— Я же просил обойтись без шуточек! — сказал генерал.

— Какие уж тут шутки! Мало мне было бандитов пополам с нумерологами, так теперь еще и молодцы с Лубянки пожаловали! Как начнут они все друг в друга палить! Да хорошо, если друг в друга... А если в меня?

— Не исключено, — сдержанно произнес Потапчук.

— Какое олимпийское спокойствие перед лицом опасности, которая угрожает ближнему! — восхитился Слепой.

— Уймись, — попросил генерал.

— Уже, — сказал Глеб. — Продолжайте, Федор Филиппович. Это ведь наверняка еще не все.

— Экий ты догадливый... Так вот, есть и хорошие новости. Паштет, как я понял, сам не знает толком, что ищет. О существовании нашего математика он узнал случайно, из третьих рук, и полагает, что наткнулся на ловкача, который изобрел систему беспроигрышной биржевой игры — ну, наподобие мифической системы, с помощью которой можно обмануть рулетку. Короче говоря, для него наш мистер Икс — просто машина для печатания денег. Соответственно наше руководство придерживается такого же мнения. Подумать страшно, что было бы, если бы стукач сидел не у Паштета, а у Шершнева!

— А почему, собственно, страшно?

— Потому, что кончается на "у", — в несвойственной ему манере ответил генерал. — Короче говоря, я получил задание опередить Паштета, найти мистера Икс и, сам понимаешь, провести вербовку.

— Экономическое оружие, — задумчиво сказал Глеб. — Да, это такая штука, обладая которой можно запросто установить Америку в любую позу — открывай “Камасутру” и выбирай... Только я не понял, о чем, собственно, вы хотели со мной советоваться. Вы — человек военный, генерал. Страна дала вам четкий и недвусмысленный приказ — найти, скрутить, обеспечить сохранность оборудования и документации и в доступных выражениях объяснить, что место научного сотрудника в секретном институте — это лучше, чем место на кладбище. След вы уже взяли, за чем же дело стало? Отдавайте приказ, товарищ генерал!

— Дай сигарету, — потребовал Федор Филиппович. Глеб протянул ему пачку и дал прикурить. Генерал поперхнулся дымом, но сдержал кашель. — Ты дурака-то не валяй, — сдавленно произнес он и выбросил остаток булки в мусорную урну. — Ты ведь сам разговаривал с Арнаутским! Помнишь, что он сказал? Если не помнишь, я дам тебе запись, освежи память. Арнаутский считал, что открытие этого мистера Икс может оказаться страшнее ядерного оружия.

— Ну, Федор Филиппович, — рассудительно сказал Глеб, — судить об этом не нам с вами. Мы работаем на государство, и, в принципе, это наша с вами сверхзадача — сделать его всемогущим.

— Не виляй, — резко сказал генерал. — Ты прекрасно понимаешь, что нашего мистера Икс сразу упрячут в секретный институт, а его формулу, или число, или что он там изобрел, возьмет в оборот целая банда математиков, физиков и прочих полоумных. Они в последнюю очередь станут думать о последствиях. Сообща они быстро доведут это открытие до ума, найдут ему тысячу применений, сконструируют десять тысяч приборов, и все эти приборы в той или иной мере будут оружием. А потом оглянуться не успеешь, как все эти искривители пространства, испарители материи и конденсаторы космических лучей окажутся в руках у чеченцев, арабов, американцев, китайцев и бог знает кого еще. У какого-нибудь черномазого диктатора из Уганды, например... И не надо на меня так смотреть! Я не читаю фантастику и сразу выключаю телевизор, когда по нему начинается фильм-катастрофа. Фантастика — ерунда, она давно устарела, она просто не поспевает за наукой. Десять лет назад мобильный телефон весил пять кило, был размером с чемодан и стоил как автомобиль. А теперь я вечно ищу эту чертову штуковину по всем карманам и не могу найти, потому что она меньше пачки сигарет и весит примерно столько же... А что будет через десять лет? А что будет через те же десять лет, если дать науке этот мифический универсальный коэффициент? Я тебе скажу, что будет. Голая земля будет, вот что.

Забытая сигарета в руке истлела до самого фильтра и обожгла пальцы. Федор Филиппович раздраженно швырнул окурок в урну. Из урны, как из шляпы фокусника, с шумом вылетели целых пять голубей, трудившихся там над остатками генеральской булки. Потапчук проводил их непонимающим взглядом и снова повернулся к Сиверову.

— Вот поэтому я и решил с тобой посоветоваться, — закончил он. — Слишком велика ответственность.

Глеб слегка поморщился.

— Я всегда испытываю довольно странное ощущение, когда при мне взрослые, умные люди впадают в патетику и начинают пугать всемирными катастрофами и голой землей, — сказал он. — Мало ли что говорил Арнаутский! Он ведь тоже был ученый, а значит, фантазер по определению. Мало ли, что его задушили и бросили в речку! Может быть, это было обыкновенное ограбление. А может быть, он действительно знал, кто такой мистер Икс, и нарочно придумал сказочку про универсальный коэффициент, чтобы запорошить нам мозги. А сам, расставшись со мной, сразу же побежал к этому таинственному мистеру качать права, требовать долю и угрожать разоблачением. За что и поплатился... Хотите, я скажу, чего вы на самом деле боитесь? Не голой земли, нет! С угрозой голой земли мы все давно уже свыклись. В данном случае ликвидировать эту угрозу проще простого — пиф-паф, ой-ой-ой, и никаких мировых катастроф. Вот этого-то вы и боитесь. А вдруг вы, генерал ФСБ Потапчук, своими собственными руками лишите человечество — представляете, целое человечество! — какого-то невиданного счастья? Вдруг мы все стоим на пороге настоящего золотого века, а вы, убоявшись призраков, навсегда захлопнете только что открывшуюся дверь? Да еще и нарушите при этом приказ начальства...

— Допустим, ты прав, — медленно произнес генерал. — Предположим, все это так, хотя ты мог бы слегка умерить свой сарказм из уважения к моему возрасту... Но бог с ним, с сарказмом, тем более что в целом ты все верно описал. Да, я действительно до смерти боюсь ошибиться, и мне интересно, что ты думаешь по этому поводу. Ты. Лично. Только не ерничай и не виляй, у меня мало времени.

— Не буду, — пообещал Глеб. — Так вот, лично я уверен, что, каким бы ни оказалось открытие нашего математика, никакого золотого века не будет. Если бы человечество действительно так уж хотело жить в золотом веке, он бы давно наступил. Достаточно было с середины прошлого века заняться строительством энергетических установок... Вот вы не читаете фантастику, а я иногда балуюсь. И очень часто сталкиваюсь с таким рассуждением: ядерная энергия — это волшебная палочка, которая даст человечеству все, чего оно пожелает: дешевый транспорт, дармовую пищу, одежду, жилье... И это не так глупо и наивно, как кажется на первый взгляд. Если бы половину средств, которые ушли на создание ядерного потенциала, пустили на углубленное изучение внутриядерных взаимодействий, ваш служебный автомобиль давно ездил бы на дешевом водороде и приводился в движение реактором размером с кастрюлю для супа. Но этого нет, и будет это, наверное, не скоро. На современном уровне развития общественных отношений любое открытие неизбежно будет использовано в военных целях. Всемогущество — это возможность безнаказанно нанести удар по противнику. Удар, после которого на месте противника останется уже упомянутая голая земля... И этот удар обязательно будет нанесен. Вопрос только в том, кто успеет первым нажать кнопку или, к примеру, произнести заклинание. Таково, в общих чертах, мое личное мнение. Но вас оно, разумеется, ни к чему не обязывает. Решать — вам, и приказывать — тоже вам. А я выполню любой ваш приказ... если сумею, конечно.

— Да, — согласился Потапчук, — конечно. Дело-то сложное, опасное. Всякое может случиться...

— Вот именно, — подтвердил Сиверов. — Вплоть до внезапной гибели мистера Икс и уничтожения всех материалов его исследований. Но все-таки, Федор Филиппович... Вот, к примеру, если мне удастся найти эти материалы... Неужели вам не любопытно взглянуть? Хоть одним глазом, а?

— Боже сохрани, — сказал Потапчук. — Я в этом ничего не понимаю. Еще, не дай бог, запомню что-нибудь и нечаянно сболтну тому, кто в этом разбирается... Этого же врагу не пожелаешь!

— Да, вы правы, — подумав, согласился Слепой. — Так я жду приказа.

— Какой тебе еще нужен приказ? — пожал плечами генерал. — Приказ простой: форсировать поиски, действовать по обстоятельствам. Вопросы есть?

— Нет! — ответил Глеб. — Разрешите идти?

— Ступай, болтун, — проворчал Потапчук и вынул из портфеля еще одну французскую булку. — Гули-гули-гули...

Вернувшись на конспиративную квартиру, Глеб занялся делом, которое, честно говоря, ему следовало сделать давным-давно. Он загрузил в компьютер базу данных столичной ГИБДД, врубил программу поиска и заставил машину отобрать данные на владельцев всех зарегистрированных в столице автомобилей “ВАЗ-2110” серебристого цвета. Взглянув на полученный список, он длинно присвистнул и отбраковал сначала женщин, а потом и мужчин старше сорока лет. Совершая последнюю операцию, Сиверов испытывал некоторые колебания: пресловутый мистер Икс мог ездить на машине матери, жены, любовницы, а также отца, старшего брата, а то и вовсе соседа. Или, к примеру, на служебной машине. Или на угнанной, или на купленной по доверенности, без переоформления... “Или на детском педальном автомобильчике, замаскированном под серебристую „десятку“ с помощью картона и алюминиевой фольги, — сердито подумал он, излишне сильно ударяя по клавише ввода. — Этих „или“ может быть миллион. Что же мне теперь, сидеть сложа руки и ждать, когда его разыщет Паштет или Шершнев?”

Компьютер закончил обработку данных и выбросил на экран итоговый список. Глеб поморщился: после всех сокращений в списке все еще оставалось сорок восемь человек в возрасте от восемнадцати до сорока лет, которые бороздили столичные улицы и дворы, сидя за рулем серебристых “десяток”. Дымя сигаретой и прихлебывая остывающий кофе, он попытался придумать, как быть дальше. Где-то там, в недрах жужжащего жестяного ящика, наверняка скрывался ответ, нужно было только правильно сформулировать вопрос.

“Вряд ли он продолжает ездить на своей „десятке“, — подумал Глеб, обдавая экран густыми клубами дыма. — После нападения на Костылева он должен был сообразить, что владельцы таких машин объявлены законной дичью и охота на них разрешена независимо от времени года. Он должен был сменить машину. Вряд ли при его нынешнем образе жизни он решится остаться совсем без транспорта, так что он должен был сменить машину... Ну-ка, ну-ка...”

Он сунул окурок в зубы и быстро набрал команду. Поиск был совсем недолгим, и через минуту Глеб уже изучал список, состоявший всего лишь из пяти фамилий. Пятеро из сорока восьми москвичей мужского пола в возрасте до сорока лет сняли свои серебристые “Лады” с учета в течение последних двух недель. Две недели — это было слишком много, две недели назад мистер Икс спокойно разъезжал по городу на своей “десятке” и за ним никто не гонялся, потому что никто даже не подозревал о его существовании. Нападение на Костылева произошло всего лишь пять дней назад, а репортаж о нем вышел в эфир на следующий день. Следовательно...

— Ну-ка, ну-ка, — вслух сказал Глеб, ведя пальцем по списку. — Ага! Вот он ты!

Продолжая смотреть на экран, он позвонил генералу Потапчуку, продиктовал ему фамилию и адрес и попросил срочно разузнать все об этом человеке.

— Срочно, Федор Филиппович, — повторил он. — Скорее всего, это пустышка, потому что все как-то уж очень просто, но чем черт не шутит...

Видимо, его тон был красноречивее слов, и генерал действительно поторопился: ответ пришел через час. Он поступил по электронной почте. Глеб открыл файл, пробежал глазами и принялся ожесточенно чесать голову обеими руками, как будто его одолевали блохи.

— Черт возьми, — бормотал Слепой, — он что, совсем идиот?

Потом позвонил Потапчук.

— Ознакомился? — спросил он. — Что скажешь?

— Не знаю, что тут можно сказать, — честно признался Глеб. — Так просто не бывает, елки-палки! Он или полный чайник, или великий хитрец, ловко пудрящий нам мозги... Хотя я, хоть убейте, не могу сообразить, в чем тут подвох. Вот он, весь на виду — протяни руку и бери его тепленьким. Глазам своим не верю! Выпускник мехмата, аспирант с большим будущим, специальность — прикладная математика...

— И сильно обижен на весь мир, заметь, — вставил генерал.

— Да, бросил аспирантуру из,-за болезни матери... И работает прямо в “Казбанке”! Уверен, он и деньги для биржевых спекуляций там же крадет — не отходя от кассы, так сказать... А Казаков-то на Шершнева косится! Нет, все-таки это, наверное, совпадение. Или кто-то старательно переводит на парня стрелки. Не может же он на самом деле быть таким ослом!

— Обыкновенное отсутствие опыта, — возразил Потапчук. — Голова у него другим занята, вот он и совершает ошибки. И потом, откуда он мог знать, что его станут искать через базу данных ГИБДД? Одно слово — ученый. Все они не от мира сего...

— Точно, — сказал Глеб. — Именно поэтому на судьбы этого мира им плевать с высокой колокольни. Ну что же... Вот, наверное, и все.

— Приглядись сначала, — сказал Потапчук. — А вдруг это все-таки не он?

— Конечно, — пообещал Глеб и положил трубку. Он распечатал досье служащего “Казбанка” Алексея Мансурова, взял листок распечатки из лотка принтера, завалился с ним на диван, закурил и стал, скользя взглядом по строчкам, думать о том, стоит ли вводить банкира Казакова в курс дела и надо ли теперь вообще с ним встречаться. Вообще-то, особого смысла в продолжении знакомства с суеверным банкиром Глеб не видел: версия о заговоре банкиров лопнула в самом начале, и о плешивом знатоке матерного фольклора можно было забыть. “Да, — подумал Глеб. — Ну его к черту, в самом деле. Конечно, было бы любопытно посмотреть, какая у него сделается рожа после такого известия, но в этом деле и так замешано слишком много народу: ФСБ, бандиты, шершневские сектанты... Не хватало еще охранников из „Казбанка“!”

Докурив, Глеб посмотрел на часы, встал с дивана, сжег в пепельнице листок, содержавший сведения об Алексее Мансурове, и пошел одеваться: было самое время нанести визит мистеру Икс.

Мансуров проснулся поздно и сразу понял, что проспал. Ложась спать, он забыл задернуть занавески — не до того ему было, — и теперь яркое утреннее солнце било прямо в лицо, попутно освещая захламленную комнату, пыльные полки с математическими журналами и слепой, тоже заросший мохнатой пылью экран компьютера. Металлическая урна без крышки по-прежнему валялась на полу, там, куда она откатилась во время драки с профессором Арнаутским. На крашеных досках пола лоснилось кое-как затертое жирное пятно, оставленное раздавленными пельменями, а рядом с этим пятном заскорузлым комом валялась одежда Мансурова. Брюки и рубашка были покрыты наспех замытыми бурыми пятнами, и некоторое время Мансуров пытался сообразить, где это он так извозился. От одежды отчетливо разило болотом; запах был так силен, что Мансуров ощущал его, даже лежа на диване. И он вспомнил наконец, как отмывался, стоя по щиколотку в воде, возле какой-то заросшей канавы. Было темно, и ему пришлось подогнать машину к самому краю канавы, чтобы свет фар падал на крутой неровный откос. Вода в канаве была стоячая, тухлая, и этой тухлой стоячей водой сейчас воняло по всей квартире.

— Ага, — вслух сказал Мансуров и сел на постели, отбросив в сторону одеяло.

Подробности вчерашнего вечера проступили наконец в памяти, как переводная картинка. Алексей протер глаза кулаками, привычно взъерошил волосы и зевнул. Он чувствовал себя превосходно — ни мук совести, ни страха, ни похмелья... Никаких последствий. “Ай да таблетки, — подумал он снова. — Чем же это кормят наших психов, если даже здоровый человек от такого лекарства превращается в маньяка-убийцу?”

Он немного кривил душой и прекрасно об этом знал. Таблетки были ни при чем. Они лишь раскрепощали его, растормаживали, делали все, что его окружало, как бы нереальным. Все, что он делал под воздействием экспериментального препарата, украденного предприимчивым соседом в этой его психушке, происходило будто во сне. Вчера вечером, например, Алексею приснилось, что он зарезал проститутку, которая слишком много знала о нем и его открытии. Он сознательно принял три таблетки препарата перед тем, как сесть за руль и отправиться на Ленинградское шоссе, потому что знал: проститутку надо ликвидировать, а сам он на это вряд ли отважится.

Такое решение было наиболее логичным, только так он мог хотя бы отчасти обезопасить себя. Бандиты, которые за ним охотились, никогда не видели его лица; все, что они о нем знали, сводилось к самому факту его существования и марке автомобиля, на котором он ездил, — автомобиля, который был продан за гроши какому-то толстому кавказцу. Теперь, после смерти Балалайки, они лишились последней возможности его опознать. Вальку было немного жаль, но, в конце концов, она была всего лишь уличной девкой и даже не сумела по достоинству оценить сделанное Мансуровым открытие. Он говорил ей о перевороте в науке, а она поняла только то, что перед ней стоит человек, нашедший верный способ зарабатывать большие деньги, ничем не рискуя... Ну, дура дурой! Зачем такой жить на свете?

Он потянулся на диване, взял лежавшие на табуретке сигареты, закурил и посмотрел на часы. Рабочий день в банке уже начался. Алексей вяло пожал плечами: ну и что с того? Подумаешь, работа... Работа — не волк, тем более такая работа, как у него в “Казбанке”. Что есть он на своем рабочем месте, что нет его — разница невелика. Вот только непонятно было, почему это будильник не сработал. Он что, забыл его включить?

Не выпуская из зубов сигарету, он потянулся за будильником, но сонная пелена в мозгу уже рассеялась, и Мансуров вспомнил, что у него сегодня выходной. Казаков, надо отдать ему должное, умел-таки зарабатывать деньги, и его банк работал без выходных, а служащие отдыхали по скользящему графику. Некоторые были этим недовольны — например, семейные люди, у которых выходные не совпадали с нормальными — человеческими выходными, субботой и воскресеньем. Мансурову же было все равно, когда отдыхать, да он и не отдыхал, не до отдыха ему было...

Он посмотрел на компьютер. Машина тихонько жужжала, красный огонек индикатора вспыхивал и гас, сигнализируя, что компьютер включен и находится в режиме ожидания. Машина ждала, когда же он наконец встанет с дивана и примется за работу. Если бы серый жестяной ящик умел удивляться, сейчас он, наверное, был бы удивлен: начало одиннадцатого, день на дворе, а к нему никто не подходит!

Мансуров сунул в пепельницу окурок и сейчас же закурил новую сигарету. Вставать ему не хотелось, и браться за работу тоже — впервые, наверное, за последние пять или шесть лет. Устал он, что ли? Да нет, пожалуй, дело было не в усталости. Алексей вдруг поймал себя на том, что испытывает почти суеверный страх перед собственным компьютером. Внутри этой штуковины лежало величайшее открытие всех времен — если, конечно, Мансуров не ошибся и верно оценил то, что видел. Это был ключ к безграничной власти над природой, нужно было только найти замочную скважину, к которой он подходил. Вот этим, строго говоря, Мансурову и предстояло заняться. На поиски могла уйти вся жизнь, и это пугало.

“Ничего, — подумал он. — Когда я начинал искать коэффициент, тоже казалось, что поискам не будет конца и что они никуда меня не приведут. Теперь коэффициент найден, а жизнь по-прежнему впереди, и нужно искать применение своей находке. Биржа — ерунда, детские игрушки, да и времени она теперь почти не отнимает, компьютер справится с этим делом сам, без моего вмешательства. А мне снова нужно думать, ломать голову над программами... А главное, непонятно, с чего начать. Начинать нужно с чего-то такого, что легко поддается учету и статистике и вдобавок не является секретом, государственной и военной тайной. С чего-то доступного надо начинать и в то же время глобального... С погоды, например. Достать данные метеонаблюдений за последние, скажем, сто лет, наверное, не так уж и сложно. Систематизировать их, обработать, установить закономерности, вывести универсальную формулу и подставить в нее коэффициент... До власти над климатом, конечно, далеко: погода — это не биржа, тут одним компьютером не обойдешься... А с другой стороны, почему бы и нет? Откуда я знаю, как устроен этот мир? Никто этого не знает... А вдруг достаточно ничтожного толчка, чтобы в другом месте, на противоположном конце земного шара, разразилась страшная буря?”

Он встал с дивана и, дымя сигаретой, направился в ванную. По дороге его босая нога запуталась в чем-то влажном, и, посмотрев вниз, Мансуров увидел одежду, в которой был вчера на Ленинградке, — старые джинсы, серую рубашку и кепи с длинным козырьком. Он брезгливо поморщился, наклонился и, скомкав грязные тряпки, отнес их в мусорное ведро. Стирку он возненавидел с тех пор, как ему пришлось в течение года ухаживать за прикованной к постели матерью. Это было настолько отвратительно, что Алексей даже теперь, вспоминая о той поре, не мог сдержать дрожи омерзения. К счастью, сейчас его финансовое положение сделалось таково, что ему было проще купить новые тряпки, чем возиться со старыми.

Он умылся, оделся и первым делом вынес мусор. Допивая утренний кофе, Мансуров с раздражением думал о том, сколько в человеческой жизни лишнего и ненужного. Жизнь коротка, и половину драгоценного времени приходится расходовать на всяческую ерунду, начиная со сна и приема пищи и заканчивая общением с совершенно ненужными, неинтересными тебе людьми.

Тем не менее завершить свои дела ему все-таки следовало. Не имело никакого смысла садиться за работу, пока продолжала висеть необходимость поездки в институт Склифосовского. Да и вообще, в голове у него сейчас была такая каша, что ни о какой работе не могло быть и речи. И, как назло, такое вот нерабочее настроение случилось именно в выходной день!

“А может, это и к лучшему, — подумал он, заваривая себе еще одну чашку кофе. — Когда я работаю, то ни о чем другом не могу думать. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю... Наверное, это у всех людей так, особенно у тех, кто работает головой. Когда мозги загружены до предела, любой внешний раздражитель вызывает... раздражение, да. На то он и раздражитель, чтобы раздражать. И чтобы не раздражаться попусту, я непременно выкину из головы и Склиф, и эту проститутку, и ее дружков. Буду сидеть и работать до тех пор, пока эти мордатые выродки не ввалятся ко мне в квартиру и не начнут, пугая ножом, требовать, чтобы я сделал их богатыми... Нет, за работу садиться рано, мне еще очень многое нужно обдумать. Увы, увы...”

Мысль о бандитах, которые могут ввалиться в квартиру, неожиданно показалась ему интересной. Раньше ничего подобного Мансурову в голову не приходило, да и сейчас он не очень-то верил, что его смогут найти. Адреса его запасных нор никому не были известны, и он не оставлял за собой никаких следов. Или все-таки оставлял?

С некоторых пор Мансуров начал чувствовать себя так, словно ступал по тонкому, прогибающемуся под его весом озерному льду. Озеро было большое, конца-края не видать, и он, Алексей Мансуров, ушел уже очень далеко от берега — так далеко, что о возвращении нечего было и думать. Противоположного берега не было видно, а лед делался все тоньше, под ногами трещало и скрипело все громче, все пронзительнее, и Мансуров знал, почему это происходит. Если бы дело было только в математике, с ним бы не случилось ничего страшного — в мире чисел и графиков он был как дома. В самом начале, когда он только затевал свое исследование, делал первые шаги прочь от берега, все было тихо и спокойно. Никто за ним не гнался, никто не разыскивал его, и принимаемые им меры предосторожности — все эти запасные квартиры, компьютеры, собранные из старого хлама, которому место разве что на свалке, ночевки каждый раз на новом месте — казались ему тогда излишними.

Тогда, в самом начале, он мог позволить себе такую роскошь, как вера в собственную неуязвимость. А почему бы и нет? На начальном этапе своей работы он действительно имел дело только с числами и графиками, а они, как известно, не кусаются. Наверное, если бы не та минутная слабость, когда он перебрал шампанского и расхвастался перед наемной девкой, все и сейчас было бы как раньше. Но с того момента, как в игру вступили другие люди, Мансуров потерял уверенность в том, что все делает правильно. Да и откуда ей было взяться, этой уверенности? Его равнодушие к людям, как любая медаль, имело обратную сторону. Алексей Мансуров не знал людей, не понимал их и не умел ими манипулировать. Одно стало ему понятно в последнее время: тот, кто сам не манипулирует окружающими, очень быстро становится объектом манипуляций. И существует единственный способ этого избежать: оставаться невидимым. А его угораздило выбраться из укрытия и во всеуслышание объявить: вот он я! Первый заместитель Господа Бога, прошу любить и жаловать...

Он был слишком неопытным преступником и, наверное, совершал ошибки — много ошибок. Именно поэтому ему приходилось убивать там, где другой на его месте, быть может, сумел бы обойтись подкупом, угрозами или обманом. Что ж, нет человека — нет проблемы, и самый верный способ избавиться от зубной боли — это удалить больной зуб... Тут все было правильно, не подкопаешься. Первой и самой главной его ошибкой был этот дурацкий праздник, который ему вдруг приспичило устроить...

Мансуров вдруг замер, не донеся чашку с кофе до губ. Глаза его медленно расширились, лицо под всклокоченной шевелюрой посерело. Неожиданно он вспомнил и осознал кое-что, до сих пор ускользавшее от его внимания. Оно, это кое-что, лежало на поверхности, на самом видном месте, но в суматохе последних дней, в вихре событий и поступков, к которым он был совершенно не готов, Мансуров ухитрился пройти мимо этой вещи, такой простой и очевидной, что теперь, прозрев, ощутил внутри себя ледяной холод и нарастающую панику.

— Будь я проклят, — непослушными губами прошептал он. — Будь оно все проклято!

Забытая чашка в его руке накренилась, горячий кофе перелился через край и потек на брюки. Мансуров зашипел от боли и рефлекторно отбросил чашку. Та с треском ударилась о решетку газовой плиты и разбилась на четыре неравные части. Кофе разлился по плите и полу коричневой лужей, отколовшаяся ручка, похожая на половинку ванильной сушки, вертясь, подкатилась к ногам Мансурова.

Рассеянно растирая ладонью кофейное пятно на брюках и глядя остановившимися глазами в стену перед собой, Мансуров думал о профессоре Арнаутском. Как, черт возьми, он не понял этого сразу?!

Алексей хорошо знал профессора Арнаутского. Они были почти друзьями, если можно говорить о дружбе между пожилым профессором, руководителем темы, и совсем молодым аспирантом.

Придя сюда искать свою смерть, Арнаутский заявил, что его встревожила ситуация на валютной бирже — встревожила настолько, что он ее детально изучил, обдумал и путем логических умозаключений пришел к выводу, что кто-то открыл пресловутое Число Власти и что этот кто-то — он, Алексей Мансуров, и никто другой.

Так вот: насколько было известно Мансурову, Лев Андреевич Арнаутский НИКОГДА не интересовался валютной биржей. Он не имел ни малейшего представления о том, как и почему она работает, что на ней происходит, как она выглядит и где расположена. Он был человеком старой закваски, этот покойный профессор, и он относился к реалиям новой действительности с опасливым пренебрежением интеллектуала, наблюдающего из окна за тем, как целая толпа нищих недоумков дерется в грязной луже из-за горсти медяков. Он был слишком стар, чтобы обзаводиться новыми принципами и чему-то учиться, и он попросту не мог бы вычислить Алексея на основании одних лишь наблюдений за изменениями курса доллара.

Значит, профессор солгал, и притом солгал неумело. Не было никаких умозаключений, и наблюдений никаких не было, а было совсем, совсем другое...

Мансуров припомнил слухи, которые осторожно передавались из уст в уста в коридорах и курилках мехмата. Поговаривали, что когда-то профессор Арнаутский сотрудничал с КГБ — попросту говоря, стучал на своих коллег и студентов, как самый обыкновенный барабан. Никто не знал, правда ли это, но все сходились во мнении, что дыма без огня не бывает. Ведь не говорили же такого про других преподавателей! А вот про Арнаутского поговаривали, хотя в чем-то конкретном никто его обвинить не мог. И вообще, тогда казалось, что об этом пора забыть: времена переменились, КГБ больше нет, и пусть бросит камень, кто без греха...

Алексей закурил и прошелся по кухне, дважды наступив в кофейную лужу и не заметив этого. Он пытался выстроить логическую цепочку из тех фактов, которыми располагал.

Итак, профессор Арнаутский, с которым они не виделись уже несколько лет, вдруг сам, без приглашения, явился в дом, где никогда прежде не бывал. Для этого ему пришлось разыскать адрес-своего бывшего ученика — может быть, в отделе кадров университета, а может быть, и еще где-то. И он солгал, сказав, что пуститься на поиски его заставила нетипичная ситуация на валютной бирже. То есть дело, наверное, действительно было в ней, в этой ситуации, вот только встревожила она не профессора Арнаутского, а кого-то совсем другого! Кого-то, кто обладал достаточным влиянием на вспыльчивого старика, чтобы заставить его лгать и вынюхивать...

Мансуров скрипнул зубами. Ведь это действительно было очевидно! Да он же сам, помнится, налетел на старика с обвинениями в том, что тот пришел сюда по заданию ФСБ. А потом, черт возьми, сам же и позабыл о своей догадке. Потому и забыл, что никакая это была не догадка, а обыкновенное оскорбление. Разозлился, рассвирепел, вот и захотелось зацепить старика побольнее, обозвать покрепче... А ведь стоило только спокойно подумать, и все стало бы ясно как божий день!

Но он не стал думать, уж очень его тогда напугала осведомленность профессора. Мансуров и так был напуган, узнав о том, что на него охотятся бандиты, а тут еще и это... Он просто взял тяжелую железку, треснул ею старика по макушке, а потом задушил и утопил тело в реке. И думал, идиот, что на этом все кончилось... А ведь это было только начало! Возможно, убив Арнаутского, он собственными руками затянул у себя на горле петлю, из которой ему теперь не вырваться до самой смерти. Возможно, все это время за ним велось скрытое наблюдение и кто-то в штатском — опытный, много повидавший профессионал — от души потешался, глядя, как он мечется, совершая ошибку за ошибкой и все глубже увязая в липкой паутине преступлений.