Три минуты молчания

      Слезы Ваську совсем задушили.
      - Уйди же, - сказал Серега. - Уйди по-доброму.
      Жора оглядел нас всех и перестал усмехаться. Наверное, дошло до него, что мы кончились, не поднять нас никакой силой.
      Он вышиб кулаком дверь, пошел. Прошел половину трапа и крикнул:
      - Шалай! Ну-к, выйди.
      Я к нему поднялся.
      - Ты все про свою судьбу понял? Тебе ж не плавать после этого, кончилась твоя карьера. После того как ты руку на штурмана поднял. Не руку, а - сапог.
      - На штурмана нельзя, - я сказал. - На матроса можно.
      - Дурак, я жаловаться не пойду. Я тебя своими мерами калекой сделаю на всю жизнь. В порту сочтемся, согласен?
      - Хорошо бы еще доплыть до него.
      - Что за плешь? Что вы все сопли распустили!
      Он повернулся, чтобы идти, и снова встал.
      - А не думаешь, Шалай, что вся эта плешь - с тебя началась? Своей вины тут не чувствуешь? Я, между прочим, не доложил никому, как ты кормовой отдал. Так ты бы, дурак, благодарность поимел. А ты мне не даешь людей поднять по тревоге. За такие вещи знаешь, что полагается? Шлепают - и будь здоров.
      - Жора, что же мы делаем! Помощи у других просим, в шлюпки садимся, свой пароход покидаем, а сети - не отдаем.
      - Прекрати! Ты за них не ответчик. - Вдруг он наклонился ко мне, к самому лицу: - А хочешь собой, так сказать, пожертвовать - валяй, руби вожак.
      Я не ответил.
      - Но не советую, - сказал Жора.
      Он вынырнул, побежал по палубе, и свет в капе померк. Я сел на ступеньку. Да, так оно и выходит, что с меня началось. Если Фугле-фиорда не считать, где все решали. Вот в этом все дело, что все. Не на кого пальцем показать. Ну, ладно, пусть на меня. Тогда чего ж я сижу, ведь топор - тут, за капом, в ящике лежит. Раза четыре стукнуть по вожаку - вот и вся жертва. Должен же я что-то для людей сделать, если я же их, оказывается, и погубил.
      Вдруг я увидел - Димка стоит внизу, тусклый свет падает на него из кубрика. Не знаю, сколько он там стоял. Может быть, слышал наш разговор с Жорой.
      Димка прикрыл аккуратно дверь, поднялся ко мне, сел рядом:
      - Нужно что-то делать, шеф.
      - Это и я думаю. Только, наверно, поздно.
      - Шеф... Правда, что плотик есть на полатях?
      - А ты не видел? Ну, он всегда поводцами завален. Белый такой, с красным.
      - Он надувной?
      - Плотик-то? Нет, железный. Пустотелый.
      - Там двое смогут?
      - Ну... Вообще-то он тузик.
      - Ну и что - тузик?
      - Одноместный, значит. Но двое тоже смогут. Хотя опасно.
      - Утонет?
      - Тесно в нем. Трудно грести. Ну, когда жить хочется... А что, решились вы с Аликом?
      Он придвинулся ко мне.
      - Шеф, послушай. Это не так безумно, как кажется... Два дня мы продержимся, а там нас подберут. Здесь же промысел, проезжая дорога. Ведь глупо же, пойми, ехать в открытый гроб. Ведь все уже лежат, лапами кверху. Только мы двое. Я это сейчас понял... Шеф, мы не умрем. Это я точно говорю, умирают же не от шторма, не от голода. Только от страха. Это доказано, шеф. Об этом книги написаны. Но мы-то не трусы! Мы хоть побарахтаемся - для очистки совести.
      Говорил он прямо как проповедник. Даже глаза у него светились. И я подумал: конечно же, можно. Можно и шлюпку вывалить вторую. Можно плотики сплести из кухтылей, плоты из бочек.
      - Да если бы все, как вы, - сказал я ему.
      - Шеф, пошли!
      Он встал, потащил меня за рукав.
      - Куда?
      - Пошли сядем в плотик. Пока не поздно.
      - Да там же только двое сядут.
      - Шеф. Все умерли от страха. А человек жив, пока он хочет жить. Ведь ты хочешь? Если сейчас не рискнем...
      - Понимаешь, я еще "деда" хочу вытащить. Я "деда" не брошу. И Шурку... И Серегу... И "маркони"...
      - Им легче будет - с тобой заодно?
      - Ну, как тебе объяснить? Да чего объяснять? Ты же Алика не бросишь?
      Он не глядел на меня.
      - Алика я спрашивал. Он не рискнет. Шеф, тут закон простой. В плотик садится, кто хочет. Двое - значит, двое. Иначе не спасается никто.
      Он так печально это сказал, безнадежно. Мне даже жалко его стало, вот черт какой...
      - Ну, послушай, - я его посадил рядом. - Ну, я тебе скину плотик. И ящик притащу шлюпочный. Там галеты, вода пресная, бинты. Попробуй один. Одному же легче в тузике. Два свитера наденешь под рокан: от холода еще умирают, не только от страха. Может быть, выгребешь. И кто тебя упрекнет, что ты жить хотел?
      - Нет, - он замотал головой. - Один умирает. Это я знаю хорошо. Какие все кретины! Какой я кретин!
      - Да не убивайся ты, ей-Богу. Если б ты по-настоящему хотел, поплыл бы и один.
      - А ты?
      - И я бы. Если б меня ничто не держало.
      Он вздохнул:
      - Нет. Ничего не выйдет.
      Вышел Алик - в одних носках. Поднялся к нам.
      - Ну что? - спросил беспечным голосом. - Не решаетесь, викинги?
      - Ты береги тепло, - я ему посоветовал. - Без сапог не ходи, с ног все и начинается.
      - Иди спать, Алик, - сказал Димка. - Пойдем и мы ляжем. Лапами кверху.
      Алик его проводил глазами и сказал мне:
      - Шеф, если тут дело во мне, то я - пас. Это действительно так. Мы договорились.
      Я взялся за голову.
      - Не могу я вас понять. Не могу, и все. Как это так можно договариваться?
      - Тут простой расчет, шеф. Простой и трезвый.
      - Иди к Богу в рай! Уйди. Я вас обоих знать не хочу.
      - Зачем же злиться? На кого, шеф?
      - На себя одного.
      - А мы при чем?
      - Оба вы такие хорошие - сил моих нет!
      Я взялся за поручень, поднялся, пошел вверх. Вдруг сорвался, полетел назад затылком, но чудом вывернулся, звериным каким-то рывком. Сердце у меня чуть не выпрыгивало.
      Дрифтерский ящик я легко нашарил, но пока топор искал в темноте, среди всякого барахла, мне все лицо искололо снегом. Я прижал топор к груди, вытер лицо, а все не решался идти дальше, на полубак. Его и не видно было, полубака, - сплошная белая мгла и рев. Но я-то должен был его рубить, мой вожак. То есть не самый вожак, пеньку-то что стоит перерубить, а плетеный стояночный трос, из стальной жилы. Он и убить может. Ну, ладно, я подумал, это все-таки мое дело вожаковое, никто за меня его не сделает. Вот разве помог бы кто.
      Я увидел - Алик выглядывает, жмется от холода.
      - Пойди, - говорю, - к лебедке, ты все равно намок. Стопор ты знаешь, как отдать. А я рубану на кипе*.
      * Кипа или киповая планка - служит для пропускания троса поверх фальшборта, предохраняет планширь от истирания.
      - А кто это приказал?
      - Э, кто приказал!
      Я пошел как слепой, нашарил трос и потом - по нему, плечом вперед. Натянут он был, как штанга, и когда я добрался до киповой планки и ударил, топор отскочил, как резиновый. А на тросе - я пощупал - и следа не осталось от удара.
      - Давай, помогу.
      Я оглянулся - Алик стоял у меня за спиной, весь облепленный, лицо в снегу.
      - Отвались!
      - Ну, что злишься? Давай вместе. Чем тебе помочь?
      - Иди в кап, убьет же концом!
      - А тебя?
      - Ты смоешься?
      Волна накрыла нас обоих, только я успел пригнуться под планширь, а его потащило, только носки его замелькали. И, представьте, он вскочил и снова начал, ко мне подбираться. Ладно, мне не до него было.
      По две, по три жилки рвались после каждого удара, и трос звенел, как мандолина, отбрасывал топор, будто живой. А часто и по планширю попадало или по кипе. Но я озверел уже, рубил как заведенный. Он делался все тоньше, готов уже был лопнуть, и я оглянулся - нет ли кого на палубе. Алик стоял у капа, прижавшись.
      - Полундра от вожака!
      Одной рукой я подобрал полу телогрейки и накрыл голову, а другой рубил.
      Полубак пошел вверх, и трос заскрежетал на кипе - я поостерегся его рубить, - но тут-то он и лопнул сам. Я не видел, как он хлестнул в воздухе, но по капу удар был, как будто клепальным молотом. А от капа - меня по плечу! Я завалился и поехал к трюму. Там только вскочил на ноги. А топора как не было.
      Алик стоял на том же месте, держался за поручень. Как его только не задело? Счастливая же у салаги судьба!
      - Вот и вся любовь! - сказал я ему почти весело. Он смотрел на меня молча.
      - Пошли.
      Я его потащил за собой в кап. Он все смотрел на меня. А я смотрел на рубку, хотел разглядеть стекла.
      - Там ничего не слышали, - сказал Алик. - Никто не выглянул.
      - Услышат. Почувствуют.
      - И что тебе за это?
      - Как что? Сознательная порча судового имущества. Годков десять, наверно. Ты бы мне сколько дал?
      - Никто ж не видел.
      - А ты?
      - Я тоже не видел.
      Ах, какой хороший был мальчик! Как он мне нравился!
      - Что же ты хочешь? - я спросил. - Чтоб кепа за эти сети разжаловали? Или у всей команды бы вычитали?
      - А сколько они стоят?
      - Сто тысяч. Хоть видал когда-нибудь столько?
      - Новыми?
      - Настоящими. Золотом.
      - Но он же сам мог порваться.
      - Мог бы. Но не порвался. И на планшире от топора след.
      - Что ж теперь делать?
      - Спать. Или жизнь спасать. Только я думаю - все равно поздно.
      В кубрике все почему-то посмотрели на меня. Но никто слова не сказал. Я скинул телогрейку и увидел - все плечо у нее располосовано, вата торчит наружу. Я ее кинул на пол, сел на нее, прислонился к переборке. Плечо еще только начинало разгораться, хоть первая боль и схлынула.
      - Знобит, земеля? - Шурка поднялся, своей телогрейкой, такой же вымокшей, укрыл мне спину. - Ну-ка, уберем тут.
      Он скинул все с камелька, чтоб я мог прислониться, но трубы были чуть теплые. Но, может, даже лучше к холодному прижаться? Я закрыл глаза, стал уговаривать плечо, чтобы утихло. Иногда помогает. Шурка опять отсел к Сереге - играть.
      Не знаю, какое дело я сделал - доброе или злое. Но я его сделал.
      Вдруг Митрохин - он рядом со мной сидел на полу - спросил испуганно:
      - Что это, ребята?
      Я открыл глаза. Свет начал меркнуть. Волосок в лампочке был чуть розовым.
      - Ребята, - сказал Митрохин, - это ж конец!
      - Не блажи, - сказал Шурка. - "Дед" всю энергию на откачку пустил. Или на стартер копит.
      - Нет, - Митрохин замотал головой. - Я тоже все верил, что не конец. Нет, нет! Все уже, ребята, гибнем!
      Он забился, как в припадке. А может, это и был припадок: он ведь какой-то чокнутый. Шурка с Серегой кинулись к нему, схватили за руки. Он с такой силой вырывался, что они вдвоем не могли удержать.
      - Ребята, я ж во всем виноват! Я вас тогда всех погубил. Из-за меня ж вы в порт не пошли. Ребята, простите. Можете вы меня простить?
      Он мне попал по больному плечу, я чуть не взвыл, толкнул его ногой.
      - Молчал бы теперь, сволочь...
      Он еще сильней забился. Кричал что-то через слезы, слов нельзя было разобрать.
      - Свяжите его, ребята, - попросил Васька. - Я с ума сойду.
      Шурка зажал Митрохину рот, и он вдруг присмирел, только мычал тихонько. Они его подняли, перенесли на койку.
      - Глаза ему закройте, - сказал Васька. - Он же не спит никогда.
      - Спит, - сказал Серега. - С открытыми-то он и спит.
      А свет совсем погас. И слышно было только волну и жалобный стон всего судна.
      Я опять прислонился спиной к батарее и закрыл глаза.
      6
      Не рассказывал я вам про китенка?
      Все-таки я, наверно, заснул, а в шторм всегда плохое снится. Я многих расспрашивал - на одного дома рушатся, и кругом разбитые головы, сломанные руки торчат из-под камней, кровь вперемежку со щебнем; другой - от змей не может избавиться, они по всей комнате ползают, некуда ступить; еще кто-нибудь голым себя видит - на улице, где полно людей. А мне - всегда снится снежное поле.
      Я по нему бреду один, а вокруг намело сугробов, и меня самого заметает снегом. И вдруг мне кажется, что ведь эти сугробы - засыпанные люди, я только что с ними рядом шел через метель, мы из одной фляжки отпивали по очереди, отогревались спиртом. И вот они все замерзли, только я один бреду еще, но и меня сейчас заметет. И хочу я их всех отрыть, разгребаю снег - вот уже чью-то руку нащупал, холодную, вот чью-то голову. А меня всего леденит, и снег набивается в глаза, в рот и опять засыпает тех, кого я отрыл. Я уже из сил выбился, и меня тоже всего засыпало, и наваливается сон - такой, что я веки приподнять не могу. На минуту мне даже хорошо делается, тепло, но я-то знаю - вот так и замерзают в степи, надо себя пересилить, выбиться из-под снега. И сколько я ни рвусь - все попадаю то локтем, то коленкой в мертвые животы, в мертвые лица, как будто в мешки с камнями...
      Вот тут я просыпаюсь, и я думаю: о чем бы вспомнить мне, чтоб страшный этот сон развеялся? Хоть бы о какой-нибудь твари живой, которая только радость доставила и ничего другого. Вот про китенка, например, это самое лучшее. Я бы хотел его увидеть во сне. Но ни разу он мне не приснился.
      Не знаю уж, как это вышло, что он к нам в сети попал; киты ведь у нас селедку не выедают, как акулы. А этот-то совсем был молочный. Может быть, он мамашу свою потерял, обезумел от страху, и носился туда-сюда по морю - пока не напоролся на наш порядок. Запутался, рваться стал и еще больше намотал на себя сетей. Да не одних, сетей, а поводцов и вожака.
      И вот под утро вахтенный штурман прибегает в кубрик:
      "Ребята, сети выбирать. Срочно!" "А что за срочность такая, что час докемарить не даешь?" "Да нечисть какая-то попалась, пароход шатает!" Мы прислушались - и правда дергается пароход. Ну что - пошли, вытрясли сколько-то там сетей, подвирали эту нечисть к борту. Оказалось - синий китенок попался, вот и вся-то нечисть, но правда - редкость большая, их уже всех почти выбили. Ну, ладно, а что же с ним делать? Обрезаться от него, выкинуть метров двести порядка? Но жалко всем: ведь погибнет китенок, он же весь спеленутый, плавником не пошевелит. А на нем тоже не разрежешь путы, это водолазов нужно звать, да к нему и подплыть опасно, убьет и не заметит. "Давай на палубу вывирывать, - кеп приказал. - Что еще остается?"
      Один шпиль не взял, врубили еще стояночную лебедку и еще "сушилку", которая между мачтами растянута, на ней мы сети сушим, и сетевыборка его тащила. В общем, все машинки, какие только есть на пароходе. Кто-то даже якорный брашпиль предложил приспособить, но побоялись цепью китенка покалечить. Да мы и так его вытащили - и машинками и руками тащили за подбору - сперва хвост, потом все остальное. Молочный-то он молочный, но зверь будь здоров, хвост у него с одного борта свешивался, а головой он лежал на другом. Сети мы на нем обрезали, растащили, а он себе полеживал, иногда лишь подрагивал кожей. Да мало сказать - подрагивал, от этого все лючины скрипели на трюме. Кто-то догадался - поливать его забортной водой, чтоб шкура не сохла, специально вахтенного к нему приставили. И китенок совсем успокоился, только посвистывал дыхалом. Красивых он был цветов сверху черно-синий, а к брюху постепенно светлел. И что удивительно - все твари в море холодные, а к нему прикоснешься - как будто лошадь гладишь по морде, возле ноздрей.
      Но что ж теперь делать с ним? Распеленали, а как обратно стащить в море? Это надо стрелу иметь с вылетом за борт, а такой на СРТ нет. Все работы на пароходе прекратились, рыбу не ищем, сетей не мечем: палуба китенком занята. И не пройти никак, не перепрыгнуть. Пытались через него лазить, но он от этого начинал беситься, сбрасывал с себя людей. Пришлось боцману из досок трап сколотить, и мы по нему бегали через китенка - из кубрика в салон, из салона в кубрик. Тут кто-то мысль подал: "А давайте его на базу вместо селедки сдадим, в нем же тонн восемь будет весу. Он нам план порушил, он же нам его и выполнит. Все равно без базы мы его не смайнаем."
      А уже на всех судах заметили, что мы китенка везем, то и дело нашего "маркони" запрашивают: "Куда тащите кита? В этом возрасте охота на них запрещена, конвенции не знаете?" Насчет конвенции мы как-то не учли. Ну, мы же не китобои, дела с ней не имели. Кеп сразу расстроился: "Выловил кита на свою голову". Но делать-то нечего, все равно к базе идти - у нее машина, у нее стрелы. Чем ближе к базе, тем больше вокруг нас собиралось норвежцев, французов, англичан, фарерцев. Штук восемьдесят судов за нами увязалось, все про свою селедку забыли, один китенок и беспокоит. А он - полеживает и посвистывает, не знает ни про какую конвенцию. Когда уже подходили к базе, наперерез нам вышел норвежский крейсер и три вертолета висели в небе наверно, фотографировали нас с воздуха.
      С крейсера приказали нам:
      - Немедленно выпустите кита в море.
      - Только об этом и мечтаем. Да снять не можем.
      - Как же он оказался на борту?
      - Сами удивляемся!
      Я помню это утро, когда мы пришвартовались. Штиль был полнейший, ветер едва шевелил флажки на мачтах; синее небо, синяя вода, солнце - как в июле в Крыму. И все море - в судах, всех флагов суда, всех цветов, а в небе еще висели вертолеты. С базы нам подали шкентель, и мы китенка рифовым узлом обвязали за хвост. Крейсер нам еще посоветовал мешковину подложить, чтоб не поранить ему шкуру. И стрела его потащила в небо.
      Тут он проснулся, китенок, стал рваться, весь извивался в петле. А мы под ним быстренько отшвартовывались и отходили, очищали море. Потом с базы отдали узел, и китенок наш сиганул в воду. Тут же вынырнул, взметнул хвостом, всплеск нам устроил - выше клотика. И ушел - на глубину. И что тут такое сделалось - "ура" на всех пароходах, гудки, ракеты полетели в небо!
      Этот день был как праздник, честно вам говорю. Он и сам был хороший такой синий и солнечный. И китенок был хороший. И мы все тогда были людьми.
      7
      Фонарь мне светил в лицо. Я зажмурился, отвел его рукой. Может, и этот мне приснился - маленький, в дождевике, в островерхом капюшоне.
      - Мертвый час! А кто вахту стоять будет?
      Я по голосу узнал третьего.
      - Буров у вас где спит?
      - Зачем он тебе?
      - "Зачем". Вопросики задаешь. На руль!
      Я протер глаза кулаком.
      - Какой может быть руль? У нас хода нет.
      - Ты что? Спишь? Или ушки болят?
      Я прислушался - и вправду что-то переменилось. Мелко стучит брошенная дверь. Чей-то сапог от вибрации ползает по полу.
      - Починил "дед" машину?
      - Кашляет. Все равно не выгребает. Так где артельный?
      - Зачем же его будить, если я не сплю?
      - А он что - больной?
      - Не все тебе равно? - Я встал на ноги.
      - Список есть, понял? Дисциплина должна быть. Тогда все в норме, таких бардаков не бывает. Ну, хочешь - иди.
      В капе стало слышнее: машина стучит с перебоями, как будто вот-вот смолкнет. Чуф, чуф, чшш... Чуф, чуф, чшшш...
      - Тоже мне работа! - сказал третий. - Смех! - Он вынырнул в темноту, потом вернулся. - Э, ты не спишь? Мне за тобой второй раз идти охоты мало.
      -Иду.
      - Так и пойдешь в телогрейке? А курточка где?
      - Пропала.
      - Ну и дурак. Я говорил: махнемся. У меня б не пропала.
      Я пошел за ним. Спросонья на его дождевик ориентировался. Мы добрались до кухтыльника, вскарабкались по сетке на крыло. Дверь меня толкнула в спину - я полрубки пролетел и повис на штурвале. Потом огляделся - здесь еще кеп был, Жора-штурман и Граков. В радиорубке сидел "маркони" с наушниками, бормотал в микрофон:
      - База, я восемьсот пятнадцатый... Как слышите, база?..
      Я взялся за шпаги и навалился на штурвал грудью, а ноги расставил пошире. И тогда уже доложился по форме:
      - Матрос Шалай. Разрешите заступить?
      - Заступил уже, - сказал кеп. - Почему не Буров? Заболел, что ли?
      Жора-штурман вместо меня ответил:
      - Знаю я, чем он болен. И чем это лечат, тоже знаю. Ну стой, раз вызвался.
      Кеп встал у телеграфа, подвигал рукояткой.
      - Руль право клади, - сказал он мне. - Право на борт. Не стой лагом.
      - Есть. - Я положил руля до отказа. Без хода он совсем легко перекладывался. - Право на борту!
      Кеп хмыкнул:
      - Не разучился.
      - Удивительно, - сказал Граков. - Как они у тебя вообще не разучились на вахту ходить.
      Кеп не ответил, вынул свисток из переговорной трубы, которая в машину, и дунул. Там, внизу, свистнуло. Но никто не подошел.
      Кеп заткнул трубу.
      - Вымерли они там, что ли?..
      Дверь распахнулась, кто-то ввалился и встал у крайнего окна, расставив ноги. Я покосился - "дед" обтирал руки ветошью и смотрел в стекло, заляпанное снегом и пеной.
      - Что скажешь? - спросил кеп.
      "Дед" ответил, не повернув головы:
      - Твое теперь слово.
      - А ход где?
      - Пожалуйста.
      "Дед" взялся за трубу, свистнул в нее. Там подошли:
      - Второй механик слушает.
      "Дед" снова встал у окна.
      - Але! - сказали внизу. - Слушаю.
      - Скажите на милость! - Кеп подошел к трубе. - Ну, давай там, подкинь оборотиков. Средним хоть можешь?
      "Дед" сказал, не поворачиваясь:
      - Средним я ему запретил. Малым может.
      - Зачем чинили, спрашивается? Если б ты его не остановил тогда, мы бы уже с базой встретились. Скажешь, опять глупости говорю?
      - Опять говоришь.
      Кеп взохнул.
      - Ты хоть перед матросом меня не порочь. - Он сказал в трубу: - Малым давай назад.
      Шпаги мне надавили на ладони. Качка переменилась, пароход приводился кормой к волне.
      - За малый тоже тебе спасибо, Сергей Андреич, - сказал Граков. - Теперь хоть шлюпку можно вывести с-на ветра.
      - Шлюпка-то одна теперь? - спросил "дед".
      Кеп ответил - не очень уверенно:
      - Другую - починить можно. Брезентом обтянуть.
      - Ну, это когда починим, тогда и считать ее будем. А пока - одна годная. Так... А кто ж в нее сядет? Граков, кого посадишь в нее?
      - Не понимаю вопроса. Есть инструкция, кому в первую очередь.
      - Положено - пассажиров.
      Граков сказал, усмехаясь:
      - Ну, пассажиров-то, собственно, я один. Могу уступить свою очередь.
      - Очередь или шлюпку?
      - Сергей Андреич, по-моему, ясней ясного: в первую очередь люди постарше. Ну, а помоложе - используют другие плавсредства. Уже какие найдутся. Что тут можно возразить?
      - Ничего, - сказал "дед". - Кроме того, что и молодым жить охота.
      Граков развел руками. Одной, вернее, другой-то он за петлю на окне держался.
      - Ну, не будем заранее предаваться унынию. Опыт нам говорит другое. Люди по нескольку суток держались, не говоря уже - часов. И на чем только! Кстати, и твой собственный опыт, Сергей Андреич, он тоже поучителен.
      - Ну, мне-то легче было, - сказал "дед". - Мне все-таки немцы помогли, ты же знаешь.
      - Бросьте вы, - кеп вмешался. - Нашли время счеты сводить.
      - Какие счеты, Петр Николаич? Просто Сергею Андреичу угодно подозревать меня, так сказать, в личной трусости.
      - А я не подозреваю, - сказал "дед". - Я это просто наблюдаю визуально.
      Граков помолчал и сказал с грустью:
      - Николаич, ты, прости меня, здесь хозяин, в рубке. Так что попрошу вмешаться. И, может быть, кое-кого удалить. В данном случае, мою власть можешь не учитывать. Одного из нас. Это уж на твой выбор.
      - Да бросьте вы... Тут без вас голова пухнет!
      - Нет уж, Николаич, решай.
      Кеп засопел, заходил по рубке от двери до двери.
      - Так что? - спросил Граков.
      - А ну вас... - Кеп взялся за голову. - Ну, Сергей Андреич, ну будь ты посмирнее, ей-Богу.
      - Так, - сказал Граков. - Одному из нас предложено быть посмирнее. Следовательно, удалиться нужно другому. Именно мне. Спасибо, Николаич, добро.
      Он пошел из рубки. Но дверью не хлопнул, как я ожидал. Наоборот, очень даже вежливо прикрыл.
      "Дед" повернулся от окна.
      - Николаич, можно ли так себя терять, как ты потерял? Зачем ты шлюпочную пробил, когда судно еще на плаву и его спасать нужно и на нем спасаться?
      - Что хочешь сказать? Я людям губитель?
      - Себе прежде. Ну, и людям тоже. Ты не подумал, что тебя с ними захлестнуть может в такую погоду. А ты подумал, что тебе выгоднее все судно потерять вместе с сетями, чем одни сети. Тогда бы тебя не судили - ты команду спасал. А так, поди, и засудят - за то, что выметал перед штормом. Не знаю, сам ты до этого додумался или кто посоветовал... Я твое положение понимаю. Но коли попал между двумя страхами, так хоть выбирай, который побольше! И уж его одного бойся.
      Кеп походил молча по рубке, встал у меня за спиной.
      - Так и будешь держать право на борту? Одерживай.
      Я отпустил штурвал, и он сам раскрутился. Я не удержал его локтем, навалился грудью, едва поймал его за шпаги.
      - Поберегись, рулевой, - сказал "дед". - При заднем ходе и руки поломать может... Оно, конечно, лучше бы носом пойти, как люди ходят, да сети жалко бросить.
      - Насчет сетей, - сказал кеп, - дебатов не будем разводить.
      Опять он заходил от двери к двери. Прямо как тигр по клетке. Нервировал он меня здорово.
      В переговорной трубе свистнуло - из его каюты. Кеп вынул свисток, приложился ухом. Труба ему что-то вещала раскатисто, с дребезгом.
      - Добро, - кеп заткнул трубу. - Напоминает - глубину смерить. Нужны мне его напоминания. Ну-к, смерь-ка там.
      Третий зашел в штурманскую. Запищал эхолот.
      - Тридцать пять. Даже меньше.
      - Скоро вожак начнет задевать, - сказал кеп. - Может, он удержит?
      - Такого еще в мировой практике не было, - сказал "дед". - Так мы, глядишь, и в новаторы выйдем.
      Мы смотрели молча в черные окна. Колко звенел об них снег, потом его смывало пеной.
      Вдруг запищал передатчик, и "маркони" быстренько забормотал:
      - База, база, я восемьсот пятнадцатый, вас слушаю.
      - Как себя чувствуете, восемьсот пятнадцатый? - спросила база.
      Кеп кинулся в радиорубку, схватил микрофон.
      - На вас надеемся. Куда вы там делись?
      - С буксирами тут поговорили. Два буксира спасательных к вам идут из Северного моря. "Отчаянный" и "Молодой". Не исключено, что они раньше нас подойдут.
      - Исключено, - сказал кеп. - Знаю я эти калоши, "Отчаянный" и "Молодой". Мы все же на вас надеемся.
      - Идем полным ходом. Вы тоже там двигайтесь веселее. Как слышите?
      - Слышим-то хорошо. Двигаться не можем.
      - Что с машиной? Не удалось починить?
      - Да починили. Только не выгребаем.
      - Не понимаю.
      - Чуть только тормозимся. Что тут не понимать.
      - Дайте максимальные обороты. Как слышите?
      - Нет у нас максимальных. Малым идем.
      - Ясно, - сказала база. - Ясно.
      - Тут еще сети, - сказал кеп. - Сети нас тащат.
      Там помолчали.
      - При чем тут сети? Они у вас за бортом?
      - В том-то и дело. И поводцы "нулевые".
      - Почему метали? Было же штормовое предупреждение?
      Кеп вздохнул.
      - Слышали предупреждение. Да не всегда же они сбываются. Ну, рискнули. Пожадничали. Теперь-то что делать?
      - Двигайтесь встречным курсом. Как слышите?
      - А сети?
      - Двигайтесь встречным курсом. Насчет сетей решайте. Послышался треск, все в нем пропало, слов не различить. Кеп подождал и вышел в ходовую. Но база опять к нам пробилась:
      - ...сот пятнадцатый ...ая глубина под килем? Глубину сообщите.
      "Маркони" ей ответил.
      - Ясно, - сказала база. - Ясно. Да, с сетями надо решать. - И пропала.
      - Вот и решай, - сказал кеп. - Сами-то и совета не дадут.
      "Дед" к нему повернулся от окна:
      - Не это надо тебе решать. И база не о сетях твоих думает. Сейчас у тебя под килем тридцать пять. Скоро двадцать будет. База туда не пойдет.
      - На двадцать - пойдет.
      - Не уверен. Учти еще волну.
      Кеп встал у меня за спиной:
      - Рыскает он у тебя. Точней на курсе.
      - Есть.
      Он отошел. В рации у "маркони" завывало, попискивало, потом прорезалось:
      - ...сот пятнадцатый ...ак слышите? - и пропало, запищала чья-то морзянка. Кеп даже не успел добежать.
      - Что там у тебя?
      - Да этот же плачет, - сказал "маркони". - Шотландец.
      - Опять? Вот уж не вовремя.
      - Почему? Как раз время.
      Я повернул голову, посмотрел на часы - у него над столом. Было без четверти три, большая стрелка пришла в красный сектор.
      Началась первая минута молчания.
      8
      - Ну, послушай, если охота, - сказал кеп. - Нам тоже поведай.
      Морзянка еле прослушивалась.
      - Не удалось ему движок запустить, - сказал "маркони". - Сносит.
      Кеп повернулся ко мне. Я думал - он опять придерется, и завертел штурвалом.
      - Помнишь его? "Герл Пегги".
      Я удивился - не забыл он, кто тогда на руле стоял. Я-то думал - он лиц наших не различает.
      - Помню.
      Я-то помнил, как он прошел справа, синенький и белоснежный, чистенький, как со стапеля, и обошел нас, как стоячих, и как вышел из камбуза повар, выплеснул ведро помоев - у нас перед носом.
      - Грубиян, - сказал кеп. - Ну... ему тоже хреново. Какие его-то координаты?
      "Маркони" сказал ему. Третий ушел в штурманскую, зашелестел картой.
      - Ого! Совсем труба. Килем, наверно, чешет по грунту.
      - Он уж небось и скалы видит, - сказал кеп.
      - Пока не видит. Скоро увидит. - Третий вышел в ходовую, сказал "маркони": - Спроси его, видит он Фареры?
      - И не вздумай, - сказал кеп. - Не вступай с ним.
      - Да я и не могу, - ответил "маркони". - Это надо шибко грамотным быть, английский знать. Я только на жаргоне.
      - И на жаргоне не нужно. Да, хорош у нас радист, английского не знает.
      - Вы мне подскажите.
      - Ладно, - кеп вздохнул. - Слезай с этой волны, с шестисот. Базу поищи. Все равно мы ему не поможем.
      - Сейчас... Еще две минуты.
      Я опять посмотрел на часы - стрелка еще была в красном секторе. Пошла вторая минута молчания.
      - Да что толку, - сказал кеп. "Маркони" не ответил, заработал ключом.
      - Что ты ему там передаешь? Я тебе сказал: не вступай с ним.
      - Я не с ним. Я с берегашами. Может, они его и не услышали. У нас-то помощней передатчик.