Блеф или нет? Этот вопрос меня вдруг несказанно взволновал. Хрюшка становилась очень серьезным зверем. И теперь надо было поразмыслить над тем, не приведет ли эта акция к тому, что Марсела нас обоих отвезет на Акулью отмель.
      Но тут из душа, закутавшись в полотенце, вышла наша гостеприимная хозяюшка.
      Унижение и терпимость
      Именно так надо было понимать кодовые словечки "derogation2" и "tolerance3". Свинтусятина не случайно выбрала их для осуществления своего пакостного замысла. Дескать, будешь облизываться на свое давнее увлечение потерпишь унижение, а поведешь себя хорошо - проявлю терпимость...
      Бедняжка Марсела, еще не знавшая, что ее лучшие надежды и чувства взяты под безжалостный прицел, попросила:
      - Милый, протри мне спинку...
      Наверно, это было бы очень приятно сделать пять минут назад или чуть раньше. Теперь я делал это примерно с тем же энтузиазмом, с каким бы промывал керосином закопченные детали мотоциклетного двигателя. А вредное парнокопытное, храня на лице нейтрально-невинную гримасу, скромно посматривало в иллюминатор.
      Марсела явно не добилась от своей демонстрации того впечатления, на которое надеялась.
      - Ты, как видно, очень устал, - промолвила миссис Браун. - Вялый какой-то, сонный... Ну ничего, сейчас подкрепишься, отдохнешь - и станешь человеком.
      Хрюшка едва удержалась от тихого "хи-хи", но при этом слегка кашлянула. Марсела не обратила на это внимания.
      Одевшись и причесавшись, хозяйка проводила нас в носовой салон, где нас дожидались к ленчу.
      Там особых трансформаций я не углядел. Впрочем, наверно, мебель все-таки заменили.
      За столом уже присутствовали нынешний капитан "Дороти" Джек, адвокат Ховельянос, глава благотворительного фонда "Изумруд" Лаура Вальдес и еще одна дама неизвестного назначения, явно англосаксонского типа. Поскольку в беседе между Марселой и Рози я краем уха услышал имя какой-то Сильвии, то догадался, что это она и есть. Все прочие, то есть охрана и матросы, в это изысканное общество допущены не были.
      За столом я угодил точно в середину между Марселой и Ленкой. Уже это было бы занятно, если бы не проклятое слово "derogation", которое, словно холодный штормовой ветер, задувало все и всяческие вольные мысли. Оно выползало из недр организма, как скользкая отвратительная гадюка. Я даже физически ощущал омерзение от этого слова, будто от прикосновения к какой-то дряни. Подозреваю, что Премудрая Хавронья ввинтила мне все эти образы в память, и кодовое слово тут же возбуждало те участки мозга, которые их хранили. Но что еще более подло - "derogation" все время вертелось у меня в голове, словно навязчивая мелодия. Ленка сидела и лопала, даже не глядя на меня, а голосок ее настырно произносил внутри моего мозга это самое английское слово, но с подчеркнуто утрированным русским акцентом - у Хавроньи такого не было даже во времена обучения по методике Чудо-юда.
      - Де-ро-гейшн... Де-ро-гейшн... - словно игла звукоснимателя застряла на старинной грампластинке. Я озлился, но супротив нейролингвистики не попрешь, тем более что противодействовать подобным пакостям меня не учили.
      Я не обращал внимания на то, что ел и пил. Даже мороженое, изготовленное Лаурой и Сильвией по каким-то спецрецептам, не оценил. Потому что осознание своего бессилия в очень любимой мне сфере жизни жутко вредило восприятию и всяких прочих радостей бытия.
      Конечно, первой умной мыслью была догадка о том, что можно попробовать отделаться от вредоносного слова, если начать произносить полезное слово "tolerance". Но ничего не получалось. Как только я пытался хотя бы мысленно подобраться к этому слову, как из недр мозга начинали косяками всплывать многие десятки слов на буквы "т" и "t", которые совершенно сбивали меня с толку, а такое, казалось бы, простое слово намертво забывалось. A "derogation", напротив, начинало звучать "громче" и повторяться с меньшим интервалом, на манер того, как в доброе старое время работал автоответчик центральной железнодорожной справочной: "Ждите ответа... Ждите ответа... Ждите ответа..." После трех или четырех попыток прорваться к "tolerance", я ощутил вполне отчетливую головную боль и понял, что от подобных лобовых атак чего доброго крыша поедет.
      Марсела, очевидно, заметила, что со мной творится неладное, и заботливо спросила:
      - Тебе нездоровится?
      - Голова побаливает, - соврал я, потому что едва я перестал забивать башку тщетными попытками прорваться к слову "tolerance", как головная боль прекратилась.
      - Может быть, дать таблетку? - услужливо предложила дама, которую я вычислил как Сильвию.
      - Это Сильвия, - нежно произнесла Марсела тоном любящей сестры. - Она у меня и врач, и кулинар, и секретарь, и лучшая подруга. Тебе понравилось мороженое?
      - Оно было восхитительно, - ответил я. - Неповторимый вкус!
      Это была трудная задача - изобразить восхищение сквозь боль, хотя не было ни того, ни другого.
      - Так дать вам таблеточку? - повторила Сильвия.
      - Нет, спасибо, - сказал я, поскольку страсть как не любил никаких лекарств. К тому же мне отчего-то всегда казалось, что, приняв таблетку от головной боли, когда голова на самом деле не болит, можно себе эту боль устроить.
      - Лучше сделай ему массаж головы, - посоветовала Марсела. - У нее это прекрасно получается! Она совершенно избавила меня от мигрени.
      Вообще говоря, от массажа, сделанного такой цыпочкой, как Сильвия, я бы не отказался. И сам бы ей массаж сделать не постеснялся. Гибкая, хрупкая, с очень заметной талией, длинными ножками, плавными и не угловатыми бедрами, а также коротко стриженными золотистыми волосиками, даже посветлее, чем у Хрюшки. Но какой тут массаж, когда в голове сплошное "derogation". И как только мое объективное мнение о Сильвии созрело в той части моего мозга, которая еще что-то соображала, "derogation" зазвучало с интенсивностью коротких гудков в телефонной трубке. От этого точно можно было свихнуться.
      Надо отметить, что в течение всего ленча никто не задавал никаких вопросов. Действительно, если бы я выловил в океане лодочку с людьми, то хотя бы поинтересовался, зачем так далеко кататься они уехали. Даже если бы не знал столь близко кое-кого из путешественников. Но все было глухо как в танке. Такое ощущение было, будто мы с Ленкой уже месячишко проболтались в океане на "Дороти", после завтрака уехали кататься на резиновой моторке, а к ленчу вернулись. Дескать, обычная морская прогулочка по теплому морю в хорошую погоду. Впрочем, даже мне самому все ночные и утренние страхи казались чушью. В конце концов, если бы не этот пакостный трюк Премудрой Хавроньи, здесь было бы почти прекрасно.
      А поросятина, злодейски ухмыляясь, - что, правда, только я замечал, осторожненько прикоснулась к моему бедру своим мягким, нежным, гладеньким... Динь! "Tolerance" прозвенело хрусталем и тут же испарилось, потому что Ленка ножку свою отодвинула.
      - Да, тебе, Дикки, надо отдохнуть... - произнесла Марсела. - Сильвия, поразвлекай пока нашу гостью. А я позабочусь, чтобы мистер Браун отдохнул как следует.
      Хавронья скромно улыбнулась и произнесла.
      - Я тоже порядочно устала.
      - О, пойдемте, я вас устрою. - Сильвия опять проявила большую услужливость.
      Ленка встала из-за стола и, не удостоив меня каким-либо взглядом - даже презрительного пожалела! - удалилась с достоинством государыни императрицы,
      - Идем, идем... - поторопила меня Марсела.
      Мы с ней пошли в нескольких шагах позади Ленки и Сильвии. Хрюшечка ни одного раза не оглянулась. Как будто не слышала моих шагов и теплого воркования Марселиты:
      - Уж я-то тебя вылечу...
      В этом я очень сомневался.
      Когда мы очутились в родной каюте, где тринадцать лет назад происходило столько интересного, у меня стало скучное, прямо-таки постное выражение лица. Наверно, со стороны я выглядел полным кретином.
      - Садись, - сказала Марсела, указывая мне на кровать. - Настало время поговорить. Сначала я расскажу тебе, что я знаю, а потом ты расскажешь все, что мне будет интересно узнать. Но, разумеется, очень откровенно. Идет?
      - Идет, - почти с радостью согласился я. Деловой разговор - это еще куда ни шло. А вот к исполнению супружеского долга я был совершенно не готов.
      - Так вот. Когда эти скоты гран-кальмарцы во главе с комиссаром Ксавьером Онейдой повязали меня и моих людей, я сразу поняла, что тебе угрожает опасность. Потому что догадывалась, кто подстроил эту пакость. Конечно, сажать нас в тюрьму надолго никто не собирался. Им просто ума не хватило придумать серьезную причину для ареста. Поэтому они нас задержали до десяти часов вечера, посадили в камеры и через каждый час требовали сознаться в контрабанде наркотиков. Прекрасно знали, что наш консул уехал на рыбалку, а когда Харамильо, справившись в консульстве, где находится их шеф, отправился в порт, его задержали за нарушение правил дорожного движения. Можешь мне не говорить, что тебя похитили люди Косого, я и так понимаю, что никто другой не сумел бы выкинуть такой штуки. Но рассказать, как они тебя увезли и где держали, ты должен.
      Я решил не мелочиться и рассказал не только про "койотов", но и про то, как меня похитили французы, среди которых оказалась Ленка, и про то, как на "Торро д'Антильяс" напали "джикеи". Мне казалось, что версия о простом киднеппинге ради получения выкупа будет вполне достаточной для Марселы.
      Однако моя крошка с 1983 года значительно поумнела и приобрела жизненный опыт. Отделаться всякой туфтой от нее было нельзя.
      - Ховельянос рассказал мне, что видел другого Брауна. Того, которого убили на Хайди два года назад. И утверждает, что видел вас рядом. Тебя и его. Я до сих пор ему не верю. Потому что помню: здесь, на "Дороти", был ты. И в аэропорт Майами я прилетела с тобой.
      - Браун никогда не называл себя во сне Николаем?
      - Нет. Но иногда произносил чисто русские фразы. И особенно часто я слышала слово "detdom". Что это такое?
      - Сиротский приют в России, - ответил я. - Семнадцать с лишним лет в таких прожил.
      - Но здесь был ты, - упрямо произнесла Марсела. - И по острову Хайди я бегала с тобой. И здесь, вот на этом самом месте, ты стал моим... Между прочим, это единственная кровать, которую я не заменила после того, как купила эту яхту.
      - Да, здесь был я, но в голове у меня жил Браун, понимаешь?
      - Мне наплевать, кем ты себя называешь и как твое настоящее имя, понимаешь? Я все эти годы любила человека, с которым выплыла из канализации, упала в океан на вертолете и которого мне приятно было иметь даже одновременно с Соледад.
      - Но ты родила шесть детей от того, другого Брауна. Точнее, третьего, потому что самого первого ни тот, с кем вы делали этих младенцев, ни я никогда не видели в натуре.
      - Мне на все это плевать. Я вижу вот эту царапинку на твоей щеке и вспоминаю, как спасла тебе жизнь. Помнишь? Пуля попала в стекло, а второй раз выстрелить тот полицейский уже не успел... Я застрелила его случайно. Зажмурив глаза от страха...
      Марсела явно распалялась. Любой нормальный мужик, наслушавшись всех этих ностальгических воспоминаний, увидев, как Марсела, произнося последнюю фразу, расслабленно опускает веки, а потом еще и кладет голову на мое плечо, притягивает к себе лапками, уже лопался бы от нетерпения. Мне ничего было не надо. Я даже поцеловать ее толком не мог. Как только подумал, что надо ответить на нежность Марселиты, тут же ощутил зловещее шипение слова "derogation". Оно вновь зазудело, пригрозив головной болью.
      - Ты любишь ее? - отстранившись от меня, пробормотала Марсела. - Или это так же, как с Соледад, Мэри и Синди? Просто от полноты чувств?
      - Люблю, - сознался я. - У нас с ней двое детишек. Она мне самая настоящая жена. И мы с ней тоже немало пережили.
      - Но вы ведь в разводе. Фиктивно ты женат на совсем друтой Мне Ховельянос даже ксерокопии документов с заверенным официальным переводом показывал. И свидетельства о разводе Бариновых и о женитьбе Анхеля Родригеса на Вик Мэллори.
      - Где он их раскопал, интересно? - проворчал я. - Он кто, практикующий адвокат или частный детектив? Лицензии, между прочим, должны соответствовать содержанию деятельности.
      - Он защищает мои интересы, - веско произнесла Марсела. - У него есть допуск ко многим хранилищам документов и компьютерным базам данных. Но я думаю, что... Что с тобой? Тебе хуже?
      Наверно, у меня на физиономии отразились какие-то странные процессы, закрутившиеся в черепушке после того, как Марсела выговорила слово "pass-key", которое можно понять и как "допуск", и как "отмычка". Хотя мне лично было наплевать на то, что Харамильо Ховельянос имеет возможность лазить по всем государственным хранилищам и ксерокопировать там документы о семейном положении сеньора Родригеса, мистера Брауна и господина Баринова, слово "pass-key" зазвякало у меня в мозгах с интервалом в две секунды и... начисто подавило проклятое "derogation"! Поскольку я, естественно, автоматически переводил "pass-key" на русский как "допуск", то английское и русское слова объединились в пару. Первое по звучанию напоминало тихое звяканье ключика, второе - негромкий щелчок открываемого отмычкой или ключом замка. "Пасс-ки" "допуск"... "Пасс-ки" - "допуск".
      - Что с тобой? - не на шутку запаниковала Марсела. - Я сейчас Сильвию позову!
      Она выскочила из каюты, пересекла коридор, и до меня долетел голос кого-то из охранников:
      - Если вы ищете Сильвию, мэм, то она уже ушла отсюда.
      - Куда ушла?
      - Наверх, мэм. Ее позвала миссис Вальдес.
      Я услышал, как лязгнула дверь тамбура, а затем босоножки Марселы застучали подметками по трапу, ведущему на верхнюю палубу.
      Оставшись в одиночестве, я прилег на кровать. "Derogation" было подавлено. Но "pass-key" - "допуск" надоедало не меньше. Как будто все время стоишь перед каким-то постом и мрачный охранник спрашивает у тебя: "Пропуск!" Допуск-пропуск... Допуск-припуск... Стоп! Ведь по-русски "допуск" - не только разрешение на пользование какими-то документами, но и допустимая точность обработки какого-либо материала. Металла, например. Говорят же про хорошего слесаря или токаря: "Работает с микронным допуском". А по-английски этот самый технический термин - "допуск" - будет именоваться... "tolerance"!
      Пакостный секрет гнусного парнокопытного был раскрыт. Хрустальное, пробуждающее силы и интерес к жизни словечко победно зазвенело у меня в мозгу. Организм выходил из угнетенного состояния, обретая самостийность и незалежность. Ну и, конечно, как всегда в таких случаях, его обуяла святая жажда мести к бывшим угнетателям. Мне на полном серьезе захотелось наказать вредную Хрюшку, которая воспользовалась служебным положением в личных целях. Оставалось только ждать, когда появится Марсела.
      Да здравствует свобода!
      Прождал я не больше пяти минут. В коридоре послышались быстрые шаги, и в каюту прямо-таки вбежали с озабоченным видом и хозяйка, и ее лейб-медикесса. Последняя тащила с собой чемоданчик по типу того, с которыми выезжают врачи "скорой помощи".
      Я мог бы встретить их с самым бодрым видом и доложить, что жив-здоров, чувствую себя нормально и готов выполнить любое задание любой партии и любого правительства. Но тогда у Марселы могло появиться ощущение, что я зловредный симулянт. И поскольку Марсела (в молодости по крайней мере), несмотря на свою основную профессию, была ужас какая ревнивая, ее могла охватить подозрительность с непредсказуемыми последствиями.
      Поэтому я предпочел не подниматься с постели и еще чуть-чуть поимитировать хреновое самочувствие. Пусть немного полечат, если для этого, конечно, им не понадобится делать уколы или клизмы. Всего остального из медицинской практики я не боялся. Кроме операций без наркоза, конечно.
      - Как ты себя чувствуешь, Анхелито? - Марсела подошла к моему изголовью. Я привела к тебе врача. Сильвия поставит тебя на ноги, будь спокоен!
      - Мне уже становится лучше, - сказал я, постаравшись, чтобы голос прозвучал чуть-чуть тверже, чем у умирающего. - С тобой мне было бы хорошо даже на краю могилы...
      - Господь с тобой, - замахала руками Марсела, - что ты говоришь! У тебя просто переутомление. Сейчас Сильвия тебя выслушает, даст лекарство, мы приедем на виллу, и там ты окончательно поправишься.
      Сильвия начала с того, что заставила меня поднять рубаху и стала выслушивать через фонендоскоп по известной схеме "дышите - не дышите". Не знаю, что она там услышала. Мне лично отчего-то показалось, что Сильвия в большей степени "играет в больницу", как маленькая девочка или опытная проститутка из какого-нибудь борделя, замаскированного под лечебно-оздоровительное учреждение. Но ее маленькие ручки с аккуратно опиленными и украшенными перламутрово-розовым лаком ноготками своими легонькими прикосновениями к моей груди и спине приятно тревожили кожу. И я поймал себя на мысли, что мне будет очень жаль, если Марсела, убедившись, что я "поправился", выгонит это воздушное создание из каюты.
      - Вам надо прилечь, - ангельским голоском заявила Сильвия, - мне надо проверить ваш пульс.
      - Можешь присесть на кровать, - сказала Марсела, указывая на свободную площадь рядом с моей подушкой.
      Сильвия осторожно опустила свою аккуратную попочку, туго обтянутую бежевыми шортами, на выделенную ей территорию и взялась обеими лапками за мое правое запястье. При этом она посматривала на свои маленькие, но, кажется, золотые часики и чуть-чуть шевелила губками, как будто и вправду считала пульс.
      При этом мой локоть она уложила поперек своих коленей. Вряд ли это соответствовало новейшим методикам измерения пульса. Точно так же, как и легкое прижатие кисти моей руки к розовой маечке, причем как раз там, где эта маечка прикрывала довольно крупные выпуклые формы. Скорее всего с медицинской точки зрения эти действия были совершенно не обязательными, а то и вовсе неправильными. Но, как мне показалось, Марсела совершенно не обратила на них внимания. То ли оттого, что была слишком озабочена состоянием моего здоровья, то ли оттого, что все они были ею самою и санкционированы. Так или иначе, но поведение лейб-медикессы не могло не отразиться на моем самочувствии.
      - Пульс немного учащенный, - доложила Сильвия Марселе, - но хорошего наполнения.
      Насчет наполнения она была права, и то, что кровь у меня очень весело забегала по жилам, соответствовало действительности.
      - Голова не болит? - спросила Марсела, тоже присаживаясь ко мне на койку, причем так, что ее коленки соприкоснулись с коленками Сильвии.
      - Кажется, нет, - произнес я немного более крепким голосом, чем прежде.
      - Температуры у тебя нет? - Мягкая, сильно надушенная ладошка Марселы улеглась мне на лоб. Лоб был явно намного прохладнее, чем эта милая лапка. И немудрено: кровь уже устремилась совсем в другое место.
      Не убирая руки с моего лба, Марсела скинула с ног босоножки и, пропустив мою правую руку через свою подмышку, прилегла ко мне на грудь. Будь я настоящим больным, то, может быть, и возмутился бы, но поскольку я был стопроцентным симулянтом, то протестовать не стал. Уж больно много всяких приятных округлостей и сдобностей ко мне прижалось, и чуять их нежную близость было приятно даже через ткань одежды, которой, впрочем, было немного.
      - Я чувствую, что нам скоро совсем полегчает... - Шепоток Марселы сопровождался осторожным рукоположением на мои шорты. Там все было более чем в порядке. Надевая их час назад, я прикидывал, что они мне тютелька в тютельку, а теперь ощущал явную тесноту. Когда же Марселина лапка бережно погладила через ткань все, что в этих местах находилось, а потом, перескочив мне на живот, пролезла под рубашку, чтобы слегка пощекотать кожу, я только мурлыкнул от удовольствия.
      Тремя средними пальцами левой руки я дотянулся до Марселиного ушка, прикоснулся к большущей сережке, тронул мочку, через которую она была продета, и услышал поощрительный шепот:
      - Надо же... Ты не забыл о том, что мне всегда нравилось...
      Вот тут она была не права. Я, по-моему, никогда об этом не слышал. Я даже не помнил, носила она какие-нибудь серьги в те времена, когда мы с ней развлекались в этой самой каюте. Помню, что у "стриженой медведицы" Мэри Грин были сережки с синими камушками, а какие у Марселы, убей Бог, запамятовал. Впрочем, она могла сообщить о том, что ее возбуждает. Майку Атвуду, а думать, что посвятила в эту тайну меня.
      Моя левая рука, потеребив Марселино ушко, занялась довольно сложной задачей - попыталась распутать узел, которым, как уже упоминалось, была стянута на груди ее легкая безрукавка. Конечно, удобнее было призвать на помощь и правую руку, но та, будто не ведая, о том, что делает левая, работала по своему плану.
      Эта самая правая рука, воспользовавшись тем, что Сильвия перестала щупать пульс и вместо этого осторожно гладила ладошкой затылок своего пациента, проникла в промежуток между коленками лейб-медикессы. И это не встретило серьезных возражений. Напротив, правая ладонь Сильвии поощрительно потерла костяшки пальцев, воровато шурующих у нее между ляжками. Моей ладони там, прямо скажем, очень нравилось: кожа была гладенькая, теплая, слегка влажная, а под ней прощупывалась в меру упругая и в меру нежная плоть. Исследовав то, что не было прикрыто шортиками, мои пальцы дотянулись до металлической петельки, расстегивающей "молнию", и стали нежно тянуть ее вниз. А пальчики Сильвии только чуть-чуть погладили мою ладонь мягкими подушечками, даже не попытавшись остановить предерзостную акцию.
      Точно так же, как Марсела отнюдь не собиралась прогонять мою левую руку, возившуюся с узлом. Она прекрасно видела, что Сильвия гладит меня по голове, но мешать не пыталась. К тому же ей, наверно, стало жарко, потому что она, убрав свою руку с моего лба, не только ускорила процесс развязывания узла, но и в два счета скинула с себя безрукавочку. Там, правда, вопреки прикидкам, оказался еще и купальник, но с его застежкой я разобрался в буквальном смысле одной левой.
      Бюст не портили даже небольшие складочки, которых когда-то, на вилле "Лопес-23", где я впервые увидел Марселу голенькой до пояса, конечно же, не было. Но надо было признать, что и кожа, и форма, и упругость оставались в основном на прежнем, очень высоком уровне.
      Освободившись от верхней части одежды, Марсела вновь прилегла на бочок, но моя рубаха в застегнутом состоянии ее уже не устраивала. Пальчики обеих ручек стали ловко расстегивать одну пуговку за другой...
      Между тем моей правой руке удалось осторожно раскрыть "молнию" на шортах Сильвии и пробраться через прореху к тонким и очень ласковым на ощупь трусикам. Само собой, что и это не вызвало никаких возражений. Правда, откуда-то сверху на мою ладонь опустилась ладошка Сильвии, но вовсе не затем, чтобы шлепнуть меня по руке или хотя бы отодвинуть мою руку от прорехи. Нет, ладошка появилась для того, чтобы покрепче прижать мои пальцы к тонкой ткани трусиков и нежному животику, который под ними прощупывался. А потом проворная ручка Сильвии услужливо расстегнула верхнюю пуговку на ее шортах... Это позволило мне забраться за резинку трусиков и чуть-чуть поворошить волосики. Дотянуться дальше и, главное, глубже я не сумел, поэтому Сильвия, которая, должно быть, вовсе не боялась вызвать негативную реакцию своей нанимательницы, чуточку приподняв попку, спустила с нее до колен и шорты, и трусики.
      - Ты не слишком торопишься? - спросила Марсела, впрочем, довольно благодушным тоном. - Иди-ка для начала запри дверь в каюту...
      Сильвия послушно встала, отчего ее шорты и трусики просто-напросто съехали вниз до лодыжек. Лейб-медикесса изящно переступила через них, и я смог посмотреть, хотя и через плечо Марселы, на то, как элегантно покачиваются из стороны в сторону абрикосового цвета половиночки с молочно-белым треугольным отпечатком трусиков.
      Марсела, конечно, этот взгляд заметила, но никакого недовольства на ее лице не отразилось. Куда там!
      - Нравится? - заговорщицки прошептала владелица "Cooper shipping industries". - Чудо-девочка! Какие ножки стройненькие, правда? И умеет такие штучки - диву даешься...
      Голос, которым Марсела рекламировала свою служащую, вполне подошел бы владелице борделя. Я, конечно, никогда не забывал, что Марсела в молодости была весьма дорогой хайдийской шлюхой и по таксе, утвержденной, должно быть, Хорхе дель Браво, стоила аж до семисот долларов за ночь. Так что я выслушал, несомненно, профессиональную оценку.
      Сильвия повернула защелку замка и пошла обратно. Естественно, что при этом она стала хорошо видна спереди и, чтобы усилить впечатление, сбросила с себя маечку и треугольнички, обозначавшие бюстгальтер. Выпуклые, некрупные, но очень кругленькие грудки и приятный, аккуратный животик прямо-таки ласкали глаз. Но самой любопытной деталькой было, конечно, пространство пониже пупочка. Из волосиков, которым там полагалось быть, путем фигурного бритья был сооружен некий гребешок, обрамлявший края самой главной щелочки. Эдакий "ирокезик", какими когда-то щеголяли панки. Только у тех такие штуки были на головах. Посередине гребень, а с краев все сбрито наголо.
      - Симпатичная, верно? - мурлыкнула Марсела. - Клянусь, что ты успеешь и посмотреть, и потрогать. Но ты ведь и меня, бедную старушку, не должен забывать...
      Расстегнув все четыре пуговки на моей рубахе, "бедная старушка" мягко распахнула ее и прилегла мне на грудь. Голенькая и грациозная Сильвия проскользнула к изголовью, забралась на кровать, приподняв подушку и уложив ее себе на ноги вместе с моей головой. В то время, как Марсела, шумно и учащенно дыша, елозила по моей груди своими ласковыми и пышущими жаром сдобными булочками, ее помощница, в очередной раз проявив услужливость, плавно вытянула из-под моей спины рубаху и сбросила ее с кровати на кресло. А потом осторожные и баловные ладошки Сильвии стали почти невесомо, но волнующе скользить по моим плечам, прокатываться пониже, туда, где Марсела, жадно посапывая, совершала вращательные движения бюстом. При этом, как мне показалось, любвеобильной Сильвии было, пожалуй, одинаково приятно гладить и мои плечи, и Марселины груди. А та, в свою очередь, поймав эти шаловливые, издающие тонкий клубничный аромат пальчики, прижала их сперва к своим губам, потом к моим...
      - Наша маленькая фея... - елейно прошелестела Марсела. - Не правда ли, без нее было бы скучнее?
      Я балдел. Слов не было - не выговаривались. Кондиционер создавал в каюте умеренную прохладу, но мне становилось все жарче и жарче.
      Марсела приподнялась, встала с кровати и демонстративно медленно по-моему, впрочем, кое-какие объективные обстоятельства тоже мешали ей действовать быстрее - спустила шорты и трусики. Подбоченясь и поставив ноги несколько шире плеч, она немного полюбовалась собой и произнесла.
      - Ну, хватит играть больного, Анхелито! Вспомни, каким мужчиной ты был когда-то!
      Да, игру в умирающего надо было заканчивать, поскольку все что надо было в полной боевой готовности и передержка была ни к чему. Я пружинисто соскочил со своего "смертного одра". Маленькая фея вспорхнула следом за мной, приготовившись, видимо, оказывать медицинскую помощь.
      Вплотную подойдя к тяжко дышащей, плавящейся от внутреннего жара Марселе, я обнял ее гладкие тяжеленькие телеса и припал ртом к пухлым, влажным и сладковатым губкам. В этот момент Сильвия обняла меня сзади и ловкими пальчиками ухватилась за последние остатки одежды, которые держали в неволе то, что по терминологии семейства Бариновых именовалось "главной толкушкой". Ж-жик! - распахнулась "молния". Чик! - расстегнулась пуговка Ш-ших! - шорты и плавки очутились на полу, а ладошки Сильвии нежно-пренежно, осторожно-преосторожно сцапали все, что в результате этого очутилось на воле. И тихонечко так, неназойливо стали шебаршиться там, между нашими с Марселой животами. Грудки маленькой феи истомно потерлись о мои лопатки, животик погладил пониже спины, а "ирокезик" волнующе пощекотал.
      Да здравствует свобода! Несмотря на все прочие случаи жизни, которые в основном переживались не мной лично, а Брауном, посаженным в мою шкуру, такого бесстыдства, которое на меня накатило, я что-то не припомню. Даже мысль о том, что Ленка сейчас находится всего в десяти шагах отсюда по прямой, в каюте напротив, меня не могло остановить. Сама, зараза, виновата. Надо мужиков естеством, а не колдовством держать.
      Поэтому я с чувством глубокой нравственной правоты повлек Марселу, а заодно с ней и Сильвию, цепко державшуюся за мой инструментарий, к постели. Как-то непроизвольно я перешел с английского на родной Марселин жаргон района Мануэль-Костелло, потому что он лучше других подходил к такого рода ситуациям. Да и Марселу этот специфический диалект будоражил крепче, поскольку напоминал о временах бурной юности. В русском переводе получился бы сплошной мат с небольшими вкраплениями нормативной лексики, к тому же часть фраз даже испано-язычной публикой могла быть понята неправильно или произвести не то впечатление, которое следует. Например, если даже хайдийке, но уроженке другого района Сан-Исидро кто-либо, сверкая глазами и тяжко сопя, пообещает. "Я проткну тебя от задницы до горла, распорю брюхо и выгрызу из него всю требуху!", то она скорее всего завопит. "Караул, насилуют! Полиция, держите маньяка!" или что-то в этом роде. А вот если ту же устрашающую фразу услышит уроженка Мануэль-Костелло с улицы Боливаро-Норте, разумеется, из уст своего земляка, то у нее тут же учащенно забьется сердечко и охватит его не страх, а предвкушение умопомрачительных любовных безумств. Такая вот штука лингвистика.
      Да и вообще, если сказать по правде, руками и губами (языком, впрочем, тоже) я действовал в основном молча. Хоть и говорят, что женщина любит ушами, но это относится прежде всего к тем, кто только что познакомился. У нас с Марселой знакомство было давнее, поэтому тут всякие звуковые раздражители играли роль второстепенную.
      - Я так ждала этого! - шептала Марсела через каждые полторы секунды, пока мы добирались до кровати. - Я отгрызу тебе петуха!
      Само собой, что и это была гипербола.
      Я прямо-таки вмял ладони в ее пышную спину, скользнул ими книзу, туда, где просматривалась зыбкая, в складочках, талия, потом докатился до большущих прохладных половинок. Потом переехал вверх к плечам, выскользнул из подмышек, подхватил на ладони объемистые гладкие шары. То, что было ближе к промежутку, загорело побольше, до шоколадного оттенка, то, что чаще укрывалось под верхней частью купальника, - только до цвета кофе с молоком.