Ну что, жалко, что ли? На траулере рыбы попросить - что снега зимой. Так вот, этот кошмар вытащил их из шпигата и стал ему кидать. Я думал - тот их обратно швырнет ему в рожу. Потому что эта селедка валялась в шпигате черт-те с какой выборки, может быть, с прошлой недели. А он еще благодарить стал:
      - Спасибо, ребятки. Ах, хороша!
      Я тут совсем сбесился.
      - Выкинь сейчас же! - я ему заорал. - Выкинь эту падаль!
      - Да зачем же добро выкидывать?
      Я схватил ручник и кинулся к бочке, выбил донышко, захватил в варежки верхних три и ему закинул, как гранаты. Бондарь смотрел на меня и ухмылялся.
      - Чего это с ним? - тот спросил.
      - Спортом занимается.
      Тот покачал головой, ушел.
      - Крохобор ты! - я сказал. - Человеку рыбы хорошей не мог дать. Которая тебе и копейки не стоит.
      Он расцеплял храпцы и смотрел на меня - ласково, чуть насупясь печально. Брови у него какие-то серые, как будто золой присыпанные. Смотрел вот так и мотал железной цепью с храпцами.
      - Лезь в трюм, - пригласил меня.
      - Это почему?
      - Так. Снизу будешь подавать.
      Я подумал - всегда можно сделать, чтоб храпцы случайно расцепились. Как раз у меня над головой.
      - Я и так каждый день в трюме работаю. А у базы хочу - на палубе.
      - Не полезешь?
      -Нет.
      - А я тебе приказываю.
      - А я не слушаю. Ты мне не начальство.
      Он чуть прикрыл глаза и спросил:
      - Тебе отвесить?
      - Оставь при себе.
      Он пошел ко мне. Я стиснул ручник - прямо до боли. Он остановился и сказал мне устало:
      - Ладно, запечатывай. И становись на место.
      Тем и кончилось. Никто даже не успел к нам кинуться. Мы выгрузили второй стакан, начали третий, и тут ухман нам сказал:
      - Идите, ребятки, обедать. Перерыв.
      В салоне я против бондаря сидел. Он на меня не глядел и жрал, как лошадь, за ушами у него что-то двигалось. Мне сначала противно было глядеть, а потом как-то жалко его стало. Он старше всех нас, даже Васьки Бурова старше. И мне рассказывали - никто его на берегу трезвым не видит. Он все с себя может пропить - пиджак, сорочку, ботинки. Сыну его- почти уже восемь, а он только "папа-мама" выговаривает. Может, он из-за этого такой? Что же дальше будет? Вот так сопьется, ослабеет, в рейсы его перестанут брать.
      Таким-то образом я думал, когда пришел Митрохин и задал нам работу для ума.
      - Ребята, - говорит, - отпустите на базу. С того борта братан мой ошвартовался. Хоть часик с ним повидаться, я его с полгода не видел.
      Мы молча прикидывали. Это не на час, конечно, только так говорится. А у нас еще Васька Буров сбежал. Когда одного не хватает на палубе, и то заметно.
      Он стоял, ждал нашего приговора. И правда, этого ему никто не мог позволить, только мы.
      Первым бондарь сказал:
      - Я своего братана год не видал. Он на военке служит.
      - Нельзя, значит? - Митрохин вздохнул. - Он же тут, рядом. Я, может, еще год его не увижу. Мы все в разное время в порт приходим.
      - А я своего, - сказал бондарь, - может, три года не увижу.
      Митрохин все ждал. Пока ведь только один высказался. Жалко было на него смотреть, на Митрохина. У него чуть слезы не выступили.
      Я сказал:
      - Ступай, о чем говорить. Как-нибудь заменим.
      Шурка тоже разрешил:
      - Валяй, гаденыш. Привет передавай братану.
      Потом Серега и салаги. И Ванька Обод - с большой натугой.
      - Спасибо, ребята.
      Митрохин весь засиял, помчался сетку просить. Потом все вышли, и мы одни остались с бондарем. Он на меня не смотрел. А я закурил и спокойно его разглядывал.
      Однажды я за него на руле отстоял. Он себе палец поранил ржавым обручем, и загноилось, вся кисть начала опухать. И он на штурвал отказывался идти, а все на него орать начали, что у нас не детский сад. Дрифтеров помощник Геша даже потребовал, чтоб он повязку размотал и всем показал, что у него с рукой. Вот это меня взбесило. А может, просто любопытно стало - как же он отнесется, если я за него вызовусь. И что думаете - он еще больше меня возненавидел. Если только можно больше.
      Я спросил у него - спокойно, с улыбкой:
      - Феликс! За что ты меня ненавидишь, сволочь?
      Он сразу ответил:
      - А добрый ты. Умненький. Вот за что. Я б таких добрячков безответственных на мачте подвешивал. По вторникам.
      - За шею?
      - За ноги. Пусть повисят, посохнут. А то у них все в башке перевернуто. Не видят, на чем земля стоит.
      - На чем же она стоит?
      - На том, что все суки. Каждый по-разному, но - сука.
      - Так. И этот, который рыбки попросил? Что ты про него знаешь?
      - То же самое. Он и хотел, чтоб ты свою бочку распечатал. Ему свою на базе лень распечатывать. Он эту падаль все равно бы выкинул, а пошел бы клянчить на другой траулер.
      - Понятно. А салаг ты все же не так ненавидишь, как меня.
      - Салаги - мне что? Они отплавали да уехали. А ты свой, падло. Все время перед глазами будешь.
      - Не буду. Рейс как-нибудь докончим. Ну, приятного аппетита.
      - Уматывай.
      Стропа все не было, мы сели на бочки перекурить. Ванька Обод подсел ко мне и зашептал:
      - Я чего придумал. Я сразу две справки попрошу. Скажу-у тебя примерно то же самое. Выпишет, не глядя.
      -Кто?
      - Да Володька же Святой. Ты на голову когда-нибудь жаловался?
      -Нет.
      - А не мешает иногда пожаловаться. Бывает, пригодится. Ушиб какой-нибудь был?
      - Что-то не помню.
      - Дурак, а кто это проверит. Говори - был, с тех пор не сплю нормально, трудоспособность понизилась. Не хочу быть для товарищей обузой.
      Честно говоря, не хотелось мне в эти хитрости пускаться. Списываться, так по одной причине - "не ваше собачье дело". Зачем мне это вранье, если я уже не вернусь? Он-то вернется, я знаю, поколобродит и вернется, больше-то он делать ни черта не умеет. А я уж спишусь, так навсегда. Поначалу хоть в депо свое устроюсь. Мне надо по-серьезному решаться, а не так, с панталыку.
      - Ну, как? Рвем на пару?
      - Нет.
      - Ты ж договаривался!
      - Когда?
      Он на меня поглядел с презрением.
      - Э, на дураках в рай ездят. Я тебе как умному советовал. Пример тебе подавал.
      - Да списывайся ты один, для других не старайся.
      - И спишусь. Думаешь - духу не хватит?
      - Да ничего не думаю.
      - Вот и видно. Думал бы, так...
      Он не договорил, пошел от меня. Совесть его, что ли, мучила, что он нас покидает? С базы крикнул ухман:
      - Эй, бичи, провизию примите!
      Кандей Вася вывалил за борт на штерте мешок и коровью ногу. Он уже был хорошо веселый, наш кандей. Рядом с ним дрифтер появился и "маркони". У всех того же цвета рожи.
      Дрифтер взревел:
      - Полундра, сети кидаю!
      Восемь зеленых покидал, из сизаля, и две белых, капроновых.
      - Эти ко мне в каюту несите.
      Ясное дело, в порядок он их не поставит. Он их как-нибудь поприжмет до порта, выгадает на штопке, на перештопке, а эти дружкам подарит для переметов. Да и не к чему их в порядок ставить - капроновые долго не рвутся, но зато рыбу режут до крови, и другая рыба боится лезть в ячею.
      Кандей Вася смайнал свой груз и предупредил:
      - Сухофруктов хоть полмешка оставьте, больше не дадут.
      - А нам и не надо больше, - Шурка уже туда руки по локти запустил. - Ты за нас выпил, мы за тебя хоть закусим.
      "Маркони" с фильмами сам пожелал спуститься.
      Я помог ему дотащить коробки до салона. Вдруг он остановился, хлопнул себя по лбу.
      - Сень! Совсем выпало. Тебя ж там одна девка спрашивала. Постой... Лиля ее зовут. Ну да, Лиля. Их там трое при Гракове, молодые специалисты. Хочешь - свидание устрою?
      Я укладывал коробки в рундук, читал названия и молчал.
      - Слушай! - сказал "маркони". - Я ж туда передатчик аварийный должен на проверку сдать. Барахлит. Ну, скажу, что барахлит. Мне же его одному не стащить, ты поможешь.
      - А кто на палубе останется?
      - Такой ты незаменимый, Сеня?
      - Это не знаю, а шорох поднимется. У нас уже двое сбежали.
      - Что ж делать? Надо чего-нибудь придумать. Пока он придумывал, с базы опять крикнули:
      - Строп идет!
      Мы его нагрузили, потом ухман подал сетку - для "маркони". Я его подсаживал.
      - Чего передать? - он спросил.
      - Привет. Больше ничего.
      - Так мало, Сеня? Нет, я все-таки придумаю.
      Он ехал вверх и держался одной рукой, а другой мне помахивал. Ухман его выматерил и втащил за пояс.
      Качало уже чувствительно, и строп мотался над всей палубой, от мачты до мачты. Мы ждали, что прекратят разгрузку, - кранец взлетал выше борта. Но успели все-таки выгрузить один трюм. Половина работы. Шурка подмел там веничком и вылез.
      - Стоп, ребятки, - сказал ухман. - Отдохните пока. Сейчас решают может, вам отойти.
      Ну, пока они там решат, мы в кубрик кинулись. Попадали в ящики, кто даже в сапогах.
      Я задремал было, потом услышал - меня зовут с палубы.
      2
      - Сень! - "маркони" кричал сверху. - Принимай гостей!
      Он качался на сетке, еще с двумя какими-то, не бичами, одеты они были слишком пестро, - и сетка шла прямо в трюм. Кто-то из них двоих завизжал как резаный, - тут я и понял, что за гости пожаловали. Я принял сетку, отвел, и они соскочили.
      Лиля была в кожанке и в синих брюках, набекрень - ушанка с синим мехом. А в чем ее подружка, я сразу не разглядел, - в таком ярком, что в глазах рябило.
      - Вот ты какой!
      Лиля смотрела на мои доспехи и улыбалась. Протянула мне руку. Я для чего-то скинул шапку, потом пожал ее руку - твердую и сухую. Моя-то была посырее. Она это перенесла, даже не заметила.
      - Познакомься. Это Галя.
      "Маркони" тоже подтвердил, что Галя. Была она в красной шапочке с помпоном, беленькая, крашеная, с кудряшками. Все озиралась, поглядывала на борт плавбазы и ужасалась - неужели это она оттуда съехала.
      - Ну, как ты тут живешь? - спросила Лиля.
      Я что-то замялся, но Галя меня выручила:
      - Ой, как тут интересно! А нам все-все покажут?
      - Прошу! - "Маркони" ей подал руку кренделем. Он обращение знает, на торпедных катерах служил.
      Из рубки старпом выглянул, в сильной задумчивости. Вообще-то, самовольство, - дамы на корабле, можно и осерчать по такому поводу. Но можно и схлопотать в ответ при этих дамах. Он предпочел в тень уйти.
      - А тут симпатично! - Голос у Лили был чуть хриплый, осевший на ветру. И мне как-то неприятно было, что она с этим голосом под свою Галю подделывается. - А это что, лебедка?
      - Да, - говорю, - она самая.
      - А это трюмы?
      - А это трюма.
      - Учти, мать, - говорит она Гале, - тут все произносится с ударением на "а". Боцмана, штурмана. А где же у вас кубрик?
      Вот, не хватало только, чтоб я ее в кубрик повел, где бичи храпят в ящиках, свесив сапоги через бортик. А кто не спит, тот, значит, с корешом беседует на трехэтажном уровне, и ведь не спустится оттуда при дамах.
      - Да что там, в кубрике? Эка невидаль.
      Я уж спиной чувствовал: кто-то из капа выглядывает на такое диво. Так и есть, Шурка выполз, оповещает тех, кто внизу:
      - Бичи, каких лошадей привели!
      Ну, и те, конечно, тоже повыползали, человека три, тут уже не до сна.
      - Ого! - сказала Лиля. - Какие тут красавцы плавают! Вот кого нужно в кино снимать.
      - Правда, у вас лошади есть? - спросила Галя.
      Мы с "маркони" чуть не упали.
      - Мать, не срами меня. Лошади - это мы. Чувствуешь, какая галантность.
      Галя вся вспыхнула, стала, как ее шапочка. А Лиле как будто все было нипочем, смотрела на бичей спокойно, улыбалась одними губами. Но я-то знал, как сильно она смущается, только виду не подает.
      - Бичи, - объяснил "маркони", - это у нас гости. Из этого... из судкома ВЛКСМ. Попрошу, товарищи моряки.
      - А чего ж только двое? - спросил Шурка. - Нам бы весь судком.
      Кто-то еще пропел кошачьим тенорком:
      У ней - такая ма-аленькая грудь,
      А губы - губы алые, как маки.
      "Маркони" объяснил гостям:
      - Это у нас традиционное приветствие, когда на борту появляются дамы.
      - Мы так и поняли, - сказала Лиля.
      Мы их быстренько повели в салон, по дороге - через люк - показали машинную шахту. Там полуголый Юрочка сидел на верстаке и чего-то напевал, хорошо, что слов было не слышно. "Маркони", однако, не задерживался:
      - А сейчас мы вам покажем "голубятник". Всякое судно, с вашего разрешения, начинается с "голубятника".
      Поднялись в ходовую. Старпом от нас отскочил как ошпаренный, удрал в штурманскую. Молодой еще он был, архангелогородец наш. "Маркони" его все-таки вытащил за руку:
      - Прошу познакомиться. Старший помощник нашего капитана. Мастер лова и навигации, мой лучший друг и боевой товарищ.
      Старпом упирался, как будто его на казнь вели, мычал чего-то насчет вахты. Гости с ним поздоровались за руку. Он сразу взмок, как мышь. "Маркони" его отпустил с Богом.
      Из окон видна была вся палуба, с разинутыми трюмами. Бичи стояли в капе, пересмеивались. Гале вдруг захотелось перед ними пококетничать.
      - А это штурвал? А можно покрутить?
      Штурвал положен был влево и застопорен петлей.
      - Нельзя, нельзя, - старпом закричал из штурманской.
      - Почему нельзя, товарищ старший помощник? - спросил "маркони". Старпом не ответил, шелестел какими-то бумагами, как будто он что-то там вычисляет. - Можно, девочки, можно.
      Откинул петлю, Галя стала к штурвалу, а он ее сзади облапил.
      - Ой, какие ручки!..
      - Это не ручки, это шпаги.
      - Шпаги? Ой, как интересно! Те, которые у мушкетеров?
      - Совершенно те же самые. А крутят их вот так, Галочка.
      Крутил он ее, в основном, у бичей на виду. В общем, дела у них с "маркони" были в самом разгаре, а хохоту - вагон с тележкой.
      - Получил мое письмо? - спросила Лиля.
      - Да.
      Мы отошли в угол рубки. В дверное окно видно было открытое море, зыбь с белыми гребнями шла на нас, как полки на штурм, и птицы носились косыми кругами.
      - Сердишься, что я тогда не пришла?
      - Нет.
      - Что-то разговор у нас - "да", "нет"...
      А какой он еще мог быть? Я - в рокане, на нем чешуя налипла и ржавчина с бочек. Старпом бы меня вполне мог выставить из ходовой, и пришлось бы послушаться.
      - Я понимаю, - она улыбнулась, - ты тут не на своей территории.
      - Вроде этого.
      - А вот это "картушка", - "маркони" там объяснял. Чтобы поглядеть на эту картушку, Гале надо было перегнуться через штурвал, а ему - прижаться к ее щеке.
      Галя его шлепнула по рукам.
      - Вот так ты, значит, и живешь? - Лиля меня спросила. - На берегу я как-то все иначе себе представляла... В общем, я кое-что про тебя поняла. Кроме одного: как же получилось - ты с флота хотел уйти, а пошел в море?
      - Это долго объяснять. Как-нибудь потом.
      - Ну, зачем... Механизм твоих решений мне приблизительно ясен. Я даже, когда ты мне все это говорил, почему-то подумала, что будет как раз наоборот. - Говорила она со мной как-то свысока, мне что-то уныло сделалось. - Странный ты все-таки парень. Неглупый. "С мечтой", как говорят. Почему все это тебя устраивает?
      - Деньги добываю.
      - Неправда, я знаю, как ты к ним относишься. Мы с тобой, кажется, три раза были в "Арктике"? Ты их тратил - не как обычно мужчина перед женщиной, когда хочет показать широкую натуру. А как будто они тебе карман жгут, и ты от них хочешь скорее освободиться.
      - Может, мне просто интересно. Хочу что-то главное узнать о людях.
      - Ты еще не все про эту жизнь знаешь?
      Я пожал плечами:
      - Про себя - и то не знаю.
      - Скажи мне, ведь ты мог бы в торговый перейти? Если ты так любишь плавать. Там же все-таки лучше. Рейсы - короткие, заходы в иностранные порты. Увидел бы весь мир.
      - Шмоток бы понавез...
      - И это неплохо. Но главное - мир повидать.
      - Да я ходил с ними в один рейс, до Рейкьявика. С боцманом поругался. Больше они меня не взяли.
      - Из-за чего же вы поругались?
      - Не помню. Характерами не сошлись. Взглядами на жизнь.
      - Но ты же мог на другое судно попроситься. Где боцман получше характером.
      - Он-то получше, да штурман какой-нибудь похуже. Или еще кто-нибудь.
      - А нельзя с ними как-нибудь ладить? Просто не замечать и все. Ну, вот этот боцман, что вы поругались, - какое тебе дело до его взглядов?
      - Да мне-то чихать. Он сам ко мне прилип. "Будешь, говорит, мне докладывать про настроения экипажа". Тоже, нашел докладчика! Почему - я?
      - В каком смысле - докладывать?
      - Ну, может, кто золото вывез, обратно - валюту повезет. Или какие-нибудь товары запрещенные. Или - книжки. А то - вообще за границей решил остаться.
      - Вон что! И как ты ему ответил?
      - Плюнул, да и пошел от его бесстыжей морды.
      - Но можно же было и по-другому: "Настроение экипажа прекрасное, ничего подозрительного не замечаю".
      - Ну... это я как-то не догадался.
      Она улыбнулась, посмотрела искоса.
      - Нужно сдерживать свои чувства.
      - Вот и учусь. Зато здесь я лаяться могу, сколько душе угодно. Никто меня отсюда не,погонит.
      Она спросила, отведя пряди от щеки:
      - Лучше всего - в самом низу общественной лестницы?
      Не понял я, что это за лестница. И почему я - в самом низу. Пожал плечами.
      Она сказала, задумавшись:
      - Наверное, в этом есть своя прелесть. В сущности говоря, живешь стерильной жизнью, чисто и бесхлопотно. Даже позавидовать можно... Но я, кажется, поняла теперь, кто ты. Знаешь, ты - Ихтиандр*, Жить можешь только в море, а на берегу - задохнешься.
      * Герой романа А. Беляева (также и одноименного фильма) "Человек-амфибия".
      Опять я ее не понял.
      Галя объявила:
      - Ну хватит. Мне уже надоело, мы все крутим и крутим. Покажите нам еще что-нибудь.
      - Мы крутим только пять минут. А вот он, - "маркони" на меня показал, по два часа его крутит на вахте, как штык. И не надоедает.
      Галя на меня посмотрела с уважением.
      - Ему тоже надоедает, - сказала Лиля, - только он у нас такой мужественный, никогда не жалуется.
      - Кто, Сеня? Мой лучший друг!
      - А вон там чего? - спросила Галя. Показала на дверь в радиорубку.
      - Мое хозяйство, дом родной.
      Галя потребовала:
      - Хочу посмотреть на твой дом..
      "Маркони" быстренько свою койку застелил. Простыни у него были серые, наволочка тоже не крахмал. Галя отвернулась, потрогала пальчиком магнитофон, передатчик.
      - Можем завести музыку. Желаете?
      - Твист? Ой, здорово!
      Он кинулся заправлять бобину и тут же ленту порвал. Пальцы его что-то не слушались.
      - Не надо, - сказала Лиля, - Мы же тут мимоходом..
      "Маркони" все заправлял ленту и рвал.
      - А это что? - Галя уже на часы показывала, над передатчиком.
      - Это? Обыкновенные судовые часы.
      - А вот это что за полосочки?
      - Какие полосочки?
      - Вот эти, красненькие.
      - Не полосочки, а сектора. По три минуты. В это время "508" прослушивается. Все радисты слушают море.
      - И музыку?
      - Ни Боже мой! Никакой музыки. Исключительно сигналы бедствия.
      - Ну, мать, - сказала Лиля, - ты у меня совсем оскандалишься. Надо знать святые морские законы. Вот сейчас как раз без шестнадцати, где-то, наверное, пищат. Кто-то терпит бедствие.
      - Да-а? - сказала Галя. - А почему же мы не слышим?
      - У базы стоим, - объяснил "маркони". - Ихний радист слушает. А у нас и антенна сейчас снята.
      Прилипли они к этим часам крепко. "Маркони" мне подмигнул - чтоб я с ним вышел. Затворил дверь.
      - Ключик не требуется?
      - Какой ключик?
      - От каюты, какой. Я сейчас с Галкой на базу поднимусь, у ней там отдельная. Старпом не сунется, я скажу.
      - Иди ты!..
      Я открыл дверь. Обе стояли в радиорубке как неприкаянные. Слышать они, конечно, не могли, качало, и кранец бился о борт, но Лиля на меня посмотрела и усмехнулась.
      - О чем это вы там? - спросила Галя.
      - О том, что нам пора уже, загостились.
      "Маркони" их выпустил и - за спиной у них - помахал ладошкой около уха.
      - Главное, мать, - сказала Лиля, - не загоститься, уйти вовремя.
      С базы что-то кричали нам. Старпом выскочил из штурманской, опустил стекло.
      - Восемьсот пятнадцатый! - кричали. - Готовьтесь отдать концы!
      Мы сошли с "голубятника". Бичи уже успели уйти. Палуба снова была серая, по ней ходили брызги от кормовой волны. База, наверно, поворачивалась на якорях, чтоб лагом не стоять к зыби, и мы поворачивались вместе с нею.
      - Шалай! - крикнул старпом. - Зови там швартовных, трансляцию не слышат, черти.
      - Зови негров, Шалай, - сказала Лиля.
      Я пошел звать. Они там, и правда, заспались, долго не отвечали. Потом кто-то вякнул из темноты:
      - Выходим, не ори.
      Когда я вернулся, сетку еще не спустили, и лица у обеих были тревожные - спустят ли ее вообще, не пришлось бы на траулере задержаться. Я их успокоил - пока их не подымем, концов не отдадим.
      - Раз Сеня говорит, - сказала Лиля, - значит, так и будет. У него слова с делом не расходятся.
      Я смолчал. Сетка уже пошла. "Маркони" поймал ее и отвел от трюма.
      - Ой, я боюсь, - сказала Галя. Она улыбалась, но как-то бледно.
      - Мать, - сказала Лиля, - спускаться же страшнее. Ты смотри вверх.
      Но рука у нее у самой подрагивала, когда она мне пожала локоть, - слава Богу, молча.
      " Маркони " тоже с ними вцепился.
      - Ты-то куда? - я стал его отрывать. Совсем он сомлел и еще геройствовал перед девками, держался одной рукой.
      - Аппаратура, Сеня. Чес-слово, у меня там аппаратура, не веришь?
      - Восемьсот пятнадцатый! - в "матюгальник" сказали с приложением. - Что у вас там с сеткой?
      Я его отпустил, "маркони". Черт с ним, никто еще из моряков не сваливался. Девки бы не свалились. Сетка раскачивалась сильно, я боялся грохнется об базу. Но обошлось, ухман ее попридержал на середине, а потом разом вздернул над бортом. Лиля еще выглянула, чуть бледная, махнула мне и исчезла. Ухман их там отогнал.
      Волна ударила нам в корму, и пароход пронесло вперед, кранец заскрежетал между бортами.
      - Восемьсот пятнадцатый! - крикнули с базы. - Срочно отдавайте концы!
      Старпом высунулся из рубки.
      - У нас еще люди на базе!
      - Отходите, вам сказано!..
      Он куда-то метнулся от окна, я подумал - трансляцию врубить. Но вдруг взбурлил винт, и нас медленно потащило назад, а бортом навалило на базу. Мостик ударился об ее верхний кранец - покрышку от грузовика - и зазвенел.
      - Куда? - с базы орали. - Куда отрабатываете? Глаза у вас на затылке?
      Старпом опять появился в окне.
      - Отдать кормовой! - чуть не взвизгнул.
      И тут нас качнуло с кормы. Корма задралась, потом пошла вниз - поначалу медленно и все быстрее, быстрее и опустилась с ударом.
      Я не устоял на ногах. А когда поднимался, услышал с базы:
      - ...вашу мать, отходите немедленно! Мало вам этого?
      И увидел старпома - он ко мне бежал, белый, с трясущимися губами. Я не понял, когда он успел выскочить из рубки. И зачем выскочил.
      - Хватай топор! - он мне кричал. - Руби кормовой!
      Я кинулся к дрифтерному ящику, потом - с топором - в корму. Конец натянулся и не звенел уже, а пел. Но рубить его не пришлось, он вдруг ослаб, и я успел сбросить несколько шлагов. А когда он опять стал натягиваться, корма уже отвалила. Я подождал, когда он снова послабеет, скинул последние шлаги, и конец выхлестнуло из клюза.
      Борт плавбазы отодвигался, на ржавых цепях высоко подпрыгивали кранцы толстенные черные сарделины. И тут я увидел нос того траулера, который стоял за нами и тоже теперь отходил. Фальшборт на нем смялся, оборванный штаг болтался в воздухе, а вся носовая обшивка погнулась внутрь. Я сразу и не заметил всего, занят был концом, а теперь только и понял, как все вышло, когда этот олух отработал назад. Корма у нас поднялась на волне, а его нос опустился, а потом они пошли навстречу... Чистый "поцелуй". Но что же там с нашей-то задницей? Я перегнулся через планширь - огромная вмятина, с трещиной, возле руля. Но сам-то руль не заклинило, он работал, я слышал, как гремят штурцепи.
      База уже едва виднелась за сетью дождя. Когда он пошел, я тоже не заметил. Все скрылось в сизой пелене. Только донеслось, как сквозь вату:
      - Восемьсот пятнадцатый, идите в Фугле-фиорд!..
      Я пошел на палубу. Волна катилась по ней и шипела, а трюма были открыты настежь, и только один кто-то, в рокане, возился с лючинами. Я ему стал помогать.
      - Ты где шлялся? - повернул ко мне мокрое лицо. С рыжих усов капало. Бондарь.
      - Не шлялся. Кормовой отдавал.
      - Хорошо ты его отдавал! Вовремя.
      - Отдал, когда приказали. И не ори, сволочь.
      - Удрали, никому дела нет, что потонем.
      - Не тонем еще, успокойся.
      Мы уложили все лючины, стали накрывать брезентом.
      - С Лиличкой там ласкался? Жаль, я вас вдвоем не застал. Убил бы на месте.
      - Ну, меня - ладно, ее-то - за что?
      - А не ходи на траулер, сука. Все от них и происходит.
      Брезент мы натянули, теперь заклинивали. Он стучал ручником и матерился по-страшному. И когда он еще о ней прошелся, тут я озверел. Я встал над ним с ручником и сказал, что еще слово - и я ему размозжу башку и выкину его за борт, и никто того знать не будет. Я и забыл, что мы из рубки-то были как на ладони. Мы были одни на палубе, одни на всем море, и дождь нас хлестал, и делали мы одно дело, а злее, чем мы, врагов не было.
      Он на все это посмеялся в усы, но притих. Все-таки, я единственный, кто ему помогал.
      - Ладно, не трать энергии, нам еще второй задраивать.
      Второй задраили молча и пошли в кап. Там скинули роканы в гальюне.
      - Вот и все дела, вожаковый, - он мне сказал. - Больше не предвидится. В порт отзовут.
      - Думаешь?
      - Ты пробоину-то видал?
      - Снаружи.
      - Пойди изнутри посмотри.
      Мы сошли вниз и разошлись по кубрикам. В нашем - какое-то сонное царство было; не знаю, слыхали они удар или нет. Или на все уже было начхать, до того устали. По столу веером лежали карты и чей-то рокан, на полу - сапоги с портянками. Я пошел пробоину поглядеть.
      3
      На камбузе "юноша" возился у плиты, закладывал в нее лучины и газету.
      - Полюбоваться пришел? Есть на что.
      Люк в каптерку был отдраен. Я подошел заглянуть. Воды было на метр, в ней плавала щепа для растопки, ящики с макаронами, коровья нога, банки с конфитюром, - горестное зрелище, я вам скажу. Но главное-то - сама пробоина. Я все-таки не думал, что она такая огромная, жуткая, буквально сверху донизу. Сквозь нее было видно море - сизая штормовая волна. Чуть корма опускалась, оно вливалось, как в шлюз, хрипело и пенилось.
      - Продукты-то можно бы выбрать, - сказал я "юноше".
      - А на кой? Которые подмокли, их уже выкидывать надо. А банкам что сделается?
      - И то верно.
      - Каши насыпать?
      - Насыпь немного.
      - То-то мне не хотелось в эту экспедицию идти. Как чувствовал!
      - Ты здесь был? - я спросил.
      - А где ж. С бондарем беседовали. Как раз я в каптерку собирался лезть, и как меня кто надоумил - дай, думаю, сперва уголь поштываю, плиту распалю, а после уже за продуктами слазаю. А то б я сейчас там и плавал бы, ты подумай!
      Он даже развеселился, что так вот вышло. Стал соответствующие случаи вспоминать. Как он, матросом, бочки с рыбой укладывал в трюме, и как одну бочку раскачало на цепи и стукнуло ребром об пиллерс*, а он как раз за этот пиллерс рукой держался. "Представляешь - на два сантиметра выше, и пальцев бы как не было. Так бы и остались в варежке!" А то еще другой случай был, на рефрижераторном, - там у них кладовщик в холодильнике заснул. Жарко было, они сардину промышляли под экватором, так он скинул сапоги и залез в холодильник освежиться. А его не заметили, задраили двери и пустили холод. Через пару часов хватились, а он уже мерзлый был, хоть ножовкой режь.
      * Пиллерс - вертикальная стойка, подкрепляющая палубу, перекрытие каюты и т. п.
      Я эту историю, правда, в другом варианте слышал. Будто бы не кладовщик, а кот полез - воровать сардины. Но ведь с кладовщиком-то - могло случиться! Так они, эти истории, и складываются.
      - Ну, и как твое мнение, - я спросил, - отзовут?
      - Ты еще сомневаешься?
      Да, если бы такое на крейсере случилось, я бы еще сомневался. Но то ведь крейсер. Он с такой дырой не только что плавать обязан, а бой вести. Там бы ее даже в программу учений включили. А рыбакам и так мороки хватает. Значит, отплавали рейс. Денежки кой-какие получим, и баста. И привет морю.
      Я вышел. Фареры выплыли из дождевой завесы, и скалы нависли над полубаком, закрыли полнеба. Даже казалось - вот сейчас воткнемся. Но скала расступилась, блеснула спокойная вода, узенькая полоска, но такая голубая, так резко она отличалась от открытого моря. При самом входе в фиорд торчали камни, сплошь обсиженные чайками, кайрами. Эти камни, сколько я помню, лежат у Фугле-фиорда, откололись они от скалы лет, наверное, триста назад. Волна набегала на них с грохотом, с урчанием, они шатались заметно, и птицы взмывали, носились кругами и тут же садились снова - когда волна проходила и камень оголялся до низу.
      Мы прошли под камнями и сбавили ход. Фарватер здесь извилистый, скалы как стены в колодце, кажется, достанешь рукой или мачтой чиркнешь. По скалам струились ручейки от дождя, а на уступах видимо-невидимо птиц, крик стоял невообразимый. Морские птицы - те уж привыкли к нам, садятся спокойно на реи, на палубы, иной раз целая стая перелетная отдыхает и ни черта не боится. А береговушек - все тревожит: дым из трубы или гудок, или винт шлепает в узкости слишком гулко, или человек выйдет выплеснуть ведро - для них уже целое событие.
      Мы прошли поворот, другой, и моря совсем не стало слышно, спокойная вода расходилась от носа ровными усами и хлюпала под скалами. Только два раза попались нам встречные, повыбегали на палубы рыбаки, смотрели нам вслед. Каждое слово слышно было, как в трубе. Жалко, я по-датски не знаю, мне бы их мнение хотелось узнать насчет нашей задницы. Фарерцы ведь мореходы первый сорт, здесь по лоции капитану разрешается брать лоцманом любого - с четырнадцати лет, хоть мальчишку, хоть девчонку*.