Наступила ночь. В Таврическом дворце все успокоилось, зато в доме Феникса долго светился одинокий огонек масляной лампы.
      Граф Феникс не спал всю ночь, просидев ее напролет в своей рабочей комнате. Она была смежной с его официальным, или парадным кабинетом, обставленным богатой мебелью, статуями и дубовыми книжными шкафами. Соединялась она с кабинетом посредством маленькой двери, искусно скрытой за картиной.
      Никакой роскоши в этой рабочей комнате не было, стояли два стола – простой белый, деревянный, и другой, с мраморной доской, и висела полка с книгами, свитками бумаг и пергамента. Мраморный стол весь был заставлен склянками, ретортами, спиртовыми лампами и сосудами странной формы.
      На этот раз Феникс не прикасался к ним. Он сидел, окруженный книгами, перед большим развернутым на столе пергаментом и беспрестанно брался за медальон, тщательно рассматривал его, потом справлялся с покрывавшими пергамент иероглифами и делал отметки на дощечке из слоновой кости.
      Раннее летнее утро давно гляделось в единственное окно комнаты, а Феникс все сидел и с лихорадочным блеском в глазах жадно перебегал взглядом от медальона к пергаменту и от пергамента к медальону. Работа, видимо, не спорилась у него. Несколько испорченных дощечек были отброшены в сторону. Но с упорством и настойчивостью он взялся за новую и принялся за новые выкладки. Руки у него дрожали, сердце билось, он писал, забыв об утомлении, голоде и сне.
      Теперь он уже знал ошибки, в которые впадал раньше, и постарался избегнуть их. Одна за другой появлялись после его выкладок буквы, и наконец сложилось таинственное, искомое слово. Оно значило: «Милосердие».
      И только-то? Стоило проводить бессонную ночь, чтобы найти это слово, давно известное Фениксу! Положим, это был ключ, открывавший тайны, в которые он хотел проникнуть. Самая существенная работа была еще впереди, и того, что он успел сделать, было довольно, но как-то странно казалось после ожидания чего-то сверхъестественного прийти к такому простому и, в сущности, несложному выводу.
      Милосердие! Неужели все дело только в нем?
      Граф Феникс встал от стола, положил медальон и провел руками по лицу.
      В маленькую дверь раздался осторожный стук. Феникс знал, что это – Петручио, единственно посвященный в секрет рабочей комнаты.
      – Я здесь! – отозвался он.
      – Сегодня должен завтракать у вас господин Лубе для свидания с Тубини, – послышался голос Петручио.
      Феникс посмотрел на часы. Времени оставалось ровно столько, чтобы переодеться и освежить лицо.
      – А Тубини дано знать, чтобы он пришел? – выходя из комнаты, спросил он у Петручио.
      – Тубини явится вовремя, – ответил тот.
      Феникс направился в свою уборную и, когда явился господин Лубе, вышел к нему свежий и бодрый, точно отлично выспался и чувствовал себя крепким и здоровым.
      – Вы недурно живете! – одобрил Лубе. – Такой роскоши позавидовала бы даже коронованная особа.
      – Всякий живет по своим средствам! – пожал плечами граф. – Я думаю, сначала дело, – спросил он, – а потом мы отправимся к столу?
      – Я от дела не отказываюсь.
      – Тогда пройдемте сюда!
      Они миновали несколько комнат и вошли в небольшую гостиную, застеленную мягким ковром, заглушавшим шаги. Феникс подошел к одной из картин, слегка тронул ее, и она образовала щель, сквозь которую была видна соседняя комната, где стоял в ожидании приема Тубини.
      Оставив Лубе у этого пункта наблюдения, Феникс вышел к итальянцу. Тот, как увидел его, согнулся, гораздо ниже, чем сгибался перед светлейшим.
      – Благодарю вас, граф, благодарю вас! Вы еще раз доказали свое расположение ко мне, и только вашей помощи я обязан вам...
      – В чем дело? – спросил спокойно граф.
      – Сегодня утром я был прогнан светлейшим князем Потемкиным и завтра же должен был оставить навсегда эту столицу.
      – За что?
      – Случай на маскараде, о котором я докладывал вам. Я рассказал сначала светлейшему в общих лишь чертах об этом происшествии, но слухи дошли до него, и пришлось признаться во всем.
      – Он рассердился?
      – В особенности когда дело дошло до офицера. Как только я сказал про офицера, так князь воспылал гневом, уподобясь мстительной медузе.
      – Как же этот гнев укротился?
      – Чудесным, непостижимым для меня образом! Я ушел, прогнанный из кабинета князя, с глазами, полными слез, и тяжелым сердцем. Я уже думал о тщете всего земного и готовился навсегда покинуть эту гостеприимную столицу, где я провел несколько лет, как вдруг меня снова зовут к светлейшему, и он, ласково обратившись ко мне, говорит: «Господин Тубини, я был неправ, вы не заслуживаете порицания, можете остаться у меня!». Он так; и сказал: «Можете остаться у меня», и велел мне получить двухмесячный оклад. Граф, такую внезапную перемену я могу объяснить только чарами, которыми вы владеете и оберегаете вашего верного слугу. Только благодаря этим чарам случилось для меня такое чудо, ибо иначе, как чудом, я не могу назвать это. Всем известно, что светлейший князь Потемкин непреклонен в своем гневе и никогда не отменяет своих приказаний...
      Видно было, что итальянец говорит искренне и искренне верит в сверхъестественное могущество графа Феникса.
      – Значит, вы теперь довольны? – проговорил тот.
      – О, теперь я доволен более, чем когда-нибудь, – подхватил Тубини, – и более, чем когда-нибудь, верю в ваше, граф, покровительство. Приказывайте! Я сделаю все, что нужно.
      – Князь Потемкин знает, что вы пошли ко мне?
      – Да, я доложил ему, что вы меня лечите от недуга, и он велел напомнить вам, что ждет вас, как обыкновенно, сегодня после завтрака...
      – Хорошо, ступайте к князю и доложите, что я буду.
      Тубини, низко поклонившись, удалился. Отпустив итальянца, Феникс вернулся к стоявшему у картины Лубе и спросил его:
      – Теперь вы больше не сомневаетесь?
      – Нет. Просимый кредит будет вам ассигнован беспрепятственно.
      – Тогда пойдемте завтракать, – пригласил Феникс. – Надеюсь, что вы похвалите мой стол так же, как и обстановку, – и он повел гостя в столовую.
      А в это самое время в большом кабинете Потемкина, в кресле у огромного, дубового дерева, бюро сидела Надя. Кабинет был обширный, с расписным потолком во вкусе Ватто. На дверях были изображены охотничьи сцены, стены были покрыты коврами, на которых висели турецкие сабли, ятаганы, старинное и новое оружие. Круглый письменный стол, украшенный бронзовыми фигурами, стоял посредине. Два шкафика – настоящий Буль – помещались в простенках. Огромный резной книжный шкаф с сатирами и нимфами, вроде средневекового собора на площади, громоздкий, но величественный, занимал угол комнаты. Но самое дорогое и интересное из мебели было все-таки дубовое бюро, у которого сидела Надя.
      – Что ты так рассматриваешь его? – спросил Потемкин, полулежавший на софе, обложенной шитыми подушками.
      – Я смотрю, – ответила Надя, – и удивляюсь: должно быть, это бюро дорого стоит.
      – Оно тебе нравится?
      – Чудесная работа! Сколько тут разных ящиков и отделений! Наверное, есть и секретные.
      – А ты откуда знаешь?
      – Я предполагаю. Не может быть, чтобы в таком бюро и не было секретного отделения. Иначе это было бы неинтересно.
      Потемкин привстал и, внимательно поглядев на девушку, спросил:
      – А разве тебя интересует секретное отделение?
      – Ну конечно! Я никогда не видела, как они устраиваются. Вероятно, с пружинками и особыми ключиками. Очень забавно...
      Потемкин встал с софы и подошел к бюро.
      – Так тебе очень хочется видеть?
      – Очень.
      «Неужели она это неспроста? – удивленно подумал Потемкин. – Не может быть... Впрочем, посмотрим!»
      – В этом бюро действительно есть секретный ящик, – проговорил он. – Показать тебе его?
      – Показать, показать! – повторила Надя и захлопала в ладоши.
      Сделала она это с выражением невольной радости, несколько большей, чем та, какую, казалось, можно ей высказать, если бы было удовлетворено лишь простое ее любопытство. Она не подозревала, что Потемкин следит за нею.
      – Ну, вот видишь? – стал объяснять он. – Вынь этот ящик, он отпирается простым ключом, самым обыкновенным.
      Надя выдвинула и вынула ящик, на который показали ей. Ящик был не глубокий.
      – Теперь смотри. Вот тут резьба, – показал светлейший на правый бок бюро, – нужно надавить эту розетку...
      Он приложил к розетке палец, и в ту же минуту в пространстве, откуда был выдвинут ящик, отскочила задняя стенка и открыла другой ящик со складной скобкой и маленьким замком.
      – От этого замка я ношу ключ всегда с собой, – продолжал Потемкин, доставая ключ, – попробуй отпереть им...
      Надя взяла ключ, но, как ни вертела им, как ни дергала за скобку, ящик не поддавался.
      – А дело очень просто. Нужно вот так вложить ключ, повернуть его лишь на половину оборота – и смотри! – сказал светлейший, и ящик выдвинулся.
      – Удивительно! – проговорила Надя, всматриваясь в ящик, который был полон бумагами.
      Потемкин медлил закрывать, ожидая, не спросит ли она, что это за бумаги. Но она не спросила. Зато, когда секретное отделение было снова заперто и доска, закрывавшая его, захлопнута, она полюбопытствовала:
      – А можно мне проделать все это самой?
      – Проделай, если хочешь...
      Она быстро отыскала розетку, надавила ее, вставила ключ и снова открыла ящик...
      – Теперь я знаю! – как бы вырвалось у нее.
      «Нет, не может быть! – вновь усомнился Потемкин. – Воспитанная при тех условиях, как она у Елагина, не может она пойти против меня сообща с каким-то Фениксом».
      – Надя, – сказал он, отходя к софе и располагаясь опять на ней, – неужели ты забыла Елагина?
      – Елагина, Елагина? – повторила она. – Нет, я фамилию его помню.
      – Только фамилию?
      – Да.
      – Да ведь ты же жила в его доме, виделась с ним каждый день?
      – Не помню. Я после этого пожара ничего не помню... Вот тоже ко мне ломился какой-то князь Бессменный...
      – Куда ломился?
      – Через частокол, когда я была в саду. Он звал меня и кричал, что он – князь Бессменный, и так же вот удивлялся, что я не узнаю его, а я его вовсе не помню...
      – Это было уже после пожара?
      – Да.
      «Откуда этот еще Бессменный? – подумал Потемкин. – Надо будет спросить про него у Елагина».
      – И что же, он испугал тебя?
      – Нет, частокол высокий и крепкий... И потом, я не боюсь ничего.
      – А что тебе граф Феникс, нравится?
      – Да, он, кажется, очень добрый. Он всегда так хорошо разговаривает со мной.
      – Ну, а его ты помнишь? Помнишь, что знала его до пожара?
      – Нет, все, что было до пожара, я забыла.
      В это время в кабинет вошел дежурный. Потемкин обернулся к нему.
      – Граф Феникс, – доложил дежурный.
      – Проведи сюда! – сказал Потемкин. – Он явился как раз вовремя...
      Граф Феникс вошел, потирая руки, как человек до некоторой степени свой и уверенный, что его появление будет приятно и что встретят его очень радушно.
      Потемкин действительно встретил его улыбкой, которая могла быть принята за выражение радушия.
      – Садитесь, граф, мне хотелось поговорить с вами сегодня.
      – К вашим услугам, ваша светлость, – поспешил ответить Феникс, отвесив в сторону Нади учтивый поклон. – В чем дело?
      – Дело в том, что ее здоровье, – показал Потемкин на Надю, – нисколько не улучшается.
      – Но здоровье, как ваша светлость сами видите, ничуть не плохо, только память...
      – Ну да, память! Пора бы ей прийти в себя.
      – Я делаю, что могу, – скромно произнес граф.
      – В том-то и вопрос, что я не вижу пользы.
      – До сих пор я еще не начинал лечения, но лишь подготовлял нашу пациентку к лечению, которое единственно может помочь ей, и сегодня думал именно приступить к нему. По моим расчетам, время уже наступило...
      – Тогда приступайте.
      – Если угодно, хоть сию минуту. Мы при вашей светлости сделаем первый опыт. Подите сюда, барышня, – позвал граф Феникс Надю, – не бойтесь, кроме пользы, мы ничего вам не сделаем; подите сюда, сядьте...
      Он поставил стул посреди комнаты и усадил на него Надю. Она, улыбаясь и не выразив ни малейшего колебания, исполняла все, что от нее требовали.
      Граф Феникс зашел сзади нее, протянул к ней руки и, отставив большие пальцы, стал водить ими по воздуху, пристально смотря Наде в затылок. Мало-помалу ее головка стала запрокидываться назад, руки опустились, веки закрылись, и она сделалась неподвижной.
      – Она заснула? – спросил Потемкин.
      – Да, заснула, – подтвердил граф Феникс, – и этот сон доказывает мое влияние на нее... Теперь она нас не услышит, и я могу сказать вашей светлости, в чем собственно состоит мое лечение...
      – В чем же?
      – Во внушении. Единственно, что может вернуть ей память – внушение вспомнить все, что было.
      – И она поддастся ему?
      – Не сразу. Конечно, надо сначала приучить ее к повиновению опытами, менее сложными. Посмотрим сейчас, насколько она впечатлительна. Попробуем, чтобы она встала...
      Феникс протянул к ней руку – Надя встала. Он опустил руку – она сейчас же снова села на стул.
      – Хорошо, – сказал Феникс. – Можешь ли ты говорить и отвечать мне?
      – Могу, – не без труда произнесла Надя.
      – О чем вы хотите, чтобы я спросил ее? – обратился граф к светлейшему. – Надо задать такой вопрос, ответ на который ей неизвестен. Конечно, на первый раз не надо затруднять слишком...
      – Пусть она ответит, что за бумаги лежат у меня в бюро, в секретном отделении.
      – Что лежит в секретном отделении бюро? – спросил Феникс, нагибаясь к Наде.
      По ее лицу пробежала заметная дрожь, губы зашевелились, но без звука.
      – Отвечай! – приказал Феникс.
      – Бумаги.
      – Какие? – спросил Феникс и протянул к ней обе руки. – Говори!
      – Планы... распоряжения... новой... турецкой... кампании, – ответила Надя.
      Феникс поглядел на Потемкина, как бы спрашивая, так ли это? Тот сидел, прищурив глаза, и глядел на Феникса, как бы соображая что-то.
      – Скажите, граф, – проговорил он наконец, – значит, вы можете внушить ей все, что угодно?
      – Пока еще не все, но со временем, после нескольких повторных сеансов – безусловно все, что угодно... Оттого я и рассчитываю, что память вернется к ней.
      – То есть, когда придет время, вы ей внушите, чтобы она вспомнила, и она подчинится?
      – Должна.
      – Ну, а кроме этого, вы можете внушить ей все, что хотите?
      – Что хочу, ваша светлость.
      – Чтобы она сделала что-нибудь, например, и она сделает?
      – Конечно.
      – Так! – протянул Потемкин. – В таком случае я попрошу вас, граф, ограничиться сегодняшним сеансом и более не повторять их.
      – Но тогда я не ручаюсь за лечение.
      – И не надо... разбудите ее, и чтобы это кончилось сегодня и больше не повторялось...
      Феникс дунул в лицо Наде, она вздрогнула, проснулась и, оглянувшись кругом, промолвила:
      – Ах, как я хорошо себя чувствую!
      – Ступай к себе, – приказал ей Потемкин, – и займись чем-нибудь!
      Голос его вдруг сделался строг, и брови нахмурились. Надя поспешила повиноваться.
      Граф Феникс не мог не заметить внезапной перемены, происшедшей со светлейшим. Он поглядел на него. Тот сидел насупившись.
      – Если вашей светлости не угодно, я больше и не подумаю о новых опытах, они, по-видимому, неприятны вам, – постарался успокоить его Феникс. – Поверьте, я не желал приступать к лечению без вашего согласия, а потому и сделал при вас первое усыпление; но я умываю руки и оставлю больную.
      – Вы и не увидите ее больше, – подумав, сказал Потемкин и встал со своего места.
      «Устраивай свои дела, как знаешь, но ее не смей трогать!»
      Феникс низко поклонился, выразив этим готовность повиновения. Потемкин принял этот поклон за прощание и проводил графа до двери.
      В приемной Феникса ожидал Тубини. На ходу они обменялись несколькими словами по-итальянски.
      – Вы передали ей письмо? – спросил граф.
      – Передал. Она поручила мне сейчас, выйдя из кабинета, отдать вам восковой слепок с секретного замка. Она успела сегодня сделать его, чтобы вы заказали ключ.
      – Хорошо! Вы, со своей стороны, сделаете, что она хочет...
      Получив слепок, граф Феникс самодовольно улыбнулся и подумал:
      «Я не ошибся в ней!»

      Письмо, переданное Тубини, было уже по счету вторым, которое написал Кулугин. На первое он получил благоприятный ответ и теперь писал, что просит позволения увидеться и что в этом отношении его богиня, его царица и повелительница его мыслей может положиться на итальянца Тубини, который имеет доступ к ней. Стоит ей сказать этому Тубини слово – и ее верный раб будет у ног ее.
      Так было Кулугину обещано графом Фениксом, что если он получит согласие на свидание, то Тубини устроит это.
      Кулугин нынче чуть ли не с утра забрался в Таврический дворец с заднего хода в комнату к итальянцу и сидел у него, слушая высокопарные речи поэта-музыканта, который, получив двойное месячное жалованье, был особенно выспренно настроен и поэтому говорил, что счастлив устроить радость двух молодых сердец.
      Итальянец уже передал письмо и пришел сказать Кулугину, что свидание принято и что он проведет его, как только будет можно, потому что теперь «богиня его грез» прошла в кабинет светлейшего и идти к ней преждевременно.
      Кулугин сидел, время тянулось без конца. Кулугин давно признал в Тубини то «прекрасное лицо», как он его назвал тогда, которое скрывалось на маскараде под покровом оранжевого домино.
      – Да не мучьте меня, скажите, скоро ли? – приставал он к итальянцу, поглядывая на часы.
      – Вы торопитесь и хотите, чтобы время шло скорее! – философствовал нараспев Тубини. – Вот что значит молодость! А мы, старики, мечтаем о том, чтобы каждая минута нашей жизни, наоборот, продлилась возможно дольше, чтобы пользоваться ею. Сколько бы я дал, чтобы быть снова молодым, чтобы сидеть так же вот с бьющимся сердцем, как вы!.. А вы знаете, граф Феникс обещал мне дать эликсир жизни... Он знает рецепт его.
      – Неужели знает?
      – О, он все знает! – подымая палец, произнес итальянец, и в выражении его чувствовался суеверный страх, который питал он к графу.
      – Вы бы пошли узнали, может быть, пора! – стал снова настаивать Кулугин.
      – Хорошо, я пойду, – согласился Тубини и ушел.
      Время снова потянулось. Наконец итальянец вернулся.
      – Пойдемте! – таинственно пригласил он, и они оба вышли в коридор.
      – А если мы кого-нибудь встретим? – спросил Кулугин шепотом.
      – Ну так что ж такого? Разве вы не можете прийти ко мне в гости? – тоже тихо ответил ему Тубини. – Я провожаю вас до двери, вот и все... И потом, едва ли кто попадется – теперь все обедают...
      Но, точно назло его словам, одна из выходивших в коридор дверей отворилась, и на пороге ее показался Цветинский.
      «О нем-то я забыл совсем», – подумал итальянец, вдруг робея и сгибаясь.
      – А, Кулугин! – громко заговорил Цветинский. – Здравствуйте! Вы что тут делаете?
      Но Кулугин был не так робок, как старик итальянец. Он поклонился вежливо и совершенно спокойно и непринужденно сказал:
      – Я думаю, то же, что и вы. Почему вас удивляет, что вы встретили меня здесь, когда я, встретив вас, ничуть не удивляюсь?
      Он умел владеть собой, когда нужно. Его ответ ободрил Тубини, и он выпрямился.
      – Да, но, видите ли, я здесь живу, – пояснил Цветинский.
      – Вы живете здесь, в Таврическом дворце? – переспросил Кулугин, словно хотел сказать: «И бывает же людям счастье!»
      – Да, если вас интересует, живу...
      – И давно?
      – Со вчерашнего дня только...
      – Господин офицер со вчерашнего дня вступил в штат светлейшего, – пояснил итальянец, хотя никто не спрашивал у него этого пояснения.
      – Я не так счастлив, как вы, – возразил Кулугин Цветинскому, – жить не живу здесь, но это не мешает мне навещать знакомых.
      – Господина Тубини?
      – Его именно. Он хороший музыкант, а я люблю музыку, – не смущаясь заявил Кулугин и поклонился, – до приятного свидания!..
      – До приятного! – поклонился в свою очередь Цветинский, и они разошлись в разные стороны.
      Но Тубини остался на месте и, только когда Цветинский достиг конца коридора и вышел, повел Кулугина дальше.
      Они спустились по витой внутренней лестнице и остановились перед маленькой дверкой.
      Сердце Кулугина забилось еще сильнее. Один шаг – и он очутится с Надей наедине. Он уже чувствовал, что она тут, за этой дверкой.
      – Если бы не ваша находчивость при встрече с этим офицером... – начал было Тубини, но Кулугин не мог дольше выдержать.
      – Отворяйте, отворяйте скорее, – мог только проговорить он.
      – Вы бы не увидели ее, но теперь вы увидите, – все-таки докончил неумолимый поэт-итальянец и добавил скороговоркой, отворяя дверку: – Я останусь здесь, чтобы сторожить; в случае чего – я вам дам знать.
      Та, которую жаждал увидеть Кулугин, сидела на софе, склонив свою пудренную головку, словно прислушиваясь.
      Кулугин вошел и увидел ее. Он увидел ее всю, сразу такой, как была она, и все заметил: и мушку на правой щеке, и вытянутые на коленях руки, и ножку, обутую в атласную розовую туфельку, и выражение ее лица, не испуганное, не смущенное, но скорее задорное и улыбающееся.
      – Вы позволили мне видеть вас! – заговорил он, приближаясь. – Это служит залогом моего счастья... Благодарю вас!..
      – А вам очень хотелось меня видеть? – спросила она.
      – И вы еще спрашиваете! Кто увидел вас, тот вечно желал бы любоваться вами...
      Кулугин говорил, в сущности, тем языком, которым объяснялись тысячи молодых людей его времени, но ему казалось, что он придумывает нечто новое и говорит совсем особенное.
      – Любоваться вами, – повторил он, – и кто увидел вас хоть однажды, никогда не забудет...
      – Даже если с ним случится то же, что и со мной?
      – Что именно?
      – Такая же потеря памяти. Вот я все забыла, что было прежде со мной.
      – Я слышал об этом. Так вы, правда, ничего не помните из прежнего?
      – Ничего, ничего не помню...
      «Тем лучше, тем лучше, – думал Кулугин, – в этом мое счастье и заключается, сама судьба явилась моей союзницей против Бессменного!..»
      – Так и не нужно помнить, – подхватил он вслух. – Зачем вам вспоминать прошлое, когда в ваши годы можно думать еще о будущем? А это будущее явится для вас прекрасным и чудным!
      – Кто знает!..
      – Иначе быть не может, потому что вы сами прекрасны...
      Она улыбнулась.
      – Вы так же хорошо умеете говорить, как...
      – Как что? – переспросил он.
      – Как... носить костюм капуцина...
      – Я благословляю этот день и эту встречу, – сказал Кулугин. – В этот день и в этом костюме я встретил вас.
      – А я – вас, – ответила она.
      – И вы меня заметили, запомнили?
      – Как видите. Ведь это случилось после пожара, когда я помню уже все, что случилось.
      – Надежда Александровна! Не говорите так! Вы меня с ума сводите...
      – Сходите, если вам нравится; или, впрочем, нет, я боюсь сумасшедших.
      – А вы бы не хотели бояться меня?
      – Нет. Да вы, хотя и сильный, но не страшный. Впрочем, я и сумасшедшим не боюсь вас...
      – Разве, по-вашему, я уже сошел с ума?
      – Конечно. Разве не признак безумия то, что вы делаете? Вы рискуете, например, приходить сюда, зная, что ждет вас, если вас здесь заметят.
      – Что бы меня ни ждало, я на все готов, меня ничто не испугает. Но если вы считаете безумием, что я пришел сюда, то вы, которая приняла меня...
      – То я, которая приняла вас, тоже рискую? Вы это хотите сказать?
      – Нет! Господь хранит вас! Я хочу сказать, что если я безумец, то вы одна можете излечить меня.
      – Ну, для этого лучше обратитесь к графу Фениксу; это по его части излечение недугов.
      – Граф Феникс поможет нам. Я пользуюсь его расположением, и благодаря ему, как вам известно, я здесь перед вами сегодня.
      – А вы верите во всемогущество графа так же, как этот старый итальянец Тубини?