Три минуты молчания

      - Живи, кто тебе мешает.
      - Работа есть на палубе, понял?
      - Какая работа, только из порта ушли! Чепе* какое-нибудь?
      * ЧП - чрезвычайное происшествие.
      - Вставай - узнаешь.
      - Не, - сказал Шурка, - ты сперва скажи, чего там. Надо ли еще вставать.
      - Чего, чего! Кухтыльник * сломало, вот чего.
      * Кухтыльник - сетчатая загородка для надувных поплавков (кухтылей). На СРТ располагается под окнами ходовой рубки.
      - Свисти! Сетку, что ли, порвало?
      - Не сетку, а стойку.
      - Это жердину, значит?
      - Ну!
      На нижней койке, подо мною как раз, заворочался Васька Буров, артельный. Он самый старый среди нас, и с лысиной, мы его с ходу назначили главным бичом - лавочкой заведывать.
      - Что ж ты за старпом? - говорит. - Из-за вшивой жердины всю команду перебудил. Одного кого-нибудь не мог поднять.
      - Тебя, например?
      - Не обязательно меня. Любого. Волосан ты, а не старпом!
      Тот озлился, весь пошел пятнами.
      - А мое дело маленькое, сами там разбирайтесь. Мне кеп сказал: найдется работа - всех буди, пускай не залеживаются.
      - Я и говорю - волосан. Кеп-то сказал, а работы - нету. А ты авралишь.
      Старпом поскорей смылся. Но мы тоже не улежали. Покряхтели да вышли. На судне ведь ничего потом не делается, все сразу. Хотя этот кухтыльник и не понадобится нам до промысла.
      Горизонта не видно было, а сизая мгла. Волна - свинцовая, с белыми гребнями, - катилась от норда, ударяла в штевень и взлетала толстым, желто-пенным столбом. Рассыпалась медленно, прокатывалась по всей палубе, до рубки, все стекла там залепляла пеной и потом уходила в шпигаты не спеша, с долгим урчанием. Чайки носились косыми кругами с печальным криком и присаживались на волну: в шторм для них самая охота, рыба дуреет, идет к поверхности. И заглатывают они ее, как будто на неделю вперед спешат нажраться: только мелькнул селедкин хвост в клюве, - уже на другую кидаются. Смотреть тошно.
      Мы потолкались в капе и запрыгали к кухтыльнику. Ничего с ним такого не сделалось, стойку нужно было выпилить метра в полтора, обстругать и продеть в петли. Работы - одному минут на двадцать, хотя бы и в шторм. Но мы-то вдевятером пришли! Это значит, на час, не меньше. Потому что работа - на палубе, а кто ее должен делать? Один не будет, если восемь останутся в кубрике. Он будет орать: "Я за вас работаю, а вы ухо давите!" И пошла дискуссия.
      В общем, и полутора часов не прошло, как управились, пошли в кубрик сушиться. А кто и сны досыпать, кандей еще на чай не звал. И тут, возле капа, увидели наших салаг - Алика и Диму, которых с нами не было на работе. Алик, как смерть зеленый, свесился через планширь и травил помалу в море. А Дима его держал одной рукой за плечо, а другой сам держался за вантину*.
      * Вантина или ванта - трос, раскрепляющий мачту от бокового изгиба. Крепится нижним концом к борту или к палубе.
      Дрифмейстер, который всей нашей деятельностью заворачивал, сказал ему, Диме:
      - На первый раз прощается. А вперед запомни: когда товарищи выходят, надо товарищам помогать.
      Дима повел на него раскосым своим, смешливым взглядом.
      - Я вот и помогаю товарищу.
      - Травить помогаешь? Работа!
      Дима сплюнул на палубу и отвернулся. И правда, говорить тут было не о чем. Но дрифтер чего-то вдруг завелся. Он еще после кухтыльника не остыл.
      - Ты не отворачивайся, когда с тобой говорят, понял?
      - Со мной не говорят, на меня орут, - Дима ему ответил через плечо. - А я в таких случаях не отвечаю. Или отвечаю по-другому... На первый раз прощается.
      Дрифтер, как вылупил рачьи свои глаза, так и застыл. У него даже шея стала красной. Он, правда, и не орал на салагу, просто у него голос такой, ему по ходу дела много приходится орать на палубе. Но салага все равно был на высоте, а дрифтер уж лучше молчал бы. Вообще, он мне понравился, салага. Он мне еще в Тюве понравился, когда сети грузили. Понюхал и сказал Алику: "Лыжной мазью пахнут". Сколько я их перетаскал, а вот не учуял - и в самом деле, лыжной мазью.
      - Ты сперва руку брось с вантины! - Дрифтер уже и впрямь заорал, встал над ним с кулачищами. У нас еще боцмана бывают дробненькие, ну а дрифтеру всю палубную команду нужно в кулаке держать, так что кулаки у него дай Бог. - А то еще на трех ногах стоишь на палубе!
      - Пожалуйста, - сказал Дима. И убрал руку.
      Тут из ребят кто-то, Шурка вроде Чмырев или Серега Фирстов, толканул дрифтера, увел в кап, и мы все хором скинулись по трапу в кубрик. Сели в карты играть, покамест кандей не позовет. Серега достал засаленную колоду и раздал по шестям. Пришел еще боцман наш, Кеша Страшной - ну, на самом-то деле он не страшной, а симпатичный, в теле мужичок, с чистым лицом, как с иконы, в довершение еще бороду начал ростить. До порта побалуется, а там жена все равно потребует сбрить. О чем мы тут заговорили? Да, боцман-то и начал мораль нам читать, - на что мы время золотое тратим, карты у нас с утра, лучше бы книжки читали.
      - Все поняли, - Шурка ему говорит, - садись теперь с нами, а то у нас игра не заладится.
      - Вот кеп вас застукает, он вам наладит игру. - Боцман взял карты, разобрал их и вздохнул. - Вообще-то на судне не положено. Это игра семейная.
      - А мы что, не семья? - спросил дрифтер. - Мы и есть семья.
      Тут как раз и явился Дима, взял полотенце с койки и сказал - так что мы все услышали:
      - Семья! Пауки в банке, а не семья. Мы положили карты лицом вниз и поглядели на него. Он был хмурый и матовый от злости.
      - Ну, как он там? - спросил дрифтер. - Все дразнит тигра?
      - Не понимаю шуток, - сказал Дима. - Человеку плохо, а вы зубы скалите. Что за подончество!
      Сказать между нами, дрифтер-то спросил из самого милого сочувствия. Он уже забыл начисто, как он орал на палубе. И из-за чего орал. Потому что палуба - одно, а кубрик - другое. Там свои интриги, а в кубрик пришли -все забыто, сели играть, ходи с шестерки. Но салага-то этого не знал.
      - Ты озверел? - у дрифтера глаза на лоб полезли. - Чем я тебя обидел?
      - Да нет, все в порядке. Это я тебя обидел. Если не повторится, возьму свои слова назад.
      Дима кинул полотенце через плечо и пошел. Мы опять взяли карты. Но что-то нам теперь не игралось.
      - Берут же инвалидов на флот! - сказал дрифтер. - И мытарься с ними. Еще и рот разевают, дерьма куски. Я положил карты снова лицом вниз и сказал ему:
      - Ты, дриф, еще не понял, что ты сам кусок? Ты этого на палубе не понял? Так я тебе здесь, в кубрике, могу объяснить.
      - Ну, кончили, - Шурка поморщился. - Не заводись. Но я уже завелся. Меня вот это дико бесит - как мы друг к другу относимся.
      - Салага тебе урок дал - другой бы со стыда помер. Но ты не помрешь, не-ет! С таким-то лбом стоеросовым - жить да радоваться.
      - Ладно, они тоже не помрут, - сказал боцман. - Злее будут.
      - Зачем же злее, боцман?
      - Зачем! На СРТ пришли. Тут им не детский сад.
      - А, ну валяйте тогда. О чем еще с вами говорить!
      - Нет уж, поговорим, Сеня, - сказал дрифтер. Лицо у него побелело, ноздри раздулись. - Ты же мне объяснить хотел. А не объясняешь. Только ругаешься. Лучше-ка вот я тебе объясню. Ведь мы, Сеня такие деньги получаем - ты их нигде не заработаешь: ни на заводе, ни в колхозе. Значит, работать надо со всей отдачей. Так мы еще с салагами будем возиться, учить их по палубе ходить? Они-то что думали - придут на траулер и сразу нам будут помощниками? Нет, Сеня, они этого не думали. А это, как ты считаешь, по-товарищески? Они моряками станут, когда мы последний груз наберем и в порт пойдем - денежки считать. Вот где от них-то помощь будет! А покамест они нам на шее камень. Они это должны усвоить. И рот не разевать, когда их уму-разуму учат.
      - Ты научишь! В ножки тебе поклониться за такое учение.
      - Валяй сам тогда учи. Если такой добрый.
      Плечи у него выперли тяжело под рубашкой. И все он сверлил меня своими глазками. Устал я с ним говорить.
      - С отдачей - это как, дриф? Доску всем хором приколачивать? А кто не вышел - всем хором на того и кидаться? Не будет у нас этого на пароходе!
      Боцман засмеялся, сказал, глядя в карты:
      - Откуда ты знаешь, Сеня, как у нас будет на пароходе. Как сложится, так и будет.
      Васька Буров на своей койке вздохнул, отвернулся лицом к переборке.
      - Охота вам лаяться, бичи, на пустое брюхо. Чаю попьем - и лайтесь тогда до обеда. А так-то скучно.
      - И правда, - Серега стал собирать карты. - Что-то не шевелится кандей.
      В кубрике еще один сидел, Митрохин некто. Совсем унылая личность. Я только заметил за ним - он с открытыми глазами спит. Даже ответить может во сне, такой у человека талант. Но хуже нету, если он тебя на вахте сменяет. Будят его ночью: "Коля, на руль!" - "Ага, иду". Тот, значит, возвращается в рубку, стоит за него минут пятнадцать, потом отдает руль штурману, снова приходит будить: "Коля, ты озверел? Ты же не спишь, дьявол!" - "Нет, говорит, иду уже". А сам спит дремучим сном.
      Так вот, он сидел, слушал, морщины собирал на лбу, потом высказался:
      - А вообще у нас, ребята, этот рейс не сложится.
      Дрифтер повернулся к нему, его стал сверлить.
      - Как это - не сложится?
      - А не заладится экспедиция. Все как-то накось пойдет. Или рыбы не будет. Только не возьмем мы план.
      - Свистишь безответственно! Ты скажи - какие у тебя предчувствия?
      - Не знаю. Не могу точно сказать.
      - Не знаешь, а свистишь.
      Митрохин опять в свои думы ушел, лоб наморщил. Может, у него и в самом деле предчувствия, я чокнутым верю. Всем как-то грустно стало.
      Я поднялся, вышел из кубрика. Наверху, в гальюне, Алик стоял над умывальником, а Дима, упершись ногой в комингс, держал его за плечо, чтоб его не било о переборки.
      - Полегчало?
      Алик поднял мокрое лицо, улыбнулся через силу. Он уже не зеленый был, а чуть бледный, скоро и румянец выступит.
      - Господи, сколько волнений! Это ведь со всеми бывает!
      - Со всеми. С одними раньше, с другими - потом.
      - С тобой тоже было?
      - И со мной.
      Он поглядел в дверь на сизую тяжелую волну и сам потемнел.
      - Ты не смотри, - я ему посоветовал. - Вообще, приучайся не глядеть на море.
      - Это интересно, - Алик опять улыбнулся. - Зачем же тогда плавать?
      - Не знаю, зачем ты пошел. Меня бы спросил на берегу - я бы отсоветовал.
      - Как-то ты нам не попался, - сказал Дима.
      Алик утерся полотенцем и сказал бодро:
      - Все нужно пережить. Зато я теперь знаю, как это бывает.
      - Да, - говорю, - повезло тебе.
      Он и не узнал, как это бывает. Со мной-то не было, но я других видел. В армии мы как-то вышли на крейсере на учения, и - шторм, баллов на девять. Эти-то калоши рыболовецкие вместе с волной ходят, валяет их с борта на борт, а на крейсере из-под тебя палуба уходит, - будь здоров, как себя чувствуешь. Одного новобранца как вывернуло - десять суток в койке пластом лежал, языком не шевелил. А потом - не уследили за ним - взял карабин в пирамиде, ушел с ним в корму да и выстрелил себе в рот. Или вот тоже - на "Орфее": пошел с нами один, из милиции. Все похвалялся, что он приемы знает, любого может скрутить. А за Нордкапом его самого скрутило - уполз на ростры, поселился в шлюпке под брезентом, так и пересидел. Я, помню, принес ему с камбуза миску капусты квашеной - говорят, помогает, да он на нее и смотреть не мог, смотрел на волну, не отрываясь. "Я знаешь, чего решил, - говорит. - На тринадцатый день, если эта бодяга не кончится, прыгаю на фиг в воду". А в глазах тоска собачья, мне тоже прыгнуть захотелось, с ним за компанию. Мы уже думали - связать его, пускай в кубрике лежит, но на двенадцатый день кончилось, и он сполз оттуда, списался на первой базе. Теперь снова в милиции служит. Кандей наконец позвал с кормы:
      - Чай пить!
      В салоне мы все следили за нашими салагами. Диме-то все нипочем, держался, как серый волк по морскому ведомству. Сразу и кружку научился штормовать - меньше половины пролил. Алик же - поморщился, поморщился и тоже стал есть. Но это еще ничего не значит. Вот если закурит человек...
      Дрифтер открыл свой портсигар, протянул Алику. Шурка поднес спичку.
      - Спасибо, - Алик удивился, - у меня свои есть.
      - Вот, от них-то и мутит, - сказал дрифтер. - Рекомендую мои. С антиштормином.
      Алик поглядел настороженно, ждал какого-нибудь подвоха. Потом все-таки закурил. Тут мы все и расплылись. На это всегда приятно смотреть - еще одного морская болезнь пощадила, пустила в моряки.
      - Теперь посачкуй у меня, салага, - сказал боцман. - Сегодня же на руль пойдешь, как миленький.
      - Я разве отказывался? - спросил Алик.
      Дима все понял и засмеялся. Однако слова свои назад не взял.
      2
      За Нордкапом погода ослабла, и мы потихоньку начали набирать порядок: из сетевого трюма достали сети, стали их растягивать на палубе, укладывать на левом борту; еще распустили бухту сизальского троса, поводцов из него нарезали двадцатиметровых. Обыкновенно это на третий день делается или на четвертый, лишь бы до промысла все было готово. Но если погода хорошая, лучше сразу и начать, потому что она не вечно же будет хорошая, не пришлось бы в плохую маяться.
      С утра было солнце и штиль - действительно, хоть брейся, - и мы себе шлепали вдоль Лофотен, так что все шхеры видны были в подробности, чуть пристенные дымкой. И вода была синяя с прозеленью. Чайки на нее не садились - рыба снова ушла на глубину, - иногда лишь альбатросы за нею ныряли. С вышины, дико вскрикнув, кидались белыми тушами и не выныривали подолгу, думаешь, он уже и не появится, - но нет, показался с рыбиной в клюве, только глаза налиты кровью, - тяжелый же хлеб у птахи! Обыкновенно, когда работаешь, всего и не видишь, некогда лоб утереть, но порядок набирать работа спокойная, можно и покурить, и байки потравить, и поглядеть на красивый берег.
      Мы как раз и расселись на сетях, дымили, когда боцман привел их ко мне - Алика, значит, и Диму.
      - Вот, - говорит, - это у нас Сеня. Матрос первого класса. Ученый человек. Он-то вас всему и научит. Слушайтесь его, как меня самого.
      И пошел себе, довольный, оглаживая свою бородку. Ну что ж, я на это сам почти напросился. Моряки, конечно, подняли головы - ждали какой-нибудь потехи. Это уж обязательный номер, да я это и сам люблю. А салаги стоят передо мною, переминаются, как перед каким-нибудь капитан-наставником.
      Хорошо, я сел и сказал им - Алику, значит, и Диме:
      - Начнем, - говорю, - с теории. Она, как известно, опережает практику.
      - Не совсем точно, - Алик улыбнулся, - она ее и подытоживает.
      - Кто будет говорить? Я буду говорить или ты будешь говорить?
      - Пардон, - сказал Дима. - Валяй шеф.
      - Первый вопрос. Каким должен быть моряк?
      Моряки там уже потихоньку давились.
      - Ну, тут ведь у каждого свои понятия, - сказал Алик.
      - Знаешь или не знаешь?
      - Нет, - сказал Дима. Скулы у него сделались каменные.
      - Моряк должен быть всегда вежлив, тщательно выбрит и слегка пьян. Второе. Что он должен уметь?
      - Мы люди темные, - сказал Дима. - Ты уж нас просвети.
      - Вот это я и делаю. Моряк должен уметь подойти - к столу, к женщине и к причалу.
      Старые байки, согласен, но с них только все начинается. Салагам же, однако, понравилось. Алик, тот даже посветлел лицом.
      - Теперь, - говорю, - практика. Ознакомление с судовыми работами.
      - Пардон, шеф, - сказал Дима. - Мы знаем, что на клотике чай не пьют.
      Ну, самый, что называется, благодатный материал. Совсем тетерю и неинтересно разыгрывать.
      - А я вас на клотик и не посылаю, - говорю. - Я вам дело серьезное даю. Ты, Алик, сходи-ка в корму, погляди там - вода от винта не греется? Пар, в смысле, не идет ли?
      - А это бывает?
      - Вот и следят, чтоб не было.
      Пожал плечами, но пошел. Дима смотрел насупясь - он-то чувствовал розыгрыш, но не знал, с какого боку.
      - А ты, Дима, вот чем займешься, возьми-ка там в дрифтерском ящике кувалду. Кнехты надо осадить. Видишь, как выперли.
      Тоже пошел. Скучно мне все это было досмерти. Но моряки уже, конечно, лежали. В особенности, когда он поплевал на руки и стукнул два раза, тут-то и начался регот.
      - Что, - спрашиваю, - не пошли кнехты? Мешок пару надо заказать в машине, пусть немного размякнут. В это время Алик является с кормы.
      - Нет, - говорит, - не греется. Я, во всяком случае, не заметил.
      Моряки уже просто катались по сетям. "Ну, Алик! Ну, хмырь! Не греется?" Алик посмотрел и тоже засмеялся. А Дима взял кувалду и пошел ко мне. Ну, меня, конечно, догонишь! Я уже на кухтыльнике был, пока он замахивался. И тут он как двинет - по кухтылю. Хорошо, кухтыль был слабо надут, а то бы отскочила да ему же по лбу.
      - Э, ты не дури, салага. Ты ее в руках держать не умеешь.
      - Как видишь, умею. Загнал тебя на верхотуру.
      - Ну порядок, волоки ее назад, у нас еще работы до черта.
      - Какой работы, шеф?
      Смотрел на меня, как на врага народа. А черт-те чего, думаю, у этого раскосенького на уме. С ним и не пошутишь, идолом скуластым.
      - Мало ли, - говорю, - какой. Палубу вот надо приподнять джильсоном, а то бочки в трюмах не помещаются.
      - Нет, шеф, это липа.
      - Кухтыли надувать.
      - Чем? Грудной клеткой?
      - А чем же еще?
      - Тоже липа.
      А хорош бы он был, если б я его заставил кухтыль надувать, заместо компрессора. Но это сразу надо было делать.
      - Ладно, повеселились...
      Я спрыгнул, отобрал у него кувалду. Все-таки он молодец был, моряки его зауважали. А этот Алик, конечно, лапша, заездят его на пароходе.
      - Продолжим практику, шеф?
      - Продолжим. - Я наступил ему на ногу, потом Алику. Они, конечно, опять ждали розыгрыша. - Первое дело: скажете боцману, пусть сапоги даст на номер больше. В случае - свалитесь за борт, можно их скинуть. Все-таки лишний шанс.
      - А вообще, между нами, девочками, говоря, - спросил Алик, - таких шансов много?
      - Между нами, девочками, договоримся - не падать.
      - Справедливо, шеф, - сказал Дима.
      - Второе - на палубе чтоб я вас без ножей не видел. Зацепит чем-нибудь - тут распутывать некогда.
      - Такой подойдет? - Дима вытащил ножик из кармана, щелкнул, лезвие выскочило, как чертик. - Чик - и готово.
      - Спрячь, - говорю, - и не показывай. Это в кино хорошо, а на палубе плохо.
      - Почему же, шеф?
      - Потому что лишний чик. Шкерочный возьмешь. И наточишь поострей, обе стороны.
      Мне еще многому пришлось их учить - и узлы вязать, и марку накладывать, чтоб трос на конце не расплескивался, и сети укладывать. Много тут всякой всячины. Меня самого никто этому не учил. Ну, правда, я с флота на флот попал, но тут и чисто рыбацкой премудрости было с три короба, а этому уже и не учили. Орали, пока сам не выучился.
      Они ничего соображали, не туго, да тут и недолго сообразить, если кто-нибудь покажет толком. Найти только нужно - кто бы и мог объяснить, и хотел. Я вам скажу, странно себя чувствуешь, когда расстаешься с какими-нибудь секретами. Что-то от тебя убывает, от твоей амбиции. Вот, значит, и все, что ты умеешь и знаешь? Только-то? И все равно же они всю премудрость за один рейс не постигнут. А во второй, пожалуй, и не пойдут.
      - А все-таки, ребятишки, - я их спросил, - кой черт вас в море понес? Романтики захотелось?
      Дима лишь усмехнулся краем губ. Алик же помялся, как девица.
      - За этим ведь тоже ходят, правда?
      - И находят, - говорю, - не только что ходят. Матюгов натолкают вам полную шапку, тут вы ее и увидите.
      - Ну, шеф, - сказал Дима, - это мы тоже умеем.
      - Да, на первое время вам и это - утешение. А если по правде - так деньги поманили?
      - Шеф, это тоже не лишнее.
      - И вообще, интересно же, - Алик сказал, - как ее ловят, эту самую селедочку. Которая так хороша с уксусом и подсолнечным маслом.
      И сам же смутился, когда сказал.
      - Так. А на берегу - кем работали?
      Алик опять помялся, посмотрел на Диму. Тот быстро сказал:
      - Шоферами. На грузовых. Если интересует, можем рассказать при случае. Поговорим, шеф, за карбюратор. За тамблер.
      - Что ты! Мне этого вовек не понять. Мы потравливали трос из-под лебедки, смазывали его тавотом от ржавчины. Алика я за ключом послал, "крокодилом", - потом дал его Диме - развинтить чеку.
      - А работа как? - я спросил. - Нравилась?
      - Не пыльная, - сказал Дима. - Временами наскучивало.
      - А в смысле шишей?
      - На беленькую хватало. По большим революционным праздникам.
      - И по субботам?
      - Почему же нет, шеф? Я засмеялся.
      - Нет, - говорю, - по субботам уже не хватало. Тут и Дима смутился:
      - Пардон, шеф. Не понял.
      - Потому что шоферами вы не работали.
      - С чего ты взял?
      - Просто. Ты гайку отвинчивал - сначала вправо подал, потом уже влево. Шофер так не сделает.
      - Ну, шеф, это еще не улика.
      - Ладно, - сказал я ему, - не закипайся. Не хочешь говорить - не надо, я у тебя не анкету спрашиваю. И что ты все - "шеф" да "шеф"? Заладил тоже! Я те не таксишник.
      Я ушел к лебедке, смотать трос. Они думали - я не слышу.
      - Действительно, - Алик ему сказал, - чего тут вилять?
      - Ну скажи ему, скажи, бродяга. Чей ты родом, откуда ты. Свой будешь в доску.
      А Бог с ними, с дурнями, я подумал, на судне-то разве утаишься. Все про тебя узнают, рано или поздно.
      День на четвертый, на пятый, они помалу освоились, начали разбираться, что к чему. Еще больше вид делали, что освоились, по глазам было ясно - для них это темный лес: сто концов извивается, не знаешь, за какой взяться. И вот слышу - Дима кричит Алику:
      - Брось ты эту веревку, мы одну и ту же койлаем. Вот эту бери, у меня под сапогом.
      И берет Алик эту самую "веревку", мотает себе на локоть одной левой. А правая у него в кармане. Я его отозвал и сказал по-тихому:
      - Не дай тебе Бог, салага, работать одной рукой. Что ты! Заплюют тебя, замордуют, живым не останешься.
      - А кому какое дело, - спрашивает, - если я одной могу?
      - Тем более и двумя сможешь. Надо, чтобы обе были заняты. И Димке это скажи.
      - Это интересно!
      - Ну, не знаю. А мой вам совет.
      Однако не вняли они. А лишней руке кто же на палубе дела не найдет? Димку, правда, не очень стали гонять, он и послать может куда подалее, а этот - отзывчивый, рад стараться.
      - Алик! - ему кричат. - Ты что там стоишь, делать тебе не хрена, сбегай к боцману, иглу принеси и прядины.
      Алик не стоит, он ждет, когда ему поводец дадут - закрепить на вантине. Но бежит, приносит иглу и прядину.
      - Алик! Иди-ка брезент стащим, я в трюм слазаю.
      - Но у меня же...
      - Без тебя справятся! Тащит Алик брезент.
      - Алик, куда ты делся? Вот это - что за концы висят?
      - Не знаю.
      - А тебя и поставили, чтобы знать.
      Распутался он с поводцами, лоб вытер. Теперь ему бондарь командует:
      - Алик! А ну поди сюда. Обруча осаживать.
      Бочек тридцать он задумал, бондарь, для первой выметки приготовить, и мы ему с Шуркой помогали. Справлялись вполне, салага нам был не нужен. Тут уже я не вытерпел.
      - Иди назад, - я сказал Алику. - И стой, где стоишь. Всех командиров не слушай.
      Бондарь усмехнулся, но смолчал, постукивал себе ручником по обручу. Руки он заголил до локтя - узловатые, как у гориллы, поросшие рыжим волосом. С отхода мы как-то с ним не сталкивались, я уже думал - он меня не запомнил. Но нет, застрял я у него в памяти.
      - Ты жив еще, падло?
      Улыбнулся мне - медленно и ласково. Глаза водянистые наполовину прикрыты веками.
      - На, прими, - я ему откатил готовую бочку.
      - И курточка твоя жива?
      - В порядке. Мы чего с тобой не поделили?
      - И в начальство пробиваешься?
      Я засмеялся:
      - Олух ты. В какое начальство? Над салагами?
      - А приятно, когда щенки слушаются? Ты старайся, в боцмана вылезешь. Меня еще будешь гонять.
      - Тебя-то я погонял бы!
      А сами все грохаем по обручам. Шурка к нам прислушивался, потом спросил:
      - Об чем травите, бичи? Мне непонятно.
      - А нам, - я спросил, - думаешь, понятно?
      Он поглядел подозрительно на нас обоих и сплюнул в море, через борт. Чайка тут же спикировала и взмыла - с обиженным криком.
      - В таких ситуациях одному списываться надо. Советую.
      - Пускай он, - говорю.
      Бондарь ухмыльнулся и смолчал.
      А салаги - я как-то вышел из капа, они меня не видели за мачтой, стояли одни на палубе, и Дима втолковывал Алику:
      - ...Природа, создавая нас двуногими, не учла, что мы еще будем моряками. Но есть один секрет. Шеф тебе не зря сказал: "Не смотреть на море". Обрати внимание, как они ходят по палубе. Она для них горизонт. На истинный горизонт не смотрят, а только на палубу. С ней наклоняются, с ней же и выпрямляются. А у тебя устает вестибулярный аппарат. И все время хочется за что-нибудь схватиться.
      - Все ясно, Алик говорит, - и свежее дыхание пассата холодит нам кожу.
      Ушли довольные. Только все за что-нибудь да хватались. А я встал на их место - интересно же, как это я хожу. И на что же я при этом смотрю? На палубу или на горизонт? Смотрел и вдруг сам за подстрельник схватился. А ну их в болото, так еще ходить разучишься.
      3
      - Смысл жизни ищут, - сказал я "деду". - Не иначе. Мы у него в каюте поздним вечером приканчивали ту самую бутылку.
      - Так, значит? - сказал "дед". - Ты-то уже бросил его искать?
      - Оставил покамест. На период лова.
      - И это хорошо. Но что-то не нравишься ты мне. Рассказываешь, а брюзжишь. Стареешь ты, что ли?
      - Может, я и старею. Но дурью зато не пробавляюсь. Что они, своим делом заняты? Книжечек, поди, начитались, ну и пошли...
      - Так это же и прекрасно, Алексеич! Начитались и - пошли. Другой и начитается, а не пойдет. Нет, это ты зря про них. Сейчас хорошая молодежь должна пойти, я на нее сильно надеюсь. Мое-то поколение - страшно подумать, кто голову сложил, кто руку-ногу на поле оставил, кто лет пятнадцать жизни потерял - как я. Да и кого не тронуло - тоже не всякому позавидуешь. Иному в глаза посмотришь - ну чистый инвалид. А тут что-то упрямое, все пощупать хотят. Ничего на веру. Такой-то дурью пробавляться - лучше, чем с девками по броду шастать.
      Я улыбнулся. Мне с ним не хотелось на моральные темы заводиться, тут ни я не силен, ни он.
      - А чем плохо? Если есть такая возможность. Я бы сейчас пошастал!
      - Хватит тебе. Ну, поплыли.
      Мы допили, поглядели в пустые кружки. "Дед" закряхтел, будто с досады, опустил окно и выкинул бутылку - она промелькнула над планширем, красная от бортового огня, и исчезла в брызгах.
      - Теперь у нас по плану трезвость, - сказал "дед". - До апреля.
      Он локтем оперся на раму и смотрел в темноту, старые его волосы шевелились от ветра. Погромыхивала неприкрытая дверка на мостике или еще какая-нибудь железяка, и машина стучала под полом, и слышен был винт - то ровно он лопотал в студеной глубине, а то вдруг взборматывал и шлепал, когда лопасть выскакивала наружу. И я так затосковал вдруг - о Лиле. С каждым оборотом все дальше я от нее, уже мы вторую тысячу разменяли. И обиды у меня уже не было на нее. Мало ли отчего не приходят! Может, вдруг заболела или очкарик не передал ей, что я звонил. И с чего я взял, что она все слышала? С секретаршей он там какой-нибудь шептался.
      - А с этой что... не выходит у вас? - вдруг спросил "дед". Я чуть не вздрогнул. - Которую в "Арктике" ждал.
      - Почему - "не выходит"?
      - Я так спрашиваю. Ты ее, по-моему, и на причале высматривал. Может, мне показалось.
      - Ничего я не высматривал.
      "Дед" не ответил. Но мне хотелось, чтоб он еще спросил. Жалко, что я его так сразу осек.
      - Понимаешь, "дед", она вообще не местная, все законы знать не обязана. Ну, и тем нравится баба, что непохожа на других. Скажешь - нет?
      "Дед" слушал меня и морщился от ветра.
      Потом сказал:
      - Тебе женщина нужна, Алексеич. А не баба.
      - Есть разница?
      - А ты не чувствуешь? Все это чепуха собачья: "обещала - не обещала", "обязана - не обязана". Бабская терминология, ты уж меня прости.
      - Постой. Когда тебя твоя ждала - столько-то лет! - ты считал - так и должно быть?
      - Нет. Не считал.
      - Но все-таки надеялся?
      Он помотал головой, глядя все туда же, в темноту.
      - Тоже бабская терминология: "надеялся - не надеялся".
      - Ты кержак, "дед". Вымерший человек. Но говоришь занятно. Жалко вот, все выпили.
      - Потерпи, - сказал "дед". - Я на плавбазе достану. Монахи мы, что ли?
      Я вот о чем подумал - хорошо бы нам где-нибудь поселиться рядом. Он вот отплавает свой последний рейс, а я свой, и мы возьмем наших женщин и увезем их. Куда-нибудь в Россию. Где трава и лес. И речка недалеко. Есть одно хорошее место возле Орла. Как раз то, что нужно. Там бы мы себе отгрохали дом из бревен. Я бы только мать еще забрал из города, сколько же старухе одной вековать! Нам бы так славно жилось, кто нам еще нужен! А работа везде найдется. На худой конец, плоты пригонять по Оке, там лесопилка неподалеку. Или на дебаркадере. А совсем бы хорошо - мы с "дедом" устроились на речной пароходишко туристов возить, показывать им всякие церквушки, места боев, братские могилы. "Дед" - и за капитана, и у машины, а я концы отдавать, рвать билетики, ухаживать за всем судном. И читать - я столько еще не успел! Хотя я и так всего навидался. "Дед" бы еще увидел моих детей, будут же они у меня когда-нибудь. И уж я их, сволочей, выучу, как жизнь понимать, они у меня глупостей валять не будут... Почему это все - нельзя? Только ведь захотеть. Энергии у меня до черта лысого. Только вот чего я хочу - я и сам не знаю. Я так все могу придумать, с такими, брат, тонкостями, что и самому расхочется. Вот я хотел уехать с Лилей, начать другую жизнь. Теперь она ее с кем-нибудь другим начнет. И если на то пошло, я как-то не очень и жалею. Иногда вдруг заноет, но справиться можно, это еще не такая мура, от которой лезут на переборку.