На другой день вечером, около одиннадцати часов, когда совсем стемнело и короткая летняя петербургская ночь вступила в свои права, Цветинский стоял в кабинете светлейшего и разговаривал с ним.
      – Почему ты думаешь, что именно сегодня? – спросил Потемкин, собрав со стола бумаги и запирая их в ящик.
      – Потому что сегодня дежурным во дворце Кулугин, ваша светлость.
      – Кулугин? Ага! Знаю!.. Разве он с ними заодно?
      – Он в близких отношениях с графом Фениксом. И потом, я вчера встретил его здесь, во дворце. Он был у Тубини и выходил вместе с ним.
      – Не нравится мне все это, очень не нравится! – проговорил Потемкин. – Ну что же, если думаешь, что сегодня, тогда садись в свою обсерваторию!
      – Приходится, ваша светлость!..
      Они подошли к массивному книжному шкафу. Цветинский отпер его. Шкаф был пуст – книги и полки были сняты и убраны. Цветинский, придержав рукой шпагу, шагнул и влез в шкаф.
      – Ты не задохнешься здесь? – спросил Потемкин.
      – Ничего, затворяйте, ваша светлость!
      Дверца затворилась.
      – Тебе видна комната и слышно? – нарочно негромко проговорил Потемкин.
      – И слышно, и видно, – ответил глухой голос Цветинского из шкафа. – Я нарочно проделал на высоте глаза отверстие заранее.
      – Ну хорошо!..
      Потемкин подошел к столу и позвонил.
      Немедленно явился дежурный Кулугин.
      Светлейший, словно припоминая, какое дать ему приказание, остановил на нем долгий, пристальный взгляд.
      Кулугин не сморгнув выдержал этот взгляд, а потом почтительно наклонил голову.
      – Вели тушить огни везде во дворце, – приказал Потемкин, – а в кабинете сам присмотри за этим. Да скажи, чтобы все тихо было. Я спать иду, – и, взяв подсвечник с зажженной восковой свечой, он направился к своей спальне через внутреннюю дверь кабинета.
      Через четверть часа весь кабинет погрузился во мрак, воцарилась мертвая, ничем не нарушаемая тишина; только в дежурной комнате осталась гореть единственная лампа, да большой маятник висевших здесь часов равномерно отбивал каждый размах свой.
      Пробило половина двенадцатого.
      Две фигуры – одна женская, другая мужская – пробирались в этой темноте и тишине. У дверей кабинета светлейшего они остановились.
      – Я боюсь, – сказала женщина, – боюсь дежурного.
      – Дежурным сегодня Кулугин; в крайнем случае, если он заметит нас, мы откроемся. Вас он не выдаст.
      – Я предпочла бы, чтобы был кто угодно, лишь бы не Кулугин.
      – Теперь поздно рассуждать. Идемте!
      – Идите вы один. Я останусь сторожить у двери.
      – Но я один ничего не сделаю. Я не знаю секрета ящика. Вы должны идти со мной.
      – О, господи! – вздохнула женщина и вошла в кабинет.
      У ее провожатого был потайной фонарь в руках.
      Он отворил его в кабинете. Тотчас же при слабом мерцании этого фонаря они кинулись к бюро. Женщина на ощупь отыскала розетку, надавила ее, отперла ящик, ее спутник выхватил все, что было в нем, и большими, широкими шагами направились они к двери назад.
      Вдруг женщина остановилась и схватила за руку провожатого.
      – Слышите? Я различаю какой-то шум...
      – Это вам кажется, ничего нет!..
      – Как будто сюда, к нам, идет кто-то...
      – Просто мышь пробежала...
      Они вышли уже из кабинета в приемную.
      Фонарь был вновь затворен, и здесь, в темной приемной, они ощутили чувство, какое вдруг испытывает человек, инстинктом открывший, что в той же комнате с ним есть еще кто-то посторонний и страшный.
      Вот оно! Ожидаемое случилось, и страх оправдался и не прошел даром.
      – Кто тут? – окликнул голос Кулугина.
      Они притаились, замерев на месте.
      Но Кулугин искал их в темной комнате и приближался на ощупь.
      Вот он все ближе и ближе подходит к находящимся в комнате. Он почувствовал, что нашел, и схватил руку, державшую фонарь.
      Немедленно началась тихая, беззвучная, но упорная борьба.
      – Кулугин, вы? Это – я, я, Надя, с итальянцем Тубини, – проговорила женщина. – Тише, не поднимайте шума!..
      – Что вы здесь делаете? – строго спросил Кулугин.
      – Сейчас я объясню вам, проведите меня в вашу дежурную. Там вы один, никто не может увидеть нас?
      – Никто. Комната совсем пуста.
      – Тогда ведите...
      Сегодня утром у них было второе свидание.
      Кулугин с дежурства, рискуя ответить за это, был проведен итальянцем в кабинет к Наде. Опять они говорили очень мило, опять он целовал у нее руки, и Кулугин ушел еще более влюбленный, чем прежде.
      Теперь, когда он ввел ее в дежурную, она быстро обернулась к нему и проговорила:
      – Неужели вы не понимаете, зачем я здесь?
      Кулугин молчал, испытующе глядя на нее.
      – Да чтобы увидеть вас! Я из-за вас пришла сюда! – пояснила она. – Вы не рады? Тогда мы назад уйдем...
      – Вы пришли сюда из-за меня? – переспросил Кулугин.
      – Ну да, конечно, а вы чуть не подняли сами же тревоги из-за этого и напугали моего бедного итальянца. Посмотрите, на что он похож...
      Тубини стоял бледный на пороге комнаты с фонарем в руках. Лица на нем не было. Однако бумаги он успел спрятать за пазуху и стоял испуганный, дрожащий, но, видимо, уже догадавшийся, какой оборот хотела придать делу Надя, и потому несколько успокоенный.
      – Я насилу уговорила его проводить меня сюда, – продолжала она. – Правда, я не ожидала такой встречи!
      – Но и я не ждал вас, – возразил Кулугин. – Простите!..
      – Хорошо, я прощаю. Идите же к себе, – обратилась она к итальянцу, – и оставьте мне фонарь на всякий случай... Я вернусь одна.
      – Вы хотите вернуться одна? – проговорил Тубини. – Лучше я останусь за дверями и подожду.
      – Но в таком случае вам долго придется ждать, – сказал Кулугин, – потому что скоро я не выпущу отсюда Надежды Александровны.
      – Как не выпустите?
      – Нам нужно поговорить, и очень серьезно.
      Такого тона она, видимо, никак не ожидала от Кулугина, и это сразу смутило ее.
      – Идите! – умоляюще сказала она итальянцу. – Я найду дорогу одна... Да идите же! – повторила она, видя, что Тубини не двигается с места.
      Итальянец, как бы вдруг решившись и махнув на все рукой, повернулся и пошел.
      Надя осталась одна с Кулугиным. Тот выждал, чтобы дать время уйти итальянцу, и, когда, по его расчету, Тубини был уже далеко, подошел к Наде.
      – Так вы пришли сюда исключительно ради меня? – спросил он, глядя ей в глаза.
      – Я не ожидала такой встречи с вашей стороны, – ответила она, готовая заплакать. – Конечно, вам странно, что девушка решилась на такой шаг, чтобы идти ночью на свидание, но положение мое исключительное, меня держат взаперти, я знала, что вы один здесь в дежурной, и думала воспользоваться этим.
      – Воспользоваться этим, чтобы что сделать?
      – Прийти сюда...
      – Но разве дорога в дежурную через кабинет светлейшего?
      – А почему же нет? Если я пришла сюда через кабинет, значит, эта дорога сюда ведет. Не все ли вам равно, как я пришла сюда?
      – А зачем итальянец захватил фонарь с собой?
      – Вы меня допрашиваете, вместо того чтобы радоваться моему приходу? – вспыхнула она вдруг. – Я уйду тогда...
      – Вы не уйдете так скоро! – остановил ее Кулугин. – Я вам сказал, что нам нужно переговорить.
      – Но послушайте, я думала, что имею дело с порядочным человеком, который не пожелает воспользоваться так грубо моим легкомыслием. Теперь я вижу, что поступила не только легкомысленно, но и неосторожно. Я никак не ожидала, что мне придется раскаиваться!..
      – Вероятно, вам и не придется делать это...
      – Я в вашей власти теперь...
      – Да, вы в моей власти, и потому я прошу вас рассказать мне все откровенно. Скажите, зачем был фонарь у итальянца, зачем этот фонарь отворяли вы в кабинете и что делали у бюро?
      – Вы подсмотрели, вы видели это? – вырвалось у Нади, и полная беспомощность охватила ее.
      – Да, я видел это и никак не могу понять, зачем вы останавливались у бюро, если шли сюда, ко мне.
      Надя молчала. Грудь ее тяжело поднималась, щеки вспыхнули, губы приоткрылись, и глаза расширились и горели.
      Кулугин смотрел на нее и должен был сознаться, что она удивительно хороша и что никогда он не видел другой девушки, которая могла бы сравниться с нею в эту минуту. Он залюбовался ею, и его взгляд невольно выразил нежность и восхищение ее исключительной прелестью.
      Надя почувствовала этот его взгляд и поняла его выражение. И вдруг слезы, давно уже собиравшиеся, подступили к ее горлу. Она прижала платок к лицу и заговорила сквозь него, всхлипывая:
      – Ну да, браните меня, я дурная, нехорошая, я вам говорила, что я вовсе не то, чем кажусь вам, я предупреждала вас! Вы сами не верили... теперь видите...
      – Я ничего еще не вижу, – заговорил Кулугин мягким, вкрадчивым голосом, – я ничего не вижу, разве только то, что вы боитесь быть откровенной со мною. Расскажите мне все, все без утайки! – Он подсел к ней близко, но почтительно, сложил руки и заглянул ей в лицо влюбленными глазами. – Надя, неужели я не заслуживаю вашего доверия?
      – Но, если я вам расскажу все, вы перестанете думать обо мне хорошо.
      – Какая вы смешная! Говоря так, вы заставляете меня делать предположения непременно худшие, чем они должны быть на самом деле. Для меня вы и дурное не могут быть связаны вместе. Наверное, вы преувеличиваете. В чем вы можете быть виноваты? Вы действовали не по собственному почину, вас заставили.
      – Да, меня заставили, – проговорила Надя.
      – Кто?
      – Граф Феникс.
      – Я так и думал, что тут не обошлось без него. Что же заставил он вас сделать?..
      – Он держит меня в своем подчинении, и я не могу отделаться от его власти...
      – Ну да, я верю! Что же он заставил вас сделать?
      – Помочь Тубини достать документы и планы из секретного бюро в кабинете светлейшего.
      – А! Это, должно быть, очень важные документы?
      – Они касаются всех распоряжений будущей турецкой кампании.
      – Вот оно что! Как же вы взялись за дело?
      – Светлейший показал мне, как отворяется секретное отделение бюро. Я успела сделать восковой слепок с ключа, вчера отдала его через Тубини Фениксу, а сегодня ключ был уже готов.
      – И вы достали документы в кабинете?
      – Вы видели это, к несчастью...
      – Где же теперь документы?
      – У Тубини. Он спрятал их, когда вы привели сюда нас; теперь он, вероятно, у себя в комнате и снимает копии...
      – Зачем?
      – Чтобы положить документы до сегодняшнего утра обратно на место, как будто их никто не трогал.
      – Понимаю! Иначе станет известна их пропажа, и тогда все планы изменят, а эти никуда не будут годны. Значит, Тубини должен еще вернуться в кабинет?
      – Да.
      – Но вы не пойдете больше.
      – Хотя должна была. Поэтому он и не хотел оставить меня здесь.
      – Ну, вот видите, вы мне все рассказали откровенно и посмотрите на меня! – и Кулугин глядел на нее, раскинув руки, сияющий и торжествующий.
      – И вы не разлюбили меня? – спросила она.
      – Нет, моя радость, нет, моя прелесть! Разве я могу разлюбить?
      Его руки ждали объятия, она видела это и, словно усталая после всего происшедшего, измученная своим волнением, опустилась к нему на плечо.

      Едва взошло солнце над спавшим еще Петербургом, а Тубини уже явился к графу Фениксу. Тот, видимо, ждал его и принял немедленно.
      – Принесли документы?
      – Непостижимый случай! – воскликнул итальянец и развел руками.
      – Явилось какое-нибудь препятствие и вы не могли проникнуть в кабинет?
      – Мы проникли туда беспрепятственно.
      – Не сумели отворить бюро?
      – Бюро было открыто.
      – Не нашли в нем документов?
      – Документы лежали на месте, и мы их взяли.
      – Не успели снять копий?
      – Копии были сняты, но... их нет, – и итальянец снова развел руками.
      – Куда же они делись? – спросил граф Феникс. – Расскажите все по порядку.
      Тубини подробно и красноречиво рассказал, как он и Надя пробрались в кабинет, как были остановлены Кулугиным и как отделались от него благодаря удивительному присутствию духа девушки, сейчас же сочинившей, что она шла на свидание с офицером.
      – Он, влюбленный, – разглагольствовал итальянец, – конечно, сейчас поверил всему, но одно только – не желал отпустить скоро от себя девушку. Впрочем, это весьма понятно, и я поступил бы на его месте совершенно так же. Но так как я не был на его месте, то и поспешил оставить их наедине, потому что он, вероятно, сделал бы то же, если бы был на моем месте. К тому же мне надо было торопиться, чтобы снять копии с документов, которые были спрятаны у меня и легли мне грудь, как огонь. Я удалился в свою комнату и сейчас же принялся за работу. Я торопился, но, как ни торопился, мог закончить копии лишь тогда, когда уже перламутровая заря нашего северного неба смотрелась в окна. Тогда, оставив копии у себя на столе и собрав документы, я предпринял – уже один на этот раз – снова путешествие в кабинет и, трепеща от страха, положил все на место, как было. Я не помню, как вернулся в свою комнату, но когда вернулся, то совершенно обезумел от удивления: оставленных мною на столе копий не было, они исчезли. Напрасно искал я, напрасно изрыгал проклятия и стоны – копии исчезли...
      – А дверь оставалась не заперта в вашей комнате, пока вы ходили в кабинет второй раз?
      – Не заперта, но я так торопился...
      – Какая неосторожность!..
      В это время раздался слабый звонок где-то в углу, сдавленный и чуть слышный. Это Петручио давал знать из передней, что туда вошел кто-то и направляется по парадным комнатам.
      Такой неожиданный ранний посетитель не мог не показаться странным.
      – Погодите немного, – сказал Феникс итальянцу, – пройдите пока в столовую, там вы найдете чем подкрепить себя после бессонной ночи, а я вас позову потом...
      Выпроводив итальянца в столовую, граф направился в парадные комнаты навстречу явившемуся гостю.
      Этот гость был не кто иной, как Кулугин.
      – Добро пожаловать, – встретил его Феникс. – Я думал, что вы дежурный в Таврическом дворце!
      – Только что сменился, граф, и явился к вам по важному делу.
      – К вашим услугам.
      – Но здесь разговаривать неудобно. Пройдемте к вам в кабинет.
      – Пройдемте!
      «Верно, будет денег просить», – решил Феникс, проводя Кулугина в кабинет, и тотчас же спросил его:
      – Вероятно, вам нужны деньги? В любви вы достигли желанной цели, счастье в шалаше существует лишь в сказках. По нынешним временам счастливый влюбленный нуждается в деньгах более, нежели кто-нибудь...
      – Да, граф, вы угадали, мне нужны деньги.
      – Чем же я могу вам служить?
      – Дать мне их... Я думаю, вы не откажете.
      – Я никогда не отказываюсь быть полезным моим приятелям.
      – Благодарю вас за лестную честь... тем лучше...
      – Тем более что нужная вам сумма, вероятно, невелика...
      – Однако, граф...
      – Невелика для меня... Несколько десятков рублей, даже сотня не разорит меня.
      – Нет, граф, тут дело идет не об одной сотне, а о нескольких тысячах. Я прошу у вас, по крайней мере, тысяч двадцать пять, если не тридцать...
      – Двадцать пять тысяч рублей? На каких же это основаниях?
      – Очень солидных, граф. Если у вас нет теперь этих денег...
      – Нет, я не про себя говорю, есть ли у меня такие деньги или нет; я хочу спросить, на каких основаниях вы решаетесь делать такой долг?
      – Я и не думаю просить эти деньги у вас в долг.
      – А как же тогда?
      – Как плату за то, что вы не доверяете вашим друзьям, к числу которых вы изволили только что причислить меня.
      – Дорогая плата.
      – «Дорогой друг», хотите вы сказать. Согласен с вами. Но вот, видите ли, раз вы почтили меня своим доверием, то как же вам было устранять меня от важного дела?
      – Мало ли дел у меня.
      – Таких, вероятно, мало. Я говорю о деле по поводу документов светлейшего князя Потемкина.
      – А, вот о чем! Вы уже знаете об этом деле? Ваша возлюбленная не утерпела и рассказала вам.
      – Она должна была рассказать, потому что я поймал их с поличным.
      – Знаю.
      – Тубини, конечно, предупредил мой визит и успел рассказать вам все. Ну так; вот, граф, вы хотели обойтись без меня в этом деле, а вышло, что я сам вошел в него.
      – То есть не вошли, а так или иначе узнали и хотите, чтобы я купил ваше молчание двадцатью пятью тысячами рублей?
      – О нет, граф, мое молчание не стоит этого. За эту цену я предоставлю вам товар наличный – копии с документов, снятые сегодня ночью итальянцем.
      – Они у вас?
      – У меня. Этот Тубини неосторожно оставил их у себя в комнате, пока ходил в кабинет к светлейшему во второй раз. Будь я на его месте, я не сделал бы такого промаха.
      – И вы воспользовались им?
      – Весьма естественно. Узнав всю историю, я отправился к Тубини, чтобы переговорить с ним и не упускать из рук этого дела, но попал в его комнату как раз, когда его не было там, а снятые им копии лежали на столе.
      – Но почему же теперь вы цените их так дорого? – улыбнулся Феникс.
      – Я думаю, во всяком случае, дешевле, и гораздо дешевле, той суммы, которую получите вы за эти копии. Согласитесь, что мне не грех также попользоваться из вашего вознаграждения. Я и то, вероятно, оставляю вам львиную долю.
      – А если я вам ничего не дам?
      – Тогда не получите копии...
      – Но, если их сняли для меня один раз, разве нельзя сделать этого вторично?
      – Нельзя, граф, потому что светлейший будет уже предупрежден.
      – Вами?
      – Мною.
      Подобный разговор, в котором Кулугин обнаруживал свою заносчивую дерзость, пришлось уже однажды вести с ним Фениксу. Граф помнил это. Но тогда преимущество было на его стороне, и он сумел воспользоваться им, а теперь он должен был сознаться, что вся выгода на стороне Кулугина, у которого в руках были копии. Они, конечно, стоили гораздо дороже двадцати пяти тысяч рублей.
      – Копии с вами? – спросил Феникс.
      – Со мною, граф.
      – Делать нечего, приходится на этот раз согласиться с вашим красноречием. Судьба вам благоприятствует – я не пойду против судьбы. Каким образом желаете вы получить двадцать тысяч?
      – Двадцать пять, граф! Если вы пожелаете сбавлять, я буду прибавлять со своей стороны; я ведь говорил и о тридцати...
      – Ну хорошо, двадцать пять!
      – Лучше всего было бы получить их наличными деньгами.
      – Но согласитесь, что не держу же я такую сумму в своем кабинете. Я могу вам дать чек на банк.
      – Сегодня воскресенье, – стал соображать Кулугин, – завтра праздник, банк будет открыт только послезавтра; значит, только во вторник я получу деньги...
      – До вторника недалеко, всего два дня.
      – И то правда. Я согласен на чек.
      Феникс достал чековую книжку, не дрогнув, с презрительным спокойствием написал чек и передал его Кулугину. Тот подал ему копии, на которых граф сейчас же узнал почерк Тубини.
      После этого Кулугин сказал:
      – До свидания, граф, надеюсь, мы останемся друзьями; мы, может быть, с вами не одно еще дело сделаем.
      – Я надеюсь... До свидания!..
      Кулугин откланялся.
      Феникс поглядел ему вслед и проворчал себе под нос:
      – Иди, радуйся, но в эти два дня не станет тебя в живых, я ручаюсь в этом!
      Он вышел в столовую.
      Тубини спал там на стуле перед пустой чашкой кофе.
      – Вставайте! – разбудил его граф. – Идите к себе домой спать и в другой раз запирайте на ключ дверь своей комнаты, когда это нужно. Вот копии. Успокойтесь относительно их.
      При виде своих копий Тубини мог только всплеснуть руками и произнести:
      – Великий человек, великий маг и волшебник!..

      В тот же день, около двенадцати часов, карета графа Феникса подъехала к дому, где жил Бессменный. Гайдук в белой ливрее отыскал денщика Петрушку и велел доложить князю, что его сиятельство граф Феникс просит князя принять их. Петрушка явился к Бессменному и вытянулся.
      – Что тебе?
      – Вас спрашивают.
      – Кто?
      – Веник-с...
      – Кто?!
      – Веник, так и велел белый евонный мужик доложить, что дескать Веник-с...
      – Что ты врешь! – рассердился Бессменный и подошел к окну.
      Взглянув в него, он сразу узнал карету графа Феникса, в которой тот довозил его с острова до города.
      «С чего это он пожаловал?» – удивился князь и невольно оглядел свою скромную комнату, вовсе не так убранную, чтобы принимать таких гостей, как этот заморский граф.
      – Ты сказал, что я дома? – спросил Бессменный.
      – Сказал.
      – Ну, так поди скажи, что я сейчас уезжаю, выхожу из дома... Или нет, постой, ты переврешь что-нибудь. Дай мне шляпу и плащ...
      С тех пор как Бессменный узнал, в каких отношениях Надя состоит к Потемкину и почему светлейший взял вдруг к себе свою дочь и скрыл ее (на это были особые причины, о которых говорить нельзя), – он вполне успокоился, и его здоровье заметно поправлялось. Тяжелая рана зажила окончательно.
      Он схватил плащ, перчатки и шляпу и совсем молодцом вышел на крыльцо.
      – Вы застаете меня, граф, – заговорил он, с учтивым поклоном приближаясь к окну кареты Феникса, – на выходе из дома.
      – Я рад, что вы поправились и что я вижу вас здоровым, – ответил граф. – Мне давно хотелось навестить вас, но я боялся, что мое посещение обеспокоит вас во время болезни.
      Бессменный приподнял шляпу.
      – Благодарю вас, и еще раз простите, что не возвращаюсь домой, чтобы воспользоваться вашей беседой, но дело в том, что мне предписана прогулка именно в это время, как самое теплое среди дня...
      – Послушайте, князь, – ласково произнес Феникс, – я надеюсь, что у вас больше не таится никакой неприязни ко мне. Согласитесь, что причиной нанесенной мною вам раны был вовсе не я. Я не хотел этой дуэли и сделал все зависящее от меня, чтобы избежать ее. Вы сами пожелали и настаивали; я же, со своей стороны, не имел основания питать к вам вражду и, напротив, после нашего поединка питаю двойное уважение к вам...
      – Я ни в чем не виню вас, граф, и ничего против вас не имею теперь, – искренне ответил Бессменный.
      – Так докажите это на деле.
      – У вас есть просьба ко мне?
      – Да, и большая...
      – В чем же дело?
      – Садитесь в мою карету и поедемте вместе. Я уверен, что прогулка в экипаже будет для вас полезнее, чем ходьба пешком, потому что вы меньше утомитесь и дольше пробудете на свежем воздухе.
      – Но, право, я не знаю, граф...
      – Вы мне докажете этим, что не сердитесь на меня, – и граф, велев гайдуку откинуть подножку, протянул руку Бессменному, приготовясь помочь ему войти в карету.
      – А вы куда едете теперь? – спросил князь.
      – Мне все равно, куда-нибудь за город прокатиться. Я модных и людных мест не люблю. Мы можем проехаться с вами за Таврический дворец... Прекрасная дорога, князь...
      «Таврический дворец» имел, по-видимому, магическое влияние на Бессменного. Он поднялся в карету; подножка щелкнула, дверца захлопнулась.
      Очутившись снова с графом Фениксом в той же карете, в которой они ехали тогда, Бессменный живо припомнил весь тот день, обед у Елагина, потом разговор с графом, свой визит к нему и зеркало, в котором он видел Надю, протягивавшую к нему руки и говорившую: «Муж мой!».
      – А что, зеркало еще существует у вас, граф? – спросил он, когда лошади тронулись и карета закачалась на своих рессорах.
      – Существует! Что ему сделается?
      – И предсказания его не ложны, вы продолжаете утверждать это?
      – Продолжаю. Еще недавно мне пришлось проверить, и я получил несомненное подтверждение...
      – Значит, и со мной случится то, что оно мне предсказало?
      – Должно так быть.
      – Тогда я буду счастлив.
      – От всей души желаю вам этого.
      Лошади бежали крупной рысью. Бессменный задумался, и воображение унесло его далеко, в то самое будущее, которое он видел в зеркале. Но как это случится, как это произойдет? И в голове его рождался один план за другим, и комбинации одна другой фантастичнее являлись как бы сами собой. То он видел себя достигшим высших почестей и являющимся к Потемкину просить руки Нади, то, наоборот, он жил с нею в бедной хижине, причем, конечно, хижина была похожа на крошечный киоск, какие ставят в парках.
      Бессменный был успокоен, и радостное настроение и вера в будущее снова вернулись к нему. Он знал, что Цветинский переехал на жительство в Таврический дворец, и каждый день видит Надю и следит за ходом ее болезни.
      Цветинский положительно заверял его, что скоро она придет в себя и тогда все будет хорошо. Ей нужен только покой – и нужно выждать. Время излечит ее.
      Феникс и Бессменный давно выехали за город, миновали лесистую местность, и с левой руки потянулся у них высокий, знакомый князю частокол Таврического дворца, а справа открылся пустырь.
      Вдруг карета остановилась.
      – Что такое? – высунулся граф из экипажа.
      Кучер передал вожжи сидевшему на козлах гайдуку, соскочил и стал возиться у постромки.
      – С постромкой что-то случилось, – пояснил граф Бессменному, – нам придется подождать немного. Может быть, хотите выйти погулять?
      Бессменному, как только они выехали сюда, не сиделось на месте, когда карета катилась, а теперь, во время невольной остановки, он уже вовсе не мог удержать себя.
      – Отлично, граф, пойдемте! – согласился он, не сумев даже скрыть свою радость.
      Они вышли.
      Вид был не из особенно приятных: пустырь и частокол, но Бессменному он казался чрезвычайно интересным. Он издали увидел место, где были расшатаны колья, и, когда они поравнялись с ним, приостановился. Он заметил, что колья расшатались сильнее и щель настолько увеличилась, что сквозь нее виднелся сад даже с того места, где они стояли, то есть по эту сторону канавы.
      – Вы никогда не были в этом саду? – спросил Феникс тоном полного равнодушия и, вынув часы, посмотрел на них.
      Было ровно двенадцать.
      – Нет, никогда, – проговорил Бессменный.
      – Говорят, чудный сад. Как вы думаете, если перейти эту канаву и посмотреть? В последние дни стояли жара, и канава высохла.
      – Отчего же не перейти? – подхватил Бессменный и в один прыжок очутился у частокола.
      Граф, не торопясь, перешел за ним.
      Они заглянули в сад, цветущий, но пустынный – ни души не было в нем.
      «Неужели Тубини не исполнил моего приказания?» – мысленно удивился граф Феникс и снова посмотрел на часы.
      Но в эту минуту, как бы в ответ ему, из-за круглой кущи кустов показалась на дорожке сада Надя. Она шла вместе с Кулугиным и оживленно разговаривала с ним. О чем они говорили – не было слышно, но каждое движение их было видно. Они остановились. Кулугин счастливо улыбался, Надя продолжала говорить, весело смеясь. Он ей ответил что-то. Она оглянулась на дом и, убедившись, что листва скрывает их от него, вскинула руки и положила на плечи Кулугина. Он охватил ее руками и прижал к груди, губы их встретились и замерли в поцелуе.
      «Это более, чем я ожидал», – опять подумал Феникс, все время следивший за тем, что происходило в саду, и одновременно за тем, что делалось с Бессменным.