* На Фарерских островах живут датчане, отделившиеся от метрополии. У них свой флаг, свой герб, своя столица - Торсхави. В основном рыбаки и овцеводы, они торгуют с другими странами рыбой, овечьей шерстью и мясом.
      Бухта открылась - вся сразу, чистая, молочно-голубая. Только если вверх посмотришь и увидишь, как облака несутся над сопками, почувствуешь, что там творится в Атлантике. Ровными рядами - дома в пять этажей, зеленые, красные, желтенькие, все яркие на белом снегу. А поверху сопки, серые от вереска, снег оттуда ветром сдувает, и как мушиная сыпь - овечьи стада на склонах. Суденышки у причалов стояли не шелохнувшись, мачта к мачте, как осока у реки - яхточки, ботики, сейнера, реюшки, тут почти у каждой семьи своя посудинка.
      Мы шли к середине бухты, к нашей стоянке - по конвенции мы к причалу не швартуемся, в крайнем случае раненого можно доставить шлюпкой. Отсюда видно, как ходят люди, собаки бегают, автомобильчики снуют между домами и по склонам сопок, там поверху проложена шоссейка.
      Якоря отдавать - все, конечно, вылезли. Что значит - стоячая вода, сразу спать расхотелось.
      Сгрудились на полубаке, Шурка прибежал с руля с биноклем, и все по очереди стали пялиться на берег. Вон рыбачка вышла - белье на веревке развесить, вон две кумы встретились и лясы точат, фарерскими сплетнями обмениваются, а нам все в диковинку.
      - Эх, ножки! Швартануться бы. Потом бы всю жизнь вспоминал.
      - Давай, плыви, кто тебя держит?
      - Старпом! А старпом! К причалу не подойдем?
      Старпом тоже из рубки в бинокль пялился.
      - Какой ты умный! - говорит.
      - Да хоть на часик - покуда кепа нету. Никто ж не стукнет.
      На это он и отвечать не стал, будто не слышал.
      В бинокль все радужно: песик бегает по снегу, фарерский песик, ластится к своей фарерской хозяйке, а та фарерскими ботиками притоптывает - ботики модные, а холодно в них. Фарерский пацан своего братишку катает на фарерских саночках, шнурки на ушанке болтаются... Почему так тянет на это смотреть? Неужели диво - люди, как и мы, тоже вверх головами ходят? Глупо же мы устроились на земле - вот море, одно на всех, сопки - такие же, как и у нас, бухта - для всех моряков убежище. А не подойдешь к ним, конец не подашь, не потравишь с этими фарерцами.
      - А все ж, бичи, - сказал Шурка, - в заграницу приехали! Вроде даже и воздух другой.
      - Никуда ты не приехал, - Ванька Обод ему угрюмо. - Все там же ты, в Расее. И воздух тот же. Что ты на эту заграницу в бинокль смотришь, это и в кино можно, в порту. Даже виднее.
      Всегда найдется такой Ванька Обод - настроение испортить. А солнышко вышло, стало чуть потеплее, потянуло еле слышно весной. В такие дни на берегу хочется в море. А в море - хочется на берег.
      - Скидывай рокана, бичи! - сказал Шурка. - Айда все по-береговому оденемся. Теперь уж до порта - ни метать не будем, ни выбирать. А что груза еще осталось - так его там берегаши и выгрузят.
      Мы поглядели на старпома. Он все пялился на берег.
      - Старпом, - спросил Шурка, - точно ведь в порт идем?
      - Будет команда - пойдешь.
      - Это как понимать? Может, еще и не будет? Остаемся на промысле? Нет уж, хрена!
      Да ведь у старпома прямого слова не выжмешь. Молодой-то он молодой, а первую заповедь начальства железно усвоил: чего не знаешь - показывай, будто знаешь, только говорить об том не положено. Да он, плосконосый, оставят ли его старпомом - и то не знал. Но в бинокль, как генерал, глядел, план сражения вырабатывал.
      - Покамест, - говорит, - ремонтироваться будем.
      - Это само собой, - сказал Шурка. - С такой дырищей тоже мало радости до порта шлепать.
      Больше всех ему верилось, Шурке, что в порт уйдем. И не стоялось ему, как жеребенку в стойле. А если подумать, чего мы там не видели, в порту, кроме снега январского и метелей, кроме "Арктики"? Да и этих-то радостей на неделю, не столько же мы заработали, чтоб куда-нибудь в отпуск поехать. Но великое же слово - домой!
      Все-таки пошли переоделись. Я куртку надел. Вышли на палубу, как на брод, на набережную.
      - Я теперь ни к чему не прикоснусь, - говорит Шурка. Он в пиджаке вышел, с галстуком. - Дрифтер скажет: "Чмырев, иди подбору шкерить!" А я ему - хрена, сам ее шкерь, а я теперь не матрос, я - пассажир на этом чудном пароходе.
      - Сигару - не хочешь? - спросил Серега.
      - Отчего же нет, сэр?
      Серега вытащил "беломор", мы задымили, облокотились на планширь, сплевывали на воду. Ни дать, ни взять - на прогулочном катере, где-нибудь в Ялте.
      - Слышь, старпом, - сказал Шурка. - А ты не переживай.
      - А чего мне переживать.
      Старпом оставил свой бинокль, стоял, как портрет в раме. Не веселый был этот портрет.
      - Врешь, - говорит Шурка. - Переживаешь! А зря. Ну, понизят тебя до второго, ну там до третьего, годик поплаваешь и опять - в старпомы. Ты же у нас хороший мальчик, дисциплинированный, начальство уважаешь.
      - Чего это меня понизят? Третьего вахта была, а не моя.
      - Ну, чумак, - сказал Серега. - Он же тебе ее передал.
      Старпом лоб наморщил. Задумался, как он из этой истории будет вылезать.
      - Спросят, чья вахта была с двенадцати.
      - Не-ет, - Шурка засмеялся, - так не спросят, не рассчитывай. А "кто на вахте был с двенадцати?" - вот как. Ты уж на худшее надейся, глядишь - оно и получше обернется.
      - Вахту же передавать не полагается.
      - Но ты ж ее принял.
      - Ну и что? В виде исключения...
      - А шляпил - тоже в виде исключения? - но тут же Шурка и смилостивился: - Ну... может, тебя и помилуют, старпом, всяко бывает. Но если тебя в матросы разжалуют, тоже не огорчайся. Зато какую науку пройдешь! Сам побичуешь - бичей притеснять не будешь. Ты, первое дело, им спать давай. Не подымай в шесть, подымай в восемь. Никуда рыба из сетей не убежит, а человек - он дороже. Теперь, значит, выходных чтоб было два в неделю. Кто это придумал - в море без выходных? Ты этот порядок отмени, старпом. Не останется страна без рыбы к праздничному столу. Ты к бичам хорошо, и они к тебе хорошо. Усвоил мои советы?
      - Ладно.
      - Что он там усвоил! - сказал Ванька. - Оставят его на мостике - так же и будет на тебя орать.
      Грустно нам отчего-то сделалось. И просто так стоять надоело.
      - Чего будем делать, бичи? - спросил Шурка. - Старпом! У тебя, может, какие распоряжения будут? В последний раз мне твой голос охота послушать.
      - Будут - позову.
      - Нет уж, я спать пойду.
      Но Шурке и спать было скучно. Такое было весеннее настроение, хоть в самом деле - прыгай с борта, плыви к берегу.
      - Бичи, - вспомнил Шурка. - А мы же фильмами-то махнулись на базе? Айда покрутим.
      Пошли с полубака, покричали в кап:
      - Эй, салаги! Кончай ночевать, есть работа на палубе. Фильмы крутить.
      Не вылезли. Так устали, что даже на стоячей воде не проснулись.
      А фильмы - так себе отхватил "маркони". Один - про какую-то балерину, как ей старая учительница не советует от народа отрываться; погубишь, говорит, свой талант. Мы даже вторую бобину не стали заправлять. Другой поставили - про сектантов, как они девку одну охмуряют, а комсомольская организация бездействует. Потом, конечно, новый секретарь приезжает и от этих сектантов только перья летят. Но там одно место можно было посмотреть как этот новый секретарь влюбляется в эту охмуренную девку, и она, конечно, взаимно, только ужасно боится своих сектантов, и он ей внушает насчет радостей любви, в таком симпатичном березовом перелеске, и березки эти кружатся, и облака над ними вальс танцуют. Мы эту бобину два раза прокрутили. "Юноша", который из камбузного окна смотрел, попросил даже, чтоб в третий раз поставили, да нам есть захотелось. И пробоина нас больше занимала.
      То один, то другой ходили на нее смотреть - не заросла ли? Возвращались довольные, ели с аппетитом.
      - Эх, кабы еще баллер погнуло - это уж наверняка бы отозвали. Его на промысле не выправишь, в доке надо менять.
      - А хорошо б еще - винт задело.
      - Ну и что - винт? Это водолазы сменят. Что на базе, запасных винтов нету? Самое верное - баллер.
      Салаги тоже пришли поесть, послушали нас. Димка рассмеялся.
      - Энтузиасты вы, ребята! А как же насчет "море зовет"?
      - А вот оно и зовет, - ответил Шурка. - В порт идти.
      Тут нас старпом позвал по трансляции:
      - Выходи, палубные, к нам швартоваться будут. В бухту еще один СРТ вошел, подчаливал к нам. В носу стоял бородач в рокане, поматывал швартовым.
      - Ребятки, - кричит, - нельзя ли за вас подержаться?
      - Подержись, - говорим, - только не за нашу поцелованную.
      - Ну, молодцы ребята! Где такую нагуляли?
      - А там же, где ты бороду.
      - Счастливо вам теперь до порта.
      - Спасибо, - отвечаем, - на добром слове. На этом СРТ все оказались бородачи: кеп - бородач, "дед" - бородач, дикари - то же самое. Оказывается, они зарок дали не бриться, пока два плана не возьмут. А два плана им накинули, потому что решили они проплавать полгода. Три месяца уже отплавали в Северном, теперь на Джорджес-Банку шли. Тоже своего рода Летучие Голландцы.
      А на палубе у них - все наши были, кто на базу ушел. Примолкшие все, какие-то пришибленные, хотя их вины не было, что так получилось. Но это я понимаю, всегда отчего-то чувствуешь себя виноватым, когда ты покинул судно, а на нем какое-нибудь чепе.
      Кеп перескочил нахмуренный и даже пробоину не пошел смотреть, скрылся у себя в каюте. Третий, от выпитого розовый, пошел старпома утешать:
      - Чего не бывает? На моей вахте один раз порядок утопили, а все обошлось.
      - А это, считаешь, не на твоей вахте было?
      - Ты что, больной? - Сразу перестал улыбаться. - Шляпил кто - я или ты? Тебе доверили, а ты прошляпил...
      А старпом-то - надеялся. На что надеялся!
      "Дед" тоже не стал смотреть пробоину. Ну, а дрифтер, и Митрохин, и Васька Буров - помчались, конечно, бегом. Вернувшись, только головами мотали и языками цокали.
      Бородачи тоже поинтересовались:
      - Ну, как, хороша?
      - Знаешь, - дрифтер говорит, - просто не ожидал, что так хороша!
      - До порта с нею дойдете?
      - До порта-то, хоть всю корму отруби, дойдем.
      Потом кто-то принес на хвосте:
      - Бичи, "дед" в каюте акт составляет. Я в окно подглядел.
      Я пошел к "деду". Чего-то он, и правда, писал за столиком, длинную реляцию.
      - Пошарь там в рундучке, - сказал мне. - Я сейчас кончу.
      Я вытащил коньяк и две кружки. "Дед" для меня всегда приносил с базы, если мне не удавалось выбраться. Я стал закидывать насчет пробоины - вот, мол, и повод есть, за что выпить. "Дед" отмахнулся, даже с какой-то досадой.
      - Что вы там паникуете с этой пробоиной? Дать по шее раззяве, который допустил, всего и делов. А вы - в порт! С такой дыркой в порт идти - стыдно.
      - Ты ж не видел ее.
      - Видал. Снаружи. Чепуха собачья.
      - Изнутри поглядеть - море видно!
      - Заварим, не будет видно море.
      Я подождал, пока он кончит свою реляцию, а пока разлил по кружкам. Мне даже грустно стало - так мы настроились на возвращение.
      - Что ж, - говорю. - Тогда - за счастливый промысел?
      - А вот это не выйдет. - "Дед" взял свою кружку. - В порт все равно придется идти.
      - Ты ж говоришь - чепуха.
      - Та, что в корме. Но у нас еще в борту заплата.
      Я что-то не помнил, чтоб мы еще и бортом приложились. Но, может, я и не почувствовал - когда такой толчок был с кормы?
      - Постой, - сказал я "деду". - Но мы же правым стояли к базе, а заплата - на левом.
      - Какая разница? От такого удара весь корпус должен был деформироваться. Когда обшивка крепкая - ей ничего, она пружинит, и только. Но если слабина... А у нас там, поди, на бортах все листы перешивать надо.
      - Шов пока не разошелся.
      - Ну-ну, - сказал "дед", усмехаясь, - брякнуть-то легко: "не разошелся", а ты его хоть пощупал? Смотрел на него? А если и не разошелся, значит, попозже. Волна хорошая ударит...
      - А по новой ее заварить?
      - В доке. Там все исследовать хорошенько. Ну, поплыли?
      Вечером, когда я шел от "деда", я все же посмотрел на нее. Свесился через планширь и ничего не увидел - ровные закрашенные швы. И нигде не сосало, не подхлюпывало.
      Шурка Чмырев подошел, тоже свесился.
      - Ты чего там высматриваешь?
      Я ему рассказал, о чем говорил с "дедом".
      - Из-за этой в порт? - спросил Шурка. - Да ей черта сделалось!
      Я тоже думал, что черта.
      В кубрике Васька Буров сидел верхом на ящике, помахивал гвоздодером и проблему решал - открывать или не открывать? Притащил он с базы три ящика с яблоками, с мандаринами и шоколадом, - и проблема была такая: если остаемся, тогда, конечно, открыть; ну, а если в порт? С нас ведь за них вычитать будут. А мы, может, еще и на аттестат не заработали.
      Мы с Шуркой тоже ясности не внесли.
      - Не знаю, что и сказать, бичи, - Шурка сразу в койку полез. Трехнулся "дед". Не пробоину, говорит, а заплату в док пойдем перешивать.
      Ванька Обод приподнялся в койке, выглянул из-за своего голенища.
      - Так это он про нее акт составляет?
      Я сказал, что да, про нее. Ванька от смеха затряс голенищем.
      - Теперь, - говорит, - мне все ясно, бичи. Почему я матросом плаваю, а не "дедом". Разве ж простому дикарю до этого додуматься?
      Васька Буров почесал свою лысину.
      - Дак как, бичи? Открывать? Я - как все скажут.
      - Не мучайся, - Димка ему посоветовал, - открой. Посмотрим на твои яблоки.
      - Твое слово - последнее, салага. Ты вторым классом плаваешь, ты ишо на них не заработал.
      - Неужели?
      - Вот те "неужели". Весь ящик возьмешь?
      - Весь нет. Нам с Аликом по два кило запиши.
      - Пятнадцать - не хочешь? Или весь берите, или я его под койку задвину, пущай до порта лежит.
      - Была не была, - Шурка сказал. - Я три кило возьму.
      - Кто еще?
      - Ты своим пацанкам - по три.
      - Я не возьму, - сказал Митрохин.
      - В гробу я их видел, твои яблоки, - сказал Ванька Обод.
      Васька Буров постукал по ящику гвоздодером - может, еще кто отзовется, - и стал его задвигать под койку.
      - Запиши на меня весь, - сказал я ему. Надоела мне ихняя бухгалтерия. Я всех угощаю.
      Тут - только фанера затрещала. Тридцать кило в один миг растащили.
      Мы лежали в койках, хрустели этими яблоками, когда "маркони" объявил по трансляции:
      - Матрос Шалай, явиться за радиограммой.
      Я взял десяток, пошел к нему. Была уже ночь, и мы одни стояли посреди бухты. Бородачи ушли на свою Джорджес-Банку. Огни в городке светились, как в тумане, а поверху, на шоссейке, мелькали красные огоньки и белые конуса от фар.
      "Маркони" лежал одетый в койке, руки за головой. Сел, помотал чубиком, как с перепоя. Вся щека у него была расцарапана.
      - Выпить хочешь? - спросил.
      Я понял, что никакой радиограммы не было; просто, хотел меня одного позвать. Он вытащил поллитру "Московской", мы отпили по глотку из горлышка и закусили яблоками.
      - Как находишь? - он показал на щеку. - Все, как полагается?
      - Отдельная - не помогла?
      - Точно. Но - подошли вплотную. Мне, Сеня, с первого раза не нужно. Со второго - оно надежней.
      - А думаешь - еще подойдем к базе?
      - И не раз, и не два, Сеня. Кеп ни за что в порт не уйдет. Он воду будет пить соленую, из моря, чтоб только на весь рейс остаться. Мало еще, он на лишний месяц останется - пока про этот "поцелуй" все забудут.
      Мне хотелось про заплату сказать, но я как-то уже и сам в нее не верил. Только сказал:
      - В таких случаях команда должна решать. Ситуация - аварийная.
      Он усмехнулся криво.
      - А что такое команда, Сеня? Это же я и ты.
      - Тоже верно. Значит - за счастливый промысел?
      Мы отпили еще из горлышка.
      - Кстати, - сказал я, - чтоб не забыть. Ванька Обод у нас списывается, бабу свою хочет застать. Ты отбей-ка его бабе радиограмму, что он возвращается, - вдруг, и правда, застанет.
      - Отобью.
      Он помотал головой, вздохнул, опять потрогал щеку. Ему еще хотелось про свою Галю потравить, так это я понял.
      - Слушай, - я спросил, - на кой она тебе нужна?
      - Сам удивляюсь. А в общем - ни на кой.
      - Влипнешь еще.
      - Э, куда мне еще влипать! Меня от любого влипа трое потрохов сберегут, и баба такая, что только в гроб меня из когтей выпустит. Но я ж ей тут, на море, звон сделаю! И пускай до нее дойдет, я даже рад буду. Хочется мне, Сеня, хоть последнюю молодость от своей бабы отвоевать. - Он поерошил волосы. Очень уж они были редки. - Вот, до темечка доползет лысина - тут я вполне успокоюсь.
      Я ждал, когда он про Лилю хоть мельком вспомнит. Наверняка же он с нею говорил обо мне. Он как будто угадал:
      - А твоя-то все расспрашивала, как ты да что ты. Язык у меня отсох тебя хвалить.
      - Зачем бы это ей?
      - Зачем! Замуж ей - пора вроде?
      - За меня, что ли?
      Он засмеялся.
      - Молодой ты еще, Сеня. Молодой, не обученный. Если баба любит, то хуже моряка для нее мужа нету, а если не любит - то нету лучше. Круглый год ты по морям, по волнам, только весточки от тебя и гроши. Чувствуешь, какая малина.
      - Ну, она про это не думает.
      - Смотри-ка, до чего особенная! Не думает, но - прикидывает. Сама себе в том не признается. Ты женился б на ней?
      - Не знаю.
      - Это опасно, Сеня, когда не знаешь.
      - Ну, не для меня она. И я - не для нее.
      - Почему бы это, Сеня? Она - образованная, да? Институт кончила? Какой же институт, рыбный? И что - она больше твоего про рыбу знает? Книжек больше прочитала?
      - Она, наверно, знает, какие читать.
      - Этого никто не знает, пока не прочтет. Ах, Сеня! Нам с тобой совсем другое нужно.
      - Что же нам нужно?
      - Ну, как минимум, - чтоб по нас тосковали, когда мы в море качаемся. А главное - жить бы не мешали, когда мы приходим. Не висели бы гирями какими-то! Сколько мы пороху тратим, а потом - сами же в мышеловке сидим. И учти, Сеня, она тебе тоже жизни не даст. Знаешь, чем она тебя держать будет? Тем, что она тебя облагодетельствовала. Век ты ей будешь обязан. Такая это девка, я кожей чувствую.
      Ну, дальше-то можно было и остановить его. Что я хотел про нее знать, я сам выясню.
      - Спрашивала она у тебя, что, наверное, "трудный у него характер"? У меня, то есть.
      - Спрашивала, Сеня.
      - Говорила, что ко мне подход нужен особенный?
      - Говорила, Сеня.
      - И что не всякая, мол, согласилась бы со мной иметь дело?
      - И про это, Сеня.
      Вот тут мне сразу грустно сделалось. Оттого, наверно, что она не соврала, когда говорила: "Я - как все".
      - Ну, кончили об этом, - я сказал. - Ты спать будешь?
      - Хотел бы, да кепа должны запрашивать с базы. Чего-то они про нас решают.
      Мы ждали часов до двух, допили всю бутылку и не дождались вызова.
      4
      Утром причалил к нам катер с плавбазы.
      Каждый после чая слонялся, как хотел, когда увидели - он режет зеркальную воду в бухте, заходит к нам с правого борта, хоть ближе было с левого - начальство, стало быть, пожаловало.
      Мы его притянули, наладили трап, и вот кто по нему сошел - собственной персоной Граков.
      С "Арктики" он уже обветриться успел, как-то поздоровел. Спрыгнул на палубу, как молодой, улыбнулся нам по-отечески, зубы показал золотые.
      - Что, утопленники, носы повесили? Ну, понимаю, понимаю, когда план срывается, это обидно.
      Такое, значит, было начало. Кеп вышел его встречать, он с ним едва-едва поприветствовался и снова к нам, палубным:
      - С таким-то капитаном унывать? Ну, Николаич, веди, показывай свои раны.
      С Граковым сошли еще - групповой механик, тощеватый, сутулый, в синем плаще с капюшоном, и пара работяг -сварщики, в руках у них ящики были с электродами и клещами.
      Повалили все в корму. Граков первый в каптерку полез. Там уже доски боцман проложил, чтоб начальство ноги не промочило. Граков там походил, доски под ним гнулись, снял перчатку и пальцем пощупал край пробоины.
      - Н-да. Обидели вас чувствительно.
      Групповой механик тоже спустился, тоже поглядел, но - молча. Вид у него скучный был, наморщенный, как перед первой стопкой.
      Граков спросил:
      - А что по этому поводу думает стармех?
      Кто-то уже позвал "деда", он стоял над люком. Кашлянул в кулак и сказал:
      - Думает, что чепуха.
      Граков от его голоса вздрогнул, выгнул шею, чтобы увидеть "деда", и чуть потемнел.
      - Ну, не совсем чепуха. Но если команда горит желанием...
      - Команда-то горит. Пока не зальется.
      - Ну, что за настроение, Сергей Андреич, я тебя не узнаю.
      Граков стал вылезать. "Дед" стоял ближе всех и мог бы подать ему руку, но не подал. "Дедов" начищенный штиблет был как раз против его лица. Граков на него поглядел и поморщился. Но "дед" не убрал ногу, пока тот не вылез.
      - Не узнаю, - опять сказал Граков. - Сам говоришь: "Чепуха", а настроение... Этак ты нам бичей деморализуешь.
      - Сходим ко мне в каюту, объясню. И акт покажу.
      - У тебя уже и акт составлен? Ну-ну. Группового тоже приглашаешь?
      - Конечно, - сказал "дед". И подал групповому руку. - Он-то, надеюсь, и поймет.
      Граков опять потемнел, но смолчал.
      Пробыли они у "деда"минут пятнадцать. Вышли, заглянули через планширь. Мы гурьбой стояли поодаль.
      - Что-то сомнительно, - Граков поглядел на группового. - Как твое мнение?
      Тот опять заглянул, как будто ему мало было одного раза.
      - Не мешает прислушаться к Бабилову.
      - А мы что делаем, Иван Кузьмич? - Граков спросил досадливо. - Мы разве не прислушались? Но надо же решать по существу.
      Групповой пожал плечами. Решать ему очень не хотелось. Граков подождал и отвернулся от него.
      - Что ж, Сергей Андреич. Твои соображения, конечно, весомые. Тем более ты акт составил. Стал, так сказать, на официальную точку зрения. Тем самым ты с себя ответственность как бы снимаешь...
      "Дед" как будто не слушал его, смотрел на фарерские сопки.
      - Ну, естественно, ты о безопасности обязан думать. На то ты и стармех. Никто тебя не осудит, если ты находишь, что судно аварийное, и надо его вести в док. В таких случаях лучше, как говорится, перестраховаться. Никто не осудит, ты прав. Но стране рыба нужна, вот в чем дело. Мы все это помним. Стране нужна рыба.
      "Дед" поглядел на него как-то устало.
      - Стране тоже и рыбаки нужны.
      Граков засмеялся, оценил шутку.
      - Метафизик ты, Сергей Андреич. Отделяешь людей от дела. Ну, что ж. Вот они-то пусть и решают. А, рыбаки? Как - уйдем в порт или останемся на промысле, выполним трудовой долг? Тут первое слово - команде. Не возражаешь?
      "Дед" чего-то хотел ответить, потом повернулся и пошел прочь. Мы расступились, дали ему пройти.
      - Ну, утопленники, - Граков к нам подошел, - ваше слово! Никто за вас его не скажет. Опасность некоторая, конечно, есть. Бабилов - механик знающий. Но и мы с вами тоже кое-что знаем. Как люди плавают. В каких, понимаете, условиях. Когда необходимость велит. Про это ведь в акте не напишешь...
      Мы стояли толпой, переминались. Потом Шурка спросил:
      - Ну дак чего? В порт, значит не идем?
      Граков ему улыбнулся:
      - Хочешь, чтоб я тебе приказал? А я, наоборот, тебя хочу послушать, твое мнение.
      - А чего меня-то слушать? На ж... поглядеть, как нам ее поцеловали.
      - Это ты называешь "поцеловали"? Я думаю, это по другому называется. Это на вашу ж... только "обратили внимание". Так точнее будет, правда? Да сам же ваш Бабилов - слыхали? - "чепуха", говорит, заварить - раз плюнуть.
      Я сказал:
      - Он не про это говорит.
      Шурка от меня отмахнулся, чуть не со злостью.
      - Да будет вам хреновину плести с твоим "дедом"! Помешались на этой заплате.
      Граков переглянулся с групповым.
      - Я ж говорю, совсем он их деморализовал. Тот лишь плечами пожал, не ответил. Тут Ванька Обод вперед выступил.
      - Лично я вот списаться хочу... Это как, можно или нет? Граков поглядел на него строго. Ванька весь ужался.
      - Как фамилия?
      - Да чо "фамилия"? Вопрос нельзя задать?
      - Ну, а все-таки, фамилия у тебя есть? Или ты ее стесняешься? Вот у меня - Граков, все знают. А ты у нас - беспризорный, что ли? Иван, не помнящий родства?
      Ванька помялся, выдавил из себя:
      - Чо это не помнящий? Иван Обод... Ну?
      - Родила, наконец! Значит, списаться хочешь, Иван Обод? Товарищей бросить?
      - К доктору я на прием записан. Еще раньше.
      - Болен, значит? Плохо себя чувствуешь? Это другое дело, прости. Это вопрос не принципиальный. Конечно, держать не будем. Причина вполне уважительная.
      Бондарь спросил:
      - А другим нельзя? Ребров моя фамилия.
      - Можно, Ребров. Представь себе, можно. Каждый, кто хочет списаться, может это сделать. В установленном порядке. Подать заявление капитану, получить у второго штурмана аттестат и так далее. Держать никого не собираемся. Боязливые да робкие нам не нужны. Коллектив у нас здоровый, а от балласта освободится - еще будет здоровее. Так, орлы?
      Он улыбался, все свое золото выставил, а руку положил на плечо - тому, кто поближе. А ближе всех к нему Митрохин стоял, чокнутый наш, моргал белесыми ресницами. И тут он весь встрепенулся, покраснел, даже затрясся от злости, что ли, или знамение ему привиделось.
      - Что мы стоим, действительно, лясы точим! Работать надо! Чиниться. А думать - не хрена, ребята. А ну, айда работать!
      - О! - Граков удивился даже, потрепал его по плечу. - Гляди-ка, Иван Кузьмич. Мы тут про железо беспокоимся, а на этом железе - еще люди плавают!
      Чокнутый наш рванулся - куда-то чего-то вкалывать.
      - Ну, ребятки, - Граков нам сказал. - Давайте-ка, действительно делов у нас хватает, не будем розовым мечтам предаваться.
      Мы постояли и разошлись. Тут лишь заметили, что сварщики уже протянули провода к корме, притащили с катера пару стальных листов. Все - пока мы лясы точили.
      - Веселей, веселей на палубе! - Это уже старпом покрикивал из рубки. Заспались.
      Шурка задрался с ним:
      - Сиди там. Скажи спасибо, что не разжаловали.
      - Ты с кем разговариваешь?
      - С кем! С тобой.
      - А ты глаза разинь. Ты не со мной одним. А за ним действительно кеп стоял - хмурый, шапку на брови надвинул. К нему тоже как будто относилось.
      - А я вообще говорю. Кой-кого не мешало бы разжаловать.
      Кеп отошел вглубь. Я взял Шурку за рукав, увел от греха подальше.
      Отдраили трюма, стали бочки катать на полубак. Это - чтобы корма поднялась. Все делали молча, но каждую минуту готовы были сорваться. Так оно вскорости и вышло.
      Кепу идея пришла - на полубак еще и сетей натаскать. Это нужно весь порядок, уложенный для выметки, разрушить, а потом его снова набирать. И много ли толку от сетей - в них, в каждой-то, тридцать килограммов весу; это чтоб увеличить дифферент на сантиметр, нужно сеток полста, не меньше. Мы их таскали, таскали, потом соображать начали - что же это мы делаем? А вернее дрифтер обо что-то споткнулся. И озверел.
      - Посылают командовать лопухов на нашу голову, так их и так и разэтак!
      А тихо было, и кеп, конечно, услышал. Он уж, поди, и сам был не рад, что такая идея ему пришла, но команда отдана, отменить - амбиция не позволяла.
      - Скородумов, ты это про кого?
      Мы бросили сетки, расселись на них и закурили. Спектакля ждем.
      - А я, - говорит дрифтер, - про тех, к кому это относится.
      - Скородумов, у меня к тебе давно претензия. Не нравишься ты мне, Скородумов.
      - А я не за тем плаваю и не за то деньги получаю, чтобы кому-то там нравиться.
      - Так вот, Скородумов, больше нам с тобой не плавать.
      - Да упаси! Только до порта дойти, а там расплюемся. Ну, это уж потерпим недельку.
      - Нет, не недельку, Скородумов. Насчет порта вопрос решенный.
      Дрифтер так и сел:
      - Когда это он решенный?
      - Извини, с тобой не посоветовались. Так что можешь - в индивидуальном порядке. Мы тебе замену найдем.
      Дрифтер взял сетку и потащил. Мы за ним. Лицо у него свекольное стало, но все слова в горле застряли.
      - Хорош! - кеп наконец скомандовал. - Больше не таскайте.
      А мы всего-то штук двадцать перетаскали.
      - Как это "хорош"? Или уж все таскать или не браться было...
      Но кеп уже удалился. Вместо него старпом выглядывал.
      - Ладно, Скородумов, покричали - и хватит. Тебе сказано - "хорош".
      - Дак эти-то что - обратно таскать?
      Старпом задумался.
      - Валяйте, - говорит, - обратно.
      Тут такое сделалось! Дрифтер взревел - так, что чайки взмыли над Фугле-фиордом, пошел к полатям* неверным шагом, вытащил багор и кинулся с ним наперевес к рубке. Старпом уже, наверно, с жизнью простился, стоял, как памятник на своей могиле. Впятером мы дрифтера завернули, увели в кубрик. Там он минут через двадцать успокоился и вышел с помощником - шкерить подбору. Остаемся или уходим, а он ее должен срезать со старых сетей, негодных, а в порту сдать - она ценная, сизальская.
      * Полати - легкий досчатый помост, расположенный выше человеческого роста, между мачтой и капом. Используется для самого разнообразного хозяйства.
      А мы все катали бочки, пока не сказали нам "хорош", корма поднялась, можно заваривать пробоину.
      Боцман соорудил беседку - два штерта и доска, - на ней мы обоих сварщиков смайнали за борт. Один там дрелью сверлил отверстия в обшивке, другой кувалдой выстукивал края пробоины.
      - Эй, сварщики! - Шурка им орал. - Вы варите как следует. Потонем - вас же совесть замучит.