Пришли кандей Вася с "юношей", притащили чайник ведерный, поили нас, лежачих, из двух кружек. И мы понемножку начали оживать. Наверное, лучше этого нет на свете - когда горячее льется в тебя после снега, после ветра и стужи, и понемногу ты отходишь, уже руки и ноги - твои, все тело к тебе возвращается из далекого далека, уже говорить можешь и улыбаться, уже подумываешь - не встать ли, не сползать ли куда? Ну, хоть в салон, фильмы покрутить...
      Первый Шурка вспомнил:
      - А что у нас там за картину "маркони" притащил?
      - Спи давай, - сказал Митрохин. - Какое теперь кино? Теперь бы сон хороший увидеть.
      Васька Буров пообещал:
      - Я тебе и сказку расскажу. Только не шебаршись.
      - Про чего?
      - Как король жил. В древнее время. И было у него два верных бича.
      - Это как они царевну сватали? - Шурка полез из койки. - Травил уже.
      - И вовсе не про то. А как они рыбу-кит поймали и живого ко дворцу доставили.
      - Быть этого не может. У меня их братан в Индийском каждый день по штуке ловит. Дак он, как вытащишь, тут же от своего веса гибнет. Айда в картину, бичи!
      Шурка уже портянки наматывал на столе. Двужильные мы, что ли? Ведь только что помирали!
      Из соседнего кубрика тоже пошли, представьте. На палубе ужас что делалось - выглянуть страшно. Но побежали, нырнули в снег и ветер...
      А я - задержался. Про Фомку вспомнил - что надо ему на ночь еды оставить. Не знаю, едят они по ночам или нет, но ведь в трюме сидит, для него там все сутки - ночь. Рыбу всю смыло, но я в шпигатах нашарил ему пару селедин. Потом отдраил люковину, откатил ее. В трюме черно было, глупыша я не увидел.
      - Фомка! Рыбки хочешь?
      Я хотел кинуть ему, да побоялся - еще по больному крылу попаду, лучше слазить.
      И я сел на комингс, опустил ноги в люк. А рыбу переложил под мышку и прижал локтем. Волна меня ударила в спину и прокатилась дальше, вторая ударила, а я все не мог нащупать ногой скобу. Тогда я решил спрыгнуть. Оно, высоко, конечно, но я-то помнил - там все-таки бухта вожака уложена, ноги не отобьешь, лишь бы на лету за скобу не задеть. Я лег животом на палубу и сполз пониже, пока не протиснулись локти, потом оттолкнулся и полетел.
      Я ни за что не задел и не стукнулся, не отбил ног. Потому что упал - в воду.
      2
      Я рванулся и заорал с испугу, но тут же сообразил, что всего-то мне по пояс. Ну, может, чуть выше, дальше-то шла куртка, я же в ней пошел. Но сердце чуть не выпрыгнуло. Я и про люковину забыл - что надо ее задраить сперва, а сразу полез искать, откуда просачивается.
      Одна переборка была - с грузовым трюмом, легкая, дощатая, сквозь нее и просачивалось. Я полез по скобам, ухватился за верхнюю доску и подтянулся. А протиснуться не смог, пришлось две доски вынимать из пазов.
      Дальше шли бочки. Они утряслись уже, и я полез прямо по ним по-пластунски. Темень была хоть глаз выколи, и бочки подо мной разъезжались, я больше всего боялся, что руку зажмет или ногу. А бояться-то надо было другого - если в трюм хорошо натекло, то ведь они всплывут, пустые, и так меня прижмут, что я и вздохнуть не смогу. Но этого я как-то не сообразил, иначе б, конечно, не полез.
      Наконец я добрался-таки до борта, то есть просто башкой в него стукнулся. Примерно я знал, где может быть шов, я как раз полтрюма прополз. Раздвинул две бочки, лег между ними, пошарил рукою внизу - руку обожгло струей. Так и есть, шов разъехался, не знаю - повыше или пониже ватерлинии. Но уж какая тут, к чертям, ватерлиния, когда пароход переваливает с борта на борт и при каждом крене вливается чистых три ведра в трюм.
      Те две бочки, между которых я лежал, я понемногу оттиснул назад, сполз пониже. Вода просачивалась с шипением, с хлюпом, и мне жутко сделалось: влезть-то я влез, а как теперь выберусь? Бочки мои опять сошлись и наползли на меня. Ну, это вообще-то можно было и предвидеть, но я же сначала делаю, а потом думаю.
      И зачем я, собственно, сюда лез? Ну, нашел я эту дыру, а чем ее заткнешь? Хотя бы подушек натащил из кубрика. Я еще пониже опустился и прижался к щели спиной, а ногою нашарил пиллерс и уперся. Хлюпать как будто перестало, но холодило здорово сквозь куртку. А про штаны и говорить нечего. Но все-таки я неплохо устроился, жить можно, и вливалось по полведра, не больше.
      Только я успел это подумать, как меня бочкой шарахнуло по лбу. Хорошо еще - донышком, не ребром, но гул пошел будь здоров. Вот это дело, думаю. Так и менингит можно заработать, психом на всю жизнь заделаться.
      Я уже локти выставил, пускай по ним бьет, рукава все же на меху. А бочки - только и ждали. Тут же мне руки зажали, не вытащить. И пока одни держат, другие - лупят.
      В общем, я хорошо вляпался. И что же, так я и буду всю картину сидеть? Жди, покуда хватятся. Ну, хватятся-то скоро, на судне, если человека в шторм полчаса не видно, его уже ищут. По трансляции вызывают, в гальюны стучатся. Но ведь подумают - меня за борт смыло, станут прожекторами нашаривать. Это на час история, а потом, конечно, в скорбь ударятся, по поводу безвременной моей кончины. Кто ж догадается, что я под палубой сижу, с бочками сражаюсь?
      Вдруг слышу: пробежал кто-то - по брезенту, по трюмному. Как будто по голове моей пробацали. Мимо люка пробежал - и не заметил, что он отдраен, вот олух! - скатился в кубрик. За ним еще один. А первый уже вернулся и говорит ему - как раз над люком:
      - Ни в кубрике, ни в гальюне.
      - Где ж еще? За бортом?
      А я вам что говорил? Сперва в гальюне поискали, теперь - за бортом.
      Позвали унылыми голосами:
      - Сень, ты где прячешься? Сеня, мать твою, отзовись!..
      Я и хотел отозваться, но тут проклятая бочка меня снова шарахнула по лбу. А эти двое куда-то ушли, не слышно их, только ветер поет и волна заливает вожаковый трюм.
      Но вот опять чьи-то шаги над головой, медленные, грузные, и вдруг звон - споткнулся обо что-то.
      - Кто люковину оставил? По голосу - "дед".
      - Какую?
      - Такую, от вожакового... Судить вас мало!
      - Да она задраена была.
      - Я, значит, отдраил?
      Поволокли люковину. Вот те раз, думаю, только я и ждал, когда вы меня закупорите. Я заорал, что было силы:
      - Эй, на палубе! Здесь я, живой!
      "Дед" наклонился над люком.
      - В трюме! Кто там есть?
      - Я!
      - Кто "я"?
      - Да я же, "дед"!
      - Ты чего там делаешь? Вылазь.
      - Не могу, бочками задавило.
      - Черти тебя туда занесли?
      "Дед" полез в трюм, сапоги его застучали по скобам.
      - "Дед", не лезь дальше!
      Но он уже плюхнулся в воду. Выругался, полез ко мне, стал раздвигать бочки.
      - Сильно льет, Алексеич?
      - Сейчас помалу. Я спиной держу.
      - Так, - сказал "дед". - Затычку изображаешь? Ну, потерпи, милый. Да поберегись - шов дышит, может тебя защемить.
      - Ага, спасибо.
      "Дед" вылез, закрыл люковину. Опять мне стало страшно. Но там уже какая-то беготня пошла. Пробили водяную тревогу - протяжными гудками и колоколом. Вся палуба загремела от беготни. А я уж совсем закоченел, уже под куртку просочилось до плеч, и локти сплошь избило.
      Кто-то опять люковину отдраил:
      - Сень, жив там?
      Шурка Чмырев.
      - Жив. Но бедствую.
      - Хреново, значит, тебе живется? Курить небось охота?
      Вот, самый верный вопрос задал человек. А я и не знал, отчего мне так хреново.
      - Сейчас покуришь. Смена тебе идет.
      Шурка спрыгнул в воду и охнул. За ним еще кто-то. Вытащили несколько бочек из переборки, пошвыряли в воду. Кто-то начал ко мне протискиваться.
      - Сень, ты там особенно не расстраивайся, ладно? Все починим, все наладим... - это Серега Фирстов. - Э, ты там не молчи. Нам твой голос очень необходим, Сеня.
      - Ладно, ползи давай.У меня уже язык к зубам примерз. А он все полз да полз и расспрашивал:
      - И чего это ты сюда забрался? Удивляюсь я, как ты только такие места находишь?
      Сто лет он ко мне полз. Но, правда, ему тоже нелегко приходилось. Он языком-то молол, а сам бочки из-под себя выбирал и подавал назад Шурке.
      Дополз наконец, ткнулся мне головой в зубы.
      - Извини, Сень. Как твое мнение, полчаса выдержу?
      - Я час сидел, не умер.
      - Какой час? Полбобины только успели прокрутить. Еще одно столетие он бочки раздвигал. Потом закурить решил, сделал пару затяжек и сунул мне в рот.
      - Давай отвались.
      Борт поднялся, и вода схлынула, и я тогда отодвинулся от дыры. Серега упал на нее спиной. Потом борт пошел вниз.
      - Ой, - говорит он, - холодно!
      - А ты думал.
      - Рокан прожигает. Ну, Сень, ты озверел! Придумал чего - дыры задницей затыкать. Это же нам никаких задниц не хватит, придется из-за границы выписывать. Ты б мне подстелил чего-нибудь...
      - Что я тебе подстелю?
      - А в чем ты сидел? - Он протянул руку и нашарил куртку. - Во, курта своего подстели...
      Тут-то я и призадумался.
      Мне не куртки было жалко, с ней-то чего могло случиться. Но в ней еще письма были, от Лили. И последнее и те, что она мне в прошлые рейсы присылала. Письма она любила писать, это просто редкость в наше время, и большие, подробные. Я их каждое раз по двадцать читал, все протер на сгибах. И даже сейчас я их помню, когда от них ничего не осталось. Вот, например, такое место: "Ты гораздо больше предполагаешь во мне, чем есть на самом деле. Я обыкновенная, душой давно очерствевшая, пошлая, с одной мечтой как-нибудь сносно выйти замуж, нарожать детей и успокоиться. Почему я тебе кажусь загадкой - это так просто объясняется!.. Мы все - дети тревоги, что-то в нас все время мечется, стонет, меняется. Но больше всего нам хочется успокоиться, на чем-то остановиться душой, и мы не знаем, что, как только мы этого достигнем, прибьемся к какому-то берегу, нас уже не будет, а будут довольно-таки твердолобые обыватели. Ты - совсем другое..." Ну, и дальше - про то, что она во мне увидела, чем я ее поразил в первую нашу встречу. Может, на самом деле ничего этого и не было во мне, я во всяком случае не замечал, но читать интересно было, никто до нее со мной так не говорил. И может быть, никто никогда так не напишет мне. И даже когда почувствовалось, что расходимся в общем и целом, - там, на "Федоре", - я все же решил эти письма сохранить. Где ж было знать, что теперь придется их в кулаке переть через залитый трюм. А не вынуть их, оставить в куртке... Не в том дело, что Серега мог их там нащупать, а просто - суеверие, понимаете? Как будто что-то случилось бы с ними, вот я такой толчок почувствовал в душе.
      - Чего ты? - спросил Серега. - Куртку жалеешь? Не жалей. Мы, может, вообще отсюда не выберемся.
      - Брось, не паникуй.
      - Да я-то чувствую.
      Я снял куртку, сложил ее внутрь подкладкой. Серега отодвинулся, и мы ее затолкали в шов.
      - Теперь порядок. Иди грейся, Шурку через полчасика пришли.
      Я выполз и тут вспомнил про Фомку. Нельзя птицу в мокром трюме оставлять, мало ли что дальше будет.
      Фомка сидел тихо в гнездышке, совсем сухой, но в руки сразу пошел, как я только позвал его: "Фомка,Фомка". И пока я лез по скобам, он весь распластался у меня на ладони, свесил больное крыло. Я хотел его в кубрик отнести, но вдруг он спрыгнул и побежал от меня, вскочил на планширь. Сидел на нем нахохленный, отставив крыло.
      - Ну что, Фомка, - сказал я ему, - иди, штормуйся, как можешь.
      Волна накатила, захлестнула планширь, а когда схлынула - Фомки уже не было. Я испугался, пробрался к фальшборту. Фомка лежал на крутой волне, сложив крылышки, клювом и грудкой к ветру - как настоящий моряк. Все-таки он выбрал штормящее море, а не трюм, где ему и сытно было, и тепло. Плохи, должно быть, наши дела, я подумал. Потом заряд налетел, и больше я Фомки не видел.
      Под кухтыльником кто-то отвязывал помпу, тащили шланги. Я в гальюне напялил чей-то рокан, выскочил им помогать. Шурка тут был. Васька Буров и Алик.
      - А где ж другие?
      - Где надо, - сказал Шурка. - В кубрике у механиков натекло. По колено, шмотки плавают. Во до чего картины доводят. Еще не дай Бог в машину просочится.
      - Не дай Бог, - сказал я.
      - А чего особенного? Вполне могло и в машину.
      - Погибаем, но не сдаемся, - сказал Алик.
      Васька Буров на него заорал.
      - Плюнь три раза, салага. Плюнь сейчас же!
      Алик плюнул.
      - Не соображаешь, так помалкивай.
      Потащили помпу к вожаковому трюму. Под ногами елозили доски, рыбодел, каталась пустая бочка. Мы спотыкались, падали и снова тащили. Потом опустили шланг и стали качать прямо на палубу - двое на одном плече, двое на другом.
      Васька покачал, покачал и спросил:
      - Бичи, а бочки-то со шкантами?*
      * Шкант - пробка.
      - Это к чему ты? - спросил Шурка.
      - Дак если они заткнутые, они и держать будут, воду не пустят.
      Мы бросили качать.
      - Это у бондаря надо спросить, - сказал Шурка. - А где он, бондарь? У механиков там выкачивает. Хрен знает. Которые со шкантами, а которые и без шкантов.
      - Они же все равно немоченые, - сказал Алик. И верно, немоченая бочка, хоть и заткнута, все равно пропускает.
      - Немоченые, дак теперь намочились, - сказал Васька. - Зря качаем.
      Шурка подумал и вдруг заорал на него:
      - А ну тя в болото, сачок! Я лично тонуть не собираюсь. - И сам закачал как бешеный. В это время из рубки крикнули:
      - Помпу - к машине!
      До нас это как-то не сразу дошло.
      - А трюма?
      - Сказано вам - к машине!
      - Дождались, - сказал Васька. - Доехали. А все ты, салага, накаркал: "Погибаем, погибаем"...
      Шурка уже тащил помпу от люка. Я выбрал шланг, крикнул туда, в темень:
      - Серега, жив там?
      Ответа никакого. Я испугался до смерти - захлебнулся он там? Или бочками задавило?
      - Серега, гад полосатый!
      - Ау! - как из могилы донеслось. - Скоро вы там?
      У меня от сердца отлегло.
      - Какой "скоро"! - сказал я ему радостно. - Только начинается.
      - Мне сидеть?
      - Вылазь.
      - Пластырь не будете заводить?
      - Вылазь, в машине вода. Он загромыхал там бочками.
      - Зачем же мы с тобой сидели, Сеня?
      - Выберешься один?
      - Да выберусь... Но сидели, спрашивается, зачем?
      - Ладно тебе... Люковину задраишь?
      - Да уж задраю. Но учти, Сеня, так ты мне и не ответил...
      Я побежал помогать с помпой. Мы ее протащили в узкости, между фальшбортом и рубкой, отдраили дверь в коридор. Комингс тут - чуть не до колена, и пока мы эту дуру перетаскивали, все руки себе пооборвали. Но сразу же и забыли про них.
      Из шахтной двери пар валил, а сквозь пар мы увидели воду - черную, в мазутных разводах. Пайолы кое-где всплыли и носились с волной. Именно с волной - целое море разливанное бушевало в шахте: то кидалось на переборку, а то накатывало на фундамент, и из-под машины пыхало паром. Даже дико было, что она еще работает, стучит.
      Выходной шланг вывели за дверь, на палубу, а входной опустили в шахту. До воды он не доставал.
      Из пара выплыл Юрочка - по колено в воде, но, как всегда, полуголый.
      - Олухи, шланг наростить не сообразили?
      - Чем его наростишь? - спросил Шурка. - У тебя запасные есть?
      - А нечем - так на хрена тащили? От главного покачаем.
      - А что ж не качаете?
      - Как это не качаем? Сразу и начали, как потекло.
      "Где же ты был, сволочь? - хотелось мне его спросить. Где ты был, когда "потекло"? Сидел небось на верстаке, вытачивал какую-нибудь зажигалку, пока тебе уже пятку не подмочило. А когда спохватился, так "деда" позвать духу не хватило, сам решил откачать, а сам ты толком не знаешь, как водоотлив включается".
      - Чего ж теперь с помпой-то - спросил Васька. - Опять двадцать пять, назад волоки?
      - А кто вам ее велел сюда переть?
      - Бичи, - сказал Васька. - Я лучше спать пойду.
      Из-за машины вышел "дед" - тоже весь в пару, но в пиджаке, с галстуком.
      - Куда помпу отсылаешь? - сказал Юрочке. - Прошляпили мы с тобой, так пусть хоть вручную помогут.
      Это он потому сказал "мы с тобой", что на вахте моториста "деду" тоже полагается быть - не всю вахту, но заходить, поглядывать. А "дед" сначала кино смотрел, а потом меня бегал искать. Но шляпил-то, конечно, он, Юрочка.
      - Так шланг же у них не достает, Сергей Андреич.
      - Ведрами пусть почерпают.
      - Гуляйте с вашей техникой, - сказал Юрочка.
      Опять мы эту дуру перетаскивали через комингс. Но уж до места не тащили, затолкали в угол, лишь бы не мешала проходу. Стали ведром черпать один внизу набирал, двое на трапе передавали, четвертый с ним бегал к двери, выплескивал на палубу.
      Потом Шурку позвали на руль. Вместо него Серега пришел - рокан зачем-то скинул, телогрейка в снегу.
      - Ты б хоть куртку мою надел, - говорю ему.
      - А ничего, Сеня, я так. - Он выплеснул ведра три, потом сказал: - Да и нету ее, куртки-то.
      - Как нету?
      - А высосало к чертям в дыру. Я прямо обалдел.
      - А ты куда смотрел?
      - А я не смотрел, Сеня. Там же темно, в трюме-то. Я чувствую - жжет. Пощупал - а куртки и нету. То-то я тебя спрашивал: зачем мы там сидели?
      - Чертов ты хмырь!
      - Будет вам лаяться, - сказал Васька. - Нам бы пароход спасти, а по курточке ты после поплачешь. Думаешь, мне твоей курточки не жалко?
      - Мне тоже прямо плакать хотелось, - сказал Серега. - Ты уж прости, Сеня.
      Я бы озлился по-настоящему, да сил не было. Мы уже ведер тридцать вылили. Или сорок, я не считал. Васька Буров, который считал, сказал, что шестьдесят восемь. А воды и на дюйм не убавилось. И паром уже всю шахту застлало, только мелькали чьи-то головы, руки, и показывалось, ехало наверх ведро - наполовину, конечно, расплесканное...
      Сменили нас кандей с "юношей" и бондарь.
      - Сходите покушайте, ребята, - сказал нам кандей. - Час вам даем. Я там борща сварил.
      Он все же настоящий был повар, всегда у себя на камбузе хозяин. Да нам-то сейчас меньше всего есть хотелось.
      - Лучше покемарю я этот час, - сказал Васька Буров. - И вам советую.
      Я все же пошел вдоль планширя, хотел поглядеть на волну - может быть, там и волочится моя куртка? - но что увидишь, заряд совсем озверел.
      В кубрике повалились в койки, и Васька захрапел тут же. Серега еще поворочался, постонал, но тоже затих. А мне вдруг и спать расхотелось - все я за эти письма переживал. Ну, и за куртку тоже. Вы же помните, чего она мне стоила. Но главное - вот что меня стало мучить: ветер переменится, и она же непременно в Гольфстрим выплывет, а там пароходов - яблоку негде упасть, и кто-нибудь мою куртку подберет, и будут читать эти письма, не совсем же они размокнут. И как я тогда перед Лилей буду выглядеть? Ведь это по всему флоту пойдет, какие мы "дети тревоги", они же только четыре тревоги и знают: пожарную, водяную, шлюпочную и "человек за бортом", - вот и поострить повод: "В какую ж тревогу вас делали, ребятки?" И чем я там ее поразил в первую встречу - тоже легендами обрастет, и никто даже не вспомнит, как их нашли, эти письма, а выйдет - будто я сам их пустил читать. Зачем? А чтоб девку ославить, которая взаимностью не ответила. Я прямо похолодел, как представил себе ее лицо. "Ну что ж, я этого, в общем-то должна была ждать". Уж лучше б она утонула, проклятая куртка. Но ведь не утонет сразу, шмотки долго носятся по морю, пока из них воздух не выйдет...
      Вдруг я услышал - машина сбавила обороты. И сразу начало в борт ударять - не выгребаем, значит, против волны, и лагом нас развернуло.
      Я не улежал, пошел из кубрика. Навстречу Шурка бежал с руля.
      - Что там делается?
      - Бардак полнейший. Кеп с "дедом" схлестнулись.
      - Из-за чего?
      - Сходи, послушай. Я - мослы в ящик кидаю.
      В коридоре, у шахты, я увидел кепа - в расстегнутом кителе, шапка на затылке, с ним рядом - Жора-штурман. "Дед" стоял на трапе, весь обрызганный маслом, руки заголены до локтя и тоже все черные, в масле.
      - Ты понимаешь, что делаешь? - кричал кеп. - Почему обороты сбавил?
      - Потому что трещина в картере, масло хлещет.
      - Откуда трещина? Почему раньше не было?
      "Дед" объяснял терпеливо:
      - Была, только не обнаружили сразу. Вода накатила, а он раскаленный, вот и треснул.
      - Пусть хлещет, а ты подливай. Заткни ее чем хочешь. Ветошью, тряпками.
      - Николаич, - сказал "дед". - Не дури, мне тебя слушать стыдно.
      Жора-штурман вылез вперед кепа.
      - Ты с кем разговариваешь? - заорал на "деда". - Ты с капитаном разговариваешь. "Не дури"!
      - Правильно, Ножов, - сказал "дед". С капитаном. Не с тобой. Так что помолчи, молодой, да ранний. Капитан же обязан понимать, что, если все масло вытечет, двигатель заклинит, а хуже того - поршни прогорят, тогда уж его не починишь.
      - Ты еще чинить собираешься?! - кеп прямо взвизгнул.
      - Не знаю еще. Но остановить придется. От "шенибека"* будем качать.
      * Вспомогательный движок, работающий на откачку, зарядку аккумуляторов и т. п. Некогда их поставляла в Россию иностранная фирма "Шенибек", отсюда сохранилось название.
      - Ты в уме? - спросил кеп. - Нас же на Фареры тащит!
      И я почувствовал, как у меня ноги сразу ослабели и холод где-то под ложечкой. Ну, правильно, ветер же обещали остовый, это значит - к Фарерам, на скалы. Сколько ж до них, до этих скал?
      - Тебя сети тащат, - сказал "дед". - Ладно, выметал перед штормом, но хоть бы заглубил их. Так ты еще "нулевые" поводцы поставил. Вот теперь и подумай - не обрезаться ли от сетей.
      - Прибавь обороты! Я знать ничего не хочу!
      "Дед" поморщился, как будто у него зуб заболел, поднялся на ступеньку выше и закрыл дверь. Жора ее толкнул, но "дед" успел повернуть задрайку.
      В шахту еще одна дверь есть, за углом коридора, против "дедовой" каюты; они туда кинулись. Навстречу вылез второй механик, развел руками - мол, рад бы вам подчиниться, но выгнал меня Бабилов. Жора его оттолкнул. Но из двери еще Юрочкин беретик показался, потом Юрочкино круглое плечико, Юрочкина мощнейшая грудь. И уж он вылезал, вылезал - так что "дед" и по этому трапу успел подняться и звякнуть задрайкой.
      - Да вы не волнуйтесь, - сказал Юрочка. - Он там один управится.
      Кеп замолотил в дверь кулаками. Жора еще ботинком добавил. Но это уже совсем глупо, мы б эту дверь всей командой не высадили. Побежали наверх, на ростры - туда окна шахты выходят, стеклянные створки, как у парников. Из створок валил пар, мешался со снегом, с брызгами. "Дед" внизу еле различался у машины.
      - Бабилов! - кричал кеп. - Ты под суд пойдешь!
      "Дед" поднял голову:
      - Ты лучше с сетями подумай. Останавливаю главный.
      - Не смей, Бабилов!
      Машина еще поворчала и смолкла. Теперь лишь вспомогач работал на откачку.
      Кеп выпрямился. Где-то уж он свою ушанку потерял, и снег ему падал на лысину, ветер раздраивал китель - он ничего не замечал.
      - Тащит на Фареры, - сказал уныло. - Ну что - стрелять в него?
      А стрелять у нас было из чего - три боевых винтаря в запломбированной каптерке: нельзя же судно совсем безоружным выпускать в море. И я уже подумал: что мне-то делать? Тут с ними драку затеять, на рострах? Или ребят позвать на помощь?
      - Только это не поможет, - сказал кеп. - Ну что, придется "SOS" давать...
      - Что ж остается, - сказал Жора.
      Они сошли в рубку. Пар внизу, в шахте, понемногу рассеивался, и я увидел - "дед" согнулся возле машины, сливает масло в огромный противень, и оно хлещет и пенится, брызжет ему на голые руки, в лицо.
      - "Дед"! Тебе помочь?
      Он поднял голову, сощурился:
      - Ты, Алексеич?
      - Могу я тебе помочь?
      - Ничего, сам попробую. Я двери не хочу отдраивать.
      - "Дед", это надолго?
      - Да если б раньше! Заварили бы и горя не знали.
      - Я тебе сварщика пришлю, первостатейного. Чмырева Шурку. Он тебе трещину заварит - потом не найдешь, где и была.
      - Давай, пусть постучит три раза.
      - Зачем? Я тебе его на штерте смайнаю.
      "Дед" сказал весело:
      - Это мысль!
      Шурку я долго расталкивал, он мычал, брыкался, никак не мог вспомнить, что такое с нами случилось. Я напомнил. Потом мы Серегу подняли. С полатей стащили поводец и пробрались осторожно на ростры. Шурка все еще сонный был, когда мы его сажали в беседочный узел и просовывали между створок.
      - Бичи, вы куда меня, в ад? Я вам этого не прощу.
      - В рай, - сказал Серега. - Где тепло и мухи не кусают.
      Мы уперлись в комингс и потравливали, а Шурка, кажется, даже успел заснуть. "Дед" его поймал за ноги и отвел от машины.
      - Штерт закинем, - сказал Серега. - На всякий случай.
      Мы его закинули в море и пошли с ростр. Серега вдруг встал, схватил меня за рукав. Кто-то маячил на верхнем мостике - без шапки, в раздраенном кителе.
      - Кеп, - сказал Серега.
      Мы притаились за трубой. Кеп поднял руку и пальнул из ракетницы. Мы только красную вспышку увидели на миг, над самым стволом, и тут же ее как срезало. Он перезарядил и опять пальнул. Опять только вспышка и шипение.
      - Доигрались мы, Сеня. Я те говорю: не выберемся. Мы уже на палубу сошли, а кеп все палил. Отсюда лишь выстрел было слышно, а вспышки уже не видно.
      3
      Мы вошли в кап. Снизу боцман грохотал, наткнулся на нас.
      - Ты и ты. Айда якоря отдадим.
      Втроем, держась друг за дружку, мы добрались до брашпиля, потащили с него брезент. Он там за что-то зацепился, никак не лез. Серега тащил его за угол и рычал от натуги, а боцман орал на него, чтоб дал сначала распутать.
      Волна перехлестнула фальшборт, окатила нас вместе с брашпилем, и вдруг брезент сам взлетел, как живой, его подхватило и понесло. Ну, пес с ним, с брезентом, но боцман-то куда делся? Как не было боцмана. Уж не за борт ли смыло? Ну, тут одна надежда - что его второй волной зашвырнет обратно. Бывают такие от судьбы подарки. Нет, приполз откуда-то на карачках.
      - Жив, только руку убил. Брезент хотел догнать.
      Серега на него накинулся:
      - Все скаредничаешь, душу лучше спасай!
      - Боцман! - из рубки донеслось. - Шевелись там с якорями.
      Мы переждали еще волну и отдали стопор. Якорь пошел, плюхнулся, цепь загрохотала в клюзе. Мы ждали, когда он "заберет". Это всегда чувствуешь по толчку. Иногда и с ног сбивает. Но нас не сбило.
      - Не достал, - сказал Серега. - Глубина там.
      - Какая? - спросил боцман. - Эхолот сорок показывает.
      - Давай второй.
      Опять мы ждали толчка и не дождались.
      - Ползут, - сказал боцман уныло. - Дно не якорное. Чистый камушек тут. Плита.
      - А мослов-то сколько! - сказал Серега.
      - Мослов до феньки. Только за них не зацепишься. Пошли, что мы тут выстоим.
      Здоровенная волна догнала нас, ударила в спину. Как будто мешком ударило - с мокрым песком, - и я полетел на кап грудью. Там я присел, скорчился, в глазах померкло от боли. Кто-то меня потянул за ворот. Серега мне что-то кричал, я не слышал что. Он меня взял под мышки и рванул:
      - Стой вот так, боком! Держись за поручень.
      Ага, вот и поручень нашелся. Я и забыл, что он приварен к переборке. Серега меня отодрал от него, потащил за собой, втолкнул в дверь.
      Мы стояли в капе, прижавшись друг к дружке, зуб на зуб у нас не попадал. А я еще отдышаться не мог после удара.
      Боцман сказал:
      - Не работают якоря.
      - Не ворожи, - сказал Серега. - Я вроде бы рывок слышал.
      - Цепь-то звякает. Не натянулась.
      Что уж он там слышал? Мы только ветер слышали и как волна ухает в борт.
      Из рубки Жора-штурман крикнул:
      - Страшной, что там у тебя с якорями?
      Боцман сложил у рта ладони:
      - Отдали якоря!
      - А сносит!
      - Не забрали. Ползут.
      - Утильные они у тебя!
      - Какие есть.
      Жора не ответил, поднял стекло в рубке.
      Я вспоминал, как нависали над нами эти скалы, гладкие, как будто их полировали, льдистым снегом покрытые. Все мы, конечно, окажемся в воде, без этого не обойдется, да на нас и сейчас сухой нитки нет, а до ближайшего селения там десять миль идти в лучшем случае, оледенеем на ветру, не дойдем. Да и не придется нам идти, сперва еще нужно на скалы взобраться. На них еще никто не взобрался. А ведь все жить хотели.
      - Утильные! - вдруг сказал боцман. - А у меня ведь еще якоришко есть. Вот он-то правда что утильный.
      - Свистишь, - сказал Серега. - Где он у тебя?
      - Махонький. Килограммов на сто. Где? В боцманской. Запрятал я его. Мне в порту ревизию делали по металлолому и как раз про этот якоришко и спрашивали. А я сказал: утопили его. Вдруг понадобится?
      - Ух ты, вологодский! - сказал Серега. - Учетистый.
      Первым боцман шагнул из капа, за ним Серега и я. Пошли, согнувшись, держались за стояночный трос. За него вообще-то не то что держаться, а близко нельзя подходить в шторм. Но больше-то за что еще держаться?
      Навстречу по тросу двое шли, Васька Буров с Митрохиным. Мы их завернули.
      - Еще б двоих, - сказал боцман.
      - А салаги где? - спросил Серега.
      - Качают у механиков в кубрике. Не надо салаг. Кандея возьмем и "юношу".
      Мы дошли до кормы и через заднюю дверь вломились в камбуз. Плита топилась, на ней ездила и попыхивала кастрюля, а кандей спал, сидя на табуретке, голова у него моталась по оцинкованному столу.
      Мы его растолкали - он схватил черпак, кинулся к своей кастрюле.
      - После, - сказал боцман. - Сейчас помоги нам с якорем. "Юноша" где?
      - Спит в салоне. - Кандей скинул передник и напялил телогрейку. Она у него сохла над плитой, и теперь от нее пар валил. - А может, не надо "юношу"? Он хуже меня умаялся.
      - А справимся вшестером?
      - Не справимся - разбудим.
      И вот мы вшестером взлезли на крыло мостика, отперли дверь в каптерку. Понесло оттуда олифой, плесенью, черт-те чем еще - боцман и правда великий был барахольщик. Мы откидывали какие-то банки, обрывки тросов, цепные звенья, мешки, досочки, а боцман светил фонарем и причитал: