- Это я тебе, теза, отвечу так. не знаю. За что купил, за то и продал.
      - Ладно, Дмитрий Петрович, - сказал я, - что-то мы все о делах давнишних рассуждаем. А вы нам про нынешние дела в "Котловине" расскажите...
      Я исподволь ощущал, что Лисов говорит охотно, но все время колеблется, не хочет говорить самого главного. Хотя чего уж занятней, казалось бы: Леонтий Кислов побывал на Луне раньше штатников на сорок четыре года, да и притом просидел там три года, уклоняясь от мобилизации на первую мировую... Дождался Советской власти и вернулся. Эх, где ж был советский агитпроп! Впрочем, почему Кислов не стал чекистам рассказывать про свое "лунное дезертирство", я догадывался. Не хотел в немецкие шпионы угодить. Знать бы, кто такой был "источник "Стриж"! Он-то наверняка четко знал, что да как... Все записывал, стукачок!
      - Вот тут-то, паря, и надо думать. Сначала, если уж завели разговор, должен мне честно, от и до сказать, на кой ляд вам эта самая "Котловина" сдалась? Не от любопытства справляюсь, а просто не зная, чего вам здесь надо, могу и вам невзначай навредить, и себе жизнь сократить. Ты фильм "Сталкер" видал?
      - И даже книжку читал, только забыл, как называется.
      - Книжку я не читал, а фильм видел. Так вот, я - не сталкер. Сталкер, как по фильму, сам ни хрена не знает, куда ведет и что там будет. Короче, сталкивает, как кутят в воду: утопнут или не утопнут - наплевать. А я промысловик. От слова "промысел". Я здесь пух беру. Двадцать третий год уже. И знаю, как тут и что. Уловил?
      - Уловил. И вообще-то всегда знал, что "промысел" - это слово многозначное. Есть Промысел Божий, а есть - воровской.
      - Правильно. Именно поэтому я и хочу знать точно, что вы отсюда хотите забрать и на какое дело употребить. Здесь много чего лежит. Но не все в руки дается, между прочим. Про стекло, которое все делает вечным, ты уже знаешь, в кино видел. Но есть и того сильней вещи. За некоторые не только руками браться опасно, но и глядеть на них нельзя. А есть такие, что для одного совсем безопасны, а другою - уморят. Есть и такие штуки, которые для самого безопасны, а другим могут страшные беды натворить.
      - В общем, - сказал я, - нам с вами надо оговаривать условия устного контракта, Дмитрий Петрович. Верно я вас понимаю? Назовите сумму, поторгуемся.
      - Что деньги? - хмыкнул Лисов. - Ну, запрошу с вас мильон долларов или полтора. И даже если вы такие деньги найдете, то мне их, пожалуй, тут не потратить будет.
      - А вы в Лас-Вегас прокатитесь или в Монте-Карло - запросто все потратите, - посоветовал я.
      - Нечего мне там делать. Я бы, конечно, нашел и здесь куда деньги поместить. Просто я очень боюсь, что если вы до самых интересных вещей доберетесь, то невзначай можете на весь мир шороху наделать, да такого, что всем миром не разобраться будет.
      - Что ж ваш дед этого не боялся?
      - Боялся, и еще как. Но он по-настоящему мысли умел читать.
      - Мысли? Экстрасенсом был, что ли?
      - Не люблю я эти импортные слова: экстрасенс, экстрасекс. Вот порох "экстра" - это знаю. Умел читать, это точно. Бабка врать не будет. А как научился: сам или от "длинных" - мне не рассказывали. Но ты, паря, меня в сторону не уводи. Будем крутиться - не договоримся. Если хочешь все делать сам - делай. Машины у вас есть, глядишь, и поедут. Туда только или обратно тоже повезут - не знаю. И куда привезут - тоже. Если что случится - на мне греха не будет.
      - Ну, зачем же вы так, Дмитрий Петрович? - сказал я тоном обиженного ребенка. - Вроде уже начали друг друга понимать, а вы прямо-таки угрожать пытаетесь... А самое главное, непонятно, зачем вам такую комедию ломать? Я бы понял, если б вы хотели с нас деньжат срубить побольше. Тогда можно торговаться, пугать помаленьку и так далее. Но так, из непонятных, условно говоря, нематериальных соображений осложнять отношения? Зачем? Ну, допустим, мы скажем вам, что ищем то-то и то-то. Во-первых, можем соврать - вы ведь сами мысли читать не умеете? Во-вторых, можем сказать правду, но потом об этом пожалеть и позаботиться о том, чтобы про нашу находку никто не узнал... Вы ведь нас бандитами считаете, а раз так, то от бандитов всего ожидать можно. В-третьих, что изменится, если вы будете знать, как говорится, цель наших поисков еще до того, как они начнутся? Пойдем в лес, там и скажем. Все равно ведь вы нам будете дорогу указывать, так что рано или поздно узнаете, что мы ищем. Верно?
      - Верно-то оно верно, - хмыкнул Лисов. - Только я ведь могу и вовсе не повести вас, если у вас худое на уме. А касательно того, что вы наврать можете, - пожалуйста, врите. Наврали про себя, что геофизики. Что вышло, небось не забыли еще?! Это ведь вам знак был. Меня, Лисова, надуть можно. Но место это, нашу, так сказать, "проклятую зону", - не надуешь. Поверить в это дело трудно, но так оно и есть.
      - Нет, почему же, - сказал я, - мы как раз в это верим. И вообще, мы из документов кое-что о здешних порядках знаем. Ладно, допустим, мы прямо сейчас сказали вам, что нам здесь надо. А вы услышите наше признание и заявите: "Теперь-то, паря, я вас наверняка не поведу. Хоть убейте - не поведу".
      - Нет, - оскалился Лисов, - "хоть убейте" - это я вам не скажу. Потому что и впрямь убить можете. Ежели это самое, что вы ищете, взять отсюда нельзя, то вы его так и так не возьмете. Сами сдохнете, если упорствовать станете, меня загубите в еще не старом возрасте, может, не дай Бог, до сыновей доберетесь, но ни шиша не получите. Чем такую дурь разводить и время травить, скажите наперед, что ищете. Может, я вам сразу объясню, что этого вам не взять. Тихо и мирно уедете. Ну а если то, что вам надо, в руки дается, растолкую, как взять. А может быть, и вовсе искать не понадобится...
      - Это почему же?
      - Ну, к примеру, если того, что вы ищете, вообще не было. Или было раньше, а теперь больше нет. Ну и если то, что вы ищете, уже нашли давным-давно.
      - Хорошо, - сказал я, - раз так, глядите.
      И картежным движением выдернул из-под куртки фотографию того самого огромного Black Box`a, которую мы рассматривали вместе с Чудом-юдом перед началом экспедиции.
      - Вот оно что... - задумчиво поглядел на фото Петрович. - Сами додумались или как?
      - Может, и сами, а может, "или как", - ухмыльнулся я. - У нас есть такая же штука, только поменьше. - Тут я по-рыбацки показал примерные размеры того Black Box`a, который добыли у Ахмад-хана. - Если это одно и то же, много интересного может получиться.
      - Ты, теза, не обижайся, - сказал Лисов, - но эту штуку лучше не трогать. Ежели совсем откровенно, тут вообще ничего трогать не нужно. Знаешь, как говорят: "Не тобой положено, не тебе и брать". Все местные это знают, потому сюда и не лезут. А чужаков если и заносит, то ненадолго. Я уж говорил. Или крыша едет, или гибнут неизвестно отчего, или пропадают совсем. Карта у тебя есть?
      - Есть, - кивнул я и вынул из полевой сумки двухверстку. Она была сделана по спутниковым данным и была одной из самых последних по времени изготовления, отражавшей состояние этой местности на период лета 1996 года.
      - Вот, смотри и запоминай, - наставительно произнес Лисов. - Вот она, "Котловина", а вот рядом - "Контрольная". Тут четко видно, что из одного корня растут. Вот седло между ними. Точно помечено, толково... В общем, объясняю тебе ситуацию. Для начала покажу, где граница этой самой зоны проходит. Сперва, конечно, сама Порченая. Правый берег у нее, считай, чистый. То есть там ничего такого не бывает. На земле. В воздухе - не скажу, бывает. Вертолеты в сопках путаются, туман неведомо откуда берется, а иногда всякие "тарелки" и "огурцы" мерещатся...
      - Мерещатся или летают?
      - А их, паря, хрен поймешь. Один раз Володька Сухарев на "Ми-восьмом" увидел вот такую "пузень", как ты в кино показывал. Или, может, другую, но тоже "неопознанную". Над правым берегом, между прочим. "Встала, - говорит, зараза, поперек хода и висит между двух сопок. Длиной в километр или больше". Володьке ни вправо, ни влево - горки по семьсот метров как-никак, долбиться же неохота. Он полез вверх - и штука эта тоже. Он поднырнуть под нее собрался, а она дорогу загораживает. В общем, куда вертолет ни ткнется - либо сопки, либо "огурец" этот самый. А садиться некуда, ни одной площадки нет. Ну он, видно, дошел до точки и попер прямо на "пузень". А она - р-раз! - и исчезла. Прямо начисто и в одну секунду. Теперь он сомневается: была эта хреновина или нет? Начальству, конечно, ничего не доложил, чтоб от полетов не отстранили. Ладно, это к слову. На чем остановились?
      - На том, что на правом берегу Порченой все нормально.
      - Не все, конечно, раз в воздухе чудесит, но на самом берегу - ничего. Смотрим дальше. Дальше Малая Пареха начинается, с запада на восток течет. То же самое - северный берег чистый, а южный со странностями. Вот тут такой мысок, гляди! Малая Пареха в Алемгу впадает, а километра три ниже - Большая Пареха. Эта с севера на юг течет, потом на запад сворачивает. Весь мысок этот между Алемгой и Парехами - чудесит. Дальше граница по притоку Большой Парехи идет, Лисья называется. Фамилия наша, говорят, от этой реки происходит. Бабка рассказывала, будто еще лет двести назад какой-то прапрапрадед, или того старее, там зимовье держал. А может, и врут. Лиса там и сейчас есть, нормально живет, но я б на Лисьей селиться не стал.
      - Пришельцы "загрязнили"? - спросил я полушутя.
      - Почти что так. А вытекает Лисья, между прочим, вот отсюда. Из Шаманова болота в сопках. Тоже котловина, но не внутри одной сопки, а посередине между четырьмя. Ну и, конечно, края у ней тайгой заросшие, гладкие, камни особо не выпирают. По размерам она раз в десять просторнее, чем наша вредная. Воды в ней много скапливается в весну, да и летом, если ливни идут, - речки аж бесятся. Камни волокут, берег топят метра на три, деревья валят. Ведь это болото, если на карте верно, стоит повыше, чем наше место, метров на сто-полтораста. Вот тут у нас горизонталька сто пятьдесят над уровнем моря, а на болоте - триста. И из того же Шаманова болота течет Порченая, только в другую сторону. Так что мы вроде бы на острове находимся.
      - Значит, граница зоны проходит по рекам? - Я еще раз посмотрел на карту.
      - Да, выходит почти так. - Дмитрий Петрович вытащил из внутреннего кармана пиджака огрызок карандаша, взял его в свои заскорузлые пальцы и аккуратно, стараясь не прорвать бумагу, прорисовал на карте границу зоны.
      - И сколько ж тут примерно площади? - прикинул я.
      - Это, паря, не шибко важно. Потому что граница эта - только внешняя. Так сказать, между нормальным миром и ненормальным. Все местные, кто по тайге лазит, эту границу знают и сюда стараются без нужды не соваться. Но в самой зоне тоже есть места похуже и получше. Тут, как в Чернобыле, - все пятнами. Вот здесь, где мы сейчас сидим, - место спокойное. А за ручейком, где вы свою турбину поставили, - уже не очень. Вот другой ручеек течет, видишь? Километрах в трех от нас, выше по течению, будет его устье, где он в Порченую впадает. От ручейка до ручейка плюс еще примерно километра четыре от реки в горку нормально, можно жить и ходить спокойно, под ноги не глядя. У меня на этот случай затески поставлены на деревьях. Если идешь и видишь на правой стороне "плюс", значит, выходишь из плохого места в хорошее. Если по правую руку видишь "минус" - значит, идешь из хорошего в плохое. Но поскольку сила у каждого места разная, я в некоторых местах по два, три и даже четыре минуса натесал. Запомнил?
      - Так точно. А если я не по тропе пойду?
      - Значит, можешь копыта отбросить или дураком стать, - безапелляционно произнес Петрович. - Это то же самое, что на минное поле вылезать. Проделали проход, провешили - иди. А в сторону - ни шагу.
      - Ну, на минном поле - это понятно. - Я даже поежился, вспомнив, как прошлой осенью шел через минное поле следом за Болтом. - Там, если не туда ступишь - взорвешься. А здесь чего ждать?
      - Об этом позже скажу. Пока тебе надо разобраться, какие места тут самые опасные. Слушай дальше...
      - Дмитрий Петрович, - осторожно вклинился я, - вы мне это рассказываете потому, что хотите нас одних послать?
      - Я рассказываю, - строго повысил голос Лисов, - потому что вы, дураки, собрались туда идти. Конечно, без меня не пойдете, это ясно. До этого, условно говоря, "Черного камня", который вам занадобился, идти недалеко. Всего километров пять, если напрямки, по тропам - восемь. Но напрямки до него никто не доходил, а по тропам - только дед Парамон с этими энкавэдэшниками, дед Кислов по пьяной лавочке да я, когда однажды Кислова искал. Без меня вы только на тот свет попадете. Но и со мной никакой гарантии не будет. Тут никаких гарантий вообще нет. Уловил? То есть ежели не станешь соблюдать кое-какие правила, то пропадешь наверняка, а если будешь соблюдать, то, может быть, и не пропадешь. Но можешь и пропасть, вот так. Лучше слушай и наматывай на ус.
      - Ясно. Слушаю.
      - Так вот. "Черный камень", сразу тебе скажу, самое опасное, что тут есть. Хочешь верь, хочешь не верь, но именно от него, по-моему, тут все и творится. Дед Кислов, если на то пошло, считал, что он к Сатане имеет отношение. Понимаешь?
      - Не очень... - пробормотал я, вспомнив, однако, что Майк Атвуд и Тина Уильяме нашли свой Black Box в "Пещере Сатаны"...
      - Сам я, конечно, не очень в это верю, потому что и пионером, и комсомольцем был, и даже в КПСС состоял. Я, знаешь ли, не как некоторые. Врать, что уверовал, не буду. И креста не ношу, как ты, хотя знаю, что ни фига ты тоже не веришь. Мысли я, правда, как дед Парамон, читать не умею, но, на тебя поглядев, и так могу догадаться... А "Черный камень" тебя насквозь увидит. И сделает с тобой то, что захочет. Потому что оставили его тут неспроста. Все чует, все видит, все слышит. Он здешние места поставлен сторожить. И от него зависит, уйдешь ты отсюда или нет. Смотри, тезка, на карту. Вот это - восточный склон сопки "Котловина". А вот это - северный. Тут, между ними, что-то вроде сглаженного ребра. Вот тут воронка метров с полета обозначена. Сюда в тридцать шестом космический корабль этих самых "длинных" упал. И взорвался, хотя и не так, как Тунгусский метеорит, но тоже очень крепко. Обломки от него там, вокруг этой ямы, разбросаны. И два ихних космонавта, которых чекисты на кинопленку засняли, тоже там захоронены. Кислов им там крест вытесал, хотя и не знал - можно ли ставить? И можно ли их в землю закапывать, тоже не знал, однако закопал.
      - Эти самые, "геодезисты" из "Глубокого Бурения", - сказал я, - триста сорок шесть предметов нашли. И какую-то мелочь, как утверждается, здесь оставили. В металлической коробке.
      - Знаю, - кивнул Лисов, - дед Парамон, когда на фронт уходил и заимку Кислову передавал, зарыл их там же, у камня. Там было что-то на золото похожее, хотя и не золото. Что там - я в глаза не видел. Кислов сказал только, что он этот железный ящик салом топленым смазал, чтоб не заржавел, и зашил в смоленый мешок. Глубоко закопал - на всю длину лопаты. Вот это знаю. А точного места Кислов не указал. То ли не успел, то ли не пожелал. Мне с этим делом и связываться не хотелось. Это старатели всякие, золотнишники все Клондайки по тайге ищут. А у меня профиль другой.
      - Понятно, - кивнул я.
      - Ну и добро. Слушай дальше, мотай на ус. Самое худое место, оно вокруг "Черного камня", воронки и самой "Котловины" - считай, как при атомном взрыве, эпицентр. Начинаю рисовать. От седловины между "Котловиной" и "Контрольной", вниз по их общему склону до ручейка. Вот он, на карте помечен. Летом пересыхает почти совсем, вода только между камешками чуть-чуть видна, а зимой промерзает до дна. Метра полтора шириной. Этот ручей - самое дно распадка между сопками. Он обтекает ее с северо-востока, и по правому его берегу уже не та опасность. Поменьше. Только вот перейти его обратно, если уж залез в этот самый "эпицентр", можно только там, где я мостики из пихты положил. По два бревна буравом провертел да топором через них шипы пробил. Вот тут они, мостики эти. Но на карте их нет, только тропа показана, да и то не очень точно. Туда, в эпицентр, пройти можно и прямо через ручей, а вот обратно только по мостикам, запомни!
      - Постараюсь. Только было бы лучше, если б вы, Дмитрий Петрович, как-то по порядку рассказывали. А то начинаете сразу с центра...
      - Ты слушай, как я тебе говорю. Все одно, показывать, что и как, буду на месте. Сам! А вот если не дойду... Тогда другое дело. Значит, второе кольцо поспокойнее, но и в нем можно попасть в такие местечки, где бывает... Поэтому здесь надо с троп не сходить и по сторонам зря не пялиться. Лучше всего глаза вниз держать. Смотри на сапоги впереди идущего, а если сам впереди всех идешь, то гляди под ноги метра на полтора вперед.
      - А что будет, если по сторонам смотреть?
      - Да ничего хорошего, паря. Привидится то, чего нет, вот что. Я в такую штуку не верил до тех пор, пока сам не влип. Меня тогда дед Лешка спас, иначе бы пропал. Тоже вот, как сейчас, в зиму было. Первый сезон сюда промышлять пришел с Кисловым, семнадцать лет мне исполнилось. Он-то уж тут был как свой. Тоже предупреждал: "Митька, не зырь по сторонам! На пимы мои гляди!" А мне-то, дураку, хоть я все то же, что и ты сейчас, уже знал, интересно было глянуть. Раз налево зыркнул, раз направо... Ничего страшного. Ну, на третий раз я уже не просто глянул, а смотрел целую минуту. Вот здесь это было, в березняке, Лисов постучал тупым концом карандаша по карте. - Тут как раз одно из "пятен", что похуже "эпицентра" будет. Но тогда про эти пятна даже Кислов не знал. То есть знать-то он знал, но неточно. Про все пятна и сейчас никто не знает. Но кое-какие я хорошо пометил и уж про те, что рядом с тропами, наверняка знаю...
      - Так что ж тогда случилось? - нетерпеливо спросил я.
      - Ну, когда я на третий раз повернул голову и стал в березняк смотреть, то у меня в глазах запестрило: снег белый, березки черно-белые, стоят негусто, и солнце светит, полосы на снег бросает, тени. А потом среди всей этой пестроты какие-то вспышки мигать стали, то в одной стороне, то в другой. То ли ледышки на ветки намерзли и ветерок их под солнце подставляет, то ли кто-то спичками чиркает и за деревьями прячется. Вот тут меня и повело с лыжни в сторону. Понимаешь, теза, разницу, не сам пошел, а повело. Как иголку за магнитом! Ноги идут, а голова не понимает. Наверно, если б еще лыжня прямо шла, так дед Лешка раньше увидел бы, что я в березняк полез. Но там поворот был, он уже завернул, не углядел с ходу. Метров на двадцать оторвался, только потом заметил...
      Лисов волновался. Я понимал, что слушаю не занятную охотничью побасенку, а рассказ о реально пережитом.
      - А мне, - продолжал Дмитрий Петрович, - вместо вспышек представился глаз. Как на бумаге рисуют, только с бровями и моргает. Огромный, серый такой. Как ни моргнет - больше становится, а я - меньше. И расстояние от меня до глаза поменьше становится. Получается, будто меня в этот глаз втягивает, вот что! Ты думаешь, вру?
      - Нет, не думаю. Прикидываю, что это было...
      - Да ничего не было. Мерещилось мне все это: и вспышки, и глаз. Просто меня повело в березняк, а потом, наискось по склону овражка, вверх, в самую чащобу. И ходко так! Пока дед Лешка соображал, я за этим глазом чертовым уже метров на сорок от тропы укатил. И он уж мне казался во каким! - Петрович раскинул руки аж метра на полтора. - Зрачок один, мать его так, размером с печную заслонку! А главное - я совсем впритык к нему очутился. Уже зрачок этот моего лица касался. И что удивительно - я его вовсе не боялся, наоборот, очень хотел, чтоб удалось в этот зрачок пролезть. Я даже вроде бы стал голову туда, в зрачок, протискивать. Боль, правда, от этого пошла, но мне-то чудится, что это все ерунда, мол, пролезу и не будет боли...
      - А на самом деле?
      - На самом деле, как мне дед Лешка рассказал, я подъехал к какому-то суковатому дереву, уперся лбом в острый сук и ну этот сук себе в башку вдавливать. Опоздай он на пару минут, я бы глазом на него накололся и загнал бы себе в мозги. Точно, боль бы пропала, только и я бы вместе с ней...
      - А на Кислова это наваждение не действовало?
      - Савельич знал, что да как. Он себе ладонь ножом резанул, не сильно, но чтоб болело, и попер по моему следу. Когда у человека настоящая рана болит, то эта чертовщина сразу не возьмет. Она ведь сперва приманивает, а потом ты незаметно как бы в сон попадаешь. Видишь не то, что есть; того, чего не надо, боишься, а чего надо - не боишься. А боль, как видно, мешает ей усыпить. Правда, я когда башкой об сук долбился, уже до такой точки дошел, что все наоборот понимал. Поэтому не был бы Кислов в силе, не утащить бы ему меня. Но он-то матерущий был еще, хотя ему уже семьдесят пять годов тогда числилось, а я, хоть мне семнадцать стукнуло, еще от военной голодовки не больно откормился. В общем, он меня от дерева оттащил, а я-то при этом упирался вовсю. Он мне чудищем каким-то виделся, жутью. Не то медведем, не то сохатым, хобот как у слона, когти, как паучьи лапы... Но дед Лешка меня на тропу все-таки доволок. Главное, как он сказал, того, кто завороженный, спиной развернуть к тому месту, откуда эта ворожба идет. Ты тоже это помни.
      - Интересно, а сам-то дед откуда про это узнал?
      - Частью от Парамона Лукича, частью сам дошел. Хотя всего, что там прикинется, - не переберешь. И подловить самого опытного могут. Я уж вроде говорил, что Кислов по пьяни к "Черному камню" маханул? Это пять годов спустя после моего случая было. Дед-то Лешка уже по-настоящему стареть начал, а я пооперился, армию отслужил, сам промышлять мог. Он здесь, на заимке, оставался, как я сейчас, заместо завхоза, а мы с братовьями в тайге мотались. Братья у меня на промысел не фартовые, но пока я в армии служил, Кислову помогали. Тоже едва не пропали несколько раз, даром что постарше меня были. Ну вот, значит, был у нас обычай под старый Новый год съезжаться и отмечать. На простой Новый год тоже съезжались, но это дело было под старый, точно помню.
      Собрались, выпили. Немного совсем - на четверых две бутылки было. Посидели, закусили, попели, поговорили. Дед Лешка, конечно, какие-то страсти порассказывал нам, молодым, в науку. Потом в нужник отправился. Братовья спать залегли. А я чего-то решил деда дождаться. Как-то, понимаешь, на душе не лежало. Полчаса прошло, час, а его нет! Не веревку же проглотил?! Выскочил во двор, глянул в сортир - нету. А следы к воротам идут. И лыж нету. А деду-то уже за восемьдесят закатило. Куда, думаю, поперся? Одевался-то он не шибко тепло, только до очка дойти. Зипунок накинул, шапку, чтоб лысину не продуло, в валенках, конечно. Но штанов ватных не надел, да и под зипун ничего не напялил. А на дворе мороз за тридцать пять.
      Начал братьев будить - а их не растолкаешь. А время идет. Я-то уж хорошо знал, что может быть, если опоздаешь. Оделся, взял карабин - и на лыжи. Дунул, как гонщик. Но с умом, хмель с меня сошел, так что не наглупил. От ворот ведь не одна лыжня шла, а целых пять. Сунулся бы не туда - и деда не уберег, и сам бы мог пропасть. Но я по уму сделал. Сразу фонарем посветил, приглядел, где свежий ход был, и только после того махнул. До этого ночами мне не больше двух раз по этим местам ходить случалось, а одному - никогда. Дед Кислов и сам без нужды в ночь не ходил, и нам не велел. Ясно ведь, что не просто так помчался. Что-то привиделось - это как пить дать. К старости-то у него голова ослабла, легче его заморочить... Правда, до того случая я и не думал, будто прямо на заимке что-то прикинется, но с тех пор и тут, выпивши, стал поменьше разгуливать. Даже туалет переделал так, чтоб не через двор бегать, а прямо из избы.
      В общем, повесил фонарик на грудь, смотрю вперед и вниз на лыжню, по сторонам - ни-ни! Иду-иду, от самого пар валит, а деда не могу нагнать. Потом вижу - шапка валяется! Подобрал. Неужто дед, который ее дома не снимая носил лысина, мол, стыла! - ее так просто сронил и забыл? Гоню дальше. Километр еще маханул - зипун лежит. Мать честная! Зипун не шапка, его не сронишь, верно?! Либо сам сбросил, либо с него сняли. Но след-то один, топтанья-валянья не видно - значит, сам скинул. После того пиджак нашел, еще дальше - жилетку. Все побросал сам, никто не помогал - по снегу видно. И скорость не сбавляет, хотя другого бы уже давно мороз скочепыжил. Но что самое хитрое - и мне захотелось шапку скинуть. Жарко! Вроде и от бега разогрелся, но как-то не так... Не объяснишь точно, но я против того, что мне в голову лезло, всеми силами стал упираться. А оно, здешнее это, - свое гнет. Временами казалось, что шапка аж горит, якуня-ваня! За малым не поддался. Снега схвачу, по шапке разотру - и все уляжется. Потом опять греть начинает.
      Смотрю, а уж вот он, ручей. Дальше подъем на "Котловину" начинается. Кислов и меня, и братьев столько раз предупреждал, чтоб мы без него за ручей не лазили и на сопку не ходили. Там и лыжни-то катаной не было. Сам он в то место уж три года не ползал и нам заказал. А я до этого там никогда не был, ни зимой, ни летом. Не водил Савельич.
      Струхнул, конечно, но пошел. Сразу за ручьем нашел шарф, а еще метров через пятьсот рубаху вязаную. Выходит, что дед Лешка в одной исподней бязевой катит. А лыжня идет наискось и вверх по склону забирает. Видно, что тропа когда-то рублена, наверно, еще дедом Парамоном или "геодезистами" вашими, но лыжню-то Кислов по свежему торил. Стало быть, мне, который уже по торной идет, его пора догнать, ан ничего подобного! Исподнюю рубаху нашел, а деда и по шороху не слыхать. Подумать страшно, чтоб старик в восемьдесят годов да с голым пузом в мороз! Хорошо еще, что у меня при себе пестерь был - я туда, на случай, полкаравая хлеба пихнул да мяса вареного кусок, что от праздника осталось, - туда же дедову трунину определил, а зипун скрутил да под лямки к спине засунул.
      Лезу в гору, уже боюсь глядеть - не верится, что дед живой будет! - сзади лай слышу. Сперва думал - братья проснулись, догоняют. Порадовался даже, что они умные такие, собак взяли, не то что я, дурак, сам по себе попер. Оказалось нет, одна только лайка старая, Найда, дедова любимица, прибежала. Ей самой-то лет пятнадцать уже было, для собаки это все равно что для человека сто. Так-то она почти не бегала никуда, спала больше. А тут восемь километров без малого отмахала! Да так прытко, что дай Бог молодой. Меня догнала, видит, что я приостановился, завиляла хвостом, заскулила, за полу потянула - мол, давай живее, деда спасать надо! И вперед понеслась! Я - за ней.
      Выскочили как раз туда, куда надо. На проплешину, где "Черный камень". Первый и последний раз я эту хреновину видел. И если б не вы, приблудные, никогда бы к нему не пошел. От него на сто метров страх чуять начинаешь. Найда бежала-бежала впереди, а потом заскулила, хвост поджала - и за моей спиной жмется. А меня самого аж зазнобило. Страх от него волнами идет, одна ледяней другой. Хотя и не видно еще было. Конечно, я и без того был не очень веселый, но тут пробрало крепко. И самое главное - неизвестно от чего.
      Я ведь, если не говорил, в армии на Венгрию попал. Офицеры, которые с нами были, рассказывали, что иной раз казалось, будто это не пятьдесят шестой, а сорок пятый. И нам крепко перепало, и мадьярам. Так что когда домой пришел, то думал: ничего бояться не буду. А тут... Никто не стреляет, минометы не бьют а страшно. Волна пройдет - чуть-чуть полегче, потом опять - крепче прежнего трясет. Как назло, еще и фонарь потух. Батарейка села. Собака воет, лыжня почти не видна, иду, за деревья цепляюсь и трясусь от страха. И назад страшно повернуть, и вперед идти.
      По-моему, эти сто метров я час шел. Но тут увидел впереди свет. Не фонарь, не костер, не луну, а что-то такое зеленоватое. Немного похоже на то, как в городе из трубок с газом вывески делают. Только на вывесках цвет повеселее, а тут такой неприятный, ядовитый, что ли... Компасы светящиеся видел? Вот там светится так же, только от "Черного камня" зеленее маленько.
      Вышли мы с Найдой на проплешину. Что видим? Снегом все заметено, а посередине, у пня, лежит эта самая черная хреновина, и над ней зеленое сияние. Крест стоит рядом, а перед крестом - дед Лешка. В чем мать родила! Все поскидал: и штаны, и валенки, и носки. Улегся на снег, будто после бани, и лежит с блаженной рожей. Прямо на тень от креста. Руки раскинул, как Иисус, ноги вытянул... Я аж оцепенел, хоть и не надолго.
      Собрался, страх, не знаю уж как, откинул - и к деду. Вцепился в него, повернулся к "Черному камню" спиной, деда тоже на брюхо перевернул, чтоб он не на "Камень" глядел, а в снег. С лыж при этом не сходил, как получилось - сам удивляюсь! Дед-то ведь упирался, бормотал чего-то неясное. Спасибо Найда его обгавкала, он вроде узнал ее, и полегче стало.
      Честно скажу - как его с полянки вытащить удалось, не знаю. Потому что мне, пока я тащил, много чего казалось. Такого, как с глазом, не было, но зато все время в глаза картинки одна на одну наезжали. Как в кино, когда кто-нибудь жизнь вспоминает. То есть видно, что на самом деле, а поверх того - что чудится. Например, сидит кто-нибудь в окопе на фронте, а видится ему дом, мамаша, дети... Или как в фильме "Летят журавли" убитому кажется, будто он домой по лестнице бежит и видит свою девушку в свадебном... Ну а мне мерещилось, будто трава зеленая из-под снега лезет, а на небе солнце появляется, да не зимнее, а как летом. Я-то не поддавался, головой тряс, глазами моргал, чтоб эту обманку отодвинуть, морду снегом мылил. В общем, оттащил деда, снегом наскоро растер и стал одевать. Упирался и тут, гадский гад! Но уже поменьше. Потом одел его, поставил на лыжи. Вот тут он вроде что-то стал понимать. Сперва не очень охотно шел, я его тянул под горку. А потом, как сообразил, куда забрался, так припустил, только держись.
      Добрались до заимки, разбудили братовьев, нашуровали баню, благо еще с вечера не выстудилась, и деда отпарили. Сто граммов дали, он совсем ожил и пошел вспоминать.
      Оказывается, он, как из сортира вышел, голос какой-то внутри себя услыхал. И даже вроде бы этот голос его старухе покойной принадлежал. Дескать, иди, Леонтий, куда я поведу. Был бы не выпивши, так сообразил бы, может. А тут, после полбутылки, бдительность потерял. Надел лыжи и почапал. Чем дальше уходил, тем яснее этот голос слышался. И уже вроде голос был не той бабки Ксении, которую перед смертью помнил, а девки Ксюшки, к которой сватался. А потом ему привиделось, что солнце светит, трава растет, цветы распускаются, жара, как в Африке. Вот он и взялся одежду скидывать. После того ему показалось, будто он не на лыжах по снегу бежит, а на лодке плывет, и не вверх на сопку взбирается, а вниз по течению...