Конечно, обойдется, дураков же мы до отчаянья любим. Такой же ты старпом, как я - заслуженный композитор. Политинформации толкать - это ты научился: чего нам империалисты готовят и их пособники, - а поставь тебя на мостик - то курс через берег проложишь, то назад отработаешь не глядя, то даже шлюпку не различишь, какую прежде вываливать. Еще, глядишь, - в кепы выйдешь. Не дай мне, конечно, Бог с таким кепом плавать. А другие, кто поспособнее, будут под тобою ходить - вон хотя бы Жора или даже третий. Не понять мне этого никогда.
      И холодно мне было зверски. Не так, чтобы от воздуха, день-то намечался не морозный, а как-то внутри холодно. Я пошел на камбуз.
      А кандей, оказывается, пирог затеял. Поставил тесто, в кастрюльке крем сбивал - из масла и сахара.
      - Для гостей? - я спросил.
      - Зачем? Для вас. Ну, и для гостей тоже. Для меня-то вы все одинаковые.
      Постепенно бичи повылезали в салон. Потом пришли шотландцы. И мы этот пирог умяли вместе, на радость кандею, с чаем. Жаль только, выпить было нечего, а то б совсем стали родные. Кандей все печалился:
      - Раньше б знать - наливку сотворил бы из конфитюра. И рецепт у меня есть, и конфитюр есть, а вот времени не было - для закваски.
      Но мы и так пообщались. Каждый себе по шотландцу отхватил - и общались, не знаю уж на каком языке. Васька Буров - тот себя пальцем тыкал в грудь и говорил:
      - Вот я - да? - Васька Буров. Такое у меня форнаме. А по должности так я на этом шипе главный бич, по-русски сказать: артельный. Теперь говори, ты кто? У тебя какое наме и форнаме? Джаб у тебя на шипе какой?
      И между прочим, он-то больше всех и выяснил про этих шотландцев.
      - Бичи, - говорит, - тут, считайте, одно семейство плавает. Кеп у них всеобщий папаша. Вот этот, долгий-то, которому Сеня-вожаковый конец бросал, так он - младший потрох. Вон те два рыжанчика - Арчи и Фил - старшенький и средний. А те - зятья, у кепа еще две дочки имеются. Один у них только чужой - "маркони", они ему деньгами платят, а себе улов берут. А судно у них - не свое, владельцу еще пятьдесят процентов улова отдают как штык.
      - Что ж они ему теперь-то отдадут? - спросил Шурка. Очень ему жалко было семейство.
      - А ни шиша. Все ж застраховано. Они еще за свою "Пегушку" компенсацию получат. - "Пегушкой" он "Герл Пегги" называл. - И с фирмы еще штраф возьмут, которая им двигатель поставила дефектный.
      Нам как-то легче стало, что не совсем они пропащие, наши шотландцы.
      - А нам бичи, знаете, сколько бы премии отвалили, если бы мы ихний пароход спасли? Пять тыщ фунтов, не меньше.
      - Ладно, - сказал Серега. - Нашел, о чем спрашивать.
      - А я разве спрашиваю? Сами говорят. Старпом все терся около нас, прямо как тигр на мягких лапах, чуть себе ухо не вывихивал, - да мы вроде политики не касались, все больше по экономическим вопросам.
      - А вот вы мне чего скажите, бичи, - Васька Буров говорит. - Как же это получается: за пароход или там за имущество какое - дак деньги платят, а за людей - ни шиша?!
      - А ты б чего - взял бы? - спросил кандей.
      - Я-то? Нипочем. Я бы и за пароход не взял. А за людей - это уж грех просто. Но ведь другой-то - он бы, может, и взял. Ему не посули заранее - он и пальцем не пошевелит выручить кого.
      - Что ж он, хуже тебя? - опять кандей спросил.
      - Хуже не хуже, а должно что-то и за людей полагаться. Неуж душа живая дешевле имущества?
      - Полагается, да не нам, - сказал Серега. - Просто ихний министр нашему задолжал. А сколько - это ты никогда не узнаешь.
      Шурка сказал:
      - Ни хрена не полагается. Одно моральное удовлетворение. Это вроде как субботник.
      - Дак на него и ходят-то так, знаешь... пошуметь да посачковать. Опять же - зовут, попробуй не выйди. Не-ет, - Васька Буров все не соглашался. Материальный стимул - он большой рычаг. Верно ж, старпом?
      Старпом насчет этого рычага не нашел чего возразить.
      - Вот я и говорю - чего-то ж все-таки стоит человек. Должен стоить!
      - А ничо он не стоит, - сказал Серега мрачно. - За тебя кто-нибудь поллитру даст? И усохни.
      - Башка! Ни об чем с тобой по-серьезному нельзя...
      - Ну, так ведь... - Шурка поразмыслил. - Смотря же - какой человек.
      - А! Так, стало быть, цена-то ему все-таки есть! Только вот - какая?
      Салага Алик прислушивался, голову склонив набок, улыбался, потом сказал, зарумянясь:
      - Наверное, надо так считать - во что человека другие ценят... Я так думаю.
      Васька подумал и не согласился.
      - Вот этот жмот - слыхал? - за меня б и поллитры не дал, а пацанок моих спроси - им за папку любимого и десять мильонов мало будет.
      - Ты ж им не просто человек, - сказал Шурка, - ты ж им родитель. Да об чем спор? Кто сколько получает - столько он и стоит.
      - Э! - Васька сказал. - Ежели так, то старпом у нас четырех салаг перетянет.
      Поглядели мы на старпома нашего, потом - на салагу Алика. Нет, решили молча, так тоже нельзя считать. Салагу мы как-то больше теперь ценили.
      - И опять же, - Васька добавил, - вот нам за сегодняшний день одна гарантийка идет: рыбы стране ж не даем, бичуем, а позавчера еще - давали. Что же мы, позавчера и стоили больше? Так это же, если разобраться, рыбе цена, не человеку.
      Старпом все же вмешаться решил, предложил разграничить четко, какой человек имеется в виду - советский или не советский. Ну, это мы его оборжали всем хором. Попросили хоть при гостях воздержаться: вдруг - поймут. К тому же, Серега ему намекнул, если иностранец - его же в наших рублях нельзя считать, его же надо - в валютных, так это, может, и подороже выйдет. Старпом свое предложение снял.
      - Ай, мужики! - Васька засмеялся. - Ну, не ожидал... Бородатые, детные, а не знаем - сколько ж стоит человек!..
      - Может, и не надо нам этого знать, - сказал кандей. - Господь знает и ладно.
      - Это - которого нет? - старпом подхихикнул.
      - Еще не выяснено. - Алик заметил.
      - Как это - "не выяснено"?
      - Да так. Великие умы спорили - к единому выводу не пришли.
      - Интересно - что за такие "великие"!
      - Да уж, какие б ни были, - кандей весь спор закончил, - а раз они не пришли, так мы - и подавно. Кому еще чаю налить?
      Вот на чем все и сошлись - что не нам это знать, сколько человек стоит*. Шотландцам, которые только глаза таращили, попробовали растолковать, об чем мы здесь травим, - не поняли они, плечами пожали. Но все же высказались - за расширение контактов. Стали нас к себе в Шотландию приглашать, в гости. Из-под роканов вынули шариковые ручки и записали свои адреса, а ручки нам подарили. Адреса мы взяли, на всякий случай. Их тоже пригласили - кто во Мценск, кто в Вологду, кто в село Макарьево Пензенской области.
      * Международное морское право тоже не знает цены человеческой жизни, считает ее - бесценной, поэтому и не устанавливает никакого вознаграждения за спасение людей.
      А дело там, на палубе, само делалось. Слесаря с "Молодого", и правда, не дали нам пальцем пошевелить. Сами и парус убрали в форпик, и бочки убрали, и обломок мачты к месту приварили - это рей оказался, мачта чуть погнулась. Даже антенну "маркониеву" натянули. "Дед" только сходил поглядеть и рукой махнул:
      - Как-нибудь дошлепаем.
      Потом мы опять спали. И мы, и шотландцы. Проснулись только под вечер, когда "Молодой" нас потащил через фиорд. В Атлантике шторм уже послабел, я это по птицам видел - опять они усеяли скалы и горланили, когда мы под ними проходили. В шторм они прячутся куда-то.
      Когда вышли, солнце светило косо и океан темнел грозно, поблескивал невысокой волной. Но скалы уже припорошило снегом, и были они снова белые, с лиловыми извилинами, с оранжевыми верхушками, и даже не верилось, что мы-то их видели черными, и не так давно. В миле примерно от фиорда мотались в прибое чьи-то обломки. От "Герл Пегги", наверно, или чьи-нибудь другие. Шотландцы наши помрачнели и снова стали креститься.
      База нас ожидала на горизонте - вся в огнях. На мачтах, на такелаже огни и в десять рядов иллюминаторы. Целый город стоял посреди моря, а в воде его отражение. Когда подошли поближе, стало видно, как светится голубым светом вода вокруг ее днища, как будто его подсвечивали из глубины. Весь борт усеян был людьми, вдоль всего планширя торчали головы и на верхних палубах, в надстройках. Между мачт висел флажный сигнал по международному коду, снизу его подсвечивали прожектора: "Привет
      спасенным отважным морякам Шотландии". Я на крейсере сигнальщиком служил, так я бичам и перевел. "Молодой" нас притер аккуратно к базе, матросы с него перескочили к нам и закрепили концы. Они же и сетку приняли от ухмана. Мы ни к чему не прикасались. Прямо как пассажиры.
      Шотландцы стояли уже наготове. Мы вышли с ними попрощаться.
      - По пятеро пускай цепляются! - крикнул ухман. -Вы уж им объясните, ребятки.
      Кто-то с базы по-английски в мегафон прокричал. Наверное, то же самое.
      - А ты штормтрап не мог подать? - спросил дрифтер. - Э, грамотей!
      Ухман себя только рукавицами похлопал. Оплошал, мол, бывает.
      Двое шотландцев подсадили маленького, помогли ему ноги продеть в ячею. Он вцепился одной рукой, а другой, забинтованной, помахал нам на прощание. Вдруг они о чем-то перекинулись, и один соскочил, показал нам на сетку. Они нас приглашали с собой.
      - Да нам-то чего там делать? - спросил Васька Буров.
      - Э, чего делать! - сказал Шурка. - Ехать, и все.
      Он первый вцепился в сетку и меня потянул за собой:
      - Земеля, поехали, раз приглашают.
      Пятым вскочил Васька. И сетка понеспась. Была не была!
      Ухман кинулся к нам:
      - А вы-то куда? Впереди гостей...
      - Ай лав ю, мистер ухман! - Шурка ему сказал.
      Маленький шотландец тоже чего-то подвякнул. Очень, наверное, толковое. Нас и этот, с мегафоном, не стал задерживать.
      Со второй сеткой поднялись из наших Серега с дрифтером и "маркони". Потом салаги и дрифтеров помощник Геша. А последним - с ихним кепом, представьте, - "мотыль" Юрочка. И так мы всей капеллой и пошли по живому коридору. Тут, конечно, все высыпали на шотландцев поглядеть - и комсоставские, и матросы, и девчата-тузлучницы, и прачки, и медики. Ну, и мы, конечно, пользовались успехом.
      Мы сошли - по главному трапу - вниз куда-то, палубы на три, и тут вахтенный - в кителе с двумя шевронами - распахнул перед нами стеклянные двери и показал, куда идти - по длинному-длинному коридору, по красным коврам, прямо к кают-компании. А там уже двери были настежь и стол накрыт для банкета - не соврать вам, персон на сто двадцать, - весь сверкающий, уставленный бутылками, графинчиками, тортами, еще черт-те какой закусью, утыканный флажками - нашими и шотландскими.
      Тут-то мы и заробели. Шотландцы - во всем черном, лоснящемся - прошли, а мы поотстали, чтоб их пропустить. И вахтенный, с двумя шевронами, нас и узрел.
      - Что вы, ребятки! Куда в таком виде? Вы б хоть почистились, прибрались...
      Дрифтер чего-то ему промямлил, но очень неубедительно. Это он на палубе горластый, а тут заалел, как майская роза, и сник. Один "мотыль" Юрочка проскочил дуриком. Но он-то в куртке был и в ботинках. Не такая куртка, как моя, но все же приличная. А мы-то все в телогрейках, кто даже в сапогах полуболотных, под ними хлюпало, а у меня еще и вата повылезла из плеча. Мы же про этот банкет и духом не ведали, ну каждый и пошел, в чем был.
      Мы встали тесной кучкой у переборки, смотрели на всю эту толкотню и уж как чувствовали себя, даже говорить не хочется. И уйти нельзя - как попрешь против толпы, во всем сыром?
      - Бичи, - сказал "маркони". - Я так понимаю ситуацию. Теперь, если только девки нас не проведут, топать нам восвояси.
      Это он верную мысль подал. Вахтенный все-таки моряк был, и очень даже галантный. И ведь почти у каждого они тут есть - то ли медичка какая-нибудь, то ли рыбообработчица.
      Первым Васька Буров высмотрел.
      - А вон, - говорит, - Ирочка идет.
      Ирочка не шла, а прямо летела на шпильках, юбка черная колоколом, блузка белая с кружевами, в ушах красненькие клипсы. Если только на руки поглядеть и на шею, видно было, что работает она на ветру, на палубе. Может быть, тузлук разливает по ящикам.
      Ирочка нам понравилась.
      - Надежная? - спросили мы Ваську.
      - По квартире соседка! Ирочка, ты меня не узнаешь?
      Ирочка взмахнула накрашенными ресницами.
      - Васенька! Вот встреча неожиданная!..
      Но тут она на Шурку посмотрела, и Васькиных надежд сильно поубавилось. На Шурку же нельзя не засмотреться. И она как прилипла к нему - все на свете забыла.
      - Кстати, Василий. Очень я хотела бы с твоими товарищами познакомиться.
      Шурка поглядел на Ваську, Васька - на Шурку. Все тут было ясно.
      - Пошли. - Шурка взял Ирочку под локоть. - Там познакомимся.
      Вахтенный поморщился, но пустил их...
      Дальше все парами шли, чистый убыток. Наконец, еще одна пава выплыла, одиночная. Под газовым шарфиком. Вся такая, что мы чуть не ослепли. На голове было наворочено - как только шея не подламывалась?
      Дрифтер на нее нацелился.
      - Это же - Юля-парикмахерша. Она же мне челочку подстригала. В прошлую экспедицию.
      И что-то нам эта "прошлая экспедиция" сомнение заронила.
      - Как жизнь, Юля? - он ее спросил. Таким палубным голосом.
      Юля даже вздрогнула. Посмотрела на него холодно - голубыми-голубыми.
      - Это ты меня зовешь?
      - Тебя, Юля. Кого же еще?
      - Какая я тебе Юля? Я не Юля, а Верочка.
      - Ах, Верочка!..
      - Вот именно. Ты свою Юлю и окликай.
      И прошла Верочка. Дрифтер себя хлопнул по лбу и уж начисто сник.
      - Бичи, - сказал Васька, - потопали? В этом вопросе нам не светит.
      - Всем по-разному, - сказал "маркони". - Я все же надеюсь.
      Это он еще двоих углядел, которые из каюты вышли, от нас неподалеку.
      - Минные аппараты - товсь!* Уж если эти нас не затралят, двоих как минимум.
      * Боевая команда. Урезанное от "Готовсь!".
      Бичи чуть вперед подались. Но я-то уже разглядел, кто это, и стал подальше, за их спинами. Одна - Лиля, неспетая песня моя, другая - Галя.
      По походке я ее узнал, Лилю. Ну, и по цвету, конечно, зеленому, неизменному. А походка у нее была занятная - не прямая, а чуть синусоидой, какая-то неуверенная. Ах, как мне это нравилось когда-то - как она ко мне идет. Как будто не хочет и все-таки что-то тянет ее. И все же она красива была, это я должен сознаться. Ну, не такая, как Клавка, на которую таксишник засмотрится и в столб при этом врежется. У ней - свое было, что и не всякий заметит. Но мне и не нужно, чтоб всякий.
      Она вдруг улыбнулась, сразу как-то вспыхнуло у нее лицо, и пошла к нам с протянутой рукой.
      - Мальчики! - Это она салаг узнала. - Ну, знаете... Теперь-то, надеюсь, вам для биографии достаточно?
      - Подробности потом, - сказал Димка. - Сейчас, старуха, вся надежда на тебя. Проведи уж нас по старой памяти.
      - Туда? Почему же нет? А он вас пустит, вахтенный?
      - Что за вопросы, старуха. Чего хочет женщина, того хочет Бог. Ну, и вахтенный, естественно.
      - Ой, ну я так рада вас видеть!..
      Она еще посмотрела на нас, скользнула взглядом по моему лицу - тут я не мог ошибиться - и не узнала меня. Ну, вообще-то она немножко блюзорука. И немножко стеснялась - столько тут мужиков стояло.
      Алик обернулся ко мне. Я помотал головой. Тоже тут все было ясно.
      Вахтенный их с большой неохотой пропустил - двоих с одной дамой. Ей пришлось улыбнуться ему - так мило, смущенно, - и, конечно, она его убила.
      А "маркони" провела Галя.
      - Галочка, - он ей сказал, - память о вас не умирает в моем сердце.
      - Больше на щеке, - сказала Галочка. - Пошли, трепло несчастное.
      "Маркони" к нам повернулся, развел руками:
      - Желаю вам, бичи, всего того же самого.
      - Валяй, - сказал дрифтер. А нам он сказал: - Потопали, нечего тут по переборке жаться.
      И правда, нечего. Толкотня эта уже поредела слегка, и вполне мы могли отвалить. А больше всех мне этого хотелось. Знобило меня отчаянно. Самое милое сейчас - в койку забраться, все одеяла накинуть, какие есть.
      Оттуда, из зала, вышла Клавка, бросила веселый взор на вахтенного, и он ей чуть поклонился, слегка заалел. Я уже рад был, что хоть за чужими спинами стою, не хотелось бы, чтоб она меня сейчас видела. А мне даже приятно было ее видеть - такую живую, раскрасневшуюся, нарядную, в синем платье с кружевом каким-то на груди или с воланом, я в этих штуках слабо разбираюсь, в ушах - сережки золотые покачивались. Даже в лице у ней что-то переменилось, - оно как-то яснее стало, может быть, оттого, что она волосы зачесала назад, в узел, и лоб у нее весь открылся.
      Клавка нас увидела и подошла:
      - Бичи, вы не со "Скакуна"?
      - Королева моя! - сказал дрифтер. Опять же палубным голосом. - Да мы же с эфтого самого парохода!
      - Где ж этот рыженький, что с вами плавал, сердитый такой? Что-то я не вижу его. Он часом, не утоп ли?
      - Сердитых у нас много. А рыженьких - нету. Может, я его заменю?
      Клавка ему улыбнулась.
      - Да нет, тебя мне слишком много... Ну, это я его "рыженьким" зову, а он светленький такой, шалавый. В курточке еще красивой ходил.
      - Так это Сеня, что ли?
      - Ну-ну, Сеня.
      Дрифтер махнул своей лапищей, сказал мрачно:
      - По волнам его курточка плавает.
      Клавка взглянула испуганно - и меня как по сердцу резануло: так она быстро побелела, вскинула руки к груди.
      - Да не сообщали же... Типун тебе на язык!
      Дрифтер уж не рад был, что так сказал.
      - Погоди, груди-то не сминай, никто у нас не утоп. Сень, ты где? Ну-ка, выходи там. Выходи, когда баба требует.
      Бичи меня вытолкнули вперед.
      Клавка смотрела на меня и молчала. Клавкино лицо, такое ясное, опять порозовело, но отчего-то она вдруг поежилась и обняла себя за локти - как в тот раз, на палубе.
      - А чего же вы тут стоите? - спросила. - Вахтенный, ты почему их здесь томишь? Они же со "Скакуна" ребята.
      - Ну, Клавочка, - вахтенный малость подрастерялся, - это же на них не написано... Представители от команды должны быть, безусловно. Но не в таком же виде.
      - А какой ты еще хотел - от героев моря? Да пропусти, я их в уголке посажу.
      - Ну, Клавочка... На твою ответственность.
      - На мою, конечно, на чью же еще. Ступайте, ребята, - она их подталкивала в плечи, - ступайте.
      Бичи повалили в зал. Но меня он все-таки задержал, вахтенный.
      - А вата-то, - говорит, - зачем? - Выдернул из меня клок и показал ей. - Зашить нельзя? И был бы герой как герой.
      - Да, это не годится. - Клавка кинула руку к груди, поискала иголку, но не нашла, потащила меня за рукав. -Пойдем, зашью тебя.
      Навстречу нам уже какое-то начальство шло, с четырьмя шевронами. Граков прошел - опять меня не заметил, за ним кеп и штурмана. Третий всю Клавку обсосал глазами снизу доверху и покачал мне головой. Еще второй механик наш прошел и боцман с Митрохиным - все прикостюмленные. Вот, значит, наши представители...
      Мы сошли вниз - еще на несколько палуб, пошли по такому же коридору, только с зеленым ковром. Клавка выпустила мой рукав и взяла за руку.
      - Холодная, - она вдруг остановилась. - Слушай, ты, может, в душ хочешь? Я тебя сведу. Погреешься, пока зашью. Что-то ты у меня совсем холодный.
      - Да хорошо бы.
      - Ну, чего же лучше!
      Из душа какое-то ржанье доносилось. Клавка постучала в дверь туфлей ответа никакого, сплошное ржанье.
      - Ну, да, - сказала Клавка, - жеребцы парятся, это надолго. Лучше я тебя в женский устрою, там-то сейчас никого.
      - Да ну его, в женский...
      - Пойдем! - опять она меня тащила. - Держись за Клавку, не пропадешь.
      По дороге споткнулась, стала поправлять чулок. Я ее поддерживал за локоть.
      - Ну, и когда ты меня держишь, - улыбнулась, - это тоже, представь себе, приятно.
      В женском, и правда, никого не оказалось. Клавка - опять же туфлей откинула дверь, втолкнула меня.
      - Мойся тут смело, никто не сунется. Успеешь еще, к самому интересному.
      - Как я тебя потом найду?
      - Я сама тебя найду. Телогрейку скидывай. Сама мне ее расстегивала и морщилась. Потом стащила с плеч.
      - Надоело - в соли ходить?
      - Да уж надоело...
      - Ну вот, как я хорошо-то придумала. Ну, я - живенько.
      Клавка убежала с телогрейкой, и я тогда скинул с себя все, бросил шмотки в угол у двери. Там для них и было настоящее место. Кабинка была просторная, не то что наша на СРТ, и с зеркальцем. Я себя увидел - волосы слиплись от соленой воды, щеки запали, глаза как-то дико блестят. Тут поежишься. И куда еще такого пускать в приличную кают-компанию? Я встал под душ. Но пошла какая-то тепленькая, как я ни крутил - я все не мог согреться. Или такой уж холод во мне сидел - в костях, наверное. Или там, где душа помещается. Я все зубами дробь выбивал и дрожал, как на морозе.
      Кто-то ко мне постучался. Я и вспомнить не успел, задвинул я там щеколду или нет, как дверь откинулась. И Клавка сказала:
      - Я не смотрю. Вот я тебе зашила. И полотенце тут возьмешь.
      - Спасибо.
      Я к ней стоял спиной. Клавка спросила:
      - Что у тебя с плечом?
      - Ничего.
      - Вот именно - "ничего"! Оно же у тебя все синее. Просто черное. Господи, что там с вами было?
      - Да все прошло. Вода вот еле теплая.
      Клавка подошла, завернула рукав и попробовала воду, потом выкрутила кран, постучала кулаком по смесителю. И там заклокотал пар. Пробку, наверно, прорвало - из ржавчины.
      - Видишь, тут все с хитростью. Ну, теперь хорошо?
      - Еще погорячей нельзя?
      - Что ты! Я бы и минуты не вытерпела. Вон как ты намерзся! - Она помолчала и вдруг припала к моему плечу, к больной лопатке. Я ее волосы почувствовал и как чуть покалывает сережка. - Такой красивый, а плечо синее. Зачем же так жить глупо!
      - Намокнешь, - я сказал.
      - Намокну - высушусь. Дай я тебе разотру.
      Но не потерла, а только гладила по плечу мокрой ладонью, и это-то, наверно, и нужно было, боль понемногу проходила. И холод тоже.
      Она сказала:
      - Ты дождись меня. Ладно?
      - Куда ты?
      - Ну, надо мне. Посидишь, отдохнешь... Запрись только. А то тебя еще кто-нибудь увидит.
      Опять она куда-то умчалась. А я посидел на скамейке, пока меня снова не зазнобило. И я даже заплакал - от слабости, что ли. И опять стал под душ. Я решил стоять, пока она не придет. Целый век ее не было. И я вдруг увидел, что мне все равно без нее не уйти - она все мое барахло куда-то унесла.
      Наконец она пришла.
      - Хватит, миленький, ты уж багровый весь, сердцу же вредно.
      - Куда унесла? - я спросил.
      - В прачечную, в барабан кинула. Все тебе живенько и постирают и высушат, я попросила. Ты не спеши, там еще долго речи будут говорить. Халат мой пока накинешь.
      - Тот самый? С тюльпанами?
      - Тот самый. Какая разница? Девка ты, что ли?
      Я попросил:
      - Ты отвернись все-таки.
      - Да уж отвернулась. В халате ты мне совсем, совсем не интересен. Не то что в курточке. Правда она утонула?
      - Да.
      - Ну, приходи давай. Четвертая дверь у меня налево, по этой же стороне.
      Коридор весь как вымер, и я до четвертой двери дошлепал спокойно. В каюте горел ночник на столике, и чуть из коридора пробивался свет - сквозь матовое стекло над дверью. Иллюминатор заплескивало волной, и она тоже светилась - голубым светом. Клавка стояла у столика спиной ко мне.
      - С кем ты тут? - Я две койки увидел.
      - Вот на эту садись. Валечка еще тут, прачка. Которая как раз тебе стирает. Как говорится, две свободные с отдельным входом.
      - Две - это уже не с отдельным.
      - На то, миленький, существуют вахты. Шучу, конечно. Ну, согрелся хоть?
      - Как будто.
      - Поешь теперь? Мне тебя покормить хочется.
      Клавка повернулась ко мне. На столике у нее поднос стоял, накрытый салфеткой.
      - Спасибо. Да мне-то не хочется.
      - Ну, попозже. Просто ты перенервничал. Ну, а что ты хочешь? Выпить хочешь? Совсем захорошеешь?
      - Это вот - да.
      - Водки тебе? Или розового?
      - У тебя и то и то есть?
      - Зачем же Клавка живет на свете?
      Я засмеялся. Я уже пьян был заранее.
      - Налей розового.
      Клавка быстро ввинтила штопор, бутылку зажала в коленях, чуть покривилась и выдернула пробку. Я смотрел, как она наливает в фужеры.
      - Себе тоже полный.
      - Конечно, полный. За то, что ты жив остался. Ну, дай я тебя поцелую. Клавка ко мне нагнулась, голой рукой обняла за шею, поцеловала сильно и долго-долго. Даже задохнулась. - Ну, живи теперь. Меня хоть переживи.
      Она смотрела, прикусив губы. И я себя снова чувствовал молодым и крепким, жизнь ко мне вернулась. Я уже пьян был по-настоящему - и вином, и теплом, и Клавкой.
      - Клавка, тебе идти надо?
      - Конечно, надо. Но ты ж меня дождешься?
      - Дождусь.
      - Не умри, пожалуйста. Не умрешь?
      Она подошла к двери - без туфель, в чулках, - задвинула замок.
      - Клавка, тебя же там хватятся.
      - Ну, хватятся. Разве это важно?
      - Что же важно, Клавка?
      Она мне не ответила. А важно было - как женщина повернула голову. Ничего важнее на свете не было. Как она повернула голову и вынула сережки, положила на столик; как вскинула руки и посыпались шпильки, а она на них и не взглянула, и весь узел распался у нее по плечам; как она смотрела на иллюминатор и улыбалась - наверное, что-то еще там видела, кроме голубой воды, - как завернула руку за спину, а другой наклонила ночник, и как быстро сбросила с себя все на пол и переступила...
      6
      - Понравилась я тебе? Скажи...
      Она ко мне прильнула, вытянулась, положила голову мне на плечо.
      - Ты же знаешь.
      - Но услышать-то - хочется! Сильно понравилась?
      - Да.
      - Ну вот, - она вздохнула. - Ты выпил, и Клавку еще получил, теперь тебе хорошо. Я знаю. За это мне все простится.
      Все хорошо было, только вот плечо у меня дрожало. Намахался я с этими треклятыми шотландцами, черт бы их драл.
      - Болит все? Какая ж я дура, с этой стороны легла. Надо бы с той. Нехорошо я устроилась?
      - Ничего, так лучше... Клавка, за что тебя прокляли?
      - Кто?
      - Родители. Ты говорила тогда.
      - Ну вот. Зачем ты сейчас про это?
      - Скажи.
      Она помолчала.
      - Да я такая шалава была, теперь вспомнить страшно... Ну, я уж помирилась с ними. Это ты потому спросил, что я сказала: "Мне все простится"? Что ты еще хочешь про меня спросить?
      - Про себя хочу. Когда же я тебе понравился?
      Она ответила удивленно:
      - Сразу! Ты разве не понял, что сразу? Как я только тебя увидела. Ты там сидел в углу с бичами, с каким-то еще торгашом, а я к тебе через всю залу шла и на тебя только и смотрела. Ты хороший сидел в курточке! Щедрый, и все тебе нипочем, лицо - такое светлое!
      - Неправда, я злой был, как черт.
      - Ну, ведь с пропащими сидел. Их же никто за людей не считает, Вовчика этого с Аскольдом. Все только и бегают они ко мне: то - "Клавка, покорми в долг", то -"Клавка, похмели, завтра в море идем, с аванса разочтемся". Про меня уже чего только не думают, а я их просто жалею. С ними-то будешь злой!.. А плохо, что ты меня не заметил. Я перед тобой и со скатерки чистой смела, и уж так, и так... А сказал бы ты мне тогда: "Поедем со мной, Клавка", тут же бы поехала, куда хочешь. Скинула б только передник.
      Она смотрела в иллюминатор, улыбалась, глаза у нее блестели влажно. Я спросил:
      - А дальше что было?
      - Дальше-то?.. Может, не нужно?
      - Теперь уж - все нужно.
      - А дальше - ты меня перед этими пропащими позорил. Пригласил, за ушком поцеловал... Я-то - разоделась, марафет навела, в большом порядке пришла девочка! А ты, оказывается, специалистку свою ждал - ни по рыбе, ни по мясу... ты уж прости. А потом еще на Абрам-мыс ездил. Видела я уже - и ту, и другую, - да разве они меня лучше? Да никогда! И уж после того, как они тебе не отпустили, ни та, ни другая, ты ко мне являешься: "Клавочка, без тебя жить не могу!"
      - Пьян же я был.
      - Да уж хорош. Как собака. Я так и поняла: ты - это уже не ты. Мне даже как-то и не жалко было, когда они тебя били. Не убьют же, думаю, таких не убивают... Я уже потом спохватилась, как узнала от них, что ты в море ушел из-за этих денег. Я-то думала - проспишься, придешь за ними, и мы при этом поговорим хоть по-человечески. Ведь мы ж не говорили! Так я себя проклинала...
      - Себя-то за что?
      - Ну... наверно, любил же ты эту, специалистку. Не все так просто было. Я тоже нехорошо про нее говорю. Любил, да?
      - Теперь не знаю.
      - Это ты так не говори. Это ты и про меня когда-нибудь скажешь: "Не помню, хорошо ли мне было с Клавкой".
      Я ее обнял.
      - Не скажешь ты этого, - она засмеялась. - Ни за что не скажешь!
      Я ее обнял сильнее.
      - Подожди. Ну, подожди же, никуда я не денусь. И устал же ты.
      Так сильно она меня обнимала - и уже не помнила про мое плечо, и себя не помнила. Как будто жизнью со мною делилась.
      - Хорошие мы, - она сказала. - Хорошие друг для друга.
      А потом:
      - Ну, это ведь и не чудо, нам же не по шестнадцать. Нет, все-таки чудо.
      И опять лежала - головой на моем плече, с закрытыми глазами, с полуоткрытым ртом. И так славно укачивало нас волною, когда она наплескивалась на стекло.
      Кто-то к нам постучался тихонько. Вот уж действительно - как с другой планеты.
      - Ох... - Клавка замотала головой и выругалась сквозь зубы. - Ну что поделаешь, открою.
      - Ты что?
      - Да это же Валечка. Твои постирушки принесла. Ну, какой ты у меня еще мальчик! Думаешь, она без романов тут живет? Не-ет, Валечка у нас не такая!
      Она приоткрыла дверь. Валечка оттуда спросила:
      - Все хорошо? - И засмеялась.
      Клавка ей ответила чуть хрипло:
      - Лучше не бывает. Спасибо тебе, Валечка.
      - Да уж если на банкет не пошли...
      - Ох, какой уж тут банкет. Свой у нас банкет. Спасибо тебе большое.