Он таскался с бурдюком
      Из дубленой кожи старого козла.
      Нашагаешься с лихвой
      Хоть молчи, хоть волком вой,
      Да еще - в коросте пота голова;
      Наконец, глядишь, привал;
      Он ко всем не поспевал
      Му дубасили его не разщ, не два.
      И снова: Дин! Дин! Дин!
      Поворачивайся, старый сукин сын!
      Все орут на бедолагу:
      Ну-ка, быстро лей во флягу,
      А иначе - врежу в рожу, Ганга Дин!
      Он хромает день за днем,
      И всегда бурдюк при нем,
      Не присядет он, пока не сляжет зной;
      В стычках - Боже, помоги,
      Чтоб не вышибли мозги!
      Ну, а он стоит почти что за спиной.
      Если мы пошли в штыки
      Он за нами, напрямки,
      И всегда манером действует умселым.
      Если ранят - из-под пуль
      Вытащит тебя, как куль:
      Грязнорожий, был в душе он чисто-белым.
      Опять же: Дин! Дин! Дин!
      Так и слышишь, заряжая карабин,
      Да еще по многу раз!
      Подавай боеприпас,
      Подыхаем, где там чертов Ганга Дин!
      Помню, как в ночном бою
      В отступающем строю
      Я лежать остался, раненый, один,
      Мне б хоть каплю, хоть глоток
      Все ж пустились наутек,
      Но никак не старина, не Ганга Дин.
      Вот он, спорый, как всегда;
      Вот - зеленая вода
      С головастиками, - слаще лучших вин
      Оказалась для меня!
      Между тем из-под огня
      Оттащил меня все тот же Ганга Дин!
      А рядом: Дин! Дин! Дин!
      Что ж орешь ты, подыхающий кретин?
      Ясно, пуля в селезенке,
      Но взывает голос тонкий:
      Ради Бога, Ради Бога, Ганга Дин!
      Он меня к носилкам нес,
      Грянул выстрел - водонос
      Умер с подлинным достоинством мужчин,
      Лишь сказал тихонько мне:
      Я надеюсь, ты вполне
      Был водой доволен - славный Ганга Дин.
      Ведь и я к чертям пойду:
      Знаю, встретимся в аду,
      Где без разницы - кто раб, кто господин;
      Но поилка наш горазд:
      Он и там хлеьбнуть мне даст,
      Грешных душ слуга надежный, Ганга Дин!
      Да уж - Дин! Дин! Дин!
      Посиневший от натуги Ганга Дин,
      Пред тобой винюсь во многом,
      И готов поклсться Богом:
      Ты честней меня и лучше, Ганга Дин!
      ШИЛЛИНГ В ДЕНЬ
      Я старый О'Келли, мне зорю пропели
      И Дублин и Дели - с фортов и с фронтов,
      Гонконг, Равалпинди,
      На Ганге, на Инде,
      И вот я готов: у последних... портов.
      Чума и проказа, тюрьма и зараза,
      Порой от приказа - мозги набекрень,
      Но стар я и болен,
      И вот я уволен,
      Мой кошт хлебосолен: по шиллингу в день.
      Хор: Да, за шиллинг в день
      Расстараться не лень! """""""""""""""""""""""""
      Как его выслужить - шиллинг-то в день?
      Рехнешься на месте - скажу честь по чести,
      Как вспомню о вести: на флангах - шиит,
      Он с фронта, он с тыла!
      И сердце застыло;
      Без разницы было, что буду убит.
      Ну что ж, вероятно, жене неприятно,
      Чтобы мне, господа,
      Не стоять в холода
      Возле биржи труда, - не возьмете ль в курьеры?
      Общий хор: Зачислить в курьеры:
      О, счастье без меры,
      Вот старший сержант - он зачислен в курьеры!
      На него взгляни,
      Все помяни,
      До воинской пенсии вплоть
      ГОСПОДЬ, КОРОЛЕВУ ХРАНИ!
      ШИВА И КУЗНЕЧИК
      Шива, сеятель злаков, гонитель небесных туч,
      В наидревнейшие годы грозен был и могуч,
      Он назначил каждому участь, работу и пищу деля,
      Не позабыл никого, от нищего до короля.
      Все он создал - Шива-Охранитель,
      Бог великий! Бог великий! Все он сотворил:
      Колючки для верблюдов и сено для коров,
      Материнское сердце - лишь для тебя; спи сынок мой,
      и будь здоров.
      Пшеницу дал он богатым и просо дал беднякам,
      Ходящим за подаяньем - отбросы и рваный хлам,
      Пусть бык достанется тигру, стервятнику - падаль глотать,
      Бездомным волкам назначил с голоду кости глодать.
      Никто не вознесся слишком, никто не остался наг.
      Стояла Парвати рядом, следя за раздачей благ.
      Подурачить решила Шиву - то-то смеху будет, гляди!
      И маленького кузнечика спрятала на груди.
      Закончен раздел; богиня спросила, скрывая смех:
      Властелин миллионов ртов, накормил ли ты вправду всех?
      Шива, смеясь, ответил: Раздача благ - позади.
      Сыт даже тот, которого спрятала ты на груди.
      Богиня достала кузнечика - был слишком ясен намек.
      Увидела: Меньший из Меньших грызет зеленый листок.
      Пара Парвати перед Шивой, не подъемля в молитве глаз:
      В самом деле бог напитал все живое в единый час.
      Все он создал - Шива-охранитель,
      Бог великий! Бог великий! Все он сотворил:
      Колючки для верблюдов и сено для коров,
      Материнское сердце - лишь для тебя; спи сынок мой,
      и будь здоров.
      НАПУТСТВИЕ
      КОЛЬ УДАЛОСЬ МНЕ ВАМ ПОМОЧЬ
      И ПОЗАБАВИТЬ ВАС
      ТО ПУСТЬ ТЕПЕРЬ КОСНЕТСЯ НОЧЬ
      МОИХ УСТАЛЫХ ГЛАЗ.
      НО ЕСЛИ Б СНОВА В ТИШИНЕ
      ПРЕД ВАМИ Я ВОЗНИК
      ТО ВОПРОШАЙТЕ ОБО МНЕ
      ЛИШЬ У МОИХ ЖЕ КНИГ/
      """
      ИЗ ПОЭТОВ ИРЛАНДИИ
      УИЛЬЯМ БАТЛЕР ИЕЙТС
      (1865-1939)
      РАЗМЫШЛЕНИЯ
      ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
      I
      Родовые усадьбы
      В богатом доме, средь куртин в цвету,
      Вблизи холмов, вблизи тенистой рощи,
      Жизнь бьет ключом, отринув суету,
      Лиясь, как дождь, пока достанет мощи,
      Расплескиваясь, рвется в высоту,
      Чредует формы посложней, попроще,
      Меняясь в них, дабы ценой любой
      Не стать машиною, не стать рабой.
      Мечты! Но и Гомеру бы, похоже,
      Не петь, коль скоро бы не знать ему
      Мерцанья черных янтарей, - и все же
      Привычно думать нашему уму
      О раковинах на прибрежном ложе,
      С отливом не вернувшихся во тьму
      Глубин, что и они когда-то были
      Наследственною мерой изобилий.
      Жестокий человек и деловой
      Назначил зодчим, столь же деловитым,
      Исполнить в камне план заветный свой:
      На диво всем потомкам-сибаритам
      Воздвигнуть символ чести родовой.
      Но от мышей спастись ли даже плитам?
      Десятилетья минут - и, глядишь,
      Наследник мраморов - всего лишь мышь.
      Но что, коль этот парк, где крик павлинов
      Ночной порой звучит среди террас,
      И где Юнона, склепный свод покинув,
      Богам лужаек зрима каждый час,
      Где посреди древесных исполинов
      Дается нам отдохновенье глаз
      Что, если все, что здесь доступно въяве,
      Замена нашей гордости и славе?
      Что, если герб, взирающий с дверей,
      Гнездо традиций, древних и упрямых,
      Блуждание вдоль зал и галерей,
      Портреты предков в золоченых рамах,
      Достоинство семейных алтарей.
      Покоящихся в вечных фимиамах
      Что, если цели нет у них иной:
      Заменой быть для гордости больной?
      II
      Мой дом
      Седая древность башни и моста,
      Старинный дом в кругу оград просторном,
      Кремнистая земля;
      Символика цветущего куста
      Меж вязами и одичалым терном;
      Ветр зашумит, суля
      Часы дождя и хлада,
      И промелькнет на миг
      Взволнованный кулик,
      Заслыша топот и мычанье стада.
      Ступени, свод, камин, бумажный лист,
      Исписанный, холодный подоконник.
      Да, в комнате такой
      Виденье облекал панегирист,
      Певец "Иль Пенсерозо" и платоник,
      Туманною строкой,
      И было въяве зримо,
      Как, робко трепеща,
      Полночная свеща
      В окне мерцала всем, бредущим мимо.
      Здесь кров для двух людей. Один сумел
      Собрать вооруженных два десятка,
      И жить средь этих стен,
      Хоть и казался он меж ратных дел,
      Сомнений, треволнений, беспорядка
      Забывчив и забвен;
      И я - второй, как вящий,
      Живой пример уму:
      Потомству моему
      Эмблемою печали предстоящий.
      III
      Мой стол
      Две тумбы, и на них доска.
      Перо, листки, и сталь клинка
      Блестит - подарок Сато,
      Врученный мне когда-то,
      На все вокруг, как некий рок,
      Как неизменности урок,
      До Чосера откован,
      Взирает из шелков он.
      Так пять веков в родной стране
      Подобно молодой луне
      Он пролежал, ни разу
      Не обновляя фазу.
      Но сердце знает: такова
      Непреходящесть мастерства.
      Ученым любы споры
      Кто мастер, год который,
      Когда сей славный образец
      В дар сыну передал отец.
      Искусная работа,
      Рисунок, терракота,
      Непреходящий символ в ней,
      Но красота души - важней:
      Душа, как одеяньем,
      Объемлется деяньем.
      Счастливей всех - преемник тот,
      Кто ведает, что не войдет
      В возвышенное царство
      Жрец низкого фиглярства,
      Но кто возвысит дух и речь,
      Кто может в сердце песнь беречь,
      Внемля павлиньи стоны
      В обители Юноны.
      IV
      Мои потомки
      От предков разум получив живучий,
      Не вспоминать, возможно, должен я
      Ни дочь, ни сына, и - на всякий случай
      Забыть, что у меня была семья;
      Но в кои веки аромат летучий
      Даруется теченьем бытия;
      Цветы на ветках вянут, облетая,
      И вновь кругом шумит листва простая.
      Но если все же угасает род,
      И все бесцветней вялые потомки,
      И каждого иль бремя дел гнетет,
      Иль брака неудачного постромки?
      Быть может, рухнут лестницы и свод.
      И лишь сова, избравшая обломки
      Жильем, затянет по ночным часам
      Печальный плач печальным небесам.
      Порода сов, как ни одна другая,
      Для нас - напоминанье; потому,
      Любовь и дружбу целью полагая,
      Я все, что мог, восстановил в дому.
      Здесь, девушку свою оберегая
      И дружбу близких, бытие приму.
      И знаю: пусть в паденье, пусть в расцвете,
      Нам памятником станут камни эти.
      V
      Дорога у моих ворот
      Боец заходит в дверь.
      (Телосложением - Фальстаф),
      Любезно шутит о войне
      Мол, можно помереть вполне,
      На солнышке под пули встав.
      То - несколько других солдат:
      Их форма издали видна,
      Перед воротами стоят.
      Я сетую на дождь, на град,
      Сломавший грушу у окна.
      Считаю горлиц над ручьем
      Шары пернатой черноты
      Во гневе затворен своем,
      От мира огражден жильем,
      От стужи гибнущей мечты.
      VI
      Скворечник над моим окном
      Роятся пчелы между кладок.
      В щели - голодный писк птенца.
      Стена давно пришла в упадок.
      Творите, пчелы, свой порядок:
      Вселитесь в прежний дом скворца.
      Сковала робость нас; кому-то
      Смерть ежечасно шлет гонца;
      По всей земле, что ни минута,
      Пожар и гибель, тьма и смута:
      Вселитесь в прежний дом скворца.
      Шагает смерть по баррикадам,
      Боям и стычкам нет конца,
      И многим доблестным отрядам
      Лежать в крови с оружьем рядом.
      Вселитесь в прежний дом скворца.
      Живя мечтами год от года,
      Грубеют души и сердца.
      Вражда важней для обихода,
      Чем жар любви - о, жрицы меда,
      Вселитесь в прежний дом скворца.
      VII
      Я вижу фантомы ненависти
      и духовных излишеств и грядущей пустоты
      По камню лестницы всхожу к вершине башни;
      Снегоподобной мглой затянут небосвод,
      Но залиты луной река, леса и пашни,
      Все призрачно вокруг, и мнится, что грядет
      С востока ярый меч. Вот ветерок в просторы
      Взовьется, заклубив туманы - и тогда
      Внезапно явится пред умственные взоры
      Чудовищных картин знакомая чреда.
      Под иступленный клич: "Возмездие за Жака
      Молэ!" - одет в металл и кружевную рвань,
      Гоним и голоден, выносится из мрака
      Отряд под лязг мечей и площадную брань
      Ни с чем спешат в ничто, уже почти растаяв,
      Бросаясь в пустоту: и я вперяю взор
      В тупое шествие бездумных негодяев,
      Орущих, что магистр отправлен на костер.
      О ноги стройные, о глаз аквамарины!
      Грядет процессия блистательнейших дев:
      Умело оседлав единорожьи спины
      И вавилонские пророчества презрев;
      Их разум - лишь бассейн, где страсть, не умирая,
      Уходит в глубину, сверх меры тяжела;
      Лишь тишина живет, когда полны до края
      Сердца - томлением, и прелестью - тела.
      Аквамарины глаз, туман, единороги,
      Блеск призрачных одежд, молчание сердец,
      Ожесточенный зрак; довольно, прочь с дороги!
      Толпа не может ждать! Дорогу, наконец,
      Бесстыжим ястребам! Ни скорбных разговоров
      О прошлом канувшем, о зле грядущих лет:
      Лишь скрежеты когтей, лишь самохвальство взоров,
      Лишь завихренья крыл, затмивших лунный свет.
      Я затворяю дверь, и вижу с болью жгучей,
      Что ни единожды не проявил свою
      Единственность, хотя бывал и час, и случай,
      Но нет, пускай навек замолкну, затаю
      Свидетельства свои - благоспокойствуй, совесть!
      К чему томления? Ведь в отвлеченный миг
      Чудовищных картин магическую повесть
      Во мне приветствуют и отрок, и старик.
      ПЛАВАНИЕ В ВИЗАНТИЙ
      I
      Здесь места дряхлым нет. Зато в разгаре
      Неистовые игрища юнцов;
      Реликты птичьих стай в любовной яри,
      Ручьи лососей и моря тунцов,
      На суше, в море, в небе - каждой твари
      Отлетовав, истлеть в конце концов.
      Здесь угашает страстная побудка
      Нестарящийся пламенник рассудка.
      II
      Подобен был бы муж преклонных лет
      Распяленным, ветшающим обноскам,
      Когда бы дух его не пел в ответ
      Любым в юдоли внятным отголоскам;
      Но голос есть, а школы пенья нет
      Пренебрегать ли вожделенным лоском?
      Затем, преодолев моря, я рад
      Византий созерцать, священный град.
      III
      О мудрые, из пламени святого,
      Как со златых мозаик на стене,
      К душе моей придите, и сурово
      Науку пенья преподайте мне,
      Мое убейте сердце: не готово
      Отречься тела бренного, зане
      В неведеньи оно бы не взалкало
      Искомого бессмертного вокала.
      IV
      Мне не дает неверный глазомер
      Природе вторить с должною сноровкой;
      Но способ есть - на эллинский манер
      Птах создавать литьем и тонкой ковкой
      Во злате и финифти, например,
      Что с древа рукотворного так ловко
      Умеют сладко василевсам петь
      О том, что было, есть и будет впредь.
      КОЛЕСО
      Зимою жаждем мы весны,
      И лета ждем весною ранней.
      Когда сады плодов полны
      Опять зима всего желанней.
      Придет зима, но в тот же час
      Возжаждем мы весенней воли,
      Не зная, что в крови у нас
      Тоска по смерти, и не боле.
      ИЗ ФРАНЦУЗСКИХ ПОЭТОВ
      РЕМИ БЕЛЛО
      (1528 - 1577)
      АПРЕЛЬ
      Ты, Апрель, земных долин
      Властелин;
      Ты ласкаешь потаенно
      Легкой дланью каждый плод,
      Что живет
      В нежной глубине бутона.
      Ты, Апрель, живишь листву
      И траву,В
      Зелен, как волна морскаяВ
      Сотни тысяч лепестков
      Средь лугов
      Рассыпаешь ты, играя.
      Ты, Апрель, сошел на мир,
      И Зефир,
      Спрятавшись, незримый взору,
      Порасставил сто сетей
      Средь полей,
      Возжелав похитить Флору.
      Ты, Апрель, дары несешь,
      Ты хорош,
      Ты в цветении богатом
      Наполняешь лес и лугВ
      Все вокругВ
      Несравненным ароматом.
      Ты, Апрель, цветешь кругом,
      И тайком
      Госпоже в златые косы
      И на грудь бросаешь ты
      Все цветы
      И предутренние росы.
      Ты, Апрель, дарить нам рад
      Аромат,
      Вздох легчайшей Киферея,
      Чья волшебная краса
      В небеса
      Смотрит чище и светлее.
      Птицы, словно год назад,
      К нам летят,
      С юга, что далек и жарок;
      Эти вестницы весны
      Нам даны
      От тебя, Апрель, в подарок.
      Вот шиповник средь полян,
      И тимьян,
      И фиалка, и лилея,
      И гвоздики, что растут
      Там и тут,
      В ярких травах пламенея.
      И сладчайший соловей,
      Меж ветвей
      Заливаясь нежной песней,
      В небо шлет за трелью трель,
      О Апрель,
      Все волшебней, все чудесней.
      Твой приход людей живит,
      И звучит
      Песнь любви в весеннем гимне,
      И трепещет нежно кровь
      В жилах вновь,
      Растопляя панцирь зимний.
      И с тех пор, как ты пришел,
      Столько пчел
      Над цветами суетится:
      Собирают жадно впрок
      Сладкий сок,
      Тот, что в чашечках таится,
      Май на землю низойдет,
      Чистый мед
      Принося в подарок пчелам,
      Новым фруктам будет рад
      ВертоградВ
      Созревающим, тяжелым.
      Но тебе, Апрель, привет
      В твой расцветВ
      Месяц Анадномены,
      Той богини, что весной
      Неземной
      Родилась из белой пены.
      БЕРИЛЛ
      Бериллу песнь моя. Сей самоцвет хорош,
      Окраской на волну морскую он похож
      В тот нежный час, когда уходят аквилоны,
      И дышит вновь зефир, весною пробужденный.
      Но иногда берилл бывает золотистВ
      Как самый свежий мед, необычайно чист;
      Однако, меньше блеск, и лик его туманней,
      Коль не имеет он необходимых граней:
      Затем, чтоб мог берилл достоинства хранить,
      Потребно камень сей искусно огранить.
      ЗеленыйВ - лучше всех, коль он похож при этом
      На гордый изумруд своим глубоким цветом.
      С Индийских берегов его привозят к нам,
      Зеленый и златой. Испорченным глазам
      И печени больнойВ - нет ничего полезней;
      Одышку, тошноту, сердечные болезни
      Излечивает онВ - а также он один
      Хранитель брачных уз для женщин и мужчин.
      Он изгоняет лень, он возвращает друга,
      Пред ним надменный враг робеет от испуга.
      О, если ты, берилл, воистину таков,
      Из Франции гони воинственных врагов:
      Нет пользы ни душе, ни сердцу, ни здоровьюВ
      Нам руки обагрять напрасно вражьей кровью.
      СЕРДОЛИК
      Любитель всяческих проказ,
      Эрот веселый, как-то раз
      В садах Киферы, утром рано
      Летал,В - не выпускал из рук
      Слоновой кости тонкий лук;
      Торчали стрелы из колчана.
      Но горе! Он, резвясь в саду,
      Сломал меж веток на беду
      Точеное крепленье лука.
      Такой обиды юный бог
      Перенести никак не мог:
      Невыносимой стала мука.
      Кифера, чтобы скорбь смягчить,
      От муки сына излечить
      И поцелуй сорвать в наградуВ
      Дала Эроту сердолик.
      Лук был исправлен в тот же миг,
      И вновь Эрот порхал по саду.
      И дивен камень стал с тех пор:
      Он усмиряет гневный взор,
      Смягчает боли и обиды,В
      Напоминая, как тогда
      Была отвращена беда
      К великой радости Киприды.
      Растертый в порошок, с зубов
      Он снимет ржавчину годов,В
      И лекарь держит наготове
      Сей чудный камень про запас
      На случай, чтобы в нужный час
      Остановить теченье крови.
      Сей превосходный самоцвет
      Имеет ярко-алый цвет,
      Хотя подвержен потускненью.
      Лишь тот волшебен сердолик,
      Чей дивный и прекрасный лик
      Не омрачен малейшей тенью.
      ЛУННЫЙ КАМЕНЬ
      ИНАЧЕ ИМЕНУЕМЫЙ СЕЛЕНИТ
      Ты,В - камень, что всегда растешь,
      Ты, что с луною светлой схож
      В метаморфозах чудотворных,
      Когда на черный небосвод
      В полночный час она ведет
      Своих коней, таких же черных,В
      Тебе ль хвалу не возглашу?
      Нет, я подробно опишу
      Тебя, в том честь моя порукой,
      Поскольку сведенья верны
      О том, что тыВ - дитя Луны,
      Сие подтверждено наукой.
      Тебе, о камень, равных нет:
      Ты излучаешь чистый свет,
      С Луною вместе возрастая,В
      А сократится лунный серпВ
      Пойдет и камень на ущерб:
      Зависимость весьма простая.
      Такие камни рождены
      Из пота страстного Луны,
      Когда, сойдя по небосклону,
      Дарила поцелуй она,
      Простертому в объятьях сна
      Прекрасному Эндимиону.
      Ученым ведомо давно:
      Все, что в стихиях рождено,
      Сменяет облик постепенно;
      Ничто не гибнет, лишь порой
      Приобретает вид иной
      Посредством тайного обмена.
      Так, землю плотную всегда
      Размоет чистая вода,
      И легким паром улетает,
      Чтоб стать впоследствии огнем:
      Субстанция земная в нем
      Начальный облик обретает.
      И вновь размеренно идет
      Незыблемый круговорот
      Своей дорогою привычной;
      Пути природы столь просты,
      Что лишь меняются черты
      Ее материи первичной.
      От века так и навсегда:
      Ничто не сгинет без следа,
      Но в каждой смерти есть рожденье,В
      Тела сменяются, но суть
      Не искажается ничуть
      При каждом новом измененьи.
      Имеет лунный камень власть
      В любой красотке вызвать страсть,
      К тому же лечит очень тонко:
      В ночь без луны его наденьВ
      И заживут в единый день
      И легкие, и селезенка.
      Сей камень опознать легко:
      Он бел, почти как молоко,
      С отливом красным, очень слабым
      Прозрачен, словно облака.
      Его из мелкого песка
      Достать случается арабам.
      ГРАНАТ
      Любое действие в природе
      Совершено не по свободе,
      Но Господу подчинено.
      Все, что Господь влагает щедро
      В обильные земные недра,
      Добычей смерти стать должно.
      Земля-кормилица от века
      Во всем жалеет человека,
      И никого добрее нет:
      Она сокрыть бывает рада
      От нас чешуйчатого гада
      И руды, что приносят вред.
      Весьма полезные растенья
      Она творит для исцеленья
      Тех, кто отравой поражен.
      Она змее, вельми опасной,
      В слюну вливает яд ужасный:
      Смертельно страшен людям он.
      Растенья набирают соки,
      И вот они уже высоки,
      Они цветут, лаская глаз,В
      Но летний зной растенье тронет,
      Тогда свой цвет оно уронит,
      Оно погибнет в тот же час.
      Лишь самоцветные каменья
      Не могут стать добычей тленья
      И свойств не утеряют впредь:
      Та чудодейственная сила,
      Что им природа подарила,
      Вовек не может пострадать.
      Чудесных свойств по воле Бога
      Имеют камни очень много
      И в самоцветах нет вреда,
      Который учиняют травы:
      Страшней растительной отравы
      Не сыщешь в мире никогда.
      Ведь у растенийВ - я не скроюВ
      Гораздо меньше под корою
      Таится животворных сил,
      Чем спрятано в камнях волшебных,В
      И суть не больше трав целебных,
      Чем Бог каменьев сотворил.
      Таков и этот гордый камень,
      В котором жив бессмертный пламень,
      Ему дарованный с небес.
      Земля создать его не может:
      Лишь Небо воедино сложит
      Такое множество чудес.
      Гранить гранат ужасно трудно,
      Зато его рожденье чудно,
      Об этом слух идет такой:
      Предполагают, что гранаты
      Землею от дождя зачаты,
      Как плод любви в июльский зной.
      Особенно полезен тем он,
      Что перед ним бессилен демон,
      Терзающий ночами нас.
      Он возвращает нам здоровье,
      Когда нас мучит полнокровье,
      И нас хранит в полночный час.
      ПЬЕР ДЮПОН
      (1821 - 1870)
      СВИНЬЯ
      Ты видишь дом среди долины?
      Мой друг, направимся туда:
      Там дух капусты, дух свинины,
      Там нынче варится еда!
      Для супа нарезая сало,
      Кто проклянет судьбу свою?
      Так не обидим же нимало
      Творенье Божие - свинью.
      Откинь клобук, святой Антоний,
      Забудь о днях епитимьи:
      Воистину многосторонни
      Благие качества свиньи.
      Внебрачное дитя природы
      Сперва скиталось меж дерев,
      Но человек от непогоды
      Его укрыл в удобный хлев.
      Высокий род свиньи лелея,
      Столетья медленно ползли,
      Чтоб тяжесть брюха и филея
      Сказала - это короли.
      Откинь клобук, святой Антоний,
      Забудь о днях епитимьи:
      Воистину многосторонни
      Благие качества свиньи.
      Свинья не смыслит в марципанах,
      В соленьях - а, наоборот,
      Средь наиболее поганых
      Отбросов корм она найдет.
      Но все же лучшая кормежка
      Ей, как философу, всегда:
      Каштаны, желуди, картошка,
      А также чистая вода.
      Откинь клобук, святой Антоний,
      Забудь о днях епитимьи:
      Воистину многосторонни...
      Благие качества свиньи.
      Хозяин ведает, что надо
      Не дать свинье хиреть в хлеву,
      Он пустит все свинячье стадо
      Пастись на свежую траву;
      Им вряд ли повредит купанье,
      Но, ежели свинья больна,
      Ее спасет кровопусканье
      И небольшой глоток вина.
      Откинь клобук, святой Антоний,
      Забудь о днях епитимьи:
      Воистину многосторонни
      Благие качества свиньи.
      Свинья найдет и трюфель даже,
      Обнюхав палую листву,
      Одних назначат для продажи,
      Других заколют к рождеству,
      Когда верхом на стульях скачут
      Во Франции, в родном краю,
      И все приметы года значат:
      Пришла пора колоть свинью.
      Откинь клобук, святой Антоний,
      Забудь о днях епитимьи:
      Воистину многосторонни
      Благие качества свиньи.
      Такой обычай всех устроит,
      Ему хвалу произнесу:
      Всегда сначала взяться стоит
      За кровяную колбасу,
      А после - вспомнить невозбранно,
      Что в дымоходе - ветчина,
      Которая всегда желанна
      К стакану белого вина.
      Откинь клобук, святой Антоний,
      Забудь о днях епитимьи:
      Воистину многосторонни
      Благие качества свиньи.
      ЛЕОН ДЬЕРКС
      (1838 - 1912)
      СТАРЫЙ ОТШЕЛЬНИК
      Я - как понтон, когда лишившись мачт и рей,
      Руиной гордою, храня в глубинах трюма
      Бочонки золота, он движется угрюмо
      Среди тропических и северных морей.
      Свистал когда-то ветр среди бессчетных талей,
      Но - судно более не слушает руля:
      Стал побрякушкой волн остаток корабля,
      Матерый плаватель вдоль зелени Австралий!
      Бесследно сгинули лихие моряки,
      На марсах певшие, растягивая шкоты,
      Корабль вконец один среди морской дремоты,
      Своих багровых звезд не щерят маяки.
      Неведомо куда его теченья тащат,
      С обшивки дань беря подгнившею щепой,
      И чудища морей свой взор полуслепой
      Во мглу фата-морган среди зыбей таращат.
      Он мечется средь волн, - с презреньем лиселя
      Воротят от него чванливые фрегаты,
      Скорлупка, трюмы чьи и до сих пор богаты
      Всем, что заморская смогла отдать земля,
      И это - я. В каком порту, в какой пучине
      Мои сокровища дождутся похорон?
      Какая разница? Плыви ко мне, Харон,
      Безмолвный, и моим буксиром будь отныне!
      АРТЮР РЕМБО
      (1854-1891)
      БАЛ ПОВЕШЕННЫХ
      С морильной свешены жердины,
      Танцуют, корчась и дразня,
      Антихристовы паладины
      И Саладинова родня.
      Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
      Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
      Он лупит башмаком по лбу марионеток:
      Танцуй, стервятина, под елочный псалом!
      Тогда ручонками покорные паяцы
      Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
      Бывало, тискали девиц не без приятцы,
      И страстно корчатся в уродливом пылу.
      Ура! Живот отгнил - тем легче голодранцам!
      Подмостки широки, на них - айда в разгул!
      Понять немыслимо, сражению иль танцам
      Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.
      Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
      Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
      Уж тут не до стыда, - а снег кладет шеломы
      На обнаженные пустые черепа.
      По ним - султанами сидит воронья стая,
      Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,
      И кажется: в броню картонную, ристая,
      Оделись рыцари - вояки хоть куда.
      Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
      Жердина черная ревет на голоса,
      Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
      И адской алостью пылают небеса.
      Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
      Что четки позвонков мусолят втихаря:
      Святош-молельщиков отсюда гонят вз*шей!
      Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
      Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка
      Скелет невиданной длины и худобы
      Влетает, словно конь, уздой пеньковой жестко
      Под небо алое взметенный на дыбы;
      Вот раздается крик - смешон и неизящен,
      Мертвец фалангами по голеням стучит,
      Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащен
      К бряцанью костяков - и пляска дальше мчит.
      С морильной свешены жердины,
      Танцуют, корчась и дразня,
      Антихристовы паладины
      И Саладинова родня.
      ОТВЕТ НИНЫ
      ОН: - Что медлим - грудью в грудь с тобой мы?
      А? Нам пора