– Оставим судьбу медальона в стороне. Где бы он ни был, у меня или у кого-нибудь другого – мне нужно, чтобы вы искали его... Мне нужно так...
– Хорошо... Я буду искать, – согласился Кулугин. – Но если медальон у вас?..
– Тогда ищите его у меня.
– Но ведь это будет простая комедия!
– А не все ли вам равно?
– А если и с вашей стороны будет обещанная мне помощь – тоже не более как комедия?
– А это уже предоставляю вам самому рассудить. Как хотите, я вас ни к чему не неволю, – проговорил Феникс, вставая из-за стола.
Кулугин тоже встал и, огибая стол, случайно заглянул в окно. Он вздрогнул, двинулся вперед и остановился, протянув руки.
Окно выходило в сад. Из него была видна лужайка, и на дорожке, по ту сторону этой лужайки, Кулугин увидел Надю, гулявшую с француженкой-мадам. В то время как он заглянул в окно, они зашли за густую чащу кустов и исчезли, но он видел их и не мог ошибиться.
– Граф, – вырвалось у него, – да Надя со своей мадам у вас. Я сейчас видел их в саду. Они зашли вон за те кусты.
– Послушайте! – добродушно и весело рассмеялся Феникс. – По-вашему, все у меня: и медальон, и ваша возлюбленная. Однако вы и впрямь сильно увлечены ею, что она вам всюду мерещится.
– Да не мерещится, а я видел ее своими глазами у вас здесь, в саду.
– Говорят, влюбленные близки к сумасшествию – берегитесь!
– Неужели же мне показалось только?
– Все может показаться... Однако бросим пустяки и давайте говорить серьезно! Пройдемте сюда! – и граф Феникс поднял тяжелую портьеру, занавешивавшую дверь в соседнюю комнату, которая выходила окнами на противоположную саду сторону дома.
Кулугину хотелось остаться в столовой, чтобы глядеть в сад, ожидая, не появится ли там вновь Надя.
– Милости прошу! – настойчиво повторил граф.
Надо было повиноваться – иначе показалось бы неучтиво.
«Если она действительно у него, – сообразил Кулугин, – и если он скрывает это, то все равно настойчивостью и насилием я ничего не поделаю. Будем ладить с ним миром!..» – и он поспешно прошел в дверь.
Граф вошел за ним и опустил портьеру.
– Мне надо, чтобы вы устроили мне одну вещь, – начал он, усадив Кулугина и понижая голос. – Вот в чем дело...
«Да, – думал Кулугин, – ведь если бы Надя теперь была у него, то есть если бы он имел возможность взять ее к себе от Елагина, то незачем было бы ему заставлять меня доставать у нее, пока она была у Елагина, медальон. Она взяла бы его с собой сюда... Ничего не понимаю!»
А в это время Феникс объяснял ему свое дело, и Кулугин, думая о Наде, слушал все-таки и понимал, чего от него требуют.
– Так вот, – заключил граф, окончив свое объяснение, – согласны вы быть моим помощником? Кулугин на все согласился.
У светлейшего
Потемкин был не в духе, то есть сидел у себя в кабинете в халате, небритый, никуда не ездил, никого не принимал и никого не хотел видеть. Тем не менее большая круглая приемная Таврического дворца с утра наполнялась народом, искавшим случая «поклониться» светлейшему. Старые и молодые люди в военных и придворных мундирах толпились тут, шептались и, когда дежурный офицер объявлял, что и сегодня приема не будет, расходились неудовлетворенные. Третий день уже продолжалась эта хандра Потемкина.
Приемная опустела. Осталось только двое-трое наиболее упорных, но и они ушли наконец.
В это время дверь из кабинета светлейшего отворилась, и на пороге показался сам Потемкин в распахнутом халате, с плохо расчесанными, ненапудренными волосами, распадавшимися в разные стороны, с искаженным гневом лицом.
– Господин дежурный офицер! – крикнул он полным голосом, и из дежурной комнаты показался на его зов Кулугин – дежурный в этот день в Таврическом дворце. – Кто смел, кто смел положить ко мне эту записку? – набросился на него Потемкин, тряся в руке небольшой лист синей почтовой бумаги.
Полное недоумение выразилось на лице Кулугина. Он выпрямился и глядел на князя, видимо, готовый исполнить всякое его приказание, но решительно не понимая вопроса, который задавали ему.
– Вот эту записку? – повторил Потемкин, показывая на бумагу.
– В течение моего дежурства с утра никто не входил в кабинет вашей светлости! – отчетливо произнес Кулугин.
Потемкин остановился. Он, казалось, убедился по виду Кулугина, что тот не виноват ни в чем, повернулся и ушел в кабинет, хлопнув дверью.
Через некоторое время в кабинете послышался звонок. Кулугин кинулся туда. Потемкин сидел у стола. Он все еще держал записку в руках и теперь внимательно разглядывал ее.
– Что это такое? – гораздо уже мягче произнес он. – У меня на столе очутилась записка какого-то графа Феникса. Вы все время были в дежурной?
– Все время, ваша светлость.
– Никто не входил сюда?
– Никто.
– Странно! Вы не знаете, кто это – граф Феникс?
– Я знаю, ваша светлость, что граф Феникс – человек, достойный удивления во всех отношениях. Он появился недавно в Петербурге. Образ жизни его поразителен по своей роскоши, но еще более поразительны дела этого человека. Ему все доступно...
– И даже доступно класть невидимкой записки в мой кабинет?
– И даже это, ваша светлость! – спокойно подтвердил Кулугин.
– Вы знакомы с ним?
– Знаком, как и многие в обществе.
Этот ответ и, главное, спокойствие Кулугина, казалось, произвели свое действие и убедили светлейшего. Начни только Кулугин отрицать свое знакомство с Фениксом – Потемкин не поверил бы его непричастности к таинственному появлению записки, но он держал себя так наивно просто, так смело глядел в глаза и, видимо, так действительно был уверен в могуществе графа, что сомневаться в нем не представлялось возможности.
Потемкин снова опустил взор на записку. В ней было всего две строки: «Для человека сильного нет ничего невозможного. Так говорит граф Феникс».
– Пошлите сейчас, – приказал светлейший, – за этим графом. Я хочу его видеть.
Кулугин поклонился и пошел, чтобы исполнить приказание, но едва отворил он дверь в приемную, как дрожь охватила его, он пошатнулся и удержался за ручку двери, чтобы не упасть.
– Ваша светлость, – с усилием выговорил Кулугин, – граф Феникс... граф Феникс уже в вашей приемной... Он здесь...
Его испуг и удивление казались настолько правдивы, что нельзя было допустить мысли, что они поддельны. Кулугин так и замер, отворив настежь дверь, а на пороге этой двери показалась фигура графа Феникса, который низко, но с достоинством поклонился Потемкину и не торопясь произнес:
– Вы желали видеть меня, ваша светлость?
На этот раз сам Потемкин как будто был удивлен. Но он быстро овладел собой, показал Кулугину, чтобы тот вышел, и рукой пригласил Феникса сесть против него.
Граф не выказал перед светлейшим ни смущения, ни особенной и излишней развязности. Потемкин сразу увидел в нем человека, уверенного в себе, привыкшего к обращению во всяком обществе, по виду скорее даже скромного, но не слабого этой скромностью, а напротив, словно вооруженного ею. Эта обходительность странного графа и понравилась Потемкину, и вместе с тем была ему немного неприятна. Он предпочел бы, чтобы Феникс выказал смущение перед ним.
– Я не люблю, сударь, ничего невыясненного и таинственного, – прямо заговорил он. – Начнем с того, что вы мне объясните сейчас же, как попала ваша записка ко мне сюда на стол?
Потемкин сказал это до некоторой степени тоном приказания, тоном человека, не привыкшего к ослушанию, а напротив, уверенного в том, что сию минуту ему ответят точным и подробным объяснением того, о чем он спрашивает.
Но граф Феникс не выказал никакой поспешности.
– Ваша светлость, – начал он после некоторого молчания, – не спрашивали так настойчиво, откуда получили план укреплений Очакова, когда осаждали этот город, а напротив, получив его, поспешили только приступить к делу, то есть к штурму.
– Вам известно нечто об очаковском плане? – спросил Потемкин, нахмурив брови.
– Как видите, ваша светлость! – ответил Феникс.
Потемкин помнил, как сейчас, тяжелые дни осады Очакова. Наши войска, далеко не превосходившие численностью неприятеля, обложили город и держали турок в осаде. Турки и думать не хотели о сдаче. Идти на приступ было опасно, потому что очаковские твердыни считались неприступными. Мало того, было известно, что у неприятеля работают французские минеры, заложившие мины вокруг укреплений, чтобы взорвать штурмующие колонны. План этих мин был прислан из Парижа. Потемкин ассигновал неограниченный кредит нашему парижскому послу, чтобы тот достал этот план, и после долгого ожидания план наконец пришел, но не от посла, как оказалось впоследствии. Посол писал о полной невозможности достать его тогда, когда он был уже в руках у светлейшего. План был привезен тайным агентом Потемкина и оказался вполне верным. Благодаря ему сделаны были распоряжения, как и с какой стороны брать турецкие редуты вдали от мин, и, действительно, наши войска ничуть не пострадали от них.
Но граф Феникс был прав: тогда, в горячую пору войны, Потемкин не спросил агента, как и откуда достал он план, хотя и поспешил воспользоваться этим планом. Однако все это держалось в величайшем секрете. Знать об этом мог только прикосновенный к делу человек. Граф Феникс знал – значит, был прикосновенен.
– Насколько я могу понять теперь, – снова спросил его Потемкин, – вы участвовали в этом деле лично, потому что иначе узнать о нем не могли?
– Я был тогда в Париже, – сказал граф Феникс, – и план был доставлен вашему агенту мною.
– За какую сумму?
– Я не торгую такими вещами, ваша светлость, – ответил граф, улыбнувшись и покачав головою.
– Хорошо, но что же побудило тогда вас достать план для моего агента?
– Одно лишь желание сказать вам об этом впоследствии, когда придет время.
– Значит, это время пришло?
– Пришло, ваша светлость.
– Но у вас есть доказательства, что вы оказали мне эту услугу? – спросил светлейший.
Граф Феникс неторопливо вынул из кармана и показал ему расписку в получении плана – «безвозмездном». На расписке стояла подпись «Юрий Цветинский».
– Я узнаю эту подпись, – сказал Потемкин, – она принадлежит моему агенту. Совершенно верно. Я признаю себя вашим должником. Что же вам угодно от меня?
– Пока – ничего, ваша светлость. Может быть, я и приду просить вас о чем-нибудь, но не теперь... Теперь вы сами желали меня видеть. Я к вашим услугам.
– Я желал видеть вас благодаря вашей же записке, чтобы спросить, как она попала ко мне?
– Мы уже оставили этот вопрос, ваша светлость; перейдем прямо к делу. Или вы только и желали меня видеть, чтобы удовлетворить свое любопытство?
– Я желал видеть вас главным образом потому, что слова вашей записки совпали с моими собственными мыслями: «Для человека, сильного нет ничего невозможного!». Я не могу признать себя человеком слабым, а между тем для меня многое невозможно.
– Могущество еще не есть сила, князь. Но вы и сильны достаточно. Если бы вы пожелали, то могли бы достичь всего, что хотите.
– И даже победы над временем?
– И даже победы над временем, и его действие можно предотвратить...
– Каким-нибудь эликсиром? – усмехнулся Потемкин.
– Нет, ваша светлость, я не торгую эликсирами, как не торговал планами Очакова. Эликсир, разумеется, не поможет, а люди, составляющие их, – сумасшедшие. Они принимают внешнюю форму за суть, вместо того чтобы искать в рецептах внутреннего смысла. В старых книгах, правда, говорится о том, как составить себе эликсир, положим, долгой жизни. Там сказано: «Возьми соль, разведи ее водой, кипяти на огне». И неразумные берут соль, разводят ее водой и кипятят на огне... И ничего у них не выходит, потому что они не знают истинного значения соли, воды и огня.
– А вы знаете?
– Не один я! И вашей светлости известно, что под «солью земли» подразумевается ее мудрость. Такое же переносное значение имеют и вода, и огонь. «Возьми соль» – значит, будь мудр. Под видом рецепта для эликсира старые книги дают систему самовоспитания и показывают, каким образом с помощью его продлить жизнь.
Граф Феникс по своему разговору был совершенно не похож на тех шарлатанов, которые довольно часто надоедали Потемкину предложением своих услуг, то обещая ему передать секрет долголетия и вечной молодости, то суля открыть тайну философского камня, с помощью которой можно переделывать все металлы в золото. Потемкин не входил в рассуждения в такими людьми, гнал их от себя, но это не значило, что он не задумывался иногда над краткостью земного счастья и над переменчивостью судьбы, хотя и благосклонной к нему до сих пор, но все-таки неверной и неопределенной.
В настоящее время особенно часто приходили светлейшему грустные мысли. До сих пор он не боялся соперников, зная, что стоит лишь ему захотеть, и они падут, словно сами собой; так было с Ермоловым, с Мамоновым, но теперь «колесо фортуны», как говорили тогда, как будто медлило повернуться в его сторону.
При дворе все большую и большую силу забирал молодой красавец Платон Зубов, человек ничтожный и бездарный, но, несмотря на ничтожество его и бездарность, он становился все властнее и властнее. Почти открытая молва чуть ли не громко говорила о закатившейся звезде Потемкина.
В былое время светлейший только смеялся над такими слухами, но теперь он чувствовал, что года берут свое, что он стареет и опускается и что сила соперника в том и состоит, что союзником его является неумолимое, беспощадное время.
Конечно, Потемкин был слишком умен для того, чтобы попытаться остановить разрушительную работу этого времени каким-нибудь эликсиром, но то, что говорил ему граф Феникс, было совсем другое. Речь его шла не о теле, а о духе, вечно молодом, вечно юном, и светлейший чувствовал, как он под влиянием разумных слов молодеет душой. К тому же Феникс ничего не просил, ни о чем не хлопотал, он, по-видимому, ни в чем не нуждался, а Потемкину почти не приходилось говорить с людьми, которые ничего не ждали от него. Всякий, заговоривший с ним, не мог удержаться от мысли, что, может быть, так или иначе что-нибудь да перепадет ему от власти светлейшего. Потемкин не мог не чувствовать этого.
С графом же Фениксом ему было свободно и просто. И потому он, разговорившись, был доволен его беседой и расстался с ним, простившись почти дружески. Когда ушел Феникс, Потемкин более уже не сердился, зачем к нему на стол попала записка графа, и не желал допытаться, каким образом случилось это; он просто был даже рад, что это случилось, вот и все.
«Или он действительно бескорыстен, – решил Потемкин про Феникса, – и в таком случае – удивительный человек по добродетели, или же, наоборот, исключительно расчетливый мошенник, если воображает обвести меня своей добродетелью».
Светлейший ударил в особый звонок, и тотчас же в кабинете появился секретарь светлейшего, Попов.
– Что, Цветинский в Петербурге? – спросил Потемкин, не оборачиваясь к нему.
– В Петербурге, ваша светлость.
– Ему не дано никакого поручения?
– В настоящее время – никакого.
– Пошли за ним! Мне нужно видеть его.
Секретарь вышел, сказав «слушаю», и немедля послал курьера за Цветинским.
Брат Иосиф
Кулугин, провожая Феникса через приемную до вестибюля, шепотом спросил его:
– Довольны ли вы мною, граф? Я хорошо разыграл свою роль, не правда ли? Подложить вашу записку на стол не было трудно, но потом разговаривать с ним, признаюсь, было жутко. Однако все вышло как по маслу; вы недаром обратились ко мне, я – вам хороший помощник, как видите.
– Благодарю вас, – сказал Феникс приостановившись. – В таких незначительных случаях, как этот, я иногда пользуюсь услугами друзей, чтобы не тратить напрасно силы, но не сомневайтесь, что если бы я захотел, то записка была бы на столе у князя сама собой, без всякой посторонней помощи... До свидания!.. – и, раскланявшись с Кулугиным, Феникс сел в карету.
Он был более чем удовлетворен и устроенной при помощи Кулугина комедией с запиской, и заранее рассчитанным своим появлением в приемной (из-за гардины, где он прятался).
Но главным образом Феникс был удовлетворен своей беседой с Потемкиным. Он был уверен теперь, что произвел на светлейшего отличное впечатление и что доступ ему открыт в Таврический дворец беспрепятственный. Пока ему больше ничего не нужно было.
Вернувшись домой, он поднялся по лестнице в свою пустую, по обыкновению, обтянутую черным сукном с серебряными скелетами переднюю, подошел к одному из углов и приподнял драпировку сукна. За драпировкой была ниша, а в ней сидел человек.
– Ты на своем месте, Петручио? – спросил Феникс по-итальянски.
Сидевший в нише человек, которого звали Петручио, поднялся и ответил:
– Я всегда на своем месте.
– Никого нет у меня?
– Никого.
Феникс опустил драпировку.
Его передняя только по виду, как оказывалось, была пуста, так что как будто всякий мог войти через незапертую с улицы на лестницу дверь. Но на самом деле в этой передней сидел скрытый за драпировкой Петручио и видел всякого входившего.
Граф направился по анфиладе разукрашенных комнат, а с другого конца этой анфилады продвигался ему навстречу в своей чалме индус Кутра-Рари.
Феникс не поверил сначала своим глазам. Петручио не должен был просмотреть посетителя, и в первый раз было, что он сказал, что никого нет, когда тут был посторонний. Другим входом Кутра-Рари проникнуть не мог.
«Хорошо же, синьор Петручио, я вам этого не прощу», – сказал себе Феникс и смело пошел к индусу.
Но в ту же минуту Кутра-Рари исчез у него на глазах. Феникс шел уже на пустое пространство.
– Я здесь, – проговорил голос Кутра-Рари возле самого уха Феникса.
Граф оглянулся. Индус стоял уже позади него.
– Нечего взыскивать напрасно с Петручио, – проговорил он, кладя на плечо графа руку. – Петручио не видел, как я прошел, так же как ты не видел меня сейчас и не видел, что я все время был с тобой у князя Потемкина и слышал весь ваш разговор, слышал, как ты поучал его словами разума, желая воспользоваться открытой тебе мудростью для своих низких жизненных, корыстных целей.
– Неужели сила внушения может быть настолько сильна, что можно приказать нескольким людям не видеть? – остановил его Феникс.
– Очевидно, если никто не видел меня во дворце у светлейшего, а я был между вами. И мне для этого не надо было прибегать к помощи офицера, который настолько малодушен, что согласился разыгрывать недостойную, придуманную тобой комедию.
– О, если бы я обладал такой силой внушения! – невольно вырвалось у Феникса.
– Для тебя слишком много и той, какая есть у тебя. Послушай, брат Иосиф.
При этом имени граф вздрогнул, и в его лице появились замешательство и испуг.
– Послушай, брат Иосиф, – продолжал Кутра-Рари, – ты был принят много лет назад в одно из сокровеннейших и святейших братств, которые когда-либо знали посвященные. Твои способности обещали тебе светлую будущность, ты делал быстрые успехи и быстро проходил степени посвящения, достигнув наконец одной из важных. Вспомни, как росло мало-помалу могущество твоего духа, как ты достигал познания тайн природы и завоевывал себе ее подчинение. Но вместо того, чтобы употребить открытые тебе знания на добро и правду, на пользу другим людям, на милосердие к ним, ты стал извлекать для себя выгоды, стал заботиться только о себе и предаваться земной роскоши, вместо того чтобы удаляться от нее. И сила твоя стала слабеть. Ты сам чувствовал, что ты не тот уже человек, знания в тебе остались, но силы не было. Тогда ты начал обманывать доверчивых людей, разыгрывать комедии вроде той, которую разыграл с Потемкиным сегодня, и этим путем добывать средства для удовлетворения своей ненасытности к роскоши и безумству. Но и этого для тебя оказалось мало. Ты пошел дальше – опомнись!..
Феникс стоял пораженный и испуганный.
– Ты знаешь мое, давно забытое мною, имя? – проговорил он наконец чуть внятно. – Ты знаешь о моем посвящении? Кто же ты?
Кутра-Рари придвинулся к графу Фениксу.
– Неужели не узнаешь меня? – спросил он, близко пригибаясь к нему.
Напрасно старался Феникс найти в темно-бронзовом лице индуса какие-нибудь знакомые черты; как ни вглядывался он – не мог узнать.
– Так я чужой тебе, ты не знаешь меня? – повторил Кутра-Рари.
И граф Феникс, несмотря на то, что, казалось, все бы отдал в эту минуту, лишь бы назвать истинное имя индуса, должен был ответить:
– Нет, не знаю!
– Вот до чего дошел ты! – опустил голову Кутра-Рари. – Опомнись, падший брат! Остановись, что ты делаешь? Ты знаешь, что ждет тебя?
Граф Феникс молчал, тяжело дыша. Казалось, в нем не борьба происходила, но он собирался с силами для борьбы не с самим собой, но против сыпавшихся на него укоров.
– Да, я знаю, что меня ожидает, – проговорил он, подняв вдруг голову, – меня ожидает возмездие за совершенное мною, но час этого возмездия не наступил еще, и пока мое время, и я могу действовать, как я хочу и как мне нравится. Я пошел на это и теперь не сойду с моей дороги, и за то, что я имею теперь, за эту роскошь, за этот почет, которым я пользуюсь, я готов претерпеть впоследствии. Я не знаю тебя, старик; вероятно, ты – один из посвященных в высшие степени братьев, – который? – я не могу узнать. Но поди и скажи твоим братьям, что глупо, обладая той силой, какая есть у них, жить так, как они, то есть впроголодь, не имея подчас даже необходимого. Если они боятся возмездия, то это не что иное, как трусость с их стороны. Я не боюсь и иду на него.
– Ты – безумец, – ответил Кутра-Рари, тяжело вздохнув. – Неужели земные блага тешат и удовлетворяют тебя, неужели обладание ими дает тебе счастье?
– Нет, – проговорил Феникс, становясь все смелее и смелее, – мне мало того, что я имею, но я хочу и достигну большего.
– Не тем ли делом, ради которого ты приехал сюда, в Россию?
– Этого никто не может знать!..
– Ты думаешь? Так говорят профаны, готовя в тайных мыслях злые начинания, но ты должен был бы знать, что и мысли человека не скрыты от посвященных. Скроешь ли ты свои? Сегодня ты видел, как легко следить за такими, как ты. Я был с тобой во дворце Потемкина, слышал и видел все и читал в твоих мыслях. Итак, помни, что я слежу за тобой и ты не увидишь меня.
– Но зачем же следить за мной, если заранее известно, что придет час моего возмездия и я понесу его? – пожав плечами, спросил Феникс.
– Для того чтобы предотвратить то зло, которое ты хочешь сделать ближним.
– А если я, несмотря на твое могущество, не побоюсь тебя?
– Бойся или нет – мне все равно; я сделаю свое дело – не допущу тебя вредить ближнему.
– Тогда останови сначала ураган в степи, который засыпает песками караваны, тогда укроти бурю на море, которая разбивает корабли и топит все живое на них) уничтожь смертоносные удары молнии, потуши вулканы, смири землетрясения, дай влагу засухе и запрети наводнению выходить из берегов, туши огонь пожаров и притупи мечи, отпущенные людьми, чтобы убивать друг друга... Сделай сначала все это и потом говори о зле, которое я могу сделать.
– Бедный брат мой! Не мне повелевать ветрами, не мне приказывать земле, не мне остановить огонь и не мне укрощать воды; нет, не мне все это, но в силах моих предотвратить то зло, которое готовы сотворить такие, как ты. И я сделаю свое дело!
– Не сделаешь ты его! – вдруг крикнул Феникс и бросился на старика, но в ту же минуту почувствовал, что свет померк в его глазах и непроницаемая тьма окутала все кругом.
Он приостановился, протянул руки вперед, зрение снова вернулось к нему, он опять увидел комнату и все, что было в ней, только Кутра-Рари не было – индус исчез.
Граф Феникс быстрыми шагами направился в свою спальню. Ему хотелось остаться одному и отдохнуть, но, пока он шел, ему чудился шорох сзади, словно кто-то следовал за ним по пятам.
Что сталось с Надей
Уже в течение трех дней Надя не знала, где она и что с нею случилось.
До сих пор она жила у Елагина, воспитанная им, привыкла почитать его как отца, и не сомневалась, что ее судьба будет похожа на судьбу таких же, как она, девушек, то есть придет время, станут ее вывозить, а потом выйдет она замуж за любимого, конечно, человека. Так думала она. Но вышло совершенно иначе.
Первое ее появление в свет было, правда, отпраздновано торжественным обедом и балом, на нем произошло и окончательное объяснение с князем Бессменным, которому Надя поклялась в вечной любви; все было чудесно, но на другой день круто изменилось.
На другой день Елагин призвал ее к себе, показал на явившегося к нему старика и сказал, что она должна ехать с ним, забрав самые необходимые вещи. Надя не противоречила, привыкнув исполнять приказания Елагина, собралась, села в карету вместе со стариком и поехала.
Ей было немножко жутко ехать так с чужим человеком, но почтенный вид ее спутника несколько успокаивал ее. Однако заговорить с ним она не решалась. Он тоже молчал и, когда они отъехали от дома, опустил шторы в карете, так что Надя не могла видеть, куда ее везут.
Они ехали долго. Карета несколько раз поворачивала, наконец остановилась. Старик поглядел из-за шторы в окно и поднял ее. В то же время гайдук откидывал подножку и отворял дверцу.
Они были на закрытом дворе, обсаженном деревьями. Надя вышла из кареты вслед за стариком, он отвел ее «в приготовленное для нее помещение», как сказал он, просил «подождать», откланялся и ушел. Надя ждала уже три дня, но пока ничего не выходило из ее ожидания.
Ее помещение состояло из трех очень хорошеньких комнат, куда ей приносили завтрак, обед, чай, кофе и всякое угощение. Все было очень вкусно, очень хорошо и богато подано. В средней комнате, устроенной для будуара, стояли шкафчик с книгами, письменный стол с принадлежностями для письма и рисования и клавесины с нотами. Служила Наде немая калмычка, которая являлась на звонок и от которой нельзя было добиться ни слова.
Что это было и почему, Надя понять не могла. Она видела, что ее почему-то заперли одну-одинешеньку, и напрасно пыталась доискаться разрешения этой загадки.
Она написала Елагину письмо, в котором изобразила свое положение, и просила, если нельзя освободить ее, то хоть прислать ей француженку, ее мадам, чтобы не так было скучно и безлюдно. Письмо она отдала калмычке, та взяла его с поклоном и унесла.
Письмо Елагину Надя, конечно, могла послать через свою новую горничную, но поручить ей записку князю Бессменному она не решалась. Будь с ней ее Дуняша – тогда было бы другое дело. Под влиянием этого Надя всплакнула несколько раз.
Однако молодость брала свое, и мечты сменяли слезы.
Надя воображала себя сказочной царевной, которую заперли в заколдованном замке, так что она должна ждать царевича, а он придет и освободит ее. Под царевичем, конечно, подразумевался князь Бессменный. Он отыщет ее, сделает невозможное и освободит, но надо облегчить ему эту задачу, дать знать ему; но как?
В первый же вечер Надя отправилась гулять в сад, куда выходили окна ее комнат. Ее никто не удержал. Ее комнаты были в нижнем этаже, к ним примыкал балкон, и дверь на этот балкон не была заперта. Сад казался обширным, но Надя скоро убедилась, что для нее отделена лишь небольшая часть его. Она была окружена домом, забором, речкой, а потом тянулся высокий частокол. Другого входа и выхода, кроме балконной двери, не было.
Надя внимательно обошла кругом. У дома росли густые кусты, сквозь которые не пробраться было; за речкой виднелся сад, совершенно пустынный. Частокол был сбит из высоких заостренных кольев гораздо выше человеческого роста, не только перепрыгнуть, но даже заглянуть через него не было никакой возможности. Но в одном месте колья расшатались, и один из них образовал щель, настолько широкую, что она образовала довольно значительный просвет.
Сойдя с дорожки на траву, Надя пробралась к нему. В просвет виднелся широкий пустырь с далекими бедными домиками, как бы потерявшимися за ним, а у самого частокола шла дорога, отделенная от него канавой.
Не было видно ни души. Надя с любопытством заглядывала в разные стороны. Наконец на дороге показался прохожий. Это был солдат.
«Окликнуть... не окликнуть?» – сомневалась Надя и, сама испугавшись своего голоса, окликнула-таки.
Солдат вздрогнул и начал оглядываться, видимо, недоумевая, откуда послышался ему зов.
Как ни было страшно Наде заговорить с чужим человеком, как ни хотелось ей убежать отсюда скорей без оглядки, она все-таки поборола свой страх и заговорила. Солдат послушался ее зова, повернулся, перепрыгнул через канаву и подошел к частоколу по ту сторону.
– Слушай, солдат, – заговорила Надя, волнуясь и торопясь, – ради Бога, коли ты веруешь в Него, отыщи в городе князя Николая Семеновича Бессменного, он офицер, и передай ему это колечко. Больше ничего, передай ему это колечко и укажи место, откуда ты получил его, – и она, сняв с пальца кольцо и просунув руку в щель, подала его солдату.
Солдат оказался бывалый. Он смекнул, что это дело безопасное для него и что тут может даже перепасть что-нибудь, а потому обещал разыскать князя Бессменного и передать ему кольцо.
Надя отскочила от частокола, но долго стояла на дорожке, не двигаясь. Где она была, она не знала, но была рада, что дала знать Бессменному о себе. Тот узнает это колечко и допросится у солдата, в каком месте получил он его. Самой же спросить, что это за пустырь, чей это частокол выходил на него и куда ведет дорога мимо него, – ей было боязно, так как ее просьба показалась бы солдату подозрительной.
Опять медальон
До сих пор у Бессменного с Цветинским не было особенной дружбы, но дуэль и, главное, болезнь Бессменного сблизила их.
Цветинский ухаживал за князем, как нянька. Днем он просиживал у него безотлучно и только на ночь уходил домой. Тогда его сменял Петрушка и оставался бодрствовать у постели больного.
Бессменный, хотя медленно, но поправлялся, несмотря на то, что полковой доктор сказал, что рана безнадежная.
