- Ну, валяй... Поможем, чем можем.
      - Тише, - попросил "маркони".
      Кто-то заговорил в эфире - прямо изумительный был голос, бархатный, рокочущий.
      - Понимаешь что-нибудь? - спросил кеп.
      - Так... С пятого на десятое. Он сейчас по-русски скажет.
      Но по-русски уже не мужчина говорил, а женщина. С чуть заметным акцентом, только сильно картавила. Но слышно было, как будто она тут с нами стояла, в рубке:
      - Всем, всем. Береговая радиостанция Ютландского полуострова просит слушать море. Всем судам, плавающим в Северной Атлантике и стоящим на приколе в портах континента и островов. Вертолетам береговой охраны и патрульной службы спасения. Двое просят о помощи - русский и шотландец. Их несет течением и ветром на Фарерские скалы. Примите их координаты...
      Третий вдруг сказал:
      - Правильный бабец. Эмигрантка, наверно.
      - Все б тебе про бабцов, - сказал Жора. - Нашел время.
      - Это я так. Про себя.
      - И держи при себе.
      Женщина умолкла. Я опять посмотрел на часы. Пошла третья минута молчания.
      - Что-то никто не откликается, - сказал кеп.
      - А что откликаться? - спросил Жора. - У всех карты есть.
      - Да, - сказал кеп. - И забрался же он... Где никого нету. Одни мы болтаемся.
      Стрелка на часах вышла из красного сектора.
      - Слезай, - сказал кеп. - Ищи базу. "Маркони" опять нащупал базу, послышалось:
      - Восемьсот пятнадцатый, как дела?.. Но тут же морзянка стала ее забивать. Зацокала, рассыпалась, как соловьиная трель.
      - Во, чудик, - сказал "маркони". - И сюда всунулся.
      - Кто?
      - Да он же, "Герл Пегги".
      Кеп удивился:
      - Как же он эту волну нашел? Скажи, какой шустрый!
      - Жить хочет, - сказал Жора.
      Слов за морзянкой нельзя было различить. Потом и база начала переговариваться с шотландцем - тоже ключом.
      - Что они там ему? - спросил кеп.
      - Да то же, что и нам. Просят идти навстречу. Свистнуло в переговорной трубе - из кеповой каюты. Кеп приложился ухом.
      - Нет пока связи, - сказал в трубу. - Тут еще этот забивает, любитель морских ванн. С базой ему удалось связаться. Ну, пусть поговорит... - Он заткнул трубу свистком.
      "Дед"' вдруг повернулся к нему:
      - Ну что, Николаич? Самое время теперь обрезаться.
      - Ты все про одно. Заладил. Может, мы их еще и выручим, сети. Что-то у меня надежда появилась.
      - С чего бы? Оттого, что другим хуже?.. - "Дед" вдруг рассердился. - Не понимаю я! Который час он тебе "сoсит", а у тебя все голова за сети болит!
      Кеп встал посреди рубки:
      - Кто из нас не в уме? Скажи мне, Бабилов.
      "Дед" не отвечал, только смотрел на него.
      - Капитан этого судна, - сказал кеп торжественно, - если надо, всегда помогал. Но когда у него ход был! И корпус не дырявый! А сейчас меня никто не осудит.
      - Николаич, - сказал "дед". - Ты же позора не оберешься. Если ты сети выручишь, а людей оставишь. На всю жизнь позора. Зачем тебе такая жизнь?
      Кеп вдруг заорал на него:
      - Ну где у меня ход? Ты мне его дал?
      - Ход у тебя есть. Спуститься нужно по волне. Тебя к нему ветром принесет.
      - А потом что? Тем же ветром - да об скалу! В фиорды ж теперь не пробьешься.
      - Николаич, об этом потом и думают. А сначала - спасают.
      - Позора не оберешься! - опять заорал кеп. Он стащил шапку и стал перед "дедом", на голову ниже его. - Да у меня лысина во какая, видал? К ней уж ничего не пристанет!
      - Что же ты кричишь? Я вижу плохо, но не глухой еще.
      - Я не кричу!
      - Кричишь. Ты себя не слышишь. А в рубке не кричат. А командуют.
      Кеп спросил тихо:
      - Что я, по-твоему, должен скомандовать? Что я скажу экипажу? Идем за компанию погибать?
      "Дед" молча на него смотрел. Кеп себя постучал по лысине. Потом надел шапку.
      - А чего? - вдруг спросил третий. - Парус поставим и рванем! Надо резко! Моряки мы или не моряки?
      - Ты помолчи, - сказал кеп. - Если на то пошло, "поцелуй" на твоей вахте случился... Ты это помни.
      - Где ж на моей?
      - Помолчи, - сказал Жора.
      Третий закутался в доху с носом и затих.
      - Семеро их, - сказал "маркони". - Роковое, говорят, число. Мотоботик, поди. С автомобильным движком. Кеп подошел к радиорубке.
      - Ты что там с ним перестукиваешься? А базу не ищешь.
      - Он же с ней на одной волне работает.
      - Ты тоже ему чего-то стучишь, я слышу.
      - Уже нет.
      - Позывные свои небось сообщил ему?
      - А как же не назваться? - спросил "маркони". - Он бы мне и координаты не сообщил.
      - Вот он теперь в журнале и запишет: восемьсот пятнадцатый от меня "SOS" принял. А не пришел. На
      кой ты с ним связался? Мог же ты его не услышать.
      "Маркони" к нему повернулся вместе со стулом:
      - Но мы же его услышали.
      - Сами полные штаны нахлебали. Имеем право никаких сигналов не принимать.
      - Но мы же его приняли!
      Кеп не ответил, отошел. В трубе опять свистнуло.
      - Нету, нету связи, - сказал кеп в трубу. - Да и чего людям надоедать. Делают, что могут... Да я не нервничаю. Это тут некоторые... Шотландцу вот хотят помогать... Я и говорю: ополоумели.
      "Дед" вдруг шагнул к нему, отодвинул, сграбастал трубу обеими руками:
      - Слушай-ка, Родионыч. Это Бабилов с тобой... Не гнети человека. Я с тобой не собирался говорить, нам не о чем, но приходится. Не гнети ты его. Он себя потерял - с тех пор как ты на судне. Зачем ты из него дерьмо делаешь? Я тебя прошу, и все тебя просят...
      Труба не дослушала, заверещала. "Дед" поморщился, взял у кепа свисток и заткнул ее. Труба тут же свистнула. Тогда "дед" вынул свисток и вместо него затолкал ветошь, которой он руки обтирал.
      - Грубый ты, - сказал кеп. - Ты хоть кого-нибудь уважаешь?
      Я вспомнил про компас - картушка у меня сильно залезла вправо - и завертел штурвалом.
      - Ты что, матрос? - спросил кеп. - Ты лево не ходи. Так и вожак порвать недолго.
      - Есть не порвать.
      "Маркони" опять искал базу: "Я восемьсот пятнадцатый, как слышите?", а когда она откликалась, и мы все замирали, и кеп кидался в радиорубку, вдруг снова влезал шотландец со своей морзянкой и щебетал, выстукивал. Три точки три тире - три точки. Спасите наши души!* Три точки - три тире - три точки. Мне страшно, несет на скалы, глубина под килем... координаты... Я зову вас, а вы не откликаетесь!
      * Сочетание "SOS" не содержит никакого шифра. Все расшифровки - как английские: "Save Our Souls" ("Спасите наши души") или "Send Our Succour" ("Пошлите нам помощь"), так и русская: "Спешите Оказать Содействие", придуманы позднее, чем был установлен этот сигнал, выбранный лишь потому, что он легко распознаваем среди других и достаточно несложен, чтоб его мог отстучать любой член экипажа, даже не знающий азбуки Морзе, - разумеется, его координаты в этом случае устанавливаются только пеленгованием.
      Они, наверное, тысячу раз проходили под этими скалами, знали, что их ждет. И, наверное, все надежды уже потеряли. Тут ничего не поделаешь. И ангел не явится, и чайка не прилетит. Просто рука у ихнего "маркони" сама выстукивала: три точки - три тире - три точки.
      Потом все смолкло. Но это не шотландец умолк, это наш "маркони" перешел на шестьсот метров, потому что была уже четверть четвертого и стрелка снова пришла в красный сектор.
      Там он опять защебетал. Его слушали целую минуту. Потом заговорила береговая:
      - Примите радио шотландского траулера. Всем, кто пытался нас спасти. Вы сделали все, что могли. Мы понимаем. Мы всем вам желаем счастья. Передайте приветы нашим близким.
      И никто на это не откликнулся. Это правда, у всех были карты.
      Кеп встал против окна, заложил руки за спину. По стеклам ляпало пеной, потом снегом и снова пеной.
      Я сказал:
      - Их там уже нету, сетей.
      И почувствовал, как у меня задрожали ладони на шпагах. Все, кто был в рубке, уставились на меня. Кеп спросил:
      - Почему думаешь?
      - Он вожаковый, - сказал Жора. - Ему видней.
      Кеп смотрел на меня:
      - Ты что, трос пощупал?
      -Да.
      - А чем ты его щупал? - спросил Жора. - Не топориком?
      Я сказал:
      -Да.
      - То-то слышно было, - сказал Жора, - по капу звездануло.
      Кеп снял шапку, вытер ею лицо. Он даже вспотеть успел в один миг.
      - Почему же молчал?
      "Дед" за меня ответил:
      - Николаич, он тоже страху подвержен.
      - Ты знаешь, - спросил кеп, - что ты под суд пойдешь?
      - Знаю.
      - И что я с тобой вместе?
      - Когда рубил - не знал.
      "Дед" сказал:
      - Он правду говорит.
      - Ну что, вместе посидим. На одной скамейке. Как думаешь, веселей нам вдвоем будет? - Кеп снова надел шапку. - Поверни пароход носом по курсу. Пойдем, как люди. Клади лево руля.
      Я положил. "Дед" переключил телеграф на передний. Рубка накренилась почти отвесно - когда мы повернулись лагом, - потом выровнялись.
      - Одержи, - сказал кеп. - Вот так. Спасибо, рулевой. А теперь выйди к собачьим чертям из рубки. И чтоб я тебя больше никогда в ней не видел.
      - Выйди, - сказал "дед".
      Жора-штурман принял у меня штурвал.
      - Разбуди там Фирстова.
      Когда я выходил, кеп сказал "деду":
      - Ты еще про шотландца заикаешься. А мы и без сетей-то, оказывается, не выгребали...
      Я шел напрямик, от волны уже не спасался. Даже подумалось: а пусть смоет к чертям. Вот именно, к чертям собачьим. Меня еще с вахты не выгоняли.
      В кубрике еле светился плафон. Карты валялись на полу. Не знаю, чем они там кончили, Турка с Серегой, кто кого.
      Я растолкал Серегу, он сказал: "Ага, сейчас иду" - и опять заснул. Я его стащил с верхней койки на стол. Он покачался, спросил с закрытыми глазами:
      - Идем куда-нибудь?
      - К базе.
      Я сунул ему в зубы папиросу и зажег. Он затянулся и совсем очухался, стал одеваться. Я его выпроводил и полез к себе в койку.
      - Сень, - вдруг спросил Митрохин, - что там на мостике говорят: потонем мы?
      Тут я немножко взбесился:
      - А что на мостике, больше твоего знают? Свой "голубятник" не работает?
      Он не обиделся. Сказал мне печально:
      - А я, знаешь, письмо нашел в телогрейке. Свое, домой. Хотел на базе отдать и забыл.
      - Ну, братана ты хоть встретил.
      - Да. С ним-то я попрощался. А баба письма не получит.
      - Ты спи давай. Хочешь - я свет вырублю?
      - Не надо.
      - Ты ж не заснешь со светом.
      - Я и так не засну. А со светом все-таки легче.
      Я лег в койку и вытянулся. Устал я, как ни разу в жизни.
      - Слушай, - я вдруг спросил, сам от себя не ждал. - А ты почему с открытыми глазами спишь? Ты это знаешь?
      - Знаю. Это давно у меня. Я уже тонул раз. И так же вот свет погас. Потом даже в психическую попал.
      - Ну, ведь тогда же все-таки спасся. Может, и теперь...
      - Сколько ж веревочке виться, Сеня?
      Он что-то начал рассказывать мне, про какие-то свои предчувствия, но я уж не слушал, дремал. И не мешало мне, что перекатывает в койке.
      Сколько я проспал? Мне показалось - минуту. Так оно, верно, и было.
      Я услышал - кто-то бежит, врывается в кап. И сапоги бацают по трапу, наши, полуболотные. Двадцать ступенек трапа - двадцать ударов мне в уши. И крик:
      - Бичи! Подымайсь, есть работа на палубе! - Это Серега орал, как будто мертвых будил на кладбище. - Шотландец тонет! Шотландца идем спасать!
      Глава пятая. Клавка
      Пусть жалок раб в селении глухом,
      Далеком от тебя, как своды неба эти,
      Но если женщина грустит о нем,
      Я вижу в этом знак, что стоит жить на свете.
      Японская танка
      1
      Я лез по трапу и видел - оба прожектора врублены, но светят, что называется, один другому: заряд валил, какого я не видывал. Снизу его хоть смывало волной, а на мачте, на вантах нарастали бороды, как на соснах в тайге.
      Сколько прошло, как Серега обратно побежал на руль, а в кубриках не шевельнулись. Один я вышел сдуру. Вдруг из снега вынырнула фигура огромная, лица не видно под капюшоном. Надвинулась на меня, и я узнал "деда".
      - Ты, Алексеич? - потащил меня вниз. - Почему ж не выходят? Работа есть на палубе.
      На комингсе кто-то сидел. "Дед" об него споткнулся, выругался и посветил фонарем. Это Митрохин сидел, таращил глаза.
      - Совсем хорошо. Еще один пробудился. Но я -то знал, что он спит, хотя оделся и пересел сюда из койки. Я его взял под мышки и отсадил.
      - Подымайсь!
      Не шевельнулись.
      - Да, - сказал "дед". - Так не выйдет. Он перешагнул в середину кубрика, раскинул сапоги, роканы, телогрейки, стал отдергивать занавески.
      - Сварщик! - "Дед" узнал Шурку, стал его трясти. - Замлел, сварщик? Ну, встанем, подымемся...
      Шурка замычал, но глаз не открыл. "Дед" его вытащил, пересадил на стол. Шуркино лицо запрокинулось - совсем неживое.
      - Ты подержи его, - сказал "дед". - Этот-то наш, в активе, Я за другого примусь.
      Другой был Васька Буров. Лежал он такой успокоенный, руки на груди, бороденка выставилась в подволок. Хоть медяки ему клади на веки. "Дед" к нему присел на койку, взял за плечи и посадил.
      - Вставай, артельный! Не спишь ведь.
      - Ну, не сплю, - сказал Васька с закрытыми глазами.
      - Людям надо помочь, такое положение. Я-то думал - артельный наш, главный бич, первым на палубу вышел, другим пример показал. А ты тут лежишь. В белой рубашоночке, хорошенький такой... Помирать что ли собрался?
      - Тебе-то что?
      - Да зачем же, это само к нам придет. А люди без нас погибнут, если ты не встанешь.
      - Какой там еще шотландец! Никуда я не выйду.
      - Выйдешь. Я не шутя говорю.
      - "Дед", - я сказал, - ты только не бей его.
      - Зачем? Он сам встанет.
      Шуркина голова перевалилась ко мне на плечо. Он мычал и понемногу очухивался. А "дед" встряхнул Ваську, и Васька открыл глаза. Лицо у него сморщилось, вот-вот он заплачет.
      - Сами-то уже пузыри пускаем.
      - Но у нас-то хоть надежда есть. А у них - никакой. Ну, артельный! О чем ты думаешь, мне хоть скажи...
      - Мало ли о чем... Чего ты с меня начал? Молодые есть. А я - старый.
      - Сколько же тебе?
      - Сорок два.
      - Вот это здорово! Что ж про меня-то говорить? Совсем, значит, песочница? Нет, это неинтересный разговор.
      "Дед" его вытащил из койки. Васька встал на ноги и всхлипнул.
      - Где его шапка? Ты, сварщик!
      Шурка наклонился молча и поднял Васькину шапку.
      - На! - сказал "дед". - Лысину прикрой, молодой будешь.
      Васька, под нахлобученной шапкой, опять закрыл глаза и всхлипнул:
      - Все равно же я опять лягу.
      - Ложись, черт с тобой, - "дед" рассердился, - Смотреть на тебя, чучело!..
      Васька наклонился за своей телогрейкой. "Дед" подошел к салагам:
      - Ну, а как романтики наши? Встанут нам помочь?
      - Встали уже. - Димка с запухшими глазами покачался сидя и спустил ноги. - Алик, не спишь?
      Алик молча полез из койки. "Дед" пошел в соседний кубрик. Там дверь была на крючке, он подергал, потом навалился плечом и вломился в темноту.
      - Почему лежим, когда артельный встал?
      - Иди ты... - бондарь ему ответил. И сказал, куда идти. В такое жуткое и далекое, что и не придумаешь.
      "Дед" ему не дал закончить. Смачно ударил кулак, и рев раздался, дикое какое-то рычание, и чье-то тело шмякнулось. Там свалка началась, сапоги стучали, хриплая ругань доносилась. Я вмиг озверел и кинулся за "дедом". До смерти испугался, что они там его забьют - ударят чем-нибудь по голове спросонья. Но "дед" вышел мне навстречу.
      - Ступай на палубу. Ты у меня первым должен выйти.
      Я пошел и оглянулся - "дед" вламывался в боцманскую каюту. Оттуда метнулся свет, а в луче вылетел дрифтер - босоногий, в исподнем. Затем дрифтеровы сапоги вылетели и дрифтерова телогрейка, а после тем же порядком боцманское хозяйство полетело и напоследок - сам боцман.
      - Встаем, чего шуметь-то?
      Боцман держался за скулу и сплевывал. "Дед" вышел, толкнул его обратно в каюту и поднялся ко мне. Лицо у него было белое, страшное, на лбу выступили крупные капли. Он дышал хрипло и вдруг закрыл глаза, навалился на меня - тяжелый и вялый. Я хотел его посадить на трап. Но он отдышался.
      - Ничего, - сказал, - подымутся, не могут не подняться. Повезло нам с этим шотландцем.
      - Как ты? Стоять можешь? Плохо тебе?
      - Стою... Проследить надо, чтоб все вышли.
      Он опять спустился. Там шла уже мирная возня, хотя кто-то еще поругивался, отводил душу, - но поднимались, как на выметку.
      В кап вылез дрифтер - с помятой рожей. Стоял, ежился, грел руки под мышками, и варежки зажал между колен.
      - Все, дриф, - сказал я ему. - Труба твоему сизалю.
      Он спросил равнодушно:
      - Сети обрубил? И дурак. Такая рыба сидела. Ты буй-то хоть привязал, горящий?
      - А что он их - удержит?
      - Подобрали бы... Если живы будем.
      - Где? На скалах?
      Вылез в кап бондарь.
      - Слыхал? - дрифтер его спросил. - Отличился наш Сеня-вожаковый, порядок угробил. Всю команду без коньяка оставил.
      Бондарь покосился на меня со злобой. Еще он после свалки не остыл.
      - Допрыгался, падло? Один за всех решил? Валяй, только я тебе в тюрягу передачку не понесу, не жди. - Потом увидел мое растерзанное плечо и сказал, глядя в сторону: - Растирай, а то рука онемеет. Будешь ты нам помощник!
      Боцман тоже поднялся, покачался с ноги на ногу.
      - Вот дьявол-то паршивый, - сказал, - нашел же время тонуть! Ну, чо стоим? Раз уж не спим, работать будем.
      - Сейчас "дед" ЦУ* даст, - сказал дрифтер.
      * Ценные указания.
      - А что нам "дед", сами не сладим? - Боцман приложил ладони ко рту. Эй, на мостике! Питание на брашпиль! Из рубки донеслось:
      - Даем питание...
      И сразу прожектора потускнели. Вот тебе и питание. Брашпиль еле тянул, двух якорей не потащил сразу, да и по одному едва-едва.
      - Свисла машиненка, - сказал дрифтер. - Так только кота тащить. Ох и надоел же мне этот пароход! - Взял багор с полатей, зацеплял и подтягивал якорную цепь за звенья, вроде бы помогал машине.
      - Боцман, - позвал "дед". - Ты парус-то - помнишь, где у тебя?
      Боцман заворчал:
      - В форпике! Где ж ему быть?
      "Дед" заснеженной глыбой пробрался к нам на полубак, нашарил форпиковый люк сапогом, зазвякал задрайкой.
      - Погоди ты! - боцман не вынес. - Ты в мое-то хозяйство не лазий. В форпик нахлебаем, так это нам в кубрик натечет.
      Он сам его отдраил, а мы - кто присел на корточки, кто лег на палубу, чтоб хоть защитить немного форпик от носовой волны. Боцман там долго возился в темноте, чем-то гремел,звякал.
      - Где ж он тут есть, мой хороший? Где ж я его сложил? Да посветите хоть, черти!
      "Дед" просунул в люк руку с фонарем. Боцман сидел на каких-то канистрах, с парусом на коленях.
      -Да он же у тебя!
      - Ну! Так ты думаешь - я его ищу? Я фаловый угол ищу. Специально я его сложил, кверху дощечкой, а вот не нахожу. Нет, это шкотовый...
      Дрифтер заорал:
      - Да тащи! Тут разберемся!
      - Разберешься ты. Вот нашел! - Протиснул сложенную парусину в люк. Руку-то не оборвите, я за фаловый держусь.
      Он его не отпускал, ухитрился одной рукой задраить люк, а потом бежал за нами по палубе, спотыкался и все-таки держал. Парусина развернулась у нас, углы волочились по воде и набухали, тяжелели, дрифтер в них запутался и упал. К нам еще несколько кинулись навстречу, подхватили, поволокли к мачте. А боцман все держался за свой угол.
      - Держу, держу, ребятки! Главное - фаловый не потерять.
      Парусину свалили на трюмный брезент. Она уже почти вся распеленалась, разлезлась тяжелыми складками и покрывалась снегом, покуда он ее привязывал к грота-фалу.
      Из рубки кричали:
      - Боцман! Что там с парусом? Есть парус?
      - Щас будет!
      Он подпрыгнул и повис на фале, с ним еще двое повисли, и парусина намокшая, тяжелая тряпища - дернулась, поползла вверх по мачте, а книзу спадала серыми складками, почти даже не гнущимися. А мы, времени не теряя, разносили нижнюю шкаторину* по стреле, которая теперь стала гиком, и привязывали гика-шкот за утку на фальшборте. Те трое еще и еще перехватывали фал, передняя шкаторина ползла, вытягивалась вдоль мачты, и постепенно складки расправлялись, уже начали набиваться ветром, уже и гик начал дергаться. И тут парусина ожила, первый хлопок был - как будто кувалдой по бревну, потом заполоскала, и разом выперлось пузо - косой дугой, латы на нем затрещали, с них посыпались сосульки. Холод палил нам лица, сжигал брови и губы, но мы стояли, задравши головы, и что-то в эту минуту в нас самих переменилось: ведь это была уже не тряпка, а - парус, парус, белое крыло над черной погибелью; такой же он был, как триста лет назад, когда мы по свету бродили героями и не знали еще этих вонючих машин, которые и отказывают в неподходящую минуту. И даже поверилось, что раз мы это чудо сделали - еще, быть может, не все потеряно, еще мы выберемся, увидим берег.
      * Шкаторина - край, кромка паруса.
      "Дед" послюнил палец - хотя зачем его было слюнить? - поднял кверху, сказал:
      - Полный бакштаг левого галса!
      Я увидел его лицо под капюшоном - все в морщинах и молодое.
      - Боцман! Спасибо тебе за парус!
      - Да кой-чего смыслим! - боцман ему ответил. - Не совсем по ж... деревянные.
      - Молодец! Давай мне теперь четверых на откачку.
      2
      Помпа была там же, где мы ее и бросили - в узкости, под фальшбортом, только еще снегом засыпана и завалена брезентом - с брашпиля. Вон его куда занесло.
      Вчетвером - Шурка еще, Алик и Васька Буров - мы эту дуру опять перевалили через комингс. Опустили шланг и тут лишь вспомнили, что он же не достает до воды.
      - А хрен с ним, не достает! - сказал Шурка. - Сейчас придумаем, чтоб доставал. Вниз ее, сволочь, смайнаем. - Он уже лез по трапу и помпу рвал на себя.
      - Нелогично, - сказал Алик. - Он тогда доверху не достанет. Что от носа до хвоста, что от хвоста до носа - тот же крокодил.
      - Тащи, крокодил!
      - Да чего ты хочешь? - я спросил.
      - Чего, чего! На верстак поставим, все же повыше. А ты, салага, вниз не ходи, шланг будешь держать.
      Стащили на верстак. Я на одном плече встал. Шурка на другом, а Васька внизу, в воде, нажимал то на мой рычаг, то на Шуркин. Шланг зашевелился, помпа пошла тяжело.
      - Качаем, ребята! - Шурка обрадовался. - Ну, как там, салага, не достает?
      - Прелестно! - Алик ответил сверху. - Только его держать не надо. Я его просто дверью прижал. А сам буду ведром помалу. - Спустил ведро на штертике, зачерпнул и потащил кверху.
      Очень нам это понравилось. Хоть и расплескивалась половина. Алик смеялся:
      - Малая механизация!
      - Растет салага, - сказал Шурка. - Такой умный стал - прямо дельфин.
      - Дельфины - интеллектуалы моря. Нам до них далеко!
      - Ты качай, качай! Не откачаемся - близко будем.
      - Скажи мне, Шура, почему же мы раньше до этого не додумались?
      - До чего?
      - Помпу на верстак.
      - Не все ж сразу. Ты качай!
      - А все-таки, Шура?
      - Уймись ты, салага. Там люди гибнут, а ты разговоры разговариваешь. Качай!
      Салага, однако ж, не унимался.
      - Бедные мои бичи, - сказал он, - вот сейчас вы мне нравитесь.
      - Ну? - спросил Васька. - Чем же?
      - Вы мне сильно нравитесь, бичи.
      Шурка спросил:
      - Ты, часом, не рехнулся? А то скажи, сменят тебя.
      - Не исключено. Все мы немножко рехнулись. Но я запомню эту минуту, бичи. И вы тоже запомните, пожалуйста. Тут есть момент истины!
      - Чего? - Шурка даже качать бросил.
      Славное лицо было у салаги, но и правда - как у малость свихнутого.
      - Как вам объяснить, что такое "момент истины"? Ну, это... когда матадор хорошо убивает быка. Красиво, по всем правилам.
      - И что ж тут хорошего? - спросил Васька. - Животную убить?
      Алик призадумался.
      - Да, это не совсем то... Но я остаюсь при своем мнении.
      - Ничо, салага. - Шурка опять стал качать. - Мы тебя все равно любим. Но ты качай все-таки.
      - Между прочим, - спросил Алик, - до каких пор я буду салага?
      Мы опять бросили качать.
      - Действительно, - сказал Шурка. - Оморячим его? Понимаешь, мы б тебя сейчас на штертике окунули, да ты и так мокрый. Считай - на берег ступишь, бич будешь промысловый по всей форме.
      - Я это сделаю символически. Ну, вместо себя - окуну ведро.
      - Во! - сказал Шурка. - Это самое лучшее. Качай, несалага! Качай!..
      Мы закачали, как начисто свихнутые. Потом начали выдыхаться. Васька меня сменил на верстаке, а я стал в воду. Во всякой работе должен же быть где-то и отдых. Так он у нас был в воде.
      Васька поплевал на руки и сказал:
      - Семьдесят качков сделаю и помру. Он и правда стал считать, да сбился. Потом Шурка стал в воду, а я полез на верстак. Целый век мы качали, все паром окутанные, и двигатель нам уши забивал стуком, и дыхание заходилось в груди - такой воздух был в шахте. Странное появилось чувство - будто кто-то другой, не я, качал этой дурацкой помпой - вверх, вниз, вверх, вниз, -только б не упасть с верстака, когда он ходуном ходит под ногами. Все это с кем-то другим происходило, а я со стороны наблюдал, когда же у него все внутри оборвется? Очень близко было к этому...
      - Алексеич, - позвал "дед" сверху. - Поди ко мне. По трапу нам смена спускалась - дрифтер с бондарем и Митрохин.
      "Дед" меня вытащил за руку и наклонился над шахтой:
      - Шепилов! Ты там, что ли, мерцаешь? "Мотыль" Юрочка выплыл из пара, как из облака.
      - Давай-ка подкинь оборотиков.
      - Сергей Андреич, опять перекалим движок.
      - Ничего не поделаешь, - сказал "дед". - Теперь уж давай на износ.
      "Дед" пошел наверх, на крыло рубки. Я за ним.
      - Зачем звал, "дед"?
      - К шотландцу подходим. Стыкнуться надо.
      - Это как?
      - Вот вместе и подумаем.
      Всю дорогу - когда поднимали парус и когда тащили помпу и качали, - все это время я думал: как же мы с ним стыкнемся? На такой волне подойти смерть. Ну, а на что мы еще шли? Вот уж действительно - все мы рехнулись.
      Мы вышли на крыло. Иллюминатор в радиорубке светился. Я припал к нему "маркони" сидел за столом, упершись локтями, в ладонях зажал голову с наушниками. Губы у него шевелились, как у припадочного. Кеп расхаживал мимо двери, заложив руки за спину. Вошел, что-то сказал "маркони". Старенький он стал, наш кеп, весь сгорбился. Снял шапку и вытер лысину платком.
      - Где ты там? - спросил "дед".
      Он полез выше, на ростры. Там ветер с ног валил. И ни зги не видно. "Дед" светил фонарем - на полметра, не больше.
      - Что ты ему сказал? - спросил я "деда".
      - Кому?
      - Кепу. Почему он вдруг повернул?
      - Так, ничего особенного. Сказал: с тобой в "Арктике" за столик никто не сядет.
      Смешно мне стало - чем можно человека напугать, чтоб он все другие страхи забыл.
      - Ты не смейся над ним, - сказал "дед". - Он еще за твои подвиги ответит. Тебя-то легче выручить... Где он тут его держит?
      - Чего?
      - Да линемет.
      "Дед" стоял над боцманским ящиком, светил туда, шарил среди штертов, гачков, талрепов, чекилей.
      - Вот он. - Вытащил линемет с самого дна. - Смотри-ка, и пиропатронов комплект. Ну, боцман!
      - Леерное сообщение будем налаживать?
      - Попробуем. Только гильзы к чертям просырели, мнутся.
      - Крышка была открыта?
      - Была. Ох, найти бы, кто... Ладно. Все глупостей наделали. А я первый. Ну что - пальнем один, для смеха?
      "Дед" заложил патрон, выставил линемет в корму и нажал на спуск. Только курок щелкнул.
      - Осрамимся, - сказал "дед". - Осрамимся перед иностранцами.
      - Может, подсушим?
      - Это надолго. Это - не подмочить; там, поди, и пяти минут хватило.
      - Больше. Он, знаешь, сколько стоял открытый? Как шлюпку вываливали.
      Я теперь точно знал, кто ящик не закрыл. Димка, кто же еще? Когда сплеснивал фалинь. Ну, черт с ним, все глупостей наделали.
      - Придется руками, - сказал "дед".
      - А добросим?
      - Я - нет. Ты добросишь. Ты молодой, зоркий.
      Мы вытащили бухту манильского троса, скойлали ее на две вольными шлагами, к середине я пиратским узлом привязал блок и бросательный конец тоже из манилы, но тоненький, с грузиком.
      - Отдохни, - сказал "дед".
      Я сел прямо на палубу, спиной к ящику, а грузик держал в руке. Тут я опять вспомнил про свое плечо. На помпе я еще натрудил его, а как же бросать теперь: ведь оно у меня правое. Может, сказать "деду", тут ничего стыдного. И вдруг я услышал шотландца. Мы ему погудели, и вот он откликнулся слабеньким гудком.
      "Дед" отвел капюшон, приставил к уху ладонь. Значит, и он слышал, не померещилось мне.
      - Ну, здрасьте, - сказал "дед". - Вот и мы.
      Загудело откуда-то сбоку. Едва мы не проскочили.
      - Парус! - закричал "дед". - Парус зарифили?
      С палубы кто-то ответил:
      - Убрали уже, сами не глухие.
      "Дед" кинулся на верхний мостик, к переговорной трубе:
      - Справа по курсу - судно. Питание на прожектора! Он сам взялся за прожектор, направил его, и я увидел -сквозь брызги, сквозь заряд - зыбкую тень на волне.
      - Видишь его, Николаич? - спросил "дед".
      Пароход весь содрогнулся от реверса. Медленно-медленно мы подваливали к шотландцу.
      Теперь уже ясно было видно - он к нам стоял кормой. Ох, если бы стоял! А то ведь взлетал выше нас, к небу, а после проваливался к чертям в преисподнюю.
      - Ближе не можешь? - кричал "дед". - Ну-ну, Николаич, и за это спасибо.
      Там в корме показались люди - в черных роканах с белой опушкой. Я еще отдыхал пока, с грузиком в руке, прислонясь плечом к ящику. А наши уже там высыпали, сгрудились по правому борту.
      - На "Пегги"! - боцмана глас прорезался. - Концы ваши - где? Концами я, что ли, должен запасаться? Салаги, синбабы-мореходы, олухи царя небесного!...