Такой симпатичный и такой запущенный. Таким с женщинами не везет, особенно поначалу. Это уж точно, таким обязательно стервы попадаются. Придется им заняться, решено. В следующий раз Антон пришел навестить Виктора один, но передал привет от Марины. Виктору он объяснил, что познакомился с Мариной в бюро по туризму и экскурсиям, что человек она самостоятельный и свободный, живет в свое удовольствие и никаких обязательств в отношениях с ней брать не надо, потому что ее твердое кредо - оставаться независимой от кого-то. Потом Марина пришла к Виктору сама, без Антона, принесла цветы, фрукты, банку болгарского компота, говорила с Виктором так, будто они тысячу лет знакомы, и на прощанье непринужденно чмокнула его в губы. Так Марина, не спрашивая на то согласия Виктора, взяла его под свою опеку, которая очень устраивала Виктора и, судя по всему, Марину. Для Виктора у нее всегда были готовы и стол, и постель. Она сама доставала билеты в театр, страстной поклонницей которого была, и водила Виктора с собой. Марина безотказно помогала Виктору, если ему надо было что-то напечатать или начертить в оформлении его диссертации. Но при всем при этом Марина совершенно не интересовалась, чем и кем занят Виктор в то время, которое они проводили врозь, никогда не звонила первой и не звала его к себе - Виктор мог в любой момент придти к ней и уйти от нее без всяких объяснений. С другой стороны, Марина никогда не предлагала Виктору постирать его рубашку или отутюжить ему брюки, хотя время от времени, неожиданно для него, делала подарки, вроде бы случайные, но очень полезные и сравнительно недешевые - то рубашку, то свитер, то ботинки, все преимущественно импортные. Поначалу Виктор очень смущался такой ситуации, этим подаркам, но потом привык и как к должному относился к полной свободе во взаимоотношениях с Мариной. Окончательно его сомнения рассеялись после того, как Виктор и Марина сходили на спектакль "Повесть о молодых супругах". Не только название, но и содержание пьесы натолкнули его на мысль, что может быть Марина, пригласив его на этот спектакль, таким образом намекает на то, что пора бы официально оформить их отношения. По возвращении домой из театра Виктор шутливо предложил Марине: - А что, Маринка, может и нам пойти расписаться? Квартира у тебя отдельная, жить нам, значит, есть где, скоро кандидатом стану, деньги у нас будут, готовишь ты вкусно, энергии у тебя на троих хватает... Марина внимательно слушала Виктора, но молчала, будто ожидала чего-то. Виктор смутился, сбился и продолжал, уже натужно улыбаясь: - А что?.. Разве я не прав?.. Или может быть тебе чего-то не хватает?.. Марина медленно покачала головой: - Всего мне хватает. И всегда хватало. Обожглась я уже один раз на безоглядной любви, Вика, да так обожглась, что запомнила этот урок на всю жизнь. Для меня теперь свобода - дороже всего... И потом, охота мне на себя лишнюю обузу взваливать? Готовить тебе это ладно, а вот стирать я не люблю, ты сам заметил... Кроме того, я не понимаю, что тебя не устраивает в наших отношениях? Захотел пришел, захотел ушел. - Неудобно как-то, - повеселел Виктор. - Брось, малыш, чепухой всякой голову забивать. Не беспокойся, у тебя главное - диссертацию спихнуть, - решительно сказала Марина. И Виктор успокоился - стал считать чепухой мысли о возможной женитьбе на Марине. Более того, он уже не стеснялся предпочесть другие дела и занятия ее обществу, будучи твердо уверенным, что Марина от него никуда не денется. Потом Виктор стал даже небрежен с Мариной и не пригласил ее на торжественный банкет, венчающий его диссертационные усилия, считая, что Марина - свой парень, "швой парень - ш.п.", как она сама иногда шутила, и поймет, что делать ей в компании подгулявших ученых мужей нечего. Виктор очень удивился, узнав, что он ошибся. Когда он на следующий день после банкета явился к Марине, его уже не ждали ни вкусный стол, ни, тем более, постель. Марина любезно, но совершенно равнодушно выслушала счастливый, полный гордого самолюбования рассказ Виктора о том, как шла защита, как оппоненты ругали Виктора Григорьевича Коробова только за то, что он не стал сразу защищать диссертацию на звание доктора технических наук, как внимателен был к Виктору директор института, член-корреспондент Александр Иванович Чернов. Когда же Виктор выговорился и соизволил с легкой обидой обратить свое внимание на равнодушное спокойствие Марины, то Марина неторопливо разъяснила ему: - Все, малыш, все кончилось. Я поздравляю тебя. Очень за тебя рада. Теперь ты уже совсем не запущенный, я бы даже сказала, наоборот, даже распущенный молодой человек. И поэтому больше во мне не нуждаешься. Мавра сделала свое дело, Мавра больше не желает... Мавра-Марина... Маврина... Так-то! Топай, малыш, под крылышки своих предков, а сюда дорожку забудь. Виктор обиделся всерьез, но сам почувствовал, насколько шатки его позиции, и все же попытался обернуть дело шуткой. - Неужели ты обиделась из-за того, что я тебя не пригласил на банкет? - миролюбиво заговорил он. - Ничего интересного: котлета покиевски, льстивые тосты и шайка изголодавшихся мужиков. Не дури, Марин, я коньячок принес. У меня башка побаливает после вчерашнего, давай лучше здоровье поправим, а?.. - Дурачок ты, дурачок, малыш, - задумчиво сказала Марина, глядя на Виктора. - Сам пей свой коньячок, неужели ты ничего не понял?.. Мне просто с тобой неинтересно больше... Мне теперь интересно с другим... Правда, с кем я еще сама не знаю... Но это неважно, не твоя забота, найдем. Я же с тобой три года провозилась... Хватит, наверное... Это раньше для меня время шло, а теперь оно для меня побежало... Надо успеть, пока совсем не пролетело, понимаешь?.. Виктор молчал. - Интересно у нас с тобой получилось, Вика: вот у тебя, наверное, ощущение, что весь мир перед тобой, что все у тебя еще впереди, а вот у меня ощущение, что все для меня прошло и минуло, что время мое ушло, а ведь мы вместе три года жили в одном времени... Только для тебя твое время поспевало, зрелостью наливалось, а для меня будто бы отцветало, словно осыпалось... Может быть, это ты у меня мое время забрал, а?.. - Что ты, Марина, я... - растерянно забормотал Виктор. - Я же... Я никогда не хотел тебя обидеть, я всегда поступал так, как ты хотела... Как ты велела... Я даже предлагал тебе жениться, а ты даже с моими родителями почему-то не захотела знакомиться... И потом ты всегда говорила... - Что говорила?.. Что я всегда говорила?.. Виктор не знал, что сказать. Марина выпрямилась, вскинула голову. - Да, ты прав, конечно... Что-то я расквасилась, не обращай внимания, Вика. У человека радость, а я ему о том, что он время у меня украл... Давай-ка, действительно, устроим ужин... Наш прощальный ужин... Отметим наше с тобой трехлетие. Тащи свой коньяк... Но запомни, малыш, крепко запомни: отныне мы с тобой только друзья, не больше. Правда, настоящие друзья. А как непросто быть настоящим другом, ты еще это не знаешь... Марина с тех пор неоднократно доказывала, что значит быть настоящим другом, истинное благородство которого познается только в беде. А беда не заставила себя ждать, пришла. Да не одна. Через два года после защиты кандидатской диссертации, когда Виктор уже "остепенился" и, превратившись в Виктора Григорьевича, начальствовал в своей лаборатории, у него умерла мать. А еще через год отец. Марина опять взяла Виктора под свою опеку, дом ее был открыт для Виктора в любое время и она даже отдала Виктору в вечное пользование комплект ключей от своей квартиры, хотя ничто не вечно под Луной. Вокруг Виктора, помогая ему в беде, еще теснее сплотились Антон и Марина. Так естественно образовался их тройственный союз. Их объединяло многое: они были сверстниками, все они потеряли своих родителей и не поддерживали по тем или иным причинам тесных взаимоотношений с родственниками. - Ну вот, теперь у меня не осталось более близких людей, чем вы, - Виктор благодарно смотрел то на Антона, то на Марину, которых он угощал в большой комнате теперь полностью принадлежавшей ему квартиры. Это было на девятый день после смерти отца Виктора. Народу на поминки собралось совсем немного, да и те вскоре разошлись, кроме Марины и Антона. На комоде высился портрет отца. Угол рамки наискось пересекала лента черного крепа, повязанная бантом. рядом девятый день стояла полупустая рюмка водки, покрытая куском черного хлеба. Виктор задумчиво посмотрел на фотографию отца и тихо произнес: - А знаете, только смерть заставляет понять, сколько же нервов и сил потрачено человеком, чтобы что-то кому-то доказать, а потом оказывается, что все это впустую. Я тут не открою истины, просто во мне сейчас живет ощущение тщетности нашего существования по сравнению с бесконечным пространством вселенной и вечным временем. - Помнишь, я тебе рассказывал про журналиста и поэта Валерия Истомина? - спросил Антон Виктора. - У него есть хорошие стихи на эту тему. Вот, послушайте...
      Ощущение утерянного,
      безвозвратно уходящего
      и в высоком царском тереме,
      и в кирпично-блочных башнях.
      И желание остаться,
      преступить через забвение
      в пирамидах египтянских,
      в родах новых поколений.
      И кресты, и обелиски,
      и простой могильный холмик
      результаты этих исков,
      говорящее безмолвие... - ... Говорящее безмолвие... - как эхо, повторила Марина. - Неужели, Антон, все так безнадежно? Если с Викой только к тридцати годам судьба распорядилась так жестоко, то нам-то с тобой когда же жизнь расколотила розовые очки иллюзий? - Я знаю, как это случилось у тебя, - мягко сказал Антон. - Расскажи Вике, если хочешь... Виктор ничего не ведал о прежней жизни Марины - в своих разговорах они никогда не касались этой темы. - Да и рассказывать вроде бы ни к чему, - Марина вздохнула и подперла щеки руками. - Грустная история... Отец мой в Госкомитете по внешнеэкономическим связям работал. Постоянно за границей. И мать с ним... Золото очень любила... Они меня в специнтернат определили, как подросла... Веселое заведение... Пока маленькая была, с ними жила, а с шестого класса - все. И школу сама закончила, и институт экономический. На первом курсе они мне квартиру кооперативную купили, подарок сделали, а на самом деле отделались насовсем от меня... А может быть, благодаря этому я и в живых осталась - они через два года в авиационной катастрофе погибли... Из Египта летели... Будь у нас отношения получше, я с ними должна была бы лететь. На похоронах я не плакала... Квартира родительская пропала, да я и не тужила, барахла навалом, сертификатов гора... Так в одночасье стала я одинокой и богатой, но счастья это мне не принесло... Влюбилась... в пижона, его все так и звали - Пижон, да дело не в кличке - подонок он оказался. Все ему отдала, а он меня бросил, когда деньги кончились... Спасибо Антону, поддержал в трудную минуту. Я, правда, и сама бы оправилась, но был критический момент - травиться хотела... Помнишь, Антон? - Помню, - кивнул головой Антон. - Синяя уже была. Еле откачали. - Потом тебя, Вика, отхаживала, опять-таки Антона благодари... Теперь твердо решила - я никому не навязываюсь, да и мне ничего не надо... Главное - независимость... Только все-таки страшно, Антон, когда ты не нужен никому и у тебя никого нет... - Страшно, - сказал Антон. - Еще как страшно... Я, когда маленький был, совсем крошка, но помню, как мать уходила и дверь за ней захлопывалась, и наступала в доме тишина. Звериная тишина, звенящая, шорохи в углах, будто вздыхает кто-то... Но еще страшнее, когда мать уходит насовсем... Она привела меня к тете Фросе, торопилась, конфет коробку купила, я стою в перед ней с этой коробкой, а она даже не разделась, так спешила счастье свое отыскать. Обещала скоро приехать, но я-то знал, что она больше не вернется... А конфеты тетя Фрося отобрала, спрятала... Второй раз на глазах у Виктора Антон позволил себе раскрыться, быть искренним, страдающим, одиноким человеком. В первый раз он был таким на скамейке Лефортовского парка... - Жизнь - жестокая, - продолжил Антон. - И равнодушная. Как, например, закат солнца. Ты можешь восхищаться его удивительными красками, цветком в вечерней росе, слушать песни птиц - кому нужны твои эмоции? Никому. В древнегреческих трагедиях неотвратимо правил судьбой человека слепой рок. Это он заставлял ничего не ведающих, как младенцы, мать и сына стать супругами, отца - приносить в жертву любимую дочь, мать - убивать своих детей... А ведь греки считаются детством человечества. Они воспринимали мир, как дети, и радовались ему как подарку. И вместе с алой зарей, песнями птиц и росой на цветке жизнь несла людям слепой, равнодушно карающий невиновных рок... Хотя, что говорить о греках, с ними все ясно, в те времена распадался первобытно-общинный строй, на смену ему шел рабовладельческий... Лучше возьмем нас... Вы, наверное, согласитесь со мной, если подумаете, что существуют только три сферы общения между людьми. - Почему только три? - возразил Виктор. - Таких сфер, по-моему, гораздо больше. Печать, радио, телевидение... - Понятно, перебил Виктора Антон, чего он никогда не делал. Театр, кино, литература, живопись - это все одна сфера. Общественная. Через нее ты узнаешь, что жизни на Марсе нет и что случилось наводнение в Сахаре. Но я хочу подчеркнуть особенность этой сферы и меру полноты истинного знания, которое мы получаем через эту сферу. Что бы ни было перед тобой - экран телевизора или кинотеатра, сцена с актерами и декорациями или полотно художника, страница книги или магнитофон, мы всегда знаем, что автор не в состоянии сказать всего, отразить все. В каждом произведении искусства есть изначальная заданность - быть учебником высокой нравственности, а это диаметрально противоположно тому, что жизнь жестока и правда в ней жестока. Поэтому чаще всего автор или скрывает эту правду, или не говорит о ней... Есть вторая сфера общения между людьми: друзья, знакомые, сослуживцы, спутники в дороге... С ними, в открытой откровенной беседе, вот как у нас сейчас с вами, можно сказать друг другу то, что в книжках не прочитаешь, в кино не увидишь, по радио не услышишь. Но опять-таки сказанное - это не вся правда, потому что мы говорим теми же словами, какими написаны книги, сценарии и пьесы. Все зависит от третьей сферы - сферы общения с самим собой. Только здесь можно, если захочешь и если сможешь, конечно, быть полностью искренним, понимая, что самая кощунственная мысль и самое дикое желание существуют внутри тебя равноправно с высокой поэзией и чистым альтруизмом. - Да, но о темной стороне души никто никогда не говорит, - усмехнулся Виктор. - Никто не желает выглядеть хуже, чем он кажется. - Верно, я о том же и говорю, - согласился Антон. - Черно на дне души у каждого, до того черно, что страшно и стыдно... Кто из нас, хотя бы мельком, в порыве злости и отчаяния не желал смерти своим близким?.. Я - своей матери и тетке... Ты, Марина, сама сказала, что на похоронах погибших родителей не плакала... А ты, Вика, разве любил своего отца за его деспотизм?.. Все трое посмотрели на фотопортрет отца Виктора, широко перечеркнутый в уголке черным крепом. У полковника Коробова было властное лицо и безукоризненный, волосок к волоску, пробор. Однако представить себе полковника самодовольным солдафоном было трудно - скорее властность для него была маской, скрывающей страдание, затаившееся в горькой складке на лбу и усталом прищуре глаз. Непосвященному, очевидно, поверилось бы, что этот человек добр в душе, но и Виктор, и Антон, и Марина знали, что эти усталые складки - тоже маска, скрывающая истинную сущность человека, для которого не существует иного страдания, кроме собственного. - И во всех трех сферах человеческого общения произошла катастрофа, - тихо после долгого молчания заговорил Антон. - Это очень горькая истина. Лично я не верю в будущее нашей цивилизации. Мир начинен ядерным оружием настолько, что достаточно какому-нибудь идиоту или злодею нажать на кнопку и лопнет наш голубой шарик... Или задохнемся в собственных отходах... Или заразимся аллергией на жизнь, на существование... В общем, имеются варианты... И бессмысленно убеждать человечество и человека в обратном. Я не помню фамилию карикатуриста, который нарисовал огромную толпу людей, каждый из которых держит в руках плакатик с надписью "нет", а все вместе они образуют гигантское слово "да". Любой из нас согласен, что надо сохранить этот мир, а все вместе делают все, чтобы подтолкнуть его поближе к пропасти... Хотя и книги пишут, и фильмы снимают, и спектакли ставят... Безнадежно все это, разве не ясно? - Ты же сам стихи читаешь, песни поешь, - Виктор, как и тогда в больнице, очень захотел возразить Антону, найти свои веские доводы, поспорить с его страшными аргументами... - Конечно, читаю, конечно, пою, если эти стихи, эти песни, эти книги или фильмы создали те, кто сам мудро понимает неизбежность катастрофы и радуется каждому мгновению жизни, отпущенному им судьбой. - Что же, по-твоему выходит, что никто не в силах изменить ход событий, предотвратить неизбежное? - Виктору очень хотелось бы найти ответ на этот вопрос. Антон отрицательно покачал головой. - Как сказал Дидро, чем больше расстояние между повелевающим и повинующимся, тем меньше значения имеют для первого кровь и слезы второго. Не будь наивен, Вика, вспомни своего Ивана Сергеевича или даже член-корреспондента Академии наук товарища Чернова, хотя, прошу прощения, он уже академиком стал, не так ли? И часто ты с ним, Вика, видишься? - Ведь Чернов видел в тебе своего продолжателя, ты мне сам говорил, Вика, - не без сарказма улыбнулась Марина. - Ну... - протянул Виктор. - Чернов теперь постоянно за рубеж ездит, сотрудничество развивает, международное разделение труда осуществляет... - А как же, Антон, любовь? - спросила Марина. Она в разговоре почти не участвовала, но очень внимательно следила за словами Антона. - Неужели и в нее нельзя верить? - Верить можно во что угодно, - ответил Антон, - но нельзя становится рабом своей веры. У Пушкина сказано, гениально сказано, что тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. Прав был классик. Любовь - это такая же иллюзия, как и религия. Бывают, конечно, исключения, но пока ни твой личный опыт с Пижоном, как ты его назвала, ни безоглядная любовь Вики к Галине, которая уложила его в больницу, счастья вам не принесла. Можно, конечно, сказать, что вам не повезло, что, повстречай вы других людей, все сложилось бы иначе. Но если, положа руку на сердце, быть честным и откровенным с самим собой до конца... Пусть мои слова не покажутся вам злыми, но в любви всегда кто-то пользуется привилегией. В любви просто нет, не может быть равноправия, потому что любовь преходяща. Все проходит, все тускнеет, все меркнет, все забывается. Ты, Марина, любила Пижона даже не задумываясь, любит ли он тебя, и он воспользовался этим. Ты, Вика, любил Галину намного сильнее, чем она тебя, и она ушла от тебя, когда ты перестал быть ей нужен. - А если я согласна на такое неравноправие, лишь бы любимый был рядом? - спросила Марина. - В этом случае, когда ты осознанно поступаешь так, то ты наденешь на себя маску, станешь двойной, перестанешь быть искренней, естественной и чувство твое деформируется, перестанет быть естественным, а настоящая любовь не терпит, не выносит этого... - Антон, но ты же не оставляешь никакого просвета, никакой надежды, нельзя же так, - запротестовал Виктор, хотя сам подумал о том, как он эгоистично пользовался чувствами Марины к нему. - Что же теперь искать веревку покрепче или стакан пополнее? - Желающего судьба ведет, нежелающего тащит, - улыбнулся Антон. - Замучил вас цитатами. Так говорили древние стоики. Вот, действительно, философия для непростых людей. Выход, конечно, есть: да, в глубине своей души человек - скотина, да, человеческая цивилизация стоит на грани своей гибели, да, тяжек и горек путь духовного познания и совершенства... Что делать?.. Ищи элиту, элиту себе подобных. Их не так много, но они есть - те, кто способен быть, достоин быть в союзе равных, но независимых... Антон весело посмотрел на Марину, потом опять на Виктора: - Мы, например, чем не достойны такого союза? Почему бы нам сейчас не поднять бокал за единственную заповедь нашего союза: "Если кто-то из нас о чем-то просит, значить, это ему надо." Для чего неважно. Но нужно сделать все, что в твоих силах, чтобы исполнить эту просьбу. Напрягать друг друга по пустякам не надо, это ясно... Немного длинновато объясняю, но смысл, я думаю, понятен. И потом, разве наши отношения строятся на другой основе?.. А самое главное, если знаешь, что ты не одинок, что есть кому довериться, то и жить легче. Так Антон объявил о существовании триумвирата.
      16 Прошло три года. Виктору исполнилось тридцать три. Начальник лаборатории технологических режимов прокатки трудно-деформируемых сплавов, кандидат технических наук Виктор Григорьевич Коробов был на хорошем счету у руководства института. Чувствовалось, что Виктор усвоил уроки Антона. Теперь он никогда не говорил, если его не спрашивали, внимательно слушал других, записывал указания и мысли начальства. Если же от Виктора Григорьевича ждали ответа, то он всегда учитывал, что полностью правдивый ответ далеко не всегда желательно знать спрашивающему. Виктор был дружелюбным, гостеприимным приятелем - в его двухкомнатной квартире всегда можно было устроить междусобойчик или отметить событие, касающееся только избранного круга из числа сослуживцев или знакомых. Дом его запоминался и стенкой, на которой были развешены маски. Виктор щедро, не скупясь, использовал "Жигули" для нужд того же круга избранных. Автомобиль он купил на сбережения, оставшиеся от родителей. С годами Виктор не то чтобы возмужал и окреп, он оставался помальчишески обаятельным, но при этом налился, расправился, и уж, конечно, трудно было представить себе, что его когда-то прозвали "Тысяча и одна кость". Союз троих - Антона, Марины и Виктора - действовал и оказывал немаловажное влияние на его добровольных участников, причем не только с точки зрения взаимной выгоды и бескорыстной помощи, но и с духовной. Виктор со временем полностью проникся сознанием собственной независимости, дороже которой для него ничего не существовало на свете, но и абсолютно уверовал в своих друзей по союзу и спокойно, с трезвым цинизмом и расчетом смотрел на жизнь. Встреча с Люсей выбила Виктора из привычной колеи, внесла беспокойство в его безмятежную жизнь. Безмятежную, конечно, сравнительно - Виктор сам или с помощью Антона и Марины обеспечивал стабильность своего существования. Круг его знакомых был широк и разнообразен, временами в его жизни появлялись женщины, но он с ними, как впрочем и они с ним, расставались также легко, как и сходились. Марина точно угадала потребность Виктора не столько в новизне ощущений, сколько в духовном общении, чему с ее точки зрения, соответствовала Люся. Так Виктор воспользовался заповедью союза о взаимной выручке в сугубо личных целях. Впрочем, Марина, познакомив Виктора с Люсей, таким образом возвращала свой долг союзу - в свою очередь Антон выполнил ее просьбу и познакомил Марину с Сергеем. Все эти просьбы и договоренности иногда даже не облекались в открытую форму - они звучали мельком, вроде шутки, но истинный их смысл был понятен каждому из них. И каждый ощущал полную свободу от каких-либо моральных угрызений - первая и единственная заповедь союза ничем не ограничивала желаний его участников. И та же заповедь подразумевала гарантию полной тайны их вклада в то или иное дело. Как в сберкассе. Это была правда. Та правда, о которой все знали, но о которой предпочитали даже не говорить, а Виктор вообще старался даже не думать о ней. Это была та правда, о которой он не рассказал Люсе в погожий весенний день на Ленинских горах. Люся слушала Виктора, и слова его переплетались с шумом ветра, порывами налетавшего из-под бегущих белых туч, с неясным шумом далекого города, раскинувшегося за подковой Москвы-реки, с тихим бульканьем набиравших силу весенних ручьев. Люся была увлечена исповедью Виктора настолько, что сама не заметила, как начала с раздражением думать о жене Виктора, возмущаться майором-бюрократом Савеловым и радоваться блестящей служебной победе Виктора над тупоголовым Иваном Сергеевичем. Люсе захотелось увидеть структуры Марка и огромную картину всеобщего благоденствия, написанную Петровым. Она невольно стала внимательно рассматривать лицо Виктора и поисках асимметрии, оставшейся после пареза лицевого нерва слева и никак не могла понять, с какой же стороны считать это лево: от себя или от Виктора. Люся с ужасом подумала о своих уже немолодых родителях, когда Виктор рассказывал о смерти своих близких. И ей стало хорошо от мысли, что на свете много хороших людей, таких как Антон, таких как Марина, таких как Вика... Люсе совсем не хотелось расставаться с Виктором и возвращаться к своим монотонным домашним обязанностям, и она с удовольствием приняла его приглашение поехать к нему пообедать. По пути Виктор ни словом не обмолвился больше о своем прошлом, словно просто поделился с Люсей наболевшим и забыл об этом, наоборот, он весело пересказывал миниатюры сатирикаюмориста, на встречу с которым Виктор как-то приглашал Люсю. В салоне темно-синих "Жигулей" с красными сиденьями звучала музыка. Музыка сразу же зазвучала и в квартире Виктора, - Люся заметила, что он предпочитает неторопливые мелодичные блюзы, где главную партию ведет саксофон, так сильно напоминающий по тембру сильный и грустный человеческий голос. Виктор усадил Люсю в мягкое кресло, а сам пошел хозяйствовать на кухню. Люся полистала предложенный Виктором журнал, потом отложила его и стала рассматривать маски на стене. И снова она задумалась о Викторе, о том, какой он искренний, обаятельный, о том, как он беззаветно любил свою жену, что он, судя по всему, однолюб и истосковался по ласке и... Люся сама смутилась своей тайной мысли о том, что Виктор так отчаянно в нее влюбился. Он вернулся с кухни с аппетитно прожаренным мясом, украшенным парниковыми, толсто нарезанными огурцами, а Люся как раз любила, чтобы огурцы были нарезаны крупно, и они с удовольствием съели сочное мясо, запивая его красным терпким вином. И еще Люся отметила, как Виктор заботливо ухаживает за ней, и что это ему доставляет настоящую радость, не то, что Михаилу, ее мужу. И Люся с тревожной грустью подумала, что постепенно гаснет ее счастье, вернее, ее ожидание высокого счастья, вспомнила, как она была безумно счастлива, окруженная родительской лаской, как она была самоуверенно счастлива, безапелляционно пользуясь мальчишками и юношами, покорно признающими ее право быть их принцессой, и как она все ждала еще более сильного, всепоглощающего счастья, пока они не уехали с Михаилом в Ленинград. И похоже, так и не дождалась... И Люся рассказала Виктору о себе.
      17 Отшумела, отгуляла, отпела, отплясала свадьба. Люся помнила, как мираж, суету и бесконечные, но приятные хлопоты вокруг рассылки пригласительных билетов, фасона свадебного платья, торжественного церемониала возложения цветов к Мавзолею и могиле Неизвестного солдата. Помнила и то странное ощущение, когда они встали с Михаилом впервые под крики "Горько!" и он поцеловал ее. Ей казалось, что до этого они никогда не касались друг друга и был бесконечно далек и чужд ей этот крепкий, симпатичный парень со спокойными серыми глазами - ее муж. Свадьбу справили в конце июня, сразу же после прохождения Михаилом практики, и молодожены тут же уехали на три недели на Пицунду, где в пансионате "Маяк" провели свой медовый месяц. Путевки им обеспечил отец Люси - это был еще один подарок из той, как казалось Люсе, бесконечной череды подношений, которые приготовила ей благосклонная судьба. Люся, как ребенок, радовалась жизни, с восхищением разглядывала сервизы, цветное постельное белье, мельхиоровые ложки и прочий, в общем-то, стандартный набор предметов, которыми снабжают молодых родные и знакомые, отправляя молодоженов в долгое плавание по бурному морю жизни. Люся была настолько эмоционально возбуждена свадьбой, как праздником, как карнавалом, что постепенно у нее растаяло эт
      странное ощущение, что она стала женой чужого для нее человека. Тем более, что она не имела никакого представления о том, как это должно быть на самом деле. Да и откуда ей было это знать? Мать с ней на эти темы не разговаривала - только торопливо и смущенно дала дочке какие-то общие наставления за день до свадьбы. С подругами Люся также по таким поводам не общалась - ей казалось гадким и неприличным говорить о таких вещах. Михаил же был ровен, терпелив, спокоен и, в конце концов, Люся уверовала, что иных отношений между мужчиной и женщиной не бывает, что интимная часть этих отношений - такая же естественная и обыденная необходимость, как личная гигиена, но, конечно, эмоциональнее. Первый год замужества прошел для Люси интересно - она впервые почувствовала себя замужней женщиной, началась вереница походов в гости, в основном, по знакомым и друзьям отца Люси, в те дома, где раньше ее принимали за девочку. Квартиры, которые Люся с Михаилом посещали с визитами, никогда не назывались "квартирами", а носили высокое имя "дом". В таких "домах" стены были обклеены редкими по тем временам моющимися обоями, мебель была красного дерева, под высокими потолками сияли хрустальные люстры, в сервантах благородно белел тонкий фарфор, а на полах пестрели восточным орнаментом ковры. На столах царило изобилие, а за столами - веселье.
      В свою очередь, Люся, уже как семейный человек, приглашала подруг, хотя, конечно, это больше походило на полуофициальные приемы, чем на дружеские встречи. Готовиться к ним Люсе всегда помогала мать, и Люсе оставалось только сервировать стол и играть роль щедрой и радушной хозяйки дома. Как всегда, в Люсином доме широко отмечались ноябрьские и майские праздники, семейные торжества, шумно встречали Новый год. Карнавальное шествие жизни остановилось для Люси августовским вечером на перроне Ленинградского вокзала. И Люся не сразу поняла, но очень быстро почувствовала, что она и Михаил совершенно по-разному отнеслись к этой перемене. Для Михаила Ленинград был местом первой его работы, которая составляла для него смысл жизни. Из студента он превратился в инженера, от которого требовались и знания, и умение решать задачи не только по оптике и сопротивлению материалов. Михаил сразу попал в большой производственный и научный, многослойный коллектив со своими традициями и проблемами. Ему предстояло освоить нелегкую науку общения с людьми, найти свое место в деле, о котором он мечтал. И Михаил отдал все свои силы и энергию этому. Для него не существовало разницы между служебным временем и досугом - о работе он думал постоянно. Люсю Михаил любил. Любил по своим понятиям серьезно. Она понравилась ему сразу, и Михаил, как человек целеустремленный, полностью посвятил себя Люсе в период ухаживания.