Инструктор (№8) - Последний аргумент закона

– Веди.

Тот заспешил. Открыл одну дверь, выкрашенную черной краской, затем вторую, обычную, цвета слоновой кости. Аркаша сидел на тахте, уронив голову на колени. Стены и пол этой маленькой комнатки – три на три метра – были выложены рыжей кафельной плиткой. У ног Аркадия стояла начатая бутылка минералки.

Лишь только он увидел Антона, его руки поднялись, словно он решил сдаться, словно на него был нацелен пистолет.

– Собирайся, урод, едем!

На этот раз Аркаша не спорил. Он поднялся, его шатнуло, он несколько раз икнул и произнес:

– Простите…

– Убить бы тебя, исчезли бы проблемы. Когда-нибудь ты нарвешься, щенок, на тех, кто не знает, чей ты отпрыск.

– Не звезди, – выдавил из себя Аркадий, мобилизовав остатки гордости. Он вскинул голову, словно его вели на расстрел.

– Возьмите его.

– Сам пойду.

Но послушались не Аркадия, а Антона. Его взяли за локти, сжали с двух сторон, и охраннику ночного клуба показалось, что у Галкина-младшего ноги едва касаются земли. Когда Аркадия проводили мимо девушек, он запрокинул голову и крикнул:

– А все-таки я тебя трахну при всем народе. Сцена была жутковатой, если бы не напоминала то, как Галилей выкрикнул инквизиторам в самый последний момент, а может, прошептал: “Все-таки она вертится!"

– Не вякай, – отозвался немногословный Антон.

– И что вы мне сделаете? – спрашивал Галкин, когда его тащили по винтовой лестнице, передавая из рук в руки, опасаясь, что если он вырвется, то полетит вниз через низкие перила и наверняка раскроит череп.

– Тебя есть кому воспитывать. Моя бы воля, я ремень из штанов вытащил..

– И что, задушил бы?

– Нет, выпорол бы при бабах. Так высек, чтобы ты на задницу месяц сесть не мог.

– Руки у тебя коротки, – чеканя слова, произнес Аркадий.

– В машину его, на заднее сиденье. Если хотите, сядьте на него сверху.

Сыну олигарха, оказавшемуся на улице, глотнувшему свежего воздуха, нестерпимо захотелось крикнуть:

"Свободу Аркадию Галкину! Свободу!”. Но в свете последних событий он не стал этого делать, даже на пьяную голову понимая, что вряд ли фамилия Галкин вызовет у кого-нибудь из прохожих сочувствие.

Он покорно забрался в машину:

– Куда теперь? Где на меня кандалы наденут?

– Скоро узнаешь.

* * *

Когда машина оказалась на окраине города Аркаша забеспокоился.

– Где отец? Я хочу с ним поговорить. Дай телефон! – протянутая рука так и осталась пустой.

На него никто не обращал внимания. Город остался позади, машина мчалась по шоссе.

– Куда вы меня везете?

– Куда, куда… – скоро поймешь.

Этих мест Аркадий не знал. Он и предположить не мог, что в глухом лесу стоит такой шикарный отель, весь сияющий огнями. Метров за пятьсот до здания был наспех сооружен шлагбаум, у которого стояла охрана – два милицейских автомобиля с мигалками. Антон предъявил пропуск, шлагбаум взлетел вверх, и джип помчался дальше, миновав парадный вход. Затем он остановился на задворках здания.

Галкин-старший сидел в конференц-зале. Один из участников круглого стола, а за ним сидело человек пятьдесят, делал доклад о проблемах макроэкономики и тенденциях развития бизнеса в России на ближайшие десять лет.

Мероприятие, проходившее в подмосковном лесу, в только что отстроенном информационном центре, называлось “Российская экономика в двадцать первом веке”. Люди, собравшиеся в конференц-зале, были один другого известнее: политики, бизнесмены, крупные чиновники.

Борис Аркадьевич Галкин ничем особым среди них не выделялся, и поэтому некоторые из знаменитостей даже позволили себе неодобрительно взглянуть на олигарха, когда у него в кармане зазвенел телефон.

– Извините, – сказал он своим соседям, выбираясь из-за стола.

Он прошел рядом с журналистами, кучно сидевшими в холле рядом с пепельницами и мониторами, по которым они следили за происходящим в зале.

– Слушаю, – тихо, почти шепотом сказал Галкин, прижимая трубку к уху, прячась за колонну от любопытных глаз. – Да, да, слышу.

– Ага, хорошо. Антон, освободишь номер на третьем этаже, который занимают охранники, и незаметно ведите его туда. Я сейчас подойду.

Возвращаться в конференц-зал Галкин-старший не стал. Сунул телефон в карман и быстро зашагал по длинному коридору. Все здания информационного центра соединялись застекленными переходами. Галкин оказался в жилом корпусе, у дверей номера его уже поджидал личный врач. Охранник, стоявший у двери, пропустил босса. Номер Борису Аркадьевичу показался тесным и убогим, на самом же деле, он был далеко не худшим среди апартаментов недавно возведенного центра.

Борис Аркадьевич нервничал. Он уже знал о кровавой расправе над Лилей, какую учинил его отпрыск, и еле сдерживал себя, чтобы не сказать лишней грубости при посторонних.

Одна из журналисток заметила внезапный уход Галкина. Она, стараясь не потревожить своих коллег, сперва отошла к балкону, а затем заспешила в жилой корпус. Она уже радовалась тому, что никто за ней не увязался и что сможет задать пару провокационных вопросов Галкину. Она уже увидела олигарха, шагавшего по коридору, как дорогу ей преградил человек в униформе.

– Дальше нельзя.

– Почему? Я представляю прессу.

– Нельзя, – так же вежливо и спокойно отвечал человек в униформе, – там только для гостей. А вы гостем ле являетесь, вы на работе.

– Мне Борис Аркадьевич назначил встречу, – пошла ва-банк журналистка.

– Вам никто ничего не назначал, – так же спокойно продолжал мужчина.

– Я должна с ним переговорить. Борис Аркадьевич! – закричала журналистка. Галкин исчез за дверью.

– Вот видите, вы свободны.

Журналистка, раздосадованная, невнятно пробормотала проклятия.

– Что, сорвалось? – спросил ее коллега из толстого и скучного журнала по экономике, когда журналистка обнаружила, что ее место на кожаном диване занято. Свободным оставался лишь тонкий подлокотник, на котором долго не высидишь.

– Сорвалось…

– Все ищут встречи с ним. Он всем отказал, даже нашему журналу, хотя раньше подобного не случалось. Он даже прикормленных журналюг к себе не подпускает, не то что тебя, – и журналист захихикал, глядя на то, как девушка устраивается на неудобном подлокотнике. – Садись лучше мне на колени.

– Нет уж, дождусь, когда кому-нибудь из вас приспичит отлить, – журналистка закурила и нагло пустила дым в бороду экономическому обозревателю.

А тем временем Аркадия уже вели по служебной лестнице. На его плечах была чужая серая куртка. Сын боялся встречи с отцом, но хмель еще не до конца выветрился, и он пытался хорохориться.

Прежде чем войти в номер, он вскинул голову и расправил плечи, отчего тут же икнул. По тому напряжению, которое возникло у охранника, он понял, что за дверью с золоченой ручкой находится его отец.

Борис Аркадьевич сидел в кресле напротив окна спиной к двери и не сразу обернулся, когда Аркадий переступил порог. Он заставил сына понервничать, и когда услышал робкое “Добрый вечер” поднялся и с презрением посмотрел на Аркадия. Так смотрят на использованный презерватив, оказавшийся на видном месте.

– Ты пьян, свинья!

– Я.., ничего, – Аркадий опять икнул. – Я не хотел. Папа…

– Альберт Семенович, займись им, приведи в чувство. Я вернусь минут через пятнадцать. Этого времени тебе хватит?

Врач уже распаковывал саквояж. Борис Аркадьевич двинулся прямо на сына, и тому пришлось отшатнуться.

– Смердит от тебя, как от барыги. Аркаша обреченно сел на широкую кровать и принялся развязывать шнурки ботинок. Запутался в них.

– Лучше куртку снимите, – попросил врач. Аркадий нехотя повиновался.

– О, да у вас раны?

– Да, – недовольно проворчал Галкин-младший, поглядывая на окровавленный пластырь, криво наклеенный на предплечье. – Собака бешеная покусала, сучка в руку вцепилась.

– Нет, это у вас не укус, – осторожно отклеив пластырь и оглядев рану, констатировал доктор, – это резаная рана.

– Колотая, – уточнил Аркадий.

– Обработаем, немного придется потерпеть. Можно и не зашивать, не такая она и широкая.

Аркадий прилег и скрипел зубами, пока врач обрабатывал рану. Он наложил на предплечье аккуратную повязку.

– Что пили? – вкрадчиво поинтересовался доктор.

– Хрен его знает! Сперва “Текилу”, а потом уже не помню.

– Золотую или серебряную?

– Золотую, дешевую я не употребляю.

– Не курили, не кололись, не нюхали? – продолжал уточнять врач.

– Нюхал лишь потных баб, – скривился Аркаша.

– Это ничего, – улыбался доктор, – сейчас сделаю пару инъекций, и вы придете в себя.

– Мне бы поспать.

– Нельзя, – сказал Альберт Семенович, – Борис Аркадьевич хотел с вами поговорить.

– Я не хочу, – пробормотал Аркаша, целиком отдавшись в руки врача.

Он чувствовал, как тот ищет иголкой вену, чувствовал, как животворящая жидкость вливается в кровь. Минут через десять ему полегчало, мозг просветлел, он ощутил прилив сил.

– Что это вы мне вкололи? – поинтересовался он, садясь на кровать.

– Мягкое средство, – уклончиво ответил врач, – часто его применять не следует, но в экстренных случаях можно. По-моему, вы теперь в полном порядке, – и доктор отступил на несколько шагов, как художник, любующийся только-только оконченной картиной. – Даже щеки порозовели. – Затем врач вплотную приблизил лицо к лицу Аркадия и попросил:

– Смотрите в глаза. Налево, направо, вверх, вниз. Полный порядок! – он радовался, как ребенок.

Без стука вошел Борис Аркадьевич.

– Готово, – сказал врач, демонстрируя Аркадия.

– Благодарю.

Врач покинул номер, понимая, что Галкин-старший хочет остаться с сыном наедине. В двери стояли два телохранителя в добротных черных костюмах, в белых рубашках, при галстуках, с бэджами на лацканах.

– Сейчас мы с тобой выйдем к журналистам. Ты не произнесешь ни слова, можешь лишь кивать головой, желательно впопад.

– Да уж…

– Ты меня понял?

– Журналисты? Зачем?

– Это не твое дело. Ты больше мне вопросов не задавай, потому что если ты произнесешь еще хоть слово, я тебе за Лилю голову откручу!

– Я не хотел, папа, она сама…

– Заткнись, урод!

– Все, все, папа, я молчу.

Галкин-младший понял: он пока не прощен, но если сегодня вечером все пройдет хорошо и в ближайшее время он будет паинькой, отец вытащит его и на этот раз.

– Я все понял! Я решился, я изменю свою жизнь. Ты будешь мной доволен, слышишь, папа?

– Я тебе не верю, ни одному твоему слову, хотя хотел бы. Одевайся!

В шкафу на плечиках висел костюм. Когда Аркадий одевался, руки его тряслись, он никак не мог завязать галстук.

– Ненавижу! – прошептал Аркадий, швыряя дорогой галстук на кровать.

– Очки надень!

Причесавшись, Галкин-младший надел черные очки и стал рядом с отцом. Оба они отражались в большом зеркале стенного шкафа.

– Вроде, ничего, – прошептал Борис Аркадьевич, – немного на человека стал походить. Жаль, что ненадолго тебя хватит.

– Папа, навсегда! Если хочешь, я буду носить только строгие костюмы.

– Дело не в костюмах, а в голове.

– Папа, я постригусь!

– Вряд ли это что-нибудь изменит.

– Папа, я изменюсь!

– Мы с тобой поговорим потом, ты меня достал. Отец и сын вышли из номера. Охранники сопровождали их, олигарх с сыном шли к конференц-залу. В холле Галкин-старший остановился, на его лице появилась улыбка, искренняя и бесшабашная. Он знал, что нравится журналистам. Перед журналистами все проблемы надо прятать внутрь, они должны видеть лишь улыбку.

Охрана находилась чуть впереди от хозяина, обозначая собой невидимую линию, которую нельзя переступать. Первой на этой линии, проворно соскочив с подлокотника, оказалась журналистка и вытянула вперед руку с диктофоном.

– Где ваши камеры?

Тут же в холле все ожило и завертелось. Загорелись лампы подсветки, возникли микрофоны на удочках и без оных, заблестели логотипы, украшающие микрофоны известных каналов и телекомпаний.

Борис Аркадьевич сделал паузу, продолжая улыбаться заговорил хорошо поставленным голосом:

– В последнее время я не очень жаловал прессу. Слишком уж много и смело вы писали о моей семье. Журналисты любят скандалы, но, к вашему сожалению, скандала не получилось, преступник – угонщик машины, сбивший девушек, найден. Мой сын невиновен, – Борис Аркадьевич, даже не поворачиваясь, продолжая смотреть в камеру, указал рукой на Аркашу.

Тот, памятуя наказ отца, произнес:

– Да уж… – и скорбно кивнул.

Он, не привыкший позировать перед журналистами, не знал, куда деть руки, и Борис Аркадьевич понял, что оператор направил объектив именно на дрожащие руки сына. Он взял Аркадия за руку, приблизил к себе.

– Мы дружная семья. К сожалению, и у меня с сыном, как у любого из вас, бывают размолвки. Мы разные поколения, и по-разному смотрим на жизнь. Как вы любите своих детей, так и я люблю своего сына. Поверьте мне, если бы у меня были хоть малейшие основания заподозрить, что он виновен, он бы не стоял здесь, рядом с уважаемыми людьми, а находился бы там, где должен находиться преступник – в тюрьме.

– Правда, что был выписан ордер на его арест? – раздался провокационный вопрос журналистки. Борис Аркадьевич пожал плечами:

– Во всяком случае, к нам с ордером никто не приходил. Мой сын ни от кого не прятался. Он переживал, что его заподозрили в преступлении. Я пытался его успокоить, утешить… Вы же видите, необдуманными публикациями и домыслами вы травмировали его.

– Да уж… – подтвердил Аркадий и вновь кивнул. Постепенно он входил в роль и чувствовал себя незаслуженно обиженным. Черные стекла очков наводили особо чувствительных зрителей на мысль, что веки припухли от слез.

– Чем Аркадий собирается заниматься в будущем?

– Аркадий Борисович, – поправил Борис Аркадьевич журналиста. – Он еще не решил, но, думаю, пойдет по моим стопам. Нужно же кому-то продолжать дело? Вы же сами видите, как мало молодежи на этом форуме, – и Борис Аркадьевич как бы невзначай провел ладонью по собственной лысине, протер морщинистый лоб. – Мы уйдем, кто будет поднимать экономику России? Конечно же они, вот такие, молодые, как мой сын, как вы. Аркадий приехал с самого утра, но только сейчас нашел в себе силы выйти к прессе. Считайте это его дебютом.

– Да уж, – прозвучало из-за спины Бориса Аркадьевича, и олигарх про себя выругался матом.

Дальше посыпались вопросы про форум и про тенденции. Большинство журналистов поняло, что пора “сливать воду”, остались лишь самые стойкие – из экономических изданий, понимающие толк в терминологии, умеющие отличить дебет от кредита, а инфляцию от дефолта. Борис Аркадьевич вошел в раж и купался в сложных материях, недоступных пониманию простых смертных. Его прогноз для будущего России был достаточно оптимистичен, конечно, не на ближайшие год-два, а в обозримом будущем.

Аркадий держался стойко. Личный врач олигарха не зря ел свой хлеб.

Как бы невзначай Галкин-старший пару раз прошелся по своим негласным конкурентам, для начала похвалив их за успехи, но потом прояснив, каким недальновидным способом их успехи достигнуты. Интервью, в общем-то, мало кого устроило, потому как не было сказано ничего сенсационного и скандального. Но Борис Аркадьевич к этому и не стремился, ему надо было засветить на экране телевизора сына, что он и сделал.

Галкин был уверен, его интервью появится на всех каналах лишь потому, что до этого он молчал.

– Борис Аркадьевич, а почему ваш преемник находится не в зале, не за большим круглым столом?

– В течение дня он следил за событиями по монитору из своего номера, кстати, как и вся ваша пишущая и снимающая братия. Вы-то, кстати, тоже не в зале сидите. Вас допустили снять протокольный момент… Все, благодарю, – Галкин подарил журналистам несколько улыбок, затем, крепко сжав локоть Аркадия, отступил на шаг. Охранники тут же оттеснили прессу, и не выключенные камеры успели снять две направляющиеся к лестнице фигуры в темных костюмах.

– Мне бы такого отца, – негромко произнес один из журналистов.

– Но не дай бог тебе такого сына, – ответила журналистка. – Думаешь, почему он в темных очках? Журналист пожал плечами.

– Потому что такие глаза нельзя показывать крупным планом, они лживые, злые и пустые.

Бородатый журналист задумался. Он не привык мыслить экранными категориями.

Глава 18

Что-что, а распорядок работы ГРУ Илларион Забродов знал как свои пять пальцев.

"Ровно в шесть у них закончится рабочий день, и полковники, майоры, капитаны, генералы – все те, кто несет службу, станут покидать свои кабинеты. Останутся лишь оперативные дежурные да те, кто не успел выполнить намеченное на день”.

Теперь у бывшего инструктора был свой мобильный телефон, и он мог звонить с любого места в любую точку земного шара. Слава богу, телефон оформлен не на него, так что если и возникнут проблемы, спросить будет не с кого – хозяин телефона вместе со своим подельником покоятся на дне глубокого озера.

Для Иллариона события последних недель были полны тайн, которые, как он ни пытался разгадать, не мог. Слишком странно пересекались интересы некоторых людей и слишком неожиданно судьба разводила этих людей в разные стороны. Илларион понимал, что теперь он, как свидетель, не представляет для следствия ни малейшего интереса. Любой мало-мальски подкормленный адвокат разобьет его доводы в пух и прах, выставит на посмешище. Ни одного из свидетелей уже нет в живых.

"Лиля Краскова, которая могла все подтвердить или опровергнуть, – с грустью подумал Илларион, – уже ничего не скажет. А Галкин-младший, естественно, как его ни мучай, сам на себя показания давать не станет. Сутенер мертв, девчонки-проститутки, стоявшие у обочины, тоже мертвы, единственная из них оставшаяся в живых, до сих пор не пришла в себя”.

У Иллариона был план, причем, хороший план, как считал Забродов. Взять Галкина-младшего и вытянуть из него признание, заставить говорить. Записать признание на видеомагнитофон или кассету, а затем уже с этой кассетой добиться правосудия. Но добраться до Галкина-младшего теперь не представлялось возможным.

«Черт бы вас всех побрал! Мерзавцы! Даже страшные бандиты, против которых я воевал, куда честнее и лучше вас!»

Он взял телефон с сиденья машины и набрал номер одного из кабинетов ГРУ. Не прошло и двух секунд, как в трубке раздался знакомый голос:

– Говорите, вас слушают.

– Чего не представляешься? В трубке послышался кашель, причем, деланный, неестественный.

– Ну вот, ты и раскашлялся, Андрей.

– Чего хотел, Забродов?

– Встретиться с тобой надо. Выпить мне что-то хочется, Андрюха.

– В одиночестве не можешь?

– Я же не генерал и даже не полковник, чтобы пить в одиночестве, чокаясь со своим отражением в зеркале, чтобы стучать стаканом о стекло, поздравлять себя с прекрасно выполненным заданием, – на этот раз из трубки послышался робкий хохот. – Так ты не догадываешься, зачем я тебе звоню?

– Хочешь, чтобы я составил тебе компанию?

– Конечно хочу! Потому что знаю, что твоя семья за городом и ты сказал, что два дня будешь работать.

– Откуда знаешь? – вздохнув, осведомился Мещеряков.

– По интонации.

– Что б ты скис, Илларион! Конечно, все так и было.

– Вот видишь! Так что, давай, бери служебную машину и приезжай ко мне.

– Закуска у тебя есть?

– Сейчас заеду на рынок и будет закуска.

– Пить что будем?

– У тебя в кабинете. Мещеряков, сейчас никого нет. Правда, буквально секунду назад закрылась дверь.

– Ты что, услышал?

– Я догадался.

– Когда подъехать?

Мещеряков замялся, и тогда Забродов нанес запрещенный удар:

– Наверное, тебе начальство запретило со мной общаться.

– Заеду прямо сейчас, хотя хотелось бы заехать домой, переодеться.

– Если хочешь, дам тебе тапочки и бухарский халат.

– Не хочу я твоих арабских халатов.

– Тогда выдам валенки и телогрейку. А если не понравится – бушлат, правда, без полковничьих погон.

– Еду.

На том и порешили. Илларион небрежно бросил телефон в карман куртки, так бросают ключи от квартиры. Заехал на рынок, загрузил в машину на переднее сиденье два больших пакета со всевозможной снедью. Но во двор своего дома не заезжал, машину оставил в соседнем дворе. Он знал, скорее всего, за квартирой продолжают следить, возможно, олигарх не оставил своего гнусного желания убрать последнего свидетеля.

Но Илларион ошибся. Во дворе ничего подозрительного он не обнаружил. Машины стояли те же, что и каждый день. Через соседний подъезд, самый крайний, Илларион поднялся на чердак, по чердаку добрался до своего подъезда. Бесшумно открыл дверь. На лестничной площадке и в подъезде тоже ничего подозрительного не оказалось. Илларион вздохнул, осмотрел дверь. В квартире тоже никого не было. Он оставил одну метку, одну единственную, и если бы дверь попытались даже открыть, но не открыли, метки бы уже не было. Но, тем не менее, Илларион соблюдал все меры предосторожности, хотя уже понимал, его, скорее всего, уже оставили в покое, он стал абсолютно безопасным свидетелем, который не может причинить вреда такому великому и могущественному человеку, как Борис Аркадьевич Галкин и всей его огромной финансовой империи.

Если бы Илларион Забродов в свои годы принял решение устроиться шеф-поваром в какой-нибудь московский ресторан, то его приняли бы с распростертыми объятиями. Готовить он умел и любил. Ему всегда, к удивлению знакомых и приятелей, удавалось накрыть стол быстро и красиво. Всякая работа его увлекала. Нож сверкал в его руке, мясо резалось тонкими ломтиками и тут же раскладывалось на большие блюда.

Пятнадцать минут – и большой стол, за которым могла уместиться компания человек в пять-шесть, постепенно приобретал праздничный вид. В духовке потрескивало жаркое, аппетитные запахи наполняли кухню.

Илларион заглянул в духовку, проверил, хорошо ли запеклось мясо, отключил плиту. Мясо он решил достать из духовки горячим. Он не смотрел на часы, чувствовал время как спортсмен, бегающий на средние дистанции, то есть как стайер. Ошибка могла быть в несколько секунд, не больше.

– Вот, порядок, – ставя тарелки на стол, произнес он.

Взял бутылку виски, отвинтил пробку. Напиток перелил в графин, а в бутылку из-под виски налил крепко заваренный чай. Предварительно Илларион его отфильтровал. Содержимое граненой бутылки было точно такого же цвета, как и содержимое графина. Две бутылки лучшего коньяка, бутылку виски и бутылку красного французского вина Илларион поставил в центр стола. Рядом расположил бокалы. Затем отошел к книжному стеллажу и, склонив голову на бок, посмотрел на творение своих рук. Стол выглядел празднично, не хватало разве что букета цветов.

Илларион улыбнулся:

"Я пригласил не женщину, а боевого товарища. Цветы в такой ситуации ни к чему. Хотя за такой стол можно пригласить и самую избалованную, капризную даму, и почти любая ее фантазия была бы удовлетворена”.

Илларион переоделся. На нем теперь были брюки, белая рубашка. Не хватало только смокинга и бабочки.

Забродов услышал, как во двор заезжает машина. По шуму мотора узнал машину Мещерякова.

"Подниматься Андрей будет две минуты, – Илларион на этот раз посмотрел на часы, на секундную стрелку. – Она должна сделать два круга, Мещеряков дважды нажмет на кнопку звонка. Что ж, к встрече гостя я готов”.

Илларион нажал клавишу музыкального центра. Из колонок полилась классическая музыка – мощная и торжественная увертюра Россини.

"Андрей такую муху не любит, он гость, а я сторона принимающая”.

Когда секундная стрелка закончила второй круг, в квартиру дважды коротко позвонили. Илларион, идя к двери, взял легкий столовый нож и швырнул в спил дерева – в мишень. Нож вошел сантиметров на десять, стальная ручка еще вибрировала, когда Илларион открывал дверь. В пороге стоял Мещеряков в светлом плаще, в сером костюме, при галстуке. На лице плавала загадочная улыбка.

– Проходи, – учтиво, как метрдотель дорогого ресторана, произнес Илларион, отступая к стене.

Мещеряков вошел в квартиру. Илларион принял плащ, спрятал его в шкаф.

– Хочу помыть руки.

– Пожалуйста, проходи, где туалет известно – прямо, затем направо.

– Ты это чего, Илларион? – осведомился Мещеряков.

– Я пригласил тебя в гости. Чувствуй себя как дома, любой твой будет удовлетворен.

Мещеряков глянул на стол и присвистнул:

– А я привез бутылку коньяка!

– Коньяк у меня есть, но бутылку приму. Тем более, что ты должен.

– Я тебе? – изумился Андрей.

– Память у вас, товарищ полковник, стала девичьей. Три недели назад вы мне проспорили бутылку…

– Я тебе ее и привез.

– Значит, с памятью полный порядок?

– Честно говоря, я не помню, – Мещеряков наморщил лоб, затем взглянул на стол. Там было два прибора. – Илларион, все это мы должны съесть вдвоем?

– Если хочешь, можем кого-нибудь пригласить.

– Нет, не хочу. Кстати, я голоден, как койот.

– Это хорошо. Люблю смотреть, как люди поглощают пищу.

– Тебе не жалко?

– Я же для тебя старался.

Когда Мещеряков помыл руки и подошел к столу, Илларион отодвинул стул.

– Присаживайтесь, товарищ полковник. Думаю, вы будете пить коньяк.

– Да-да, коньяк, – Мещеряков выбрал самый дорогой напиток из стоявших на столе.

– Ну, тогда поехали. Может, для начала виски или водки – самой простой? У меня в холодильнике есть, держу специально для сантехников.

– Нет, что ты, как можно! Разве что потом…

– Ты имеешь в виду, Андрей, когда все это выпьем? Мещеряков кивнул и сглотнул слюну. Над столом и в гостиной витали настолько ароматные запахи, что слюна, заполняющая рот, даже мешала языку двигаться.

– Садись.

Мужчины без разговоров занялись тем, что стояло на столе. Илларион то и дело подливал своему другу в бокал коньяк, себе – охлажденный чай, замаскированный под виски. Пили они “на равных”. Постепенно лицо полковника Мещерякова становилось все довольнее, а на влажных, поблескивающих губах то и дело появлялась сладкая улыбка. Так бывает у мужчин, когда выпивка, еда, а самое главное, компания и атмосфера приятны, когда ничто не раздражает и ничто не волнует.

– Илларион, в честь чего такой праздник?

– Андрей, не все же в жизни – серые будни. Иногда хочется расслабиться, встретиться с другом, посмотреть ему в глаза, услышать его голос, посидеть.

Мещеряков чувствовал, Илларион что-то недоговаривает, немного хитрит. Но эта хитрость не вызвала подозрений, она была по-детски наивной и безобидной.

– А сейчас горячее.

На большом блюде Илларион принес дымящееся печеное мясо, вилку с двумя зубьями и большой нож с длинным сверкающим лезвием.

– Что это? – поведя носом, поинтересовался полковник ГРУ Мещеряков. Его ноздри затрепетали. – Удивительно знакомый запах.

– Твоя жена, Андрей, хотя я ее и уважаю, можно сказать, даже люблю, такого не приготовит.

– Знаю. Кроме пирожков с капустой и рыбой она других изысков готовить не любит.

– Но зато пирожки, Мещеряков, она, согласись, делает отменно.

– О, да! – Мещеряков смотрел на мясо.

– Давай, дорогой, я тебя обслужу. Эти тарелки уберем, будем есть с чистых.

На столе появились два чистых прибора. Все у Иллариона получалось так спорно и лихо, что у полковника Мещерякова возникало впечатление, будто рядом не его Друг, знаменитый инструктор спецназа ГРУ Илларион Забродов, а вышколенный официант из дорогого ресторана.

Мясо было виртуозно порезано.

– Вот соус, бери, бери. Хочешь, полью?

– Нет, я сам. Наверное, очень острый?

– Попробуй, потом скажешь. Мещеряков попробовал соус и вместо слов звонко причмокнул.

– Женщин не хватает, – поднимая бокал с коньяком, сказал полковник.

– И боюсь, в ближайшее время они здесь не появятся.

Мещеряков уже захмелел. Он насытился, и теперь ему хотелось поговорить не о работе. Даже будучи пьяным, о работе полковник ГРУ разговаривать не любил. Работа – отдельная жизнь, самостоятельная и не зависящая от того, что происходит вокруг, ее, как имя божье, всуе поминать не стоит.

– Илларион, а почему я никогда не заставал тебя перед телевизором? Ты его хоть когда-нибудь смотришь? Он что, у тебя не работает?

– Почему же, работает. Вот, пожалуйста, любой каприз.

Илларион догадался, Мещерякову хочется пофилософствовать, глядя на экран телевизора. Экран вспыхнул, Илларион включил новости, они шли сразу на трех каналах.

– Какие будешь смотреть?

– Верни предыдущую программу, на ней новости самые необъективные.

– Пожалуйста!

Музыка в колонках мягко смолкла и в гостиной прозвучал женский голос. Ведущая новостей говорила, в общем-то, ужасные вещи, при этом на ее губах то и дело появлялась улыбка.

– Что это она улыбается? – недовольно пробурчал полковник ГРУ. – Словно и не знает, что за всем этим стоит.

– Почему ты думаешь, что она знает? Сюжеты шли один за другим. Мещеряков давал комментарии, иногда забавные, иногда серьезные. Илларион слушал своего друга молча, давая тому выговориться, а самое главное, почувствовать себя не последним винтиком в государственной машине. Менялись сюжеты, менялись кадры.

И вот на экране возник загородный бизнес-центр. Сверкали стекла, зеленел лес. Журналист с микрофоном принялся пояснять, что сегодня в Подмосковье проходит важное событие, собралось много влиятельных политиков и не менее влиятельных бизнесменов.

Илларион повернул голову, посмотрел на экран.

– Ты разве не знал? – перехватил взгляд друга Мещеряков. – Собрались, решают, что ждет Россию в следующем столетии.

– Погоди, Андрей, дай послушать.

На экране после планов заседания возник холл и Борис Аркадьевич Галкин вместе со своим отпрыском. Галкин отвечал на вопросы, его сын кстати и не кстати произносил одну и ту же фразу. Темные стекла очков иногда зловеще вспыхивали, отражая лампы подсветки.