Не было ничего удивительного, что Кулугин, получив от Нади, когда она уезжала с маскарада, указание на Таврический дворец, загорелся тем же желанием, что и Бессменный, то есть пойти на другой же день к Таврическому дворцу. Однако увидеть Надю сейчас же он, конечно, рассчитывать не мог. Он понимал, что если она не посмела выдать свое местопребывание при своем провожатом, а сделала это потихоньку, то это, несомненно, значило, что ее скрывают и пробраться к ней будет нелегко. Поэтому он решил на первый раз разузнать лишь, что можно, и осмотреть хорошенько местность.
      Сделать это было, конечно, удобнее не в мундире офицера, который мог весьма естественно возбудить подозрение, а в каком-нибудь ином виде. Одежда мастерового подходила более всего для такого случая. Мастеровой мог свободно разгуливать вокруг и около и даже проникнуть с заднего крыльца в самый дворец и там получить какие-нибудь сведения от прислуги.
      Переодевшись мастеровым, Кулугин отправился на разведку и с первого же шага увидел, что судьба как будто благоприятствует ему. Со стороны пустыря у частокола он наткнулся на карету и был невольным свидетелем конца сцены, происшедшей тут с Бессменным. Он слышал отчаянный крик князя: «Надя, Надя!» – и видел, что произошло с ним потом.
      «Получил отставку!» – решил Кулугин с радостным биением сердца, не смея, однако, еще верить сейчас же пришедшим ему в голову соображениям.
      Эти соображения были не сложны, но довольно последовательны, в особенности для влюбленного Калугина.
      Надя «дала отставку» Бессменному, а между тем вчера ему, Кулугину, шепнула о Таврическом дворце и была мила с ним. Это могло значить, что причиной немилости к князю являлись вчерашнее происшествие на маскараде и участие в нем Кулугина, который имел успех и завоевал себе положение ухаживателя, сменив отставленного прежнего.
      Теперь Кулугину казалось, что все зависит от того лишь, сумеет ли он пробраться к Наде. Он не сомневался в себе и, конечно, не желал ограничиться, как этот Бессменный, разговорами через частокол.
      Цветинский не узнал его, переодетого, и он помог ему донести до кареты Бессменного.
      Не успела уехать карета, как медальон, брошенный Бессменным, был в руках Кулугина. Он не старался допытаться, как и почему попал этот медальон снова в руки к князю; ему важно было лишь одно, что теперь он имел средство достигнуть свидания с Надей скорее, чем думал, потому что мог уже рассчитывать на помощь графа Феникса: условие, поставленное графом, он выполнит – принесет ему медальон.
      Откладывать это было незачем, ничто не мешало отправиться к графу как можно скорее, и Кулугин так и сделал.
      Забежав домой, только чтобы переодеться, он поспешил на набережную Фонтанной.
      «Положительно я родился под счастливой звездой! – самодовольно думал он. – В один день и все сделалось сразу; если застать теперь графа дома, тогда совсем хорошо будет».
      Он застал Феникса у себя, только что вернувшегося из Таврического дворца.
      – Победа! – торжественно заявил он графу. – Полная победа! Я исполнил поставленное вами мне условие; теперь сдержите ваше слово.
      Граф поглядел на него, видимо, не понимая причины выражения такой радости с его стороны.
      – В чем дело? Какое условие? – спросил он.
      – Я принес вам медальон.
      Этого никак не ожидал граф Феникс.
      – Не может быть! Вы шутите?
      – Не шучу, граф; вот он, передаю его из рук в руки вам, – и он достал из кармана медальон и передал его графу.
      Тот взял, внимательно осмотрел и не мог скрыть радостную улыбку, убедившись, что медальон тот самый, который он искал так долго.
      – Наконец-то! – проговорил он, вздохнув с облегчением. – Благодарю вас. Вы, значит, вчера, после того как мы с вами не дождались ухода византийского царя, все-таки продолжали поиски?..
      Вчера они простояли у дверей до самого конца маскарада и пропустили мимо себя последнего гостя, но, разумеется, не видели византийского царя, потому что тот уехал раньше, чем им пришло в голову сторожить его.
      – Продолжал, – ответил Кулугин.
      – Как же вы нашли? Расскажите, пожалуйста! – стал спрашивать Феникс, уверенный, что Кулугин достал медальон непосредственно от вчерашнего ряженого. – Видите ли, мне интересно было бы знать, кто такой этот византийский царь?
      – Этого я не могу сказать вам. Да и не все ли вам равно, как я достал медальон?
      – Но я бы желал знать правду.
      «Так я и скажу тебе ее!» – подумал Кулугин и ответил:
      – Я ничего не могу вам рассказывать! Медальон в ваших руках, он вам передан мною, и больше ничего вы требовать от меня не в праве. Теперь очередь за вами, граф. Вы обещали мне свидание с Надей...
      – Разве я обещал вам свидание?
      – Даже больше – любовь ее! – ответил Кулугин.
      – Но она может любить вас и вдали!
      – Бросьте шутки, граф! От такой любви мне нет никакой прибыли. Я желаю ее видеть.
      – Но теперь это довольно трудно сделать!
      – Во всяком случае для вас это легче, чем для меня было достать медальон.
      – Не думайте так! Вы ошибаетесь!
      – Едва ли! Где и у кого был этот медальон, я не знал, между тем как вам, несомненно, известно, где теперь Надя.
      – Почему вы думаете это?
      – Потому что вы хорошо приняты в Таврическом дворце.
      – Но при чем же тут Таврический дворец?
      – При том, что она там.
      – Вы знаете это? Каким образом?
      – Вы сами любите все таинственное, считайте и меня магом на этот раз.
      «Положительно из него будет толк!» – невольно подумал Феникс и проговорил вслух:
      – Хорошо. Вы узнали верно. Она в Таврическом дворце. Но если вам известно это, то вы должны знать, что в ее положении пробраться к ней молодому человеку почти невозможно.
      – Только «почти», граф, а это все, что нужно. Если «почти» – значит, не вовсе невозможно. И потом, для вас это возможнее, чем для кого-нибудь другого.
      – Вы считаете мою силу значительнее могущества светлейшего князя Потемкина?
      – Тут вовсе не в силе дело, а в вашем близком участии во всей этой истории.
      – В чем же оно выразилось?
      Кулугин, видя, что произвел уже раз впечатление на Феникса проникновением в тайну относительно места, где находилась Надя, не мог не поддаться соблазну притвориться еще более знающим. Он заговорил с графом таким тоном, как будто держал все его карты уже открытыми.
      – Будем откровенны, граф, – начал он. – История с Надей произошла таким образом: она была только воспитанницей Елагина, который имел на нее лишь права воспитателя. Появились вы в Петербурге, и она почти вслед за этим, после первого своего появления в свет, была увезена беспрепятственно из дома Елагина неизвестно куда, – неизвестно, впрочем, для всех остальных, кроме меня, который видел ее с ее мадам из вашего окна в вашем саду. Помните день дуэли с Бессменным? Очевидно, вы имели на нее более прав, чем Елагин, и взяли ее от него к себе. Какие это права, я не знаю, но знаю, что вскоре вы получили при моей помощи свидание с Потемкиным, а затем Надя очутилась в Таврическом дворце, а вы там стали до некоторой степени интимным человеком...
      – Что же вы заключаете из всего этого?
      – Что граф Феникс, как бы это выразиться помягче, отдал красавицу девушку во власть князю Потемкину, а сам получил за это расположение его светлости.
      – А вы влюблены в эту девушку и ревнуете?
      – Я влюблен и ревную, но ревную только к равным себе, с Потемкиным же мне не тягаться, то было бы, во-первых, бесполезно, во-вторых, совершенно нерасчетливо. И, вздумай я тягаться, я не пришел бы к вам и не говорил бы с вами так откровенно. Нет, я пришел, чтобы сказать вам: я вам мешать не буду, а вы за это помогите мне. До поры до времени я желаю видеться с Надей тайно и ничем не стану препятствовать ее отношениям с Потемкиным. Временное его увлечение пройдет, а тогда Надя будет моей всецело. Вот мой расчет. Он нисколько не противоречит вашим планам.
      Даже Феникс, выслушав эту речь Кулугина, не мог удержаться, чтобы не подумать:
      «Какой же, однако, мерзавец сидит в тебе, голубчик!»
      – Видите ли, – заговорил он в свою очередь, помолчав, – как ни искусно скомбинировали вы все известные вам обстоятельства, но я должен все-таки разочаровать вас. Для того чтобы казаться более осведомленным, чем это есть на самом деле, нужно быть очень осмотрительным и не увлекаться собственной комбинацией. Желая мне показать, что вы проникли в тайну, вы убедили меня лишь в том, что вы ничего не знаете, а хотите, чтобы я считал вас магом. Никаких прав на воспитанницу господина Елагина я не имею, и никогда ее у меня в доме не было. Для сближения же со светлейшим князем у меня существовали основания совершенно иные, чем то, о котором говорите вы. Я полагаю, что имею некоторые личные достоинства, способные сделать для меня лишним средство, придуманное вами, чтобы получить расположение князя Потемкина.
      После такой отповеди всякий другой смутился бы, но Кулугин был человек особого разряда.
      – Если вам угодно, граф, – сказал он, – будем считать мою комбинацию неверной. Но в таком случае вам еще легче помочь мне.
      – Но сразу начинать со свидания затруднительно. Напишите сначала ей письмо: посмотрим, что она ответит вам.
      – Это уже касается меня, граф.
      На этом они расстались.
      «Ну, – почти вслух проговорил Феникс, когда уехал Кулугин, – этот господин далеко пойдет – или наверх, к почестям, или, наоборот, в каторжные работы, но, наверное, далеко!.. – и, взяв со стола медальон, он добавил мысленно: – Впрочем, мне все равно. Теперь я не боюсь никого, ни даже индуса. А кстати, куда он пропал?»

      Кутра-Рари сказал Цветинскому, что, когда «будет нужно», он появится сам. Должно быть, это время пришло, потому что, когда Цветинский привез домой Бессменного, не очнувшегося от своего обморока, он нашел в квартире князя индуса, который ждал их возвращения.
      Из кареты Бессменного вынесли без внешних признаков жизни. Когда его уложили в постель, он был похож на мертвого: лицо было бледно, глаза закрыты, он лежал неподвижно, навзничь...
      – Слава Богу, вы здесь! – сказал Цветинский Кутра-Рари. – Только и надежды у меня было на вас, но я не знал, куда послать за вами.
      Индус не ответил, точно не слышал того, что ему говорили. Он наклонился к больному, ощупал ему грудь и сердце, приподнял веки, вынул из кармана флакончик, капнул Бессменному на губы несколько капель и стал внимательно смотреть ему в лицо. Губы Бессменного шевельнулись, потом дрогнули веки, и грудь начала тихо приподниматься.
      – Воды! – шепнул Кутра-Рари.
      Цветинский держал на всякий случай стакан с водой и подал его. Индус налил туда из другого флакона прозрачной жидкости, которая в соединении с водой стала розоватой, и обернулся к Цветинскому:
      – Оставьте меня одного с ним.
      – Вы думаете, его положение опасно? – спросил тот и, не получив ответа, вышел.
      Прошло много времени, очень много, как ему показалось. Сердце у него билось так сильно, что он слышал его удары, как маятник, отбивавший время, тянувшееся тяжело и медленно.
      «Неужели он умрет?» – с неизъяснимой тревогой задавал Цветинский себе вопрос и тут же должен был признаться в глубине души, что такой исход был бы самым лучшим для Бессменного.
      Сблизившись с князем недавно, только после дуэли с графом Фениксом, он тем не менее успел изучить его и знал, что после того, что случилось, Бессменному жизнь станет хуже смерти. Все равно он не переживет, не захочет пережить сегодняшнего дня.
      В дверях показался Кутра-Рари.
      – Что, кончился? – спросил его Цветинский.
      – Кончился... обморок кончился. Войдите!
      Бессменный лежал с открытыми глазами, с признаком румянца на щеках и оправлял руками одеяло.
      Только увидев, что он очнулся и пришел в себя, Цветинский понял, как были его соображения относительно невозможности жить Бессменному далеки от того, что он чувствовал на самом деле, и откровенная, почти детская радость охватила его.
      – Тебе лучше, ты живешь и дышишь? – стал спрашивать он князя, не соображая хорошенько, что говорит.
      – Зачем вы вернули меня? – сказал Бессменный, и голос его показался тверже, чем этого можно было ожидать.
      Цветинский посмотрел на Кутра-Рари почти с благоговением. Он готов был признать чудом то, что сделал индус.
      – Вы не оставите его, вы поможете ему совсем выздороветь? – проговорил он, желая этим узнать, миновала ли опасность окончательно или нет.
      – Он будет завтра здоровее, чем вчера, – ответил Кутра-Рари.
      – Я не хочу выздоравливать! – сказал Бессменный, махнув нетерпеливо рукой, и повернулся к индусу: – Вы не знаете, что случилось со мной!
      – Ну, об этом не будем говорить пока, – перебил его Цветинский, боясь, что Бессменный будет взволнован этим разговором и ему станет хуже.
      – Нет, будем говорить именно об этом, – произнес вдруг Кутра-Рари. – Я знаю, что случилось с вами. Девушка сказала вам, что не знает вас.
      Лицо Бессменного конвульсивно задергалось. Цветинский с испугом глянул на индуса.
      – Но значит ли это, – продолжал он спокойно, – что вас не любит та, которую вы любите?
      Бессменный с трудом зашевелил губами и сделал усилие, чтобы выговорить:
      – Она отказалась от меня! Она сама сказала это.
      – Но можете ли вы поручиться, что все обстоятельства вашей встречи были правдой и что тут не было лжи?
      – Все было правдой, – сказал на этот раз Цветинский. – Если вы думаете, что он бредил в это время, то я могу уверить вас, что не спал и был живым свидетелем всего, что произошло.
      – Не думайте так, – сказал Кутра-Рари улыбнувшись, – часто сон бывает правдой, а действительность – ложью. Но я вовсе не хочу убедить вас, что вы грезили. Нет, наяву могло быть много совпадений, при которых правда скрылась.
      – Я не могу придумать ни одного из них, – возразил Цветинский.
      – Вот, например, одно из таких совпадений, – ответил Кутра-Рари, – представьте себе, что она любит вас по-прежнему, узнала вас и желала кинуться к вам, но не могла сделать этого.
      – Не могла? Почему не могла? – спросил князь.
      – Хотя бы потому, что заметила, что в это время в саду показался кто-нибудь, перед кем она боялась выказать свои чувства к вам. Этого «кого-нибудь» вы не видели, но она видела и рассудила так: «Он, – то есть вы, князь Бессменный, – знает мою любовь к нему и не сомневается в ней настолько, что, конечно, не поверит, если я скажу ему, что я его „не знаю“, а между тем это спасет его для меня же...» И она сказала. Я не говорю, что это было именно так, но согласитесь, что могло быть.
      Бессменный чувствовал, как по мере того, что говорил Кутра-Рари, жизнь возвращается к нему.
      Кутра-Рари рассчитал верно: Бессменному нужно было дать хоть маленькую лазейку, возбудить в нем надежду, и тогда его влюбленное воображение получит другое направление и заработает само собой. Так и вышло.
      Под влиянием спокойных, рассудительных речей индуса князь мало-помалу успокаивался. Кутра-Рари говорил с ним долго и остался вместе с Цветинским до самого вечера. Они ушли тогда только, когда Бессменный заснул.
      – Можно мне вас проводить? – спросил Цветинский индуса, выходя с ним. – Мне нужно поговорить с вами. Вы куда теперь?
      – Домой, – ответил Кутра-Рари, – на Миллионную.
      – Тем лучше. Я там поужинаю как следует.
      Они вышли на набережную Большой Невы и взяли лодку к Мошкову плоту, служившему ближайшей к Миллионной пристанью.
      Вечер был тихий, безветренный, солнце садилось, золотя безоблачное небо, на котором горел высокий петропавловский шпиц и вырисовывался профиль крепости. Лодка быстро шла по течению.
      – Ну хорошо, – заговорил Цветинский, – мы на сегодня успокоили князя, завтра можно еще, пожалуй, поддержать в нем надежду. Но так обманывать дольше его невозможно. Как только он почувствует себя крепче, он захочет опять отправиться к Таврическому дворцу. Тогда что делать?
      – Тогда посмотрим, – ответил Кутра-Рари.
      – Впрочем, может быть, одно из ваших предположений и окажется справедливым, – начал рассуждать Цветинский, помолчав. – Я вот и хотел сказать вам, что завтра думаю наведаться в Таврический дворец и разузнать там, что можно.
      Кроме первого предположения, высказанного в утеху Бессменного, индус приводил еще и много других, и теперь даже Цветинский чувствовал, что и у него в душе шевелится что-то вроде надежды.
      – Отчего же? Пройдите в Таврический дворец завтра, – согласился Кутра-Рари.
      – Но сами как вы полагаете? Можно будет узнать что-нибудь утешительное для него?
      – Не знаю, постарайтесь!..
      Так и не вышло ничего из этого разговора с Кутра-Рари: тот отделывался или односложными словами, или общими фразами. Как ни старался Цветинский выпытать у него хоть что-нибудь положительное – ничего не мог сделать.
      На пристани, когда они выходили, куранты крепости играли десять часов. Кутра-Рари вынул свои часы – великолепнейший золотой хронометр – и сверил их.
      – Теперь без десяти минут десять, – сказал он, – через десять минут мы будем дома; если вы хотите зайти ко мне, может быть, узнаете интересные для вас вещи...
      «Вот оно, значит, я недаром отправился с ним, он все-таки расскажет мне что-нибудь», – подумал Цветинский и произнес:
      – Я всегда рад узнать интересное, а тем более от вас, который умеет возбудить любопытство.
      Они прошли на Миллионную, к знакомому Цветинскому трактиру, но индус повел его не с главного хода, а со двора, по черной лестнице. По ней они вошли в коридор с номерами. Кутра-Рари шел впереди, Цветинский следовал за ним. Индус направился не к тем комнатам, в которых принимал Бессменного, а в противоположную от них сторону, вынул из кармана ключ и отпер одну из дверей.
      Они вошли в маленький номер, совершенно жилой по виду. Стояла мебель, была кровать, но никакого признака вещей не было заметно, точно эта комната ждала еще своего постояльца. Между тем ключ от двери был у Кутра-Рари, и он вошел сюда как хозяин.
      «Вы живете здесь?» – хотел спросить Цветинский, но индус сделал ему рукой знак молчать и показал на стену соседней комнаты, приложив палец к уху. Цветинский понял, что надо не говорить, а слушать.
      – Я должен сказать вам, граф, – послышалось за тонкой стеной соседнего номера, – что это продолжается слишком медленно. Так долго ждать нельзя...
      – Но нельзя также исполнить слишком скоро, – ответил другой голос, по которому Цветинский сейчас же узнал, что говорит не кто иной, как граф Феникс.
      – Однако вы получаете огромные деньги, – возразили ему.
      – Без денег тут ничего нельзя сделать.
      – Но и несмотря на то, что денег дано вам достаточно, вы ничего не сделали?
      – Как ничего не сделал? Я принят отлично в Таврическом дворце и стал в такое положение, что могу бывать там ежедневно... Я думаю, этого вам достаточно, чтобы убедиться, что я не теряю времени.
      – Но оно все-таки идет! А между тем планы необходимы. Нам известно, что Потемкин готовит здесь новые средства для борьбы с турками. У него должны быть документы по этому поводу, нам нужно иметь их во что бы то ни стало, мы за это платим вам деньги.
      – Вооружитесь терпением! Мои агенты возле него и при первом удобном случае...
      – Надо создать этот случай как можно скорее.
      – Так и будет сделано... У него все секретные бумаги в одном месте – надо лишь пробраться к ним и снять копии.
      – Если вы знаете, где хранятся бумаги и ваши агенты возле Потемкина, что мешает им исполнить это?
      – Бумаги заперты.
      – Подберите ключ.
      – Замок секретный.
      – Сломайте его!..
      – Я не ожидал, – проговорил Феникс, рассмеявшись, – что вы выкажете такую наивность. Сломать замок! Да сию же минуту станет тогда известно, что посторонний хозяйничал в этих бумагах, и тогда придется начинать опять все сначала. Тогда все планы будут изменены, и прежние никуда не будут годиться. Нужно снять копии, не возбудив ни малейшего подозрения; тогда можно рассчитывать на успех.
      – Как же вы надеетесь достигнуть успеха?
      – Я вам не могу открывать заранее свои действия. Могу сказать только, что первая попытка...
      – Не удалась?
      – Не совсем.
      – А вы уже делали ее?
      – Да, пожар в Таврическом дворце был устроен мною.
      – Вы надеялись воспользоваться суматохой пожара?
      – Отчасти. Если бы пожар принял большие размеры, пожалуй, можно бы было воспользоваться им, но его потушили сравнительно скоро.
      – Можете вы назвать мне хоть одного из ваших агентов в Таврическом дворце?
      – Одного могу, надеясь, однако, на вашу скромность. Это обрусевший итальянец Тубини, музыкант; он мой человек.
      – Вы можете доказать мне это? Согласитесь, граф, что кто платит деньги, тот желает убедиться, что делает это не напрасно, тем более что вы просите нового кредита.
      – Очень хорошо. Я дам вам доказательство, что Тубини – мой агент. Довольно вам будет этого?
      – Довольно.
      – И тогда я получу просимый кредит? Да? Тогда я вам обещаю, что дело будет кончено скоро.
      – Очень буду рад. Я приехал сюда, чтобы получить планы, и без них не уеду, но помните, что мне надо спешить со своим отъездом.
      – Вы уедете скорее, чем можете ожидать этого.
      – Очень буду рад. А пока до свидания. Когда увижу вас с итальянцем?
      – Завтра у меня. Приезжайте ко мне завтракать...
      Они простились, и слышно было, как отворилась дверь соседней комнаты, где происходил разговор, и из нее вышли.
      Цветинский обернулся к Кутра-Рари. Тот сидел с закрытыми глазами, как будто не то спал, не то дремал.
      – Благодарю вас, – сказал Цветинский, – действительно, вы мне предоставили случай услышать очень интересные вещи.
      – Теперь идите ужинать, – усмехнулся индус, – вы можете сделать это с легким сердцем. Сегодняшний день не пропал у вас даром.
      Цветинский последовал этому совету.

      Случай на маскараде с Надей стал известен. Ее видели с открытым лицом и узнали некоторые из гостей, бывшие на обеде у Елагина, когда она появилась в первый раз в обществе. Любопытство праздного, сплетничавшего народа было уже задето таинственным и быстрым отъездом ее из дома Елагина на другой же день после первого своего появления. Досужие светские кумушки не могли угадать, куда и почему вдруг исчезла только что показавшаяся Надя, но, когда об этом спрашивали Елагина, он отмалчивался или давал неопределенные ответы. Само собой разумеется, что, когда стало известным, что его воспитанница была на маскараде у Шереметева, интерес к ней возрос еще более и вопрос «где она?» стал еще занимательнее. Пересуды увеличились, делались различные предположения и сочинялись целые легенды, но ни одна из них не подходила даже отдаленно к истине. Таврический дворец никому не пришел пока в голову. Однако слухи достигли этого дворца, и Потемкин узнал о них.
      Первым делом он велел призвать к себе «Тубинова» – так на русский лад звали итальянца Тубини, служившего в штате светлейшего.
      Итальянец, благообразный старик, появился перед Потемкиным, склонив голову и спину; эта поза как-то сама собой выходила у него при разговоре со светлейшим, но своего благообразия он не терял и в этом положении.
      – Мне не были доложены подробности случая на маскараде, – заговорил Потемкин, возвышая голос.
      – Никаких особенных подробностей не было, ваша светлость, – согнулся еще ниже Тубини.
      – Как не было? Ты только сказал, что вам пришлось уехать, потому что вы попали под шкалики и запачкали костюмы.
      – Костюм синьорины был запачкан, но мое оранжевое домино не пострадало нисколько.
      – Я не о твоем глупом домино говорю. Ты мне не сказал главного, что с нее упала маска и ее видели и узнали.
      – Я не придавал этому большого значения...
      – Как не придавал? Ты знаешь, что я не хочу, чтобы знали, что она у меня!
      – Но я не предполагал, что черты синьорины известны кому-нибудь...
      – Предполагал! До сих пор я держал тебя именно за то, что ты не рассуждал, а исполнял в точности мои приказания... Тебе не велено было ничего предполагать, надо было сохранить строжайшую тайну.
      – Я хранил ее, но лицо синьорины открылось вследствие неожиданной случайности.
      – Где же у тебя глаза были в это время? Что же ты смотрел?
      – Я берег свою маску.
      – Ты рехнулся, должно быть! Берег свою маску, берег свое оранжевое домино и не обращал ни на что больше внимания! – воскликнул Потемкин, не только разгневанный, но и удивленный.
      – Я берег свою маску потому, что упавшая маска синьорины, хотя открыла ее лицо, но не открыла еще всего секрета, – ответил Тубини. – Между тем, если бы увидели меня без маски и узнали меня, состоящего на службе вашей светлости, всем стало бы ясно, у кого теперь находится синьорина, если я с нею. Вот почему я берег свою маску более тщательно, чем маску синьорины.
      Итальянец был не так глуп, как это показалось. Потемкин смягчился.
      – Ну хорошо, – сказал он, – что же дальше было? Как же вы уехали?
      – С синьориной сделался маленький обморок, потому что она испугалась... и синьорину сейчас же взял на руки очутившийся тут капуцин.
      – Какой капуцин?
      – Он предложил свою маску синьорине; я видел его лицо – молодой человек.
      – Молодой человек?
      – Да, один из офицеров. Я узнал его, потому что видел однажды здесь его на дежурстве.
      – Дальше, дальше...
      – Синьорина вскоре пришла в себя и оправилась настолько, что даже весело разговаривала с нами...
      – С офицером тоже, значит?
      – Я ничего не мог сделать с ним. Он проводил нас до кареты...
      – Дурак! – зло крикнул Потемкин. – Фамилия офицера?
      – Кулугин, ваша светлость!
      – Я тебе покажу этого офицера! Чтобы завтра же тебя не было у меня! Мне таких глупых слуг не надо! Слышишь? Ты получишь жалованье за два месяца вперед и завтра же уедешь отсюда с моим провожатым до границы... Слышишь – завтра же... Ступай!..
      Потемкин прогнал итальянца и велел позвать Попова.
      – Ваша светлость, – доложил Попов, входя, – Цветинский просит поговорить с вами по важному делу. Оно спешное.
      – Цветинский? – проговорил Потемкин. – Его-то мне и нужно! – Он ходил по своему кабинету большими шагами и, когда появился Цветинский, близко, в упор подошел к нему. – Ты свободен? Можешь ехать завтра же?
      – Свободен, ваша светлость.
      – Мне нужно, чтобы ты отвез итальянца Тубинова до границы и чтобы он не болтал здесь того, что знает. Подорожная и прогоны будут готовы завтра. Возьми итальянца и поезжай!
      – Значит, вашей светлости известно все?
      – Что мне известно?
      – Что Тубини – агент господина графа Феникса, что граф явился в Россию, чтобы раздобыть планы предполагаемых действий ваших против турок...
      – Что, что такое? – заговорил Потемкин. – Поди сюда, сядем!.. Какие планы?..
      – Планы ваших действий против турок. Графу Фениксу известно, что они заготовлены и находятся у вас в кабинете, в секретном ящике.
      – Ему известно это? Так любознательность графа действительно широка.
      – Он, по-видимому, послан сюда, и денег для него не жалеют, но жалуются на его медлительность. Вчера приехал посланный из Франции, чтобы поторопить его. Он остановился в номерах на Миллионной.
      – Значит, до сих пор Феникс ничего еще не успел сделать?
      – Ничего существенного, хотя уверял, что принят вашей светлостью хорошо.
      – Правда. Он ловкий человек и умеет стать необходимым.
      – Затем он говорил, что у него есть серьезные агенты в Таврическом дворце. Один из них – Тубини.
      – И эти его агенты узнали лишь пока, где находятся планы, но самих планов и бумаг не трогали?
      – В этом можно быть уверенным.
      – Хорошо! – Потемкин позвонил. Вошел дежурный. – Итальянца Тубинова позвать сюда! – приказал светлейший.
      Склоненный Тубини робко и приниженно вполз в дверь. Он казался не только обиженным и огорченным; выражение его лица иначе нельзя было назвать, как выражением полного отчаяния.
      – Тубинов, – обернулся к нему Потемкин, и в голосе его не было и признака прежнего раздражения, – я погорячился, твой поступок не заслуживает порицания, потому что ты не виноват в нем, и я оставляю тебя у себя по-прежнему. Живи тут. А двухмесячный оклад, который, как я сказал, ты получишь, тебе выдадут, хотя ты и останешься.