Закрытый перелом

.. - Виктор пришел в себя. - Конечно, случилось... Я с каждым днем, с каждой ночью, с каждым часом осознаю, насколько сильно тебя люблю... Так, что даже трудно объяснить, подыскать слова... - Да? - веселым голосом спросила Люся. - Может быть, стихами попробовать? Или их запас уже кончился? Виктор не почуял подвоха, он подумал, что Люся дуется на него за то, что он исчез на три дня, не звонил ей. - Я с тобой серьезно, - вздохнул он, - а ты... Слушай, Люсь, я истосковался по тебе, жить без тебя не могу... Когда мы с тобой увидимся? Хочешь, сегодня, а можно и завтра - ко мне один интересный человек придет, Антон будет... А?.. - А зачем? - спросила Люся. - Как зачем? - не понял Виктор и опять по-своему истолковал ее слова. - Ты не можешь? Муж вернулся? - Нет, Михаил еще в командировке. Звонил, обещал приехать. Может быть даже сегодня... Но какое это имеет значение? - Правильно, никакого! - обрадовался Виктор. - Так как?.. - Что как? - переспросила Люся. - По принципу: раз - и все! Сегодня?.. Или завтра?.. Или и завтра, и сегодня?.. - Никогда, - ответила Люся. - Неужели, Виктор, вы не поняли, что между нами больше ничего не может быть? Поиграли в любовь - и хватит. Я вела себя глупо, неосторожно, доверчиво, наивно. Как девчонка. Извините меня. Правда, кое-что из этой истории я для себя вынесла. Да, Виктор, вы были совершенно правы, когда говорили, что надо быть сильным, независимым и превыше всего ценить свою свободу, свои желания. Вы все так целесообразно, так удобно и так взаимополезно подходите друг к другу... Элита: вы, Марина, Антон... Позавчера Марина рассказала мне о вашей святой троице и даже предложила превратить ее из треугольника в квадрат. Не каждому оказывается такая высокая честь. Но я из числа недостойных. Мне еще поучиться у вас надо, жаль только, что я обременена семьей мужем, ребенком. Одним словом, не гожусь я для вашего свободного союза. Но, заметьте, поступаю я в полном соответствии с вашей логикой, вашей философией: я настолько полюбила вас, Виктор, что это оказалось просто опасным для меня, для моей внутренней свободы... Виктор слушал Люсю, как завороженный. Каждое ее слово било, как пощечина. Он то внутренне протестовал, то пытался бессильно возражать, но потом, вздрагивая, замирал, словно слеп от вспышек горькой правды, которую, не щадя ни его, ни себя, говорила Люся. - Подожди, я прошу тебя, будь добра, - выкрикнул он наконец. Подожди, я хочу сказать... - А что вы мне можете сказать нового? - спокойно осведомилась Люся. - Давай поженимся... - хрипло выговорил Виктор. Люся расхохоталась. Громко, заливисто. - Серьезно?! Вот оно - решение всех проблем! По принципу: раз и все! Да? И тут же резко сменила тон: - Опомнитесь! Образумьтесь! Люся замолкла на мгновение. Потом с горечью, с мукой в голосе заговорила: - Плохо тебе живется, любимый, ох, тяжело тебе, родной. И за что тебя жизнь так покорежила, так обидела? Ты оглянись на себя, радость моя, ты подумай, как ты живешь и зачем живешь? Работа тебе в тягость, изворачиваешься весь, чтобы не обошли тебя, не бросили в грязи, на обочине. И друзей у тебя настоящих нет, и здесь не дано тебе счастья. Ты подумай, что же ты делаешь? Жену от мужа отбиваешь, станешь отчимом чужому ребенку. Как приду я к тебе со своим сыном, родной ты мой? Что скажу? Вот твой новый отец, люби его, он человек достойный. А ведь это будет ложь, Вика. Где же ты так испоганился, так измарался? Как же я тебе поверила-то? Я же тебя ждала, может быть, всю жизнь ждала, как судьбу свою, как мечту мою. Я ведь люблю тебя, Виктор, так за что же ты меня так? Все боялась я поверить своему счастью и вышло не зря. У тебя, мой ласковый, перелом души. Закрытый перелом. Снаружи-то не видно, а внутри одни осколки. И прошу тебя, не томи меня, не терзай, мне и так больно, не тревожь ты меня, ради бога... Прощай, звонят, я иду открывать дверь. И она повесила трубку.
      23 Рабочий день закончился, сотрудники разошлись, где-то в конце коридора уборщица громыхала щеткой, звякала ведром и что-то ворчала себе под нос, а Виктор все еще сидел и тяжело смотрел на телефонный аппарат. Потом нерешительно снял трубку, подержал ее в руках, глядя в окно, и положил на место. Сквозняк, вздохнув, прихлопнул дверь кабинета. Виктор вздрогнул, встал, щелкнул замками "дипломата", вышел из кабинета и запер за собой дверь собственным ключом. Пустые учреждения всегда наводят уныние - легли на свои полки бумаги, с которыми весь день бегали из комнаты в комнату озабоченные люди, утихли телефоны, смолкло радио. Виктору, когда он проходил по коридору, вяло представилась бессмысленность этой дневной суеты, показались равнодушно-пустыми, как канцелярские комнаты, все дела, которые еще несколько часов назад казались крайне важными и неотложными. Впрочем, это ощущение пустоты и бессмысленности быстро прошло, потому что в душе у Виктора постепенно зрела черная тоска. Она еще не тревожила его, пока он садился в свою машину, грел мотор, ехал домой, ни даже, когда он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Виктор снял пиджак, переобулся в домашние тапочки, прошел в большую комнату и опустился в кресло. Перед ним, на стене, были развешаны гипсовые маски. Они удивлялись, тревожились, корчились от нестерпимой боли каждая по-своему, а все вместе они составляли огромное, белое, пустоглазое лицо страдания. Может быть в такой момент лучше двигаться, действовать, колоть дрова или бездумно бежать до изнеможения, но стоило Виктору расслабиться, как все внутри у него окаменело, исчезло обычное восприятие звуков, вкуса, цвета, запахов - так ему стало БОЛЬНО. Боль, наливаясь до звона в ушах, сдавила горло, гулко застучало сердце и онемели руки. Виктор никогда не думал, что боль духовная может быть равноценна или сильнее боли физической. У Виктора даже мелькнула мысль, что у него началось психическое расстройство, хотя через какое-то время болезненная, катастрофическая острота прошла, осталось лишь постоянное ощущение каменной тяжести, надорванности, открытого перелома... Виктор попытался расслабиться, осознать случившееся, увидеть хоть какой-то просвет в черном провале, в котором разрослась маленькая трещинка, возникшая в зените его счастья, но тщетно, ничего не получалось. У Виктора было ощущение, будто его разрезали надвое - в нем теперь самостоятельно существовали два человека. Один - холодный, расчетливый, циничный эгоист, другой - искренний, доверчивый, благородный человек. Кому-то из них суждено было погибнуть, иначе должен погибнуть хозяин. В беспрерывных мучениях, в бесконечном, антагонистическом споре этих двух противоположностей, становятся то на сторону эгоиста, то возражая ему, Виктор провел бессонную ночь. Наверное, эта ночь была сродни той ночи, которая сутками раньше выпала на долю Люси. Но если Люся прошла через огонь своего страдания и вышла из него очищенной, потому что у нее хватило сил открыто посмотреть правде в глаза, то двойственность Виктора настолько глубоко въелась в существо его натуры, что маска приросла к лицу и содрать ее можно было только по живому. Следующий день для Виктора был из числа тех, о которых хочется скорее позабыть. Нет, на Виктора обрушилась не глыба крупных драматических событий, а град противных, мелких, изматывающих неприятностей. По пути на работу машину Виктора остановил инспектор госавтоинспекции и сделал прокол в техническом талоне за несущественное с точки зрения Виктора нарушение - небольшое превышение скорости. Уже одного этого было достаточно, чтобы испортить настроение на весь день, но на этом дело не кончилось. Если Виктор звонил кому-то по телефону, то обязательно было занято. На рабочем столе Виктор опрокинул стакан горячего чая и залил важные бумаги, которые пришлось перепечатывать, и это в условиях полного дефицита времени у машинисток. Подчиненные раздражали Виктора своей тупостью упрямством, начальство придиралось, давало нагоняи и грозило. В ресторане, куда поехал Виктор обедать, объявили санитарный день - пришлось извиняться перед "экипажем" нужных людей. И в заключение всех злоключений высокий гость не соизволил осчастливить своим посещением дом Виктора, известив его об этом в самый последний момент, когда уже было поздно давать отбой Антону. Правда, высокий гость намекнул, что ключи от квартиры Виктора ему вскоре понадобятся. Виктор вернулся домой усталым и измотанным до полного равнодушия. Его уже не волновало, что он скажет Антону. Но Антон явился один, без Таисии. - Ну, что ж, бывает, - спокойно воспринял Антон известие о том, что мероприятие по услаждению высокого и одинокого гостя отменяется. - Но предупреждать надо. Хотя я тоже до тебя дозвониться не смог, хотел сказать тебе, чтобы на Таисию ты не рассчитывал... Ты что такой потерянный? И тут Виктора словно прорвало. Он вскочил с места, забегал по комнате, не зная, с чего начать, волнуясь, размахивая руками, бесцельно переставлял стулья, поправлял скатерть на столе... - Сядь, не мельтеши, - понаблюдав за ним, сказал стоящий у стены с масками Антон. - Говори... Виктор послушно сел в кресло и начал сбивчиво, замирая в мучительном поиске нужных слов, рассказывать Антону о том, как ему невыносимо больно, потому что его будто разрезали надвое... На двоих... Что один из этих двоих является олицетворением всего темного. Он не то, чтобы законченный злостный мерзавец, а такой иезуитски изворотливый, способный оправдать любую подлость, а вот другой - полная ему противоположность. - Тоже мне удивил, - усмехнулся Антон. - Так всегда было. Все такие. - Нет, ты меня не понял, - опять заговорил Виктор. - Я и сам знаю, что в каждом есть и темное, и светлое, и плохое, и хорошее. Но у всех эти антиподы уживаются, мирно сосуществуют... Вместе... Может быть потому, что человек не придает особого значения своему дурному поступку, оправдывая его различными обстоятельствами и веря, что в иных условиях он поступил бы иначе или поступит иначе в будущем и что он, значит, не такой уж пропащий. А для меня сейчас все, абсолютно все, любая потаенная мысль, любая беседа, любое действие воспринимается настолько остро, непримиримо, что я уже отчаялся... - Говори проще, - посоветовал Антон. - И конкретнее. Что?.. Где?.. Когда?.. И запомни: если копаться в себе, то обязательно доберешься до мерзости. - Ну, например... - не сразу справился с волнением Виктор. - Например, еду я с Люсей в метро... - Тогда ясно, откуда все это растет, - кивнул головой Антон. - Когда же это ты с ней ездил в метро? - В первый день нашего знакомства... Подожди, - продолжил Виктор, - сейчас объясню. Представь себе, там в метро я на эскалаторе встал на ступеньку ниже, повернулся к ней и получилось, что мы стоим с ней глаза в глаза... Близко, близко... Словно я смотрю в нее, а она - в меня... И мы вместе, мы едины... А потом кончился эскалатор - и мы врозь... - Так. Дальше, - сказал Антон. - А что дальше? Я без нее жить не могу дальше. И как мне кажется, эти двое, что во мне, звереют от ненависти друг к другу именно тогда, когда мы врозь, а когда мы с Люсей вместе, то мне так спокойно, так счастливо... - Влюбился? - вздохнул Антон. - Нет, - коротко, но с силой ответил Виктор. - Люблю. - А вот это уже хуже, - Антон скрестил руки на груди. - Любовь зла, не зря в народе говорят. Я имею ввиду настоящее чувство. Любовь слепа. Любовь всесильна. Любовь безрассудна... Или ты Лефортовский госпиталь позабыл?.. И Галину?.. У нее - кривая душа, у тебя - кривое лицо. Как маска. - Нет, не забыл, такое не забывается... Виктор напряженно думал над словами Антона о сути любви, о своей любви к Галине и о том, как она растоптала его чувство. - Понимаешь, Антон, здесь есть большая разница... Очень большая... Перед Лефортовским госпиталем я столкнулся с грязью измены, с духовной черствостью, с предательством близкого человека, но это было все во вне меня... Не прилипло к моей душе... А сейчас... А сейчас все внутри меня, вот в чем дело. Антон внимательно, очень внимательно и серьезно посмотрел на Виктора и спросил в упор: - Готов жениться? - Все, что угодно, - безрадостно, но твердо ответил Виктор. Антон вдруг рассмеялся. Негромко, добродушно, тепло: - Кхе! Кхе! Кхе! - нарочито откашлялся он. - Запутался мальчик... Ну, конечно, все позабыл, чему учили. Да-а-а, раскололи старичка. На пополам. И запахло серой - черный, похотливый, порочный дьявол проснулся на дне светлого царства твоей души и встал во весь рост и заслонил солнышко добра... Антон вздохнул: - Ну, что ж, ладно...Давай побеседуем. Ты же знаешь Антона. Антон кто? Антон - массажист мозга. А массаж мозга - занятие сложное, требующее ювелирной работы, ведь необходимо решить непростую задачу: отыскать в потемках твоей души источник, причину боли и успокоить тебя. Антон сознательно набивал себе цену, подготавливая Виктора к тяжелому разговору. - При этом пациент... В данном случае пациентом являешься ты, Вика, так вот, пациент должен быть абсолютно правдив. Договорились? Сможешь? Виктор молча кивнул головой. Он ждал, он жаждал получить ответы на свои вопросы. Однако отвечать пришлось ему самому. - Значит, побеседуем, как говорил Сократ... - Антон выдержал паузу. - Любишь, говоришь?.. И всерьез?.. - Да. - А она? - задал свой первый вопрос Антон. И тут Виктор, действительно, впервые задумался над тем, насколько сильны и искренни Люсины чувства к нему. Но вспомнив ее исполненные искренней горечи слова, что она ждала его всю жизнь, как судьбу, как мечту, ответил: - Да, думаю, что тоже любит. - Значит, с этим все в порядке, - улыбнулся Антон. - Потому что в ином случае разговор просто теряет всякий смысл. Любовь - обязательное условие вашего счастья... Или несчастья. Однако, мы разберем именно вариант счастья, потому что любой другой вас, очевидно, не устраивает. Итак, вы любите друг друга. Если вы вместе, то это, как чудо, как сказка... Если врозь, то... то как у Пушкина... Я знаю: век уж мой измерен, но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я... Не так ли? - Да... Я должен быть уверен... - как эхо, повторил Виктор. - Но, чтобы быть счастливым не только в течение целого медового месяца, а хотя бы всю оставшуюся жизнь, надо быть уверенным в главном, причем твердо уверенным - в человеке. - Что ты имеешь ввиду? - спросил Виктор. - Ты теперь пойми необходимость моего следующего вопроса... начал Антон. - Мне и самому неприятно задавать его, но надо. Понимаешь, надо, чтобы ты ответил на него. - Спрашивай, - внутренне напрягся Виктор. Антон помедлил: - Ну, хорошо... Подумай вот о чем: она пришла к тебе от живого мужа и сына, легла с тобой в постель, где гарантия, что она потом не изменит тебе, не поступит также с тобой? Виктора скрутило от цинизма Антона. И сразу же черный эгоист в нем возликовал, хитро посмеиваясь: "Я же говорил тебе..." Но Виктор не поддался, справился: - Нет, я верю Люсе. Я хотел, чтобы мы были вместе, я желал этого, я благодарен ей за все... И потом, разве это не естественно быть вместе, если мы полюбили друг друга? Как же ей следовало поступить? - Наверное, также, как она и поступила, но не обманывая мужа. - Он был в командировке, а она... Она все время говорила, что ей стыдно... И что она боится за своего сына... - Вы же не один день знакомы, - возразил Антон. - Если ей стало ясно, что она без тебя жить не может, то пришла бы к тебе, вы бы вместе решили, серьезно это или нет, честно сказали бы об этом мужу - что же делать, если так случилось? Я понимаю, что это нелегко, да и совершать такой ответственный шаг надо тщательно все взвесив, убедиться, что вы правы, но полгода, наверное, для этого срок достаточный? И муж, наверное, вас понял бы... А так... Виктор молчал. Что скажешь, если Антон был в принципе прав. И не только бессонных ночей и мучений не было бы - не было бы этого тяжелого разговора, если бы с самого начала не было бы двойной игры. - Так, - увидев, что его слова подействовали, продолжил Антон. - Но это дело прошлое. Что поделаешь, раз так получилось? Исправить все-таки не поздно. Поэтому позабудем прошлое... Нет, пожалуй, забывать не стоит, поэтому запомним прошлое, чтобы на повторять ошибок, и заглянем в будущее... Хорошо?.. Предположим, вы не только беззаветно любите, но и бесконечно преданы друг другу... Наконец-то, вы порадовали ее мужа известием о свалившемся на вас счастье... Что же делает муж? Как английский джентльмен, откланяется и покинет помещение? Думаю, что нет. Скорее всего, он ее выгонит. И я, и ты на его месте поступили бы также. И были бы правы. Думаешь, она оставит ему сына? Никогда в жизни - это ясно, как божий день. Куда ей деваться? Естественно, к тебе... Антон обвел взглядом комнату. Виктор молчал. Антон опять был прав, но для Виктора в этот момент черный эгоист в его душе и Антон слились в одно лицо, в одну маску, в одну плутовскую ухмылку: "Давай, давай, Вика, полезай в петлю..." - Ты сразу становишься не только счастливым мужем, но и полновесным папой чужого дитяти. А если крошка окажется не только вождем краснокожих и переколотит палкой все твои маски, но и не взлюбит тебя? Дети очень тонко чувствуют свою власть над взрослыми, не правда ли? И используют ее полностью, не задумываясь, как тираны. Твой справедливый бунт будет бесполезен - мама тигрицей встанет на защиту своего детеныша, начав подозревать тебя в самом страшном - в том, что ты не любишь ее ненаглядного... И пусть, чем бы дитя не тешилось... А здесь очень, очень недалеко до расхода, до развода... Зачем же тогда, спрашивается, было огород городить?.. Но до финала еще очень далеко... Антон сделал паузу. Потом заговорил. Заговорил проникновенно, без всякой насмешки, но каждое его слово словно камнем ложилось в глухую стену, которая заслоняла свет, росла, отделяла Виктора от Люси. - После долгих мучений, после диких скандалов и ссор вы оба поймете, что, несмотря на вашу любовь и преданность, вам лучше расстаться... Лучше, конечно, для ее сына, ведь мальчик должен расти в нормальной обстановке. Значит, развод и размен квартиры. Ну, если развод только основательно истреплет тебе нервы, а с нервами у тебя всегда было слабо, особенно с лицевыми, то размен... Размен - это тысяча и одна ночь. Шахерезада стала бы лауреатом Нобелевской премии в области литературы, если бы работала в бюро обмена жилплощади... Бюро, бюро... Кстати, по службе ты уже коечего добился: кандидат наук, начальник лаборатории, в ГДР собираешься. А как посмотрят твои товарищи по партийному бюро на твои разводы-женитьбы? Где твоя моральная устойчивость? Жену у мужа увел, семью разрушил, а новую не создал... - Нельзя же так, Антон! - не выдержал Виктор. - Это же любовь, тут сердцу не прикажешь. - Почему же нельзя? - удивился Антон. - Тебе можно, а другим нельзя? Что же, выходит, мы поощряем тех, которые по три-четыре раза женятся и каждый раз по велению сердца? Все правильно. Не думаю, что сердечные страдания будут серьезным доводом, когда станут разбирать твой моральный облик. А недоброжелателей, насколько я знаю, у вас в институте хватает. И это было правдой. По мере того, как говорил Антон, у Виктора остывало желание спорить с ним - он и сам видел, сколько же было всего "против", и только одно "за" - любовь. - А теперь я скажу тебе самое главное... - подчеркнуто сделал паузу Антон. - Тебе тридцать четвертый, ты стоишь на какой-то, пусть не на верхней, но достаточно высокой ступеньке своего духовного, служебного, физического и умственного развития. Сейчас ты поступательно растешь, набираешь количественный потенциал, чтобы сделать качественный скачок - защитить докторскую диссертацию. Потом уйдешь заведующим кафедрой в какой-нибудь учебный институт, и тебя ждет спокойная и свободная, подчеркиваю, свободная жизнь. А эта женитьба-развод сломает тебе карьеру, ты остановишься в своем развитии, ты перестанешь набирать свой потенциал. Годы, лучшие годы уйдут безвозвратно. И не заметишь как. Впустую. В ссорах и огорчениях. Останется только горечь, комплекс неудачника, ощущение невосполнимой потери. А главное - ты потеряешь свою независимость, свою свободу... А что может быть дороже свободы?.. - Что же делать, Антон? - Виктор почувствовал, что его покинули светлые силы, что он сдался, очерствел, что что-то в нем умерло, погибло. Антон долго не отвечал. Антон думал о своем, также страдая, как и Виктор, хотя внешне оставался спокойным и сдержанным. Антон, сталкиваясь с чужими судьбами, всегда приходил к выводу, что нет на этом свете человека, который был бы счастлив долгое время, который жил бы не страдая, не испытывая унижения и оскорблений. Жизненный опыт Антона можно было бы назвать недоброй мудростью. При этом сам Антон не был ни злым, ни черствым. Он одинаково высоко ценил и проявление лучших качеств в человеке, и эстетическое, духовное, облагораживающее переживание, полученное от соприкосновения с произведениями настоящего искусства. Антон располагал к себе. С ним часто делились сокровенным, но сам Антон был замкнутым, угрюмым, одиноким. Ему было нелегко нести мрачное бремя своего пессимизма. Антон нуждался в друге, в духовном соратнике, в чьей-то преданности. И поэтому в течение долгих лет, начиная со школьной парты и студенческой скамьи, Антон формировал Виктора по своему подобию. Он внимательно опекал Виктора в минуты душевной невзгоды и был даже где -то рад тому кризису, который не мог преодолеть без его помощи Виктор. Таким же духовным наставником Антон был и для Марины, хотя до конца в женскую верность и дружбу Антон никогда не верил. Хотел Антон переделать на свой лад и Таисию. Она привлекла его неуемной жаждой жизни, брызжущей радостью, открытым, легким характером. Антон и не собирался поднимать ее до ледяных высот своего духовного совершенства. Он считал, что Таисия - несложная, незатейливая натура, что достаточно держать ее в состоянии почтительного поклонения, умно, незаметно, но постоянно внушая Таисии, насколько ей повезло с ним и что, лишившись Антона, ей станет просто неинтересно жить. В то же время Антон проповедовал прелести свободной, ни с кем не связанной жизни. Таисия покорно слушала, соглашалась, потом отмахивалась от Антона, ерошила ему волосы на голове и спешила совершить очередные хозяйственные подвиги. Однако в один прекрасный день идиллия Антона и Таисии кончилась. Разом и навсегда. Произошло это за сутки до встречи Антона с Виктором. Почти одновременно, как у Виктора с Люсей. Антон позвонил Таисии и предложил придти к Виктору, чтобы помочь ему перед визитом высокого гостя, но тут впервые за время их знакомства Таисия отказалась. Более того, она пригласила Антона к себе домой, вместо того, чтобы идти к Виктору. К ней приехала из Сибири, откуда родом была вся семья Таисии, бабушка, а точнее старейшина рода. Приехала, как она сама сказала, прощаться, потому что ей пора было собираться в те края, откуда не возвращаются. И просила Таисию, свою любимую внучку, показать ей "своего". "Свой" оказался перед необходимостью трудного выбора: явиться в дом Таисьи в качестве жениха, обманув ожидания Виктора, или... Антон выбрал второе. Несмотря на все свои ухищрения и хитроумную словесную изворотливость, Антон не смог уйти от ответа на прямой вопрос Таисии: "Ты придешь?.." И лишь только ответив "нет" и услышав частые гудки отбоя, Антон понял, кого он потерял... Только поэтому Антон так долго раздумывал, прежде чем решился полностью, до конца раскрыться перед Виктором. - Что делать, говоришь? - переспросил Антон. - Это самый сложный вопрос. Ответ, конечно, есть... Ты помнишь, я тебе рассказывал о своем знакомом, Валерии Истомине? Он - журналист международник, человек очень нелегкой судьбы... И поэт. Я сейчас попробую тебе прочесть, хотя нет, просто рассказать его стихи, а ты над ними подумай, почувствуй их кожей, осознай полностью. В них, по-моему, содержится истина, которую мы с тобой ищем. И ты, и я. Стихи эти написаны в разное время. Они короткие, больше похожи на афоризмы, но каждое из них - концентрат состояния, итог случившегося, прожитого, прошедшего... Например, случилась любовь... Слушай...
      И не ищи свой идеал напрасно
      Нет красоты, а только лесть.
      Но если я решил, что ты прекрасна,
      Так значит, так оно и есть. Ты заметил, как я решил, так оно и есть. Ты влюбился, ты влюблен, ты любишь, именно ты - именно ее и равнодушно проходишь мимо остальных, также, как остальные равнодушно проходят мимо нее. Любовь - чувство индивидуальное, эгоистическое. Вспыхивает, как порох. И обжигает. Как порох твоих эмоций. А время проходит, уходит время...
      Все постепенно тает,
      скоро и мы уйдем.
      Юность моя золотая
      в небе теряется журавлем. Да, время уходит, все пройдет, ничто не вечно - это истины, известные всем, да не всем они по силам... А что вокруг тебя? Оглянись...
      Шагаешь, думаешь, творишь,
      и ищешь, чтобы лично
      придти к сознанию, что лишь
      первична боль!
      Страдание вторично. Первична боль, понимаешь? Не сразу, только потом ты осознаешь, что любое действие, любой поступок, любая радость, даже любовь таят в себе боль, вершат ее, как кару, как рок. А за что?..
      Есть пол и потолок
      моих стремлений,
      а между ними - я.
      И если потолок высок,
      как гений,
      то пол, как сгусток бытия. А время идет, а время уходит. И копится в душе горечь утрат. Привыкай к потерям, с каждым днем их больше...
      Я с каждым годом все мудрей.
      И все кристальнее познанье.
      О, тяжесть скорби!
      С ней - трудней.
      Без смысла день.
      Ночь - наказанье. А время идет, а время уходит. И если ты сейчас, сегодня счастлив, весел и наслаждаешься жизнью, то завтра наступит похмелье, и ты поймешь, что ничего не было, нет и не будет, кроме пустой суеты. Неумолимо летит время, все быстрей, все быстрей...
      А умирать жалко.
      И неохота.
      Только работа, работа, работа.
      Как тяжелый труд землекопа.
      Каждый день себе яму копать кайлом,
      а потом,
      смертельно устав,
      лечь в нее
      и спать, спать, спать
      вечным сном. Бом!.. Прозвенит колокол, пойдешь на последний круг... Финал... Нас на Земле скоро пять миллиардов. А сколько уже ушло в небытие? И жизнь твоя, и смерть твоя - песчинка в великой реке бесконечного времени... А итог?..
      Ощущение утерянного,
      безвозвратно уходящего
      и в высоком царском тереме,
      и в кирпично-блочных башнях.
      И желание остаться,
      преступить через забвение
      в пирамидах египтянских,
      в родах новых поколений.
      И кресты, и обелиски,
      и простой могильный холмик
      результаты этих исков,
      говорящее безмолвие. Я читал тебе эти стихи, помнишь? Говорящее безмолвие... - повторил Антон и умолк. "Массаж мозга" был закончен. Уже давно сгустились сумерки, царил полумрак, стол, стулья, маски, фигура Антона, молча стоявшего у стены, теряли свои очертания - словно мир погружался в черную бездну... Антон бесплотно и бесшумно проплыл по комнате и включил свет. Виктора будто обожгло. - Где у тебя коньяк?.. В буфете?.. А мясо разморозил?.. Ну-ка, давай поставь что-нибудь в стиле диско, только не очень быстрое... Виктор кивнул в ответ, механически, как кукла, поднялся, долго размышлял, какую кассету поставить, наконец, выбрал, включил стереосистему, вернулся и сел в кресло. За это время Антон нарезал тонкими кусками, посолил, поперчил, посыпал приправами мясо, кинул его на раскаленную сковородку, обследовал холодильник, достал и открыл банку с маринованными огурцами и помидорами, выложил их в глубокую тарелку, нарезал хлеба и поя вился в дверях комнаты со сковородкой. - Вика, давай подставку, живо. А то горячо. Виктор бросился на кухню, принес подставку. Вдвоем они расставили тарелки, рюмки, разложили ножи, вилки. Антон разлил коньяк. - Ну... - поднял он рюмку. - Жизнь продолжается... Ты знаешь, что сказал Хайям обо мне?
      Кровавый ручей моего сердца снес бы сто домов.
      А в сто раз больше домов в опасности от моих слез.
      Каждая ресничка моя - желоб, по которому стекает кровь.
      А если я сомкну ресницы, то будет потоп. А нам с тобой он дал простой, но мудрый совет:
      Не следует метить сердце метой печали.
      Постоянно надо читать книгу наслаждения.
      Надо пить вино и исполнять желания сердца.
      Ведь неизвестно, сколько проживешь в мире. Давай за нас, Вика! За нас! Понял?.. Надо бы тебе все-таки научиться на горных лыжах кататься... И приятно, и полезно во всех смыслах. Ну, поехали... Они выпили. Потом еще. И Виктор с некоторым удивлением понял, что проголодался, что жив, что есть в этом мире тепло. То ли от того, что отпустило нервное напряжение последних часов, то ли от бессонной ночи, Виктор, сам того не замечая, опьянел. Ему показалось, что боль в душе ушла и не вернется. Ему уже не хотелось есть, он подливал себе коньяк, отпивал из рюмки часто, но понемногу и держал терпкую, жгучую жидкость под языком, прежде чем проглотить ее. Антон тоже пил, но сдержанно и добродушно-внимательно слушал, как Виктор, пьяно улыбаясь, рассказывал, что Марина, похоже, сыграла свою роковую роль, посвятив Люсю в дела триумвирата. Про себя Антон выругался с досады от того, что Марина решилась открыть кому-то факт существования триумвирата без ведома его магистра и основателя, но виду Антон не подал. А потом задумал недоброе... Для начала он завернул анекдот "со смаком", над которым Виктор долго смеялся, повторяя последнюю фразу: "Странно, что-то есть, а слова нет..." Потом Антон рассказал, как он в доме отдыха попал в сложную для мужчины ситуацию. Его поселили в одном номере с молодым человеком, а напротив жили две девицы, одна из которых была подругой этого молодого человека. Каждый вечер молодой человек уходил к своей подруге, ее соседка деликатно оставляла их вдвоем, а поскольку ей некуда было деться, то она приходила к Антону. Антон, накатавшись за день на лыжах, не желал ничего, кроме того, чтобы блаженно растянуться на койке, но ему приходилось вести светские беседы с соседкой. На третий день соседка принесла бутылку коньяка. Они с Антоном выпили, развеселились и Антон поцеловал ее в щеку. В ответ она страстно обвила его шею руками, прижалась и прошептала ему на ухо: "Ну, и сила воли у тебя... Целых два дня терпел, бедненький..." Виктор от этого рассказа развеселился до развязности. - Вика, если только между нами, мужиками... - доверительно спросил Антон. - А сколько раз ты встречался с Люсей здесь, в твоей квартире? - Два, - не задумываясь, ответил Виктор. - За полгода? - искренне удивился Антон. - Ну, это просто несерьезно, старик. Кстати, лучший способ забыть женщину - пойти к другой. Почему бы тебе к Марине по старой памяти не наведаться? Баба она теплая, не откажет, не так ли? Они еще сидели, еще пили. Виктор дошел до такой кондиции, что, проводив Антона, бессмысленно оглядел комнату, неубранную посуду, махнул рукой и завалился спать.
      24 Виктор стоял около дверей квартиры и долго искал в полумраке подъезда нужный ему ключ. Нашел, вставил его в замочную скважину и отворил дверь, повернув одновременно ручку двери