в своем кабинете, который, было непонятно, на кой черт ему сдался. Даже действующим полковником он никогда не работал дома, во кабинет оборудовал сразу, как только переехал в этот престижный дом.

Два больших стеклянных книжных шкафа стояли по обе стороны от двери. За ними золотился корешками “Брокгауз и Ефрон”. Многотомный энциклопедический справочник ему подарили сослуживцы на пятидесятилетний юбилей. Подарок абсолютно бесплатный для даривших, – случайно на складе в штабе округа отыскался завезенный туда еще из оккупированной Германии огромный ящик с книгами. Какой-то ушлый офицер собрал в германской библиотеке русские книжки и притащил их в Москву. Но, видно, не успел воспользоваться трофеем: то ли перевели в другое место, то ли арестовали, то ли послал добычу впереди себя, а сам затерялся по дороге.

Отставной полковник никогда к этим томам не притрагивался, а шкафы всегда держал закрытыми на замочки. Письменный стол тоже был старый, практически не пользованный, с балюстрадкой с трех сторон, с зеленым сукном, прикрытым толстым стеклом. Причина злости у полковника была прежняя – то, что жена не открыла ему дверь подъезда. Но кричать на супругу он не решался. Полковник, которого в свое время до дрожи в коленях боялись все младшие по званию, до умопомрачения боялся собственной жены. По собственному опыту он уже знал, если не направит злость в другое русло, она непременно сыграет злую шутку: то ли приступ сердечный случится, то ли инсульт.

Как и положено, в кабинете отставного полковника стоял телефонный аппарат, старый, черный, с увесистой трубкой, подсоединенной к корпусу при помощи длинного шнура в изящной кожаной оплетке. Из всех телефонов бывший полковник на память знал лишь – 01, 02, 03, 09. Как истинный командир, он умел сводить свои задачи к минимуму и по максимуму нагружать подчиненных. Если не мог направить энергию злости на то, что было ограничено стенами его квартиры, то телефон как раз и являлся окном в мир, через которое злость можно было слить без последствий для себя, как сливают позавчерашний суп в унитаз.

Сидя в кабинете за солидным письменным столом, бывший полковник вновь ощущал себя человеком, облеченным властью. Трубка старого телефона удобно легла в руку, и палец уверенно крутил диск аппарата – 09.

– Девушка, мне телефончик службы, которая борется с бродячими животными.

– Такого названия не существует, – спокойно, так, чтобы ее нельзя было упрекнуть в невежливости, ответила оператор. – Если вы мне дадите точное название организации, я сообщу вам телефон.

– Что вы себе позволяете? – брызгая слюной, разразился гневом бывший полковник. – Я не обязан знать, как называется контора!

– Я тоже не обязана, – вежливо вставила оператор. – У вас есть еще какие-нибудь просьбы?

– Да найди-ка ты мне номер этой живодерни! По голосу девушка почувствовала, что звонит старый вздорный старикашка, который будет только рад тому, если его пошлют подальше, и уж тогда станет доставать все начальство, которое ему только известно. А если у него еще имеется опыт в писании кляуз, то сочинит гневное письмо на имя министра связи, а копию пошлет в приемную президента.

Быстро прокрутив в уме возможные катаклизмы, девушка вкрадчиво произнесла:

– Подождите минутку…

Не прошло и тридцати секунд, как она сообщила отставному полковнику номер соответствующей службы. Она даже повторила номер дважды, вопреки обыкновению, убедившись, что звонивший успел его записать. Бывший полковник вывел его на краю газеты синим, тридцатилетнего возраста карандашом, на одной из граней которого золотились малопонятные современному поколению слова “Сакко и Ванцетти”.

– Живодерня, – засело в голове у отставного полковника хлесткое слово.

Он повторял его, накручивая диск. Слово вполне соответствовало его сегодняшнему состоянию. Он с радостью отправил бы упрямую жену именно в это учреждение, но приходилось прибегнуть к сублимации, заменить недоступные объекты доступными.

– Вашу мать, – кричал бывший полковник в трубку, – развели в столице нашей родины бардак! В самом центре от бродячих котов не пройти, заразу разносят, лишаи стригущие, бешенство!

– Я вас поняла, – ответила диспетчер. Длинную тираду она выслушала, отведя трубку от уха. – Назовите ваш адрес, пожалуйста.

– И что, можно подумать, вы сразу же приедете?

– Почему сразу, возможно, завтра, возможно, послезавтра.

– Рассказывайте сказки!

– Я записала вашу жалобу. Еще какие-нибудь пожелания есть?

– Я проконтролирую, – крикнул полковник.

– Надеюсь, вы не забудете потом написать благодарственное письмо? – съязвила диспетчер и повесила трубку.

– Черт знает что, – говорил бывший полковник, уже сидя на кухне возле жены, – они просто не представляли, с кем разговаривают! Будто со мной можно обращаться как с последним оборванцем!

Старушка острым, как кончик гвоздя взглядом, оценивающе посмотрела на супруга:

– Тебе не очень долго пришлось ждать во дворе?

– Почему ждать, я покурил и вернулся.

– А дверь с кодовым замком преодолел?

– Сам открыл.

– По-моему, тебе помог наш сосед.

"Вот же, сучка, – подумал старик, – все в окно видела, а поленилась даже кнопку нажать, мужа родного впустить. Ей бы только на живодерне работать”.

Окно в кухне выходило во двор – на площадку перед невысоким заборчиком. Все машины разъехались, и котенок в гордом одиночестве сидел на сером выцветшем асфальте, старательно себя вылизывал, не зная о том, что существует такая примета: если кот моется, то это к гостям. А гости случаются разные.

Андрей Мещеряков старался встречаться с Забродовым не реже одного раза в десять дней, даже если во встрече не было необходимости. Он прекрасно знал себе цену и понимал, что для Главного разведывательного управления Илларион куда более полезен, чем он сам. Вроде, парадокс получался: человек, находившийся в отставке, знал больше, чем действующий офицер. Но жизнь и держится на парадоксах.

Нестандартно мыслит лишь самостоятельный человек. А самостоятельных в армии не любят, даже если речь идет о суперэлитной структуре, такой как ГРУ. Мещеряков знал, если прижмет, обращаться за помощью ему придется к бывшему инструктору Иллариону, и чтобы не услышать потом обидного: “где же ты раньше был, когда на службе все шло хорошо”, он с легкостью жертвовал свободным временем для встреч с Забродовым.

Приличные люди без приглашения или, хотя бы, предварительно не позвонив, в гости не ходят. Забродов был из категории непредсказуемых людей, которые могут исчезнуть из города на пару недель, никого не предупредив, а затем так же неожиданно объявиться.

Мещеряков остановил машину в двух кварталах от дома Забродова и зашел в кабинку телефона-автомата.

"Скажу, что проезжал мимо и решил заскочить”.

Он набрал номер. Когда на другом конце провода сняли трубку, полковник ГРУ даже не успел произнести слово:

– Привет, Андрей, – тут же услышал он спокойный голос Иллариона.

– С чего ты взял, что это я? – изумился Мещеряков и осмотрелся. Он уже готов был поверить в то, что в нескольких метрах от него стоит Илларион с телефон-вой трубкой в руке.

– Разве я ошибся? – засмеялся Забродов.

– Нет, но как-то это – Странно? – подсказал Илларион.

– Да, вот именно.

– Наверное, ты хотел сказать мне, что проезжал мимо и решил заскочить, точно?

– Да, – уже окончательно растерялся Андрей. – Но как?

– Очень просто.

– Забродов, ты просто издеваешься надо мной!

– Ничуть. Я хочу быть предупредительным и вежливым. Разве это плохо – предчувствовать желания друга?

Любопытство разбирало Мещерякова. Сколько раз он уже попадался на уловки Иллариона! Происходившее казалось нереальным и необъяснимым, но потом Мещерякову становилось стыдно за то, что он не сумел докопаться до правды сам.

– У тебя стоит определитель номера, – неуверенно проговорил Андрей.

– Во-первых, не стоит, а во-вторых, ты звонишь из автомата.

– Бог ты мой, а это откуда ты узнал? Илларион разочарованно вздохнул:

– Я-то думал, ты сообразительнее. Ты слышал в трубке мелодию, прежде чем произошло соединение? Блям-блям, такое…

– Слышал.

– И я тоже. Его издают только новые таксофонные аппараты, а их недавно поставили, только в моем районе. Такое объяснение тебя устраивает?

– Хотелось бы чего-нибудь более изощренного, – сказал Мещеряков.

– О том, что это ты звонишь, догадаться несложно. Виделись мы с тобой в последний раз десять дней тому назад. Больших перерывов во встречах ты себе не позволяешь.

– Не я же один тебе звоню – Женщины иначе дышат в трубку, – произнес Забродов и бросил:

– Приезжай, я тебя жду.

"Вот же, гад, – подумал Андрей Мещеряков, вешая трубку, – рядом с ним всегда чувствуешь себя идиотом”.

Буквально через две минуты он уже оказался во дворе дома, где жил Илларион Забродов. Мещеряков на своем “опеле” с трудом вписался в узкую арку. По обеим сторонам проезда на старой штукатурке были видны многочисленные царапины. Тут оставляли свою краску все чужие машины, – принадлежащие не тем, кто жил в этом доме. Только ежедневно тренируясь, можно было достичь совершенства, въезжать сюда, не царапая кузов.

Мещеряков вышел из машины и уже забрался на крыльцо, как что-то заставило его обернуться. Ему хотелось; быть проницательнее Иллариона, хотя он и понимал, что мысль эта зряшная, а желание недостижимое. “Лэндровера” во дворе не оказалось. Представить себе, что Илларион куда-то отправился пешком, Мещеряков еще мог, но вообразить, что Забродов доверил руль машины чужому человеку, было невозможно, так же, как и предположить, что солнце сегодня зайдет на востоке.

"Когда он успел уехать? Снова меня разыграть решил? Сказал, приезжай, а сам смылся. Нет, не стану я подниматься на твой пятый этаж для того, чтобы звонить в дверь пустой квартиры”.

Мещеряков, обиженный до глубины души, вернулся к машине. Ехать никуда не хотелось, время для встречи с Илларионом он уже выкроил в плотном графике, а следующая встреча была назначена лишь на самый вечер.

«Выкурю сигарету. Если он за это время не вернется, можно считать, мы поссорились. Он, конечно, человек ценный, но нельзя же до такой степени не уважать лучших друзей!»

Огонек зажигалки лизнул кончик сигареты, и Мещеряков в утешение себе подумал:

"Я все-таки наблюдательный, сообразил, что Илларион меня надуть решил. Посмотрю-ка я на его кислую рожу, когда он узнает, что я наверх не поднимался. Небось, записочку в двери оставил, что вернусь, мол, через пятнадцать минут. Такое время назначит – четверть часа, что и наверху торчать глупо, а вниз спустишься, сразу же подниматься придется”.

Тощий котенок сидел возле забора и старательно вылизывал лапку, норовя пройтись языком между когтями.

Но тут же идиллическую картину нарушило появление во дворе собаки. Из арки появился огромный грязный доберман с основательно погрызенными ушами. Но, несмотря на потрепанный вид, он держался с достоинством и, как каждый сильный самец, всем своим видом показывал, что не боится никого и ничего.

Котенок, до этого блаженствовавший на солнце, тут же замер и медленно опустил лапу. После чего стал похож на чучело, даже глаза его не двигались. Доберман не спеша приближался к котенку, и Мещеряков, вначале посмеявшийся над испугом бездомного кота, даже сам струсил. Пес был таких размеров и такой силы, что сопротивляться ему без оружия в руках, даже владея приемами самообороны, было бессмысленно.

– Хороший песик, – вкрадчиво проговорил Мещеряков, прижимаясь к машине и пытаясь открыть дверцу. Выходя, он запер ее на ключ и теперь та не поддавалась.

Услышав, что к нему обращаются, доберман остановился и, повернув голову, смерил взглядом Андрея Мещерякова, мол, тебе-то что здесь надо, чего ты не в свои разборки лезешь?

Нервы у котенка не выдержали, он громко зашипел, натопырил шерсть на загривке и попятился, хотя Мещеряков твердо знал, что кошки назад двигаться не умеют. Котенок исчез за колесом машины. Доберман равнодушно опустил голову и понюхал ботинок Андрея. Тот прикинул, если пес тяпнет зубами, то сможет прокусить и толстую кожу. Ступню со стороны подошвы спасет лишь то, что резина на ней толстая.

Хлопнула дверь подъезда, и на крыльце появился Забродов. Он легко сбежал и подал руку:

– Осторожно, укусит! – предупредил Андрей.

– Меня – нет, – в этой фразе Мещерякову почудился намек, что Иллариона пес не тяпнет, но его самого – наверняка. – Это самая умная собака, которую я только встречал в жизни.

– Что-то я не заметил его ума.

– Умное существо никогда не показывает, насколько оно умно, – подмигнул Мещерякову Забродов.

Они двинулись к крыльцу. Пес, играя, пытался выгнать из-за колеса котенка, как в арке послышалось сперва гудение, затем, как водится, проскрежетал по штукатурке металл и во двор въехала машина – небольшой фургончик без всяких внятных надписей.