– Немножко слышал; он, говорят, показывает чудеса магнетизмом.
– Он пользуется – пока еще в очень ограниченных размерах – той силой, которой обладает каждый человек, если пожелает развить ее в себе. Называйте ее магнетизмом или иначе как-нибудь – это все равно, не в названии дело, а в том, что она существует.
– Да существует ли?
– Неужели вы думаете, что человек – не более чем соединение телесных органов, способствующих поддержанию его жизни и продолжению его рода? Ведь человек, кроме того, существо мыслящее и существо, которому открыто милосердие. Кроме человека – животного из тела и костей, существует человек разума и любви, который просвещает и жертвует собой для блага других. Вот вам элементарное проявление его духовных сил.
Кутра-Рари, чем больше говорил, становился симпатичнее Бессменному. В словах индуса было что-то хорошее, что подкупало, располагало и возбуждало, если не полную веру, то доверие.
– Позвольте, – стал рассуждать князь, – если вы в силах узнать все, что пожелаете, так вы можете, например, сказать мне, где теперь медальон, о котором вы меня вчера спрашивали?
– Вы передали этот медальон своей будущей невесте, воспитаннице господина Елагина.
– Вы знаете это? Ну, а дальше, дальше что случилось с ним?
– Дальше – не знаю.
– Но можете узнать?
– Могу.
– Дело в том, что он пропал сегодня ночью.
– Я так и ждал этого. Вы хотите знать, кто похитил медальон?
– Пожалуй хочу, хотя бы для того только, чтобы убедиться еще раз в ваших знаниях. Но сам медальон меня не очень интересует. Я и без него счастлив...
Кутра-Рари остановил Бессменного, коснувшись его руки.
– А вам, наверное, известно, в чем ваше счастье?
– Ну конечно! – уверенно произнес Бессменный.
– Так всегда рассуждает молодость, готовая слушаться только собственных порывов. Вы не знаете ценности вашего медальона и, закрыв глаза, махнули на него рукой, думая, что счастливы. Но счастье – условное понятие на Земле, и только мудрый понимает и знает, в чем оно заключается для него. Однако мудрый не закрывает глаз, не ослепляет себя, но, напротив, усиливает свое зрение и обостряет его... у каждого человека, когда он начинает жить сознательно, в руках его счастье, как был в руках у вас ваш медальон; но немногие, слышите ли, очень немногие умудряются удержать его. Все духовное имеет свое выражение в материи: что наверху, то и внизу. И счастье человека выражается чем-нибудь материальным. Спросите любого, кто чувствует себя несчастливым, и он непременно, если вспомнит хорошенько, скажет вам, что у него в начале жизни было в руках что-нибудь, что могло бы сделать его счастливым. Один теряет деньги, другой – какой-нибудь документ, третий – еще что-нибудь. Вы потеряли, или – хуже – сами отдали свой медальон. Теперь ищите его, ибо всякий человек, потерявший свое счастье при вступлении в сознательную жизнь, начинает искать его в этой жизни и ищет часто напрасно. Я вам желаю найти ваш медальон.
– А если я и искать его не буду?
– Будете.
– Посмотрим! Как хотите, я не могу признать, чтобы мое счастье зависело от какой бы то ни было вещи, медальона или чего-нибудь вроде него. Ведь это было бы слишком мелко и ничтожно.
– Медальон тут не более как символ, внешнее выражение внутреннего смысла. Отдавая его, вы потеряли вместе с ним нечто другое, духовное.
– Что же именно?
– А вот ту силу, которая может заставить и маятник остановиться.
Бессменный почувствовал, что или его мысли мешаются, или то, что говорят ему, несуразно, как бред умалишенного.
– Позвольте, – проговорил он, – каким образом я, отдав медальон, мог лишиться какой-то духовной силы? Какая же тут связь?
– Вы отдали медальон любимой девушке? Ведь вы любите ее страстно, не правда ли?
– Да, да...
– Вот эта страсть, которая охватила вас и во имя которой вы отдали свой медальон, и парализовала вашу силу.
– Ну и бог с ней! – решил Бессменный.
Кутра-Рари улыбнулся только.
– Мы, кажется, приехали, – сказал он, – карета остановилась.
Они были на Миллионной, у подъезда трактира, где должен был ждать Бессменного его товарищ Цветинский.
Опять Кутра-Рари
Цветинский любил поесть, и Бессменный застал его за заказом обеда, объясняющим повару, как делать «черный соус» к сигу.
– Ну, что, был ты у графа Феникса? – спросил его Бессменный.
– Был, был, все сделано. Ты что предпочитаешь – цыпленка со стручками или телятину под бешамелью?
– Когда же драться будем?
– Завтра утром. Так, если тебе все равно, тогда цыпленка. Сделай ты нам цыпленка, – обернулся Цветинский к повару, – понимаешь, под белым соусом и со стручками... На жаркое я велел зажарить поросенка, – сказал он князю.
Бессменный сел и задумался.
– Ты что киснешь? – спросил вдруг Цветинский, отпустив наконец повара и перенося свое внимание на разговор с Бессменным.
Боязнь, что товарищ мог принять его задумчивость за выражение угнетенного настроения перед дуэлью, заставила князя покраснеть.
– Я сейчас, – поспешил пояснить он, – ехал в карете от Елагина с новым Фениксом своего рода, со стариком-индусом Кутра-Рари, и он мне наговорил разных вещей, я и задумался о них.
– Кутра-Рари? Знаю! – подхватил Цветинский, принимаясь за семгу, принесенную, для закуски. – Я только что познакомился с ним у графа Феникса.
– То есть... что ты называешь «только что»?
– А вот сейчас, перед обедом, когда я был по твоему делу у графа.
– Постой, братец, ты говори толком, оставь на минуту семгу.
– Нет, семги я не оставлю, потому что она бархатная, отличная семга, а говорю тебе толком, что познакомился сейчас с господином Кутра-Рари, или как он там называется, только что вот, у графа Феникса.
– Да, ведь с Кутра-Рари я только что сидел у Елагина, и потом, говорю тебе, он довез меня сюда в карете.
– Я видел в окно, что ты подъехал с ним. Но он уехал от Феникса раньше меня, а я остался, чтобы условиться о дуэли. Где же вы встретились?
– Да у Елагина же. Он там провел сегодня все утро.
На этот раз Цветинский оставил семгу и глянул, разинув рот, на Бессменного.
– Да ты, может быть, его в зеркале видел? – спросил тот.
– В каком зеркале?
– У графа Феникса есть такое черное зеркало.
– В каком там зеркале! Когда я приехал, индус сидел у Феникса и разговаривал с ним. Граф познакомил нас. Мы поговорили немного, потом индус встал и уехал.
– О чем же вы говорили?
– А я его спросил, как делают одно индийское блюдо: «кэри» оно называется, отварной рис с разными приправами; я слышал о нем, но никогда не едал, так мне было любопытно.
– И он объяснил?
– Объяснил...
– Странные вещи! Как же я его видел у Елагина и прямо приехал с ним оттуда в карете?
– А ты не врешь?
– Да ведь ты сам видел, и карета была елагинская.
– Видел, правда, но истинная правда и то, что я с ним у графа Феникса разговаривал.
– Значит, в Петербурге теперь два Кутра-Рари, – решил князь.
– Очевидно, – согласился Цветинский. – Ну, за их здоровье! – добавил он, протягивая рюмку.
Бессменный чокнулся с ним.
– Благодарю вас, господа! – раздался возле них голос старика-индуса.
Они оба вздрогнули и оглянулись.
Кутра-Рари в своей чалме и халате подходил к их столику.
– Еще раз здравствуйте! – поклонился он Цветинскому. – Позволите, князь, присесть к вам? – спросил он, обращаясь к Бессменному.
– Милости просим! Но каким образом вы здесь?
– Самым обыкновенным – я вошел вслед за вами.
– А мне казалось, что вы уехали.
– Вам это только показалось. Я вошел за вами, и вы этого не заметили.
– Так это, по-видимому, твой индус? – сказал по-русски Цветинский. – Как же он со мной кланялся, как со знакомым?
– Ну что, научили вы здешнего повара, как делают кэри? – обратился Кутра-Рари к Цветинскому.
– Позвольте, – заговорил тот, переходя на французский язык, – разве я имел честь с вами познакомиться сегодня у графа Феникса?
– Ну да, со мной, и расспрашивали меня о кэри и о том, какие напитки пьют в Индии и введен ли там лед в употребление.
– Действительно, я спрашивал и про лед, и про напитки, – подтвердил Цветинский Бессменному. – Хорошо! Значит, мы с вами были у графа Феникса. Так как же вы могли приехать от господина Елагина вместе с князем? Это непонятно.
– А между тем я приехал от господина Елагина вместе с князем, и по дороге мы разговаривали о вещах непонятных, которым князь не верит, потому что они непонятны ему.
– Но, по крайней мере, объясните, как вы могли в одно и то же время быть в разных местах?
– Мои объяснения не помогут до тех пор, пока вы сами не поймете того, что непонятно вам теперь.
– Но как же мы этого достигнем?
– Путем работы над собой.
– A с чего же надо начать эту работу?
– Хотя бы с того, что научиться владеть всем собой и победить в себе всякую страсть – будь это страсть к любимой девушке или просто к тому, чтобы хорошо и плотно покушать.
– Вы хотите, кажется, посадить меня на диету? – спросил Цветинский. – Нет, тогда я вам прямо скажу: «Увольте!», тогда я не желаю понимать непонятное. Я предпочитаю добрый кусок и стакан хорошего вина всем отвлеченностям, да и вы, вероятно, не откажетесь разделить с нами наш обед. Могу вас уверить – он будет недурен... Я сейчас велю вам подать прибор...
– Благодарю вас, – ответил Кутра-Рари, – я никогда не обедаю.
– Неужели обходитесь только завтраком и ужином?
– И не завтракаю, и не ужинаю.
– Так вы лишаете себя смысла жизни!
– Разве смысл жизни в еде?
– Ну конечно! – рассмеялся Цветинский. – Посмотрите, какие нам щи принесли – наварные, ароматные! Какая тут философия устоит против них!..
– А вы тоже того же мнения, что смысл жизни в еде? – спросил Кутра-Рари у Бессменного.
– Нет, я вовсе не разделяю этого мнения, – проговорил тот, невольно усмехнувшись. – Но мне хочется есть. Я проголодался с утра.
– Тогда пойдемте ко мне.
– Как «пойдемте ко мне», когда он голоден и щи стоят на столе? – перебил Цветинский. – Нет, уж сегодня пусть он ест обед моего заказа, а в другой раз пойдет к вам обедать, если вы брезгуете нашим хлебом-солью.
– Я не зову князя обедать к себе, – пояснил Кутра-Рари, – потому что я, как сказал вам, не обедаю; напротив, то, что я хочу показать ему у себя, не имеет ничего общего с едой. Я желал бы только, чтобы князь доказал на деле свои слова, что для него еда не имеет важного значения.
– Можно не придавать ей значения, но следует есть, когда хочется, – стал возражать Цветинский, – князь может идти к вам после обеда... Кушай, брат, щи отличные!..
Он налил до краев тарелку щей и передал ее Бессменному.
– Князь, – проговорил Кутра-Рари, – оставьте еду и пойдемте ко мне!
– Это тоже символ? – спросил Бессменный.
– Да, и символ, и вместе с тем необходимость. Сытый желудок мешает ясности зрения.
– А вы далеко живете?
– Здесь, в номерах при этом трактире, наверху.
Странное дело, но то обстоятельство, что индус жил здесь же, где они назначили свидание с Цветинским, показалось Бессменному почему-то наиболее удивительным из всего необычайного, что случилось с ним вчера и сегодня. Положим, трактир был из лучших, но они легко могли выбрать и другой, а между тем выбрали именно этот, и оказалось, что ему с индусом нужно было ехать в одно и то же место.
– Пойдемте! – вдруг, вставая, сказал Бессменный, неожиданно решившись.
Кутра-Рари встал, поклонился и повел его.
– Да вы с ума сошли! – воскликнул им вслед Цветинский. – На что же это похоже – голодному человеку от обеда не евши вставать! Поистине чудеса в решете!
Но Бессменный не слушал его.
Над трактиром были номера, считавшиеся из самых дорогих в то время в Петербурге, что не мешало им быть довольно-таки скромными. Однако длинный коридор, куда выходили двери комнат, содержался чисто, только запах лампового масла чувствовался в нем.
Номера, которые занимал Кутра-Рари, были в конце коридора, несколько удаленные от других.
– Милости прошу, – пригласил индус, отворяя дверь, – вот я здесь живу.
Комната, куда вошел Бессменный, оказалась самой обыкновенной. Но стены ее были выкрашены заново клеевой краской, белый деревянный пол был начисто выскребен, подоконники и переплеты рам тщательно вымыты, на мебель надеты свежевыстиранные чехлы. Все было необычайно опрятно, но более чем просто. Все лишнее, все, что так или иначе обыкновенно способствует украшению, было удалено: ни зеркала, ни картин на стенах, ни драпировок.
Кутра-Рари провел Бессменного в другую комнату, ничем не отличавшуюся от первой. Та же опрятность и больше ничего.
– Я вам говорил, мой князь, – начал Кутра-Рари, усадив гостя, – что могу узнать, где ваш медальон теперь. Хотите сами видеть это?
– Как вам будет угодно! – согласился Бессменный. – Как же вы мне это покажете? В зеркало?
– В черное зеркало, как граф Феникс? – усмехнулся Кутра-Рари. – Нет, у меня не существует никакого зеркала. – Он встал, говоря это, подошел к столу, на котором стояла небольшая шкатулка черного дерева с перламутровыми инкрустациями, и вынул из нее хрустальный шар, гладко отшлифованный. – Возьмите этот шар, князь, думайте о медальоне и смотрите на свет сквозь хрусталь!
Правдивое видение
– «Думайте о медальоне!» – сказал Кутра-Рари. Дался ему этот медальон! – подумал Бессменный, и, как только сосредоточился, мысли его остановились невольно не на медальоне, а на той, которой он отдал его.
«А что, если бы Надя увидела меня сейчас, как я сижу и смотрю в этот шар? – пришло ему в голову. – Не показалось бы ей это глупым?.. А где-то она теперь и что делает?!»
Прозрачный хрусталь шара блестел на свету и играл, преломляя лучи. Глазу неловко было смотреть в него, но почти сейчас же Бессменный стал различать в хрустале что-то вырисовавшееся в ней, сначала туманно, потом яснее и яснее.
И он увидел Надю. Она стояла перед Елагиным и плакала. Они прощались, он благословлял ее.
– Вы видите что-нибудь? – спросил Кутра-Рари, стоявший за спиной Бессменного.
– Вижу! – ответил тот.
Надя с Елагиным вышли на крыльцо. Их сопровождал благообразный старик, почтительно шедший за ними. Карета подъехала к крыльцу, лакей вынес два небольших баула и положил в карету. Судя по жестам Елагина, он успокаивал и утешал Надю, говорил, что так, мол, и нужно, что тут ничего поделать нельзя. Она села в карету, с ней рядом поместился старик, дверца захлопнулась, и карета покатилась.
– Надя уехала! – проговорил вслух Бессменный.
– Вы, значит, о ней думали, а не о том, о чем я говорил вам, – ответил ему Кутра-Рари.
В хрустале все смешалось, подернулось молочной дымкой, затем она растаяла, и хрусталь стал опять прозрачно-светлым, режущим глаз. Бессменный опустил шар.
– Что я видел? – обернулся он к Кутра-Рари. – Что это? Прошлое, настоящее, будущее или просто ничего не значащий бред?
– Вы должны были видеть настоящее, – ответил индус.
– То есть то, что происходило в ту минуту, когда я смотрел?
– Да.
– Так куда же она уехала?
Кутра-Рари пожал плечами.
– Я этого не знаю.
– Да не может быть!.. Ей некуда уезжать... с баулами... с каким-то стариком... прощалась с Елагиным... Не может быть! Я ее только что видел, она бы сказала мне... Я не верю вашему хрусталю...
Индус молчал.
– Хотя я там так ясно видел, – начал снова говорить Бессменный, – так ясно, как вчера в черном зеркале!.. Знаете что? Я готов сейчас отправиться опять на Остров и проверить.
– Проверьте! – сказал Кутра-Рари.
– Конечно, я так и сделаю. Можно послать за ямской каретой? Впрочем, я сам пошлю снизу. Мне все равно надо сказать два слова Цветинскому, – и, простившись с Кутра-Рари, Бессменный спустился вниз, послал слугу за каретой, а сам зашел в общий зал, где Цветинский трудился над сигом в черном масле.
– Что, брат, голод не тетка? – встретил тот его. – Ну, брат, не пеняй, от сига одни кости остались, я почти весь съел. Отлично он его приготовил.
Бессменный махнул рукой.
– Не до сигов мне теперь! Мне нужно сейчас ехать. Я зашел только, чтобы спросить тебя, как будет завтра утром: ты заедешь за мной или я должен отправиться к тебе, чтобы ехать на место дуэли?
– Заезжай ты ко мне.
– Драться будем на пистолетах?
– На пистолетах! – с трудом выговорил Цветинский, прожевывая кусок.
– Ну, до свиданья!
Пришли сказать, что карета подана, и Бессменный чуть ли не бегом выбежал из комнаты.
Всю дорогу гнал он кучера, то обещая на водку, то говоря, что он его в гроб заколотит. Переезд казался ему бесконечным, но, по мере приближения к Острову он начинал мало-помалу успокаиваться.
«Нет, – решил он, когда елагинский дворец был уже виден издали, – некуда ей уезжать, и все это – вздор и пустяки; вот я сейчас приеду и увижу ее. И отличный предлог у меня, чтобы приехать во второй раз сегодня: расскажу Елагину про фокус индуса, и он увидит, что это – вздор и маятник тоже был вздор».
Но когда князь поднимался по ступеням подъезда, сердце его все-таки сильно билось.
– Господин Елагин дома? – спросил он гайдуков, дежуривших в вестибюле.
– Никого не принимают! – почтительно, но твердо ответил старший.
– А барышня?
– Барышня уехали.
Бессменный почувствовал, как кровь отливает у него от щек и руки холодеют.
– Куда? – проговорил он.
– Не знаем-с.
– Да как? Надолго уехала или, может быть, просто в гости?
– Похоже, что не в гости, потому что с баулами и поклажей.
– С кем же уехала она?
– Незнакомый господин, старик, приехали, вызвали старшего камердинера, тот провел их прямо к барину, они поговорили, потом уехали с барышней.
Виденное Бессменным в хрустале оказалось не обманом. Все подтвердилось именно так, как видел он в хрустале.
Князь стоял некоторое время в раздумье, а затем, вдруг решившись, приказал:
– Доложите обо мне!
– Не приказано беспокоить! – пояснил один из гайдуков, наиболее смелый.
Бессменный стал настаивать.
– Я вам говорю, что доложите. Мне надо видеться немедленно, по важному делу. Доложите! Я на себя беру ответственность.
– Кабы не строгий приказ, – все-таки колебался один из слуг.
– Разве старшего камердинера позвать? – догадался другой.
– Ну, зовите старшего!
Явился старший камердинер. Бессменный долго толковал ему, что ручается, что барин не рассердится и примет его. Старший долго раздумывал, наконец кивнул головой.
– Хорошо-с, я доложу! – произнес он и отправился докладывать.
Бессменный, сильно волнуясь, стал ходить по вестибюлю в ожидании. Он знал, что Елагин падок на все таинственное, и не сомневался, что рассказ о Кутра-Рари и его хрустале заинтересует его настолько, что он простит, что его побеспокоили. Если же так, то он узнает, зачем и куда уехала Надя?
Старший вернулся и со строгим лицом доложил, что «просят».
Бессменный пошел наверх, в кабинет к Елагину. Тот сидел за письменным столом, в шлафроке, нахмуренный, сильно не в духе.
– Мне ни до кого сегодня, – встретил он князя, – и я принимаю вас лишь по настоятельной вашей просьбе. У вас важное, говорите, дело?
– По-моему, из ряда вон выходящее, – заговорил Бессменный. – Надежда Александровна уехала?
Елагин поглядел на князя, нахмурился и отвернулся. Должно быть, он был сильно расстроен. Бессменный всегда, во всех случаях видал его изысканно вежливым и учтивым, и теперь то, что он не ответил на вопрос, было для Елагина почти грубостью.
– Дело в том, – поспешил заговорить Бессменный, – что я видел ее отъезд на далеком расстоянии. Кутра-Рари показал мне его. Это было удивительно. Я не хотел верить, приехал сюда нарочно и вдруг узнаю, что она действительно уехала! Я побеспокоил вас, чтобы рассказать вам и засвидетельствовать о таком случае, который, по-моему, гораздо знаменательнее, чем остановленный индусом маятник.
Елагин, видимо, смягчился, как бы поверив тому, что Бессменный явился к нему не ради своего личного дела, но вследствие того лишь, что был поражен необычайностью случившегося с ним.
– Так вы говорите, – переспросил он, – что Кутра-Рари показал вам отъезд Нади? Каким же образом?
Князю вместо ответа хотелось закидать Елагина вопросами о том, куда уехала Надя, зачем, почему так внезапно и надолго ли? Но он должен был сдержать себя и ответить только:
– Он показал мне в хрустальном шаре, и я увидел в нем всю сцену отъезда.
– В хрустале! – повторил Елагин. – Я знаю об этом способе. Во Франции для той же цели берут стакан с водою, но это все равно... Ну, ничего нового вы мне не сообщили! Но все-таки это интересно.
– Кроме того, в эти два дня, вчера и сегодня, благодаря встрече с графом Фениксом и Кутра-Рари мне пришлось быть свидетелем еще многих странностей, – проговорил Бессменный и принялся рассказывать Елагину обо всем, что произошло с ним со вчерашнего дня.
Рассказать надо было, потому что только этим путем, то есть откровенностью, он мог получить хоть какие-нибудь сведения о Наде. Он не скрыл ничего, признался перед Елагиным во всем, передавая ему историю с медальоном во всех ее подробностях. Из этих подробностей Елагин легко мог заключить, что они с Надей любят друг друга.
Елагин, видимо, относился к нему далеко не враждебно; он слушал, порой перебивал, задавая вопросы, и снова принимался слушать.
– Из всех ваших слов, государь мой, – сказал он наконец Бессменному, – я могу заключить о тех чувствах, которые вы питаете к моей воспитаннице. Впрочем, я догадывался о них и раньше...
«Да, но где она, где она? – билось внутри Бессменного. – Скажите, где она!..»
– Но, к сожалению, я должен предупредить вас, – продолжал Елагин, – что едва ли вы увидетесь с нею когда-нибудь... Надя уехала от меня навсегда!..
– На-все-гда?.. Куда же?
– Этого я вам сказать не могу.
– Но как же так? Почему?
– Вы ведь знаете, что она была лишь воспитанницей моей? Да? Я не отец ей и не имел власти удержать ее у себя. Это все, что я могу вам сказать. Но не пытайтесь узнать, где она теперь... Все старания будут напрасны. Вы ее никогда не увидите.
Бессменный почувствовал, точно воздуха вдруг не хватило и дышать стало ему нечем. В глазах его потемнело, но он сделал над собой усилие и проговорил:
– Я найду ее!
После дуэли
Клавесины играли, и струны их пели, пели однообразно, уныло, протяжно нескончаемую песню, полную тоски. Звук ее то замирал, то усиливался, становился полным и гармоничным, потом вдруг спадал и раздавался снова и снова ослабевал.
Бессменный открыл глаза. Он лежал у себя в спальне, на постели. Клавесинов больше не было. Цветинский сидел на стуле, отвернувшись к окну.
– Очнулись! – послышался голос Петрушки.
Цветинский вздрогнул, обернулся и поглядел на Бессменного. Тот опять опустил веки, но звуков песни не услышал, словно ее и не было никогда.
– И впрямь очнулся! – проговорил Цветинский и подошел к кровати.
Князь снова глянул.
– Кто тут играл? – спросил он.
– Тут никто не играл, – ответил, нагибаясь, Цветинский.
– А клавесины? – улыбнулся Бессменный.
– Никаких клавесинов не было – это ты во сне, должно быть...
– А я спал?
– Бог тебя знает, спал ли ты или в беспамятстве был. Ты узнаешь меня?
– Узнаю.
Цветинский вдруг радостно просиял.
– Ну, значит, не бредишь, а в своем уме! Ты поесть не хочешь ли?
Несколько слов, произнесенных Цветинским, обессилили его, и он опять закрыл глаза. Говорить ему было трудно, но соображать он мог вполне ясно. Звуки замерли и не мешали.
Князь теперь отчетливо сознавал и помнил, что произошло с ним. Вчера он не ел целый день. Не пообедав с Цветинским, он поехал на Остров к Елагину, а от Елагина вернулся домой. Надя уехала. Нади не было, ее увезли, а куда? Елагин не только отказался сообщить, но заверял определенно, что нечего и стараться узнать, где она теперь.
Конечно, Бессменному легко было сказать у Елагина: «Я найду ее!» – но каково было исполнить это на самом деле? Где найти путь, как догадаться, получить хоть малейшее указание? «Кутра-Рари!» – решил Бессменный. Теперь он уже верил в силу индуса и в его чудодейственный хрусталь.
Он отправился в трактир на Миллионной, но не нашел дома Кутра-Рари. Пришлось опять вернуться к себе и остаться один на один со своими мыслями... А что могли дать эти мысли? Одно только убеждение, что, если Елагин заверял – напрасно-де будет искать Надю, так знал это наверняка; значит, никто тут ничего не поделает, ни даже индус с его чудесами, а уж один-то Бессменный совсем бессилен.
Да и с какой стати Кутра-Рари станет помогать ему? Индусу нужен зачем-то медальон – и он, пожалуй, поможет отыскать его, а Надю!.. Кутра-Рари прямо говорил против страсти, против любви его, то есть против Нади! Что же делать?
Бессменный искал и не находил ответа. Он забыл о еде и о сне, и заря застала его бодрствующим. Он все-таки помнил, что на сегодня назначена дуэль, и в определенный час поехал к Цветинскому, поднял его, и они отправились на условленное место поединка, в лес, за речкой Фонтанной.
Граф Феникс ждал их со своими секундантами. Одним из них был Кулугин.
Бессменный, после бессонной ночи, не евший почти сутки, едва владел собой; голова у него кружилась, в висках стучало, и в глазах расплывался туман. Настроение его было таково, что, когда их поставили к барьеру, он с удовольствием подумал не о том, как лучше ему выстрелить в противника, а о собственной смерти. Рука его сильно дрожала; когда он поднимал пистолет, то чувствовал, что даст позорный промах, если выстрелит, потому что не мог целиться. Эта дрожавшая рука рассердила его, и как бы назло самому себе он потянул курок. Раздался выстрел, и дым окутал все. Другого выстрела Бессменный не слыхал; он помнил только, как упал, и очнулся вот теперь, у себя в постели, услыхал голос Петрушки и увидел Цветинского.
– Я ранен? – спросил он, собравшись с силами.
– Не говори много, – остановил его Цветинский, – он тебе в бок угодил, навылет. Я думал – смертельно, доктор тоже сказал, что безнадежно... Тебе индус перевязку сделал и в рот капал какого-то эликсира.
– Кутра-Рари? Ты посылал за ним?
– Нет, он сам пришел. Он сказал, что к четырем часам ты очнешься... А теперь десять минут пятого.
– Индус придет еще?
– Ничего не сказал, не знаю. Да ты поесть не хочешь ли?
– Нет, а пошли сейчас Петрушку к индусу, попроси, чтобы он пришел ко мне.
– А бульону я тебе все-таки дам, – настоял Цветинский, – у меня нарочно для тебя бульон сделан, сам готовил... так и индус сказал, чтобы тебе дать бульону, когда ты очнешься...
И он с чайной ложечки стал кормить Бессменного бульоном.
Между тем граф Феникс вернулся с места дуэли после своего удачного выстрела домой вместе со своим секундантом Кулугиным. Он провел его в маленькую столовую, где был накрыт стол «для легкого утреннего завтрака», как сказал граф, но на самом деле тут было столько разных холодных яств, закусок, фруктов и сладостей, что их хватило бы на хороший обед. В фарфоровом севрском кофейнике дымился душистый кофе.
– Вы любите этот напиток? – стал угощать Феникс Кулугина.
Тот не заставил просить себя. С утра, чтобы не опоздать к поединку, он наскоро выпил стакан сбитня и теперь был голоден. Он ел с удовольствием, но казался молчаливым и грустным. Феникс изредка с улыбкой поглядывал на него.
– Я до сих пор не могу примириться с мыслью, как это мне не удалось достать для вас этот медальон! – заговорил наконец Кулугин. – Дело казалось таким простым. Я был уверен, что горничная достанет мне его.
– Но было уже поздно! – улыбнулся граф. – О медальоне, видимо, позаботились раньше.
– Как позаботились?
– А вы разве не знаете этого?
– Нет. На другой день после обеда у Елагина я утром ездил в его дворец и не мог добиться никого – ни горничной, никого, словом, а потом узнал, что и Надя уехала, а куда – неизвестно.
– Так что теперь нужно отыскивать уже не медальон, а саму его обладательницу?
– Во что бы то ни стало!
– Неужели она вам так нравится?
– Да, она мне так нравится! И теперь более, чем когда-нибудь, я надеюсь, что, может быть, успех будет на моей стороне. Ведь если она исчезла для меня, то, вероятно, также и для Бессменного. Елагин говорит всем, что она уехала за границу, навсегда, что ее ждет там какой-то высокий жребий...
– Да, он и мне объяснил так вчера вечером ее исчезновение, – подтвердил Феникс.
– Ну вот! Нельзя же предполагать, что ожидающий ее высокий жребий – замужество с князем Бессменным? Может быть, и исчезновение-то ее объясняется именно их любовью, открытой как-нибудь случайно. Взяли да и увезли ее от Бессменного – вот и все. Теперь ищи он ее! А, пожалуй, его сегодняшняя рана окажется смертельной, если же он и оправится, то, конечно, не скоро... Поле открыто для действий.
– Так вы желаете действовать?
– С вашей помощью, граф!
– Но помните, я вам обещаю эту помощь лишь при условии, что вы достанете медальон.
– Я не отказываюсь искать его. Вы говорите, о нем позаботились раньше?
– Да, когда наученная вами горничная сунулась в шкатулку – медальона уже там не было.
– Откуда вы знаете это?
– Знаю. Мало ли что я знаю? Не в этом дело. Но вы со своей решительностью и упорством мне нравитесь. Ищите медальон, а я готов помочь вам найти любимую девушку.
– Так, значит, моя услуга еще нужна вам? – обрадовался Кулугин. – Я очень рад. Я уже думал, что вам известна судьба медальона, что, может быть, он даже уже у вас... Помните, вы говорили, чтобы я торопился...
