Кем из безвидной тьмы сотворены
      И злато Солнца, и сребро Луны,
      И мир живой в его разумном строе;
      Ты, зиждущий небесные устои,
      Пред коим все в ничтожестве равны,
      Ты, зрящий до последней глубины
      Движенье мирозданья непростое;
      Ты властен вызвать ураганный шквал,
      Тайфун, исполненный великой яри
      И поразить его же наповал.
      Творец - воистину спаситель твари,
      Ты повелел - и шторм отбушевал:
      Ты никого не предал адской каре.
      ***
      Над Мандови рыдал я, проклиная
      Судьбу, меня приведшую туда:
      Певец Коринны в древние года
      Томился так на берегу Дуная.
      Но, вместе с клеветою возрастая,
      За мною по пятам гналась беда:
      Тайфуны и недобрая звезда
      Забросили меня в моря Китая.
      Меня язвила злобная змея,
      Я разве что не рухнул на колени,
      Гиганту Мыса противостоя,
      Скитался в диких дебрях - тем не мене,
      Сподоблюсь горшей доли, если я,
      Жертрурия, узнаю об измене!
      ***
      Жертрурия, под властью волшебства
      Вздыхаю ныне я, изнемогая;
      Столь чистая душою, столь благая,
      Ты ласков была со мной сперва;
      Амур - о, нет жесточе божества!
      Твердит меж тем, что ты совсем другая,
      В мой бедный слух безжалостно вторгая
      Жестокие и резкие слова:
      "Коль радости мои тебе не внове,
      Коль счастьем ты опился, как в бреду,
      И н*ктаром смягчил пыланье крови
      Не жаждай новых встреч, не кличь беду.
      Несчастный, сетуй о былой любови,
      Хули, несчастный, горькую звезду".
      ***
      Луна-пастушка на простор небесный
      Выводит звезды, как заведено:
      Безумный Алкмеон давным-давно
      В такую ночь спасался тьмой древесной.
      Меня снедает ужас повсеместный,
      И от него сокрыться не дано:
      На ком лежит преступное пятно,
      Тому весь мир тюрьмой предстанет тесной.
      Спасенье - мрак... Но нет! В моем мозгу
      Уже лучи Рассвета засквозили:
      Я никуда от них не убегу!
      О, где, Судьба, сияющих воскрылий
      Я наконец не созерцать смогу?
      Не отвечай - я знаю, что в могиле.
      ***
      Тот, кто Судьбою много раз пригрет,
      Ужель не возомнит, что жизнь - приятна,
      И, будто Нестор новый, вероятно,
      Восхочет жить хотя бы триста лет.
      Однако я, изведав столько бед,
      Давно постиг, что бытие превратно,
      Я жажду тьмы, и мне давно понятно:
      Пристанища верней могилы нет.
      Пол земляной - да будет кровью п*лит!
      Сломи, душа, бессмысленный засов,
      Сбрось оболочку, что тебя неволит!
      Но чу!.. Страшусь небесных голосов,
      Я знаю - это Истина глаголет!
      О, Вечности неумолимый зов!
      ***
      Ахилл, копье без промаха меча,
      В бою дела свершает величавы;
      Чинит неумолимые расправы
      Могучий Тевкр, на колеснице мча;
      Разрублен узел: краткий взмах меча
      И Александр возвысил честь державы;
      Урвать, клянусь, от их великой славы
      Не жажду я ни одного луча.
      Камоэнс, лишь твои твержу уроки,
      Лишь ты один, пойдя судьбе вразрез,
      Облек навеки в пламенные строки
      Скорбь Афродиты, жалобы Инес,
      Плененного титана вопль жестокий.
      Ад ревности, любовный рай небес.
      ***
      Сколь, о Камоэнс, мы с тобой едины!
      Похожей мы отмечены судьбой:
      Один и тот же случай нас с тобой
      Забрасывал на дальние чужбины.
      Я видел Ганг в недобрые годины,
      Измучен нищетою и борьбой;
      Терзаем был любовною алчбой:
      Как не узнать твоей судьбы картины?
      Не взыскан жизнью и не обогрет,
      От Неба жду последнего удара,
      О да, различий между нами нет,
      Похожи мы... Но лишь в одном не пара:
      Ведь если мы равны по части бед,
      То где мне до тебя по части дара!..
      ***
      Уже в чужих краях пускавший корни,
      Уже не раз бывавший на мели
      Я всех бедней из бедняков земли:
      Что может быть печальней и бесспорней?
      Фортуне грозной можно ль быть покорней?
      Желания от сердца отошли.
      Но умереть от родины вдали
      Я ведаю, удела нет позорней.
      Ах, не поступишь Року вопреки.
      Пресечь мои страданья и болезни
      Лишь Смерть могу просить я по-мужски:
      Взываю - будь же в мире всех любезней,
      Спаси меня от гибельной руки,
      Столь беспощадно волочащей к бездне.
      "УРОК НЕ ВПРОК".
      НАПИСАНО ПО СЛУЧАЮ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
      ТРАГЕДИИ "ЭЛАИРА",
      ПРИНАДЛЕЖАЩЕЙ ПЕРУ МИГЕЛА АНТОНИО ДЕ БАРРОСА
      Кричал почтенный Брас: "Держите вора!
      Увы! На чести дочери пятно!
      Железом я заколочу окно,
      Отважу эту сволочь, ухажера!"
      Конечно, стонет юная сеньора,
      Рыдают и Хариты заодно:
      Подобных слез я не видал давно,
      Не столь жемчужно плачет и Автора!
      "Уму и естеству благодаря,
      Отцы - охрана легконравным дщерям,
      И драмы тоже пишутся не зря,
      Так пусть меня не обзывают зверем:
      На сцену вывел дон Мигел царя,
      Который дочь упрятал в медный терем!"
      ПО ПОВОДУ НЕКОТОРОГО СОНЕТА,
      СЛОЖЕННОГО ТЕМ ЖЕ ЛИЦОМ
      С четырнадцатой распростясь строкой,
      Скажу, что тема взятая - весома:
      Какая роскошь: "нос подъяв, несома..."
      Шедевр терминологии морской!
      Быков, ослов и мулов, день-деньской
      Жующих, вижу прямо возле дома,
      О, эта "возносимая солома"!
      До жвачки здесь уже подать рукой!
      Шесть строк последних - шесть лепех навоза,
      Из них четыре, ты не осерчай,
      Для уха - чересчур большая доза.
      О пятой - не сказать бы невзначай;
      В концовке - соль, ее три тяжких воза...
      Лавровый лист башку твою венчай!
      ЕМУ ЖЕ, ПО ТОМУ ЖЕ ПОВОДУ
      Из Лиссабона шел бы ты подале,
      Блистательный глава пустых голов!
      Живи средь равных, то бишь средь ослов,
      И счастлив будь, что по башке не дали.
      Беда - в твоих мозгах, не в матерьяле!
      Какая сеть - такой, пардон, улов.
      Уж ты оставил бы тасовку слов
      И вовсе бы заткнулся - в идеале.
      Тупой, как мул, ты лезешь, но куда?
      Несчастный, суйся в бреши и проломы,
      Однако есть и на тебя узда!
      В меня ты мечешь молнии да громы?
      Соломенная ты, мой друг, скирда
      Вот и плетешь сонеты из соломы.
      ЕМУ ЖЕ
      Ты, Мелизен, среди живых - меньшой,
      Наимерзейшей обладатель рожи,
      Стихов, подобных ей, и прозы тоже,
      Поганый телом, пакостный душой;
      Кидаешься оголодавший вшой
      На всех, кто с Фебом разделяет ложе,
      Пускаешь вопли - аж мороз по коже
      Из щели рта, побитого паршой.
      Зовешь Элмано вором и пиявкой,
      хоть из пиявок сам, - но я сведу
      Счета со всей твоею гнусной лавкой;
      Аркадский хлыщ, рассчитывай на мзду:
      Ты, оборотень, рявкай или тявкай
      Но дни окончишь все одно в аду!
      БЕЛШИОРУ МАНУЭЛУ КУРВО СЕМЕДО
      В святилище пролезши к Аполлону,
      Он счел, что место годно для житья;
      Дрожат вакханки от его вытья,
      Склоняются слепцы к его закону.
      Он мчит от лексикона к лексикону,
      Чтоб, на кусочки оные кроя,
      - Пигмей из Синтры, худший сорт ворья!
      Сложить их снова, как дублон к дублону.
      К убогим поэтическим дарам
      Дать посвященье в качестве гарнира,
      Греметь названьями занудных драм;
      То старый плащ, то грязная порфира
      Пусть кое-как, но прикрывают срам
      И распускает хвост павлин Белмиро.
      ЕМУ ЖЕ
      Горя желаньем обольстить пастушек,
      Амурчиков Белмирчик вплел в цветочки,
      Ах, Тежо драгоценнейшего дочки,
      для вас готовы горы безделушек!
      Детишки, ясно, падки до игрушек:
      Играли оными до поздней ночки,
      Потом - в ночные бросили горшочки
      Остатки драгоценных финтифлюшек.
      Но вдруг - на тежуанский бережочек
      К Белмирчику плывет, неся приветик,
      Одна из дивнейших ундиньих дочек
      И возвещает из воды: "Мой светик,
      Отныне, дивный мастер мелких строчек,
      Ты - главный в Лилипутии поэтик!"
      ТЕМ ЖЕ
      Аркадская недоглядела стража;
      Явился некий гаер на Парнас,
      А там - пространной цепью готских фраз
      Гремел Белмиро, чувства будоража.
      Тогда, немало всех обескуража,
      Гость объявил, что кое-что припас,
      И жалкое собрание потряс
      Тем, что прочел о нем сонет Бокажа.
      Всех громче взвыл, кто был мерзее всех:
      Решил, что счеты свесть пора со змеем,
      И разъяснил, сколь гадок всякий смех,
      Сколь подл Бокаж - унять уже сумеем!..
      Имела речь его большой успех,
      Понравилась кухаркам и лакеям.
      "НОВОЙ АРКАДИИ"
      Несчастное сообщество пиит!
      Элмано пишет на тебя сатиры,
      И слух пускают гнусные проныры,
      Что вскоре будет твой притон закрыт.
      Чернь только знай вослед тебе свистит,
      Хламида славы расползлась на дыры,
      Как немощны, как брошены, как сиры
      Твои адепты - кто же защитит?
      Сатирик да познает тяжесть мести!
      Пусть ощутит сей бичеватель, как
      Злословить глупо о своей невесте!
      Уродина, пойди на крайний шаг:
      И похитителя девичьей чести
      Вступить заставь с собой в законный брак.
      ЕМУ ЖЕ, ЧАСТЯМИ ПУБЛИКУЮЩЕМУ
      "БРЕХУНА, ПОГОНЩИКА МУЛОВ"
      "Брехун, погонщик мулов", - Даниэл,
      Как не узнать твой стиль, внизу читая:
      "В апреле - третья, в августе - шестая";
      Торгаш, в обсчетах ты понаторел.
      Украсть индейку? Ну, силен, пострел!
      Кота зажарить? Вещь весьма простая.
      Страницы новых выпусков читая,
      Отмечу, что силен ты, рукодел.
      По Лиссабону грозно ходят слухи,
      Мол, ты жиреешь, - строго не суди,
      Однако пухнешь вряд ли с голодухи;
      Всем страшно: что-то будет впереди?
      Ведь ты, тупица, снова носишь в брюхе
      И вскорости родишь, того гляди!
      СОНЕТ С НАМГКОМ НА ТРАГЕДИЮ "ЗАИДА"
      ЖОЗЕ АГОСТИНЬО ДЕ МАСЕДО,
      ОСВИСТАННУЮ НА ПЕРВЫХ ЖЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ
      В холодной келье сетовать, молиться
      Заида хочет (действие - в скиту);
      Но вскоре снова рвется в суету,
      И представленье непоспешно длится.
      Еще другие возникают лица:
      Судовладельцу - жить невмоготу;
      Герой же, говоря начистоту,
      Лошак, любовь которого - мулица.
      Во вражий зад (боюсь произнести),
      Во вражий зад вонзается рапира,
      Над Нильским брегом бой такой - в чести,
      Еще и не на то готов задира,
      Но зритель понял, Господи прости,
      Что эта пьеса - дело рук Элмиро.
      ПОСЛЕ ПОЯВЛЕНИЯ САТИРИЧЕСКОГО СОНЕТА
      НА ДРАМУ ТОМАСА АНТОНИО ДОС САНТОС-И-СИЛВА
      "Ресифе обретенный" - эту драму,
      Что новый Мильтон людям отдает,
      Клеймит сонетом жирный стихоплет
      И радуется собственному сраму.
      Бездарность резво рукоплещет хаму,
      Который мощь у Зависти берет,
      И вот - сонет прилеплен, как помет,
      На стену, - а отнюдь не брошен в яму.
      Афишка, беспризорный, жалкий клок!
      Кто на тебя посмотрит благосклонно?
      Похабный фразы, невозможен слог.
      И - вот оно, спасенье от урона!
      Срывает некий Гений сей листок
      Для целей отиранья афедрона.
      БОГАЧУ,
      ЯВИВШЕМУ СВОГ ИМЯ СРЕДИ НОВЫХ ХРИСТИАН
      Лукулл просил: нельзя ль найти следов
      (Ценой, конечно, нескольких эскудо)
      Его герба наследного - покуда
      Утрачен тот за древностью годов.
      Знаток ответил: "Стоит ли трудов?
      В сем томе покопаться бы не худо,
      И будешь знать, что предок твой - Иуда:
      Немало от него пошло родов.
      В твоем картуше все, что есть, исконно:
      В гербе - свеча зеленая, следи,
      А над гербом - короса, не корона.
      Девиз - малярной кистью наведи:
      "Честь Авраама! Посох Аарона!
      Мессия, поскорее приходи!"
      ЕМУ ЖЕ
      Таможенник, завидя возле двери
      Захожего соседа-кредитора,
      Шепнул слуге: "Скажи, вернусь не скоро,
      Скажи, что через год по меньшей мере!
      Платить по счету - не в моей манере!
      Пусть говорит иной, что я прожора,
      Что хуже вора или живодера,
      Я в том не вижу никакой потери.
      Да, пусть я плут, зато ж и не транжира!
      Блюдя свою природную натуру,
      Надую всех заимодавцев мира!
      Платить долги - я стал бы разве сдуру,
      А при посредстве чина и мундира
      Всегда свою спасти сумею шкуру!"
      К СЕНЬОРУ ЖОЗЕ ВЕНТУРА МОНТАНО,
      КОГДА ВЛАДЕЛЕЦ ДОМА ВОСТРЕБОВАЛ С АВТОРА
      ДЕНЬГИ ЗА ЖИЛЬГ, В КОЕМ ТОТ ОБРЕТАЛСЯ
      Опять хозяин вымогает мзду,
      Квартирную за полугодье плату!
      Что ни январь - взбредает супостату
      Мысль: уморить меня на холоду.
      Я в ужасе опять злодейства жду,
      Сей грубиян привержен только злату.
      Он вскорости попрется к адвокату.
      Он своего добьется по суду.
      О, ты же знаешь этого хитрюгу:
      Когда б к нему вселились Небеса,
      Он драл бы с них за всякую услугу!
      В чем для скупца довольство, в чем краса?
      Не сомневаюсь: ты поможешь другу
      В бродячего не превратиться пса.
      НЕКОЕМУ НЕУКРОТИМОМУ БОЛТУНУ
      Прославленные предки-пустомели!
      О них, Ризен, теперь упомяну:
      Собаки, завывая на луну,
      Их перечислить вряд ли всех сумели.
      Один, уча болтанью, был при деле.
      Другому дали чин как болтуну,
      Известен третий стал на всю страну:
      Его заслыша. доктора немели.
      Твой дед-ханжа молился в оны дни
      Проворнее, чем братия святая:
      Сие терпели Небеса одни.
      Отец брехал, как свора или стая;
      Загнулся дядя твой - от болтовни,
      А ты способен сам убить, болтая.
      НЕКОЕМУ Г. П. С. М.,
      ТАБЕЛЬЩИКУ МОРСКОГО АРСЕНАЛА
      Любуйся мордой этого бандита,
      Он в табельщики втерся под шумок,
      Ценой крещенья в люди выйти смог,
      Но сохранил достоинство левита.
      Его нутро на чуждый знак сердито:
      Христианин - так уж носи шнурок;
      На людях он благочестив и строг,
      А дома - топчет крест и санбенито.
      Однако он решил продолжить род,
      Приметил некой девы профиль орлий
      И рассчитал проценты наперед.
      Поехал в Алентежо - не хитер ли?
      Но был разоблачен, и от ворот.
      Его без уважения поперли..
      ЕМУ ЖЕ
      С чернильницей - со знаком высшей власти,
      С пером над ухом - так, чтоб напоказ,
      Чванливо топчется, за часом час,
      Новейший табельщик древнейшей масти.
      То - хает наготовленные снасти,
      Твердит, что, мол, работник - лоботряс,
      То - верфь обходит, получив приказ,
      И всем сулит великие напасти.
      Любой - за все держи пред ним ответ!
      Глядите на него, на дон-Кишота,
      В чумазости ему подобных нет!
      Минует час прихода пакетбота,
      Скользнет мадам к мерзавцу в кабинет,
      И через миг-другой пойдет работа.
      ***
      Пять с половиной быстрых шестилетий:
      О, я не стар; но цифрам вопреки
      Глаголют серебром мои виски,
      Сколь много я перевидал на свете.
      Рок, вечный враг мой, помнит о поэте:
      Сосуд Пандоры вскрыв, по-шутовски
      Мне сединою кроет волоски:
      Да, лишь одна Судьба за все в ответе.
      Возможно, только Красоте одной
      Дано поэта привести к награде:
      За нежность - нежность, но какой ценой!
      У Низы (как не плакать о разладе!)
      Рок точно так же кроет сединой
      Последние нетронутые пряди.
      ***
      Бьет молния сквозь тучу грозовую,
      И зреет ливня первая слеза
      Там, где порой - лазурь и бирюза,
      Порой - созвездья ходят вкруговую.
      Легко ль постичь громаду громовую?
      В сознание вторгается гроза;
      Но что твердят мне уши и глаза:
      Я вижу, слышу, мыслю - существую!
      Великое, благое Бытие,
      Тверди мне о себе всечасно, веско,
      Пока навек не пряну в забытье.
      В разгуле сумасбродства и бурлеска
      Я верил в милосердие Твое,
      Я Твоего всегда страшился блеска.
      НЕДОСТАТОЧНОСТЬ ДОКТРИН СТОИЦИЗМА
      Суровой философии законом
      Прельститься ли рассудку моему?
      Бесстрастье ли, как истину, приму:
      Мир осудив, пренебрегу ли оным?
      Твердят: в ученье, поданном Зеноном,
      Я разум свой безмерно подыму:
      "Отринув чувства, покорись уму,
      От бед любых послужит он заслоном".
      Однако чувства порождать велят
      Смех - в час веселья, слезы - в час томленья;
      Зенону ли менять сей вечный лад?
      Когда ни в чем не ведать сожаленья,
      То ум одобрит - и дорогу в ад,
      И вознесенье в горние селенья.
      ПРИМИРЕНИЕ С БЕЛМИРО
      Увы, так скорбно умолкает лира,
      И завершаются мои года:
      Однако далеко не без следа
      Я ухожу от суетного мира.
      Элмано муза с музою Белмиро
      Слиянны: это сделала вражда,
      Он был несправедлив ко мне всегда,
      А я и сам отъявленный задира.
      Лишь ты, Гастон, поймешь, лишь ты простишь
      Мной выбранную дерзкую дорогу:
      Мстить за обиды - невелик барыш.
      Кто служит Истине - тот служит Богу.
      Но это - осознал Элмано лишь
      В тот час, когда подходит жизнь к итогу.
      ***
      Все гуще тени на пути моем,
      Все явственнее гробовая скверна;
      Прожорлива болезнь, как пасть Аверна,
      И алчет поглотить меня живьем.
      О, никаким целительным питьем
      Не отодвинуть гибели, наверно,
      Лишь доблесть духа ныне правомерна
      Отвергнуть ужас пред небытием.
      Избавь, о вдохновенье, от дурмана,
      Испепели сомненья прежних лет,
      Всю горькую тщету самообмана!
      Спаси меня, спаси Эфирный Свет!..
      Кто, как не Бог, вручил талант Элмано?
      Господню волю выполнил поэт.
      ГЛОССА:
      ЖИЗНИ, ПОМЫШЛЕНЬЯ, ДУШИ
      Башмаки, гамаши, брюки,
      Тараканы, гниды, блохи,
      Стоны, вопли, ахи, охи,
      Порки, драки, страсти, муки,
      Кобели, а также суки,
      Лошади, коровы, кошки,
      Чашки, блюдца, вилки, ложки,
      Кружева, оборки, рюши,
      Кожи, потроха и туши,
      Жизни, помышленья, души.
      ОПРОВЕРЖЕНИЕ БЕСЧЕСТИЯ, УЧИНГННОГО НАД АВТОРОМ, К ТОМУ ВРЕМЕНИ
      ПРЕБЫВАВШИМ УЖЕ НА СМЕРТНОМ ОДРЕ,
      ИЗДАТЕЛЕМ РОМАНА "АНГЛИЙСКАЯ ИСПАНКА",
      ВЫКАЗАВШИМ НЕУДОВОЛЬСТВИЕ
      ДОСТОИНСТВАМИ ИСПОЛНЕННОГО ПЕРЕВОДА
      Слепец наплел историю, бродяжа
      (О деве некий рыцарь в ней стенал);
      Однако, сколь ни пошл оригинал,
      Но перевод - творение Бокажа.
      В былые дни хватило б мне куража:
      Уж я бы обошелся без похвал,
      Издателя бы я измордовал,
      А честь девицы? Тоже мне, пропажа!
      О смертные, о, сколь ничтожны вы!
      Поганая издательская рожа,
      Ты сеешь плевелы худой молвы!
      Отмщу за подлость, доблесть приумножа,
      Дай шпагу, Слава!.. Я сражусь!.. Увы:
      Один Геракл умел сражаться лежа.
      ***
      Зачем приходят образы былого,
      Коль будущего больше не дано?
      Любимая, которой нет давно,
      Является и душу ранит снова.
      К чему цвести в конце пути земного?
      Виденье, сгинь: в моих очах темно!
      И призрак расплывается в пятно,
      И - снова тьма, безлика и сурова.
      В короне кипарисовой грядет
      Небытие ко мне, - о, слишком поздно
      Ждать милости, - о, все наоборот:
      Судьба песчинки жизни числит грозно.
      Аналия! Элмано смерти ждет!
      Любили вместе - умираем розно.
      ***
      Я больше не Бокаж... В могильной яме
      Талант поэта, словно дым, исчез.
      Я исчерпал терпение Небес
      И быть простертым обречен во сраме.
      Я осознал, что жил пустыми снами,
      Несмысленным плетением словес.
      О Муза! Если б ждать я мог чудес,
      То ждал бы от тебя развязки к драме!
      Язык от жалоб закоснел почти,
      Однако, сетуя, учет подробный
      Страданиям пытается вести:
      Сравняться с Аретино неспособный,
      Рыдаю... Если б только сил найти
      Спалить стихи, поверить в мир загробный!
      ГОНСАЛВЕС КРЕСПО
      (1846 - 1883)
      В ПОСГЛКЕ
      Два пополудни. Жжет неимоверно
      Тяжелая и душная жара.
      Однако в кузне с самого утра
      Вздыхает наковальня равномерно.
      Стоит без посетителей таверна
      Недаром у хозяина хандра.
      Жужжит в дверном проеме мошкара,
      В подобный час всему живому скверно.
      Прядет старушка, севши на порог,
      Сын - где-то в поле: он до дела строг
      И занимать трудом умеет руки.
      В ручье невестка стирку развела,
      За огород, раздеты догола,
      На солнцепек повыползали внуки.
      ЧАСЫ
      В него заложены солидность и комфорт
      Брегет внушителен и служит безотказно.
      Быть может, циферблат немного и потерт,
      Однако же эмаль - нежна и куртуазна.
      Там обрисованы и зал, и клавикорд,
      Дворяночка - и хлыщ, предмет ее соблазна,
      Он, кажется, поет и держится развязно,
      Победой легкою уже заране горд.
      Широкое окно; за ним блистают ярко
      Деревья строгого, подстриженного парка;
      Как пена, облака всплывают в небосвод;
      Поглубже - озерцо, и роща апельсинов
      В нем отражается, - а выше, крылья вскинув,
      Из белых лебедей белейший длит полет.
      АНТОНИО ДУАРТЕ ГОМЕС ЛЕАЛ
      (1848-1921)
      СТАРИННЫЕ ЗАМКИ
      О замки древние, стоящие на скалах,
      Громады дряхлых стен и башен изветшалых,
      Вы, гипнотически пленяющие взгляд
      Фамильной славою портретных анфилад,
      О чем вы грезите, вздымаясь из туманов,
      Оплоты рыцарства, подобья великанов?
      О, населяет вас одна немая грусть!..
      Но древняя душа еще помедлит пусть,
      Напоминает пусть волненья бранных хроник!
      По стенам плющ ползет, вдоль рвов искрится донник,
      Но разрушенье - всем грозит, в конце концов,
      Пусть хоть цветы растут в расселинах зубцов.
      В плюще невидима замшелая бойница,
      Удушливая цвель в сырых углах гнездится,
      Навек уснуло все в миру отшедших лет,
      Однако в садике, где роз давно уж нет,
      - Где дали место ей рассеянные предки
      Венера мрамором глядит сквозь плющ, сквозь ветки.
      Везде забвение, печаль и тишина,
      Здесь все застелено великой тенью сна
      О жизни рыцарей прекрасной прежней эры,
      И ветер шевелит незримые портьеры,
      И кажется - на них под отсветом луны
      Былых кровавых драм следы еще видны.
      Поэту внятно все: любой чуть слышный шорох,
      Любой намек на жизнь в просторных коридорах,
      И в окнах стрельчатых - извечная игра!
      Следить созвездия отрадно до утра...
      Он полон завистью - о нет, отнюдь не страхом
      К тому, что отжило, что ныне стало прахом!
      В ТАВЕРНЕ
      Сердце ранит корочка льда.
      Стоят холода.
      Знаю, скоро зима.
      Франсиско Мануэл
      Одни храпят, склонясь на край стола,
      Облапив опрокинутые кубки,
      Другие - рассуждают про дела.
      Еще какой-то, хворый, длинный, хрупкий,
      Амурную бормочет ерунду,
      Пуская дым из почерневшей трубки.
      Бредет по стенке пьяный, на ходу
      Шатаясь, разобиженный, с досадой,
      Плешивый тип клянет свою нужду,
      Что, мол, отцу о смерти думать надо,
      Бубнит: мол, жизнь не стоят ни гроша,
      И просит дать совет насчет подряда.
      Темна таверны ветхая душа,
      Продымлена. И полуночный ветер
      Свистит снаружи, по стеклу шурша,
      Способен вызвать жалость и насмешку
      Любой из тех, кто здесь печально пьет,
      Кому осталось меж мирских забот
      Глотать вино и слезы вперемешку.
      ГРЕЗИТЕЛЬ, ИЛИ ЖЕ ЗВУК И ЦВЕТ
      Эсе де Кейрошу
      I
      Я слушал музыку земных растений.
      Я - грезитель, мудрец, каменьями побитый,
      Я коротаю дни средь мысленных химер,
      Покуда Океан ярит свой гнев несытый
      И бог с палитрою выходит на пленэр.
      Средь жизни нынешней, и чуждый, и забытый,
      Брожу, как человек давно минувших эр.
      О, дух иронии! Ты мне один - защитой
      От возлетания в предел нездешних сфер.
      Кинжал теории, мышленья тяжкий пресс,
      Не в силах все-таки явить противовес
      Способности и петь, и грезить на свободе...
      Былой любви служить по-прежнему готов,
      Повсюду я ищу звучание цветов
      И позабыл число отысканных мелодий.
      II
      Я видел образы и формы,
      Я видел разум бытия.
      Бальзак
      Я знаю, в мире все - одна игра ума:
      Светило нас убьет, коль в нас лучи направит,
      Лазурью властвует, я ведаю, чума,
      А жемчуг, зародясь, моллюска тяжко давит.
      Увы, Материя - моей души тюрьма.
      Покуда лилия Луну собою славит
      И аромат струит, - уже рождает тьма
      Цветок, что плоть мою безжалостно отравит.
      О, все известно мне! Но в дебрях бытия
      Так побродить люблю без всякой цели я,
      Растений музыку в душе своей лелея,
      Мне в розах виден лик едва ли не Христа,
      Мне звонкие цветы - суть чистые цвета,
      И бога для меня в себе хранит лилея.
      ОКНО
      Когда в полночных улицах - покой,
      Когда они от суеты устали
      К окну иду, заглядываю в дали,
      Ищу луну с тревогой и тоской.
      Нагою белой тенью колдовской
      Она скользит почти по вертикали
      Как розан, поднимаемый в бокале,
      И как греха пленительный левкой.
      Чарующая ночь проходит мимо,
      Меня же вдаль и ввысь неумолимо
      Мистические манят купола...
      Я хохочу, а ты плывешь все выше,
      Всходя над гребнем черепичной крыши:
      - Какой соблазн в тебе, Соцветье Зла!
      ДОЖДЛИВЫЕ НОЧИ
      Вот - осень, все угасло, все поблекло.
      Откуда мне узнать, о милый мой,
      Ты любишь ли, чтоб дождь стучал о стекла,
      Закрытые сырой, тяжелой тьмой?
      Я точно знаю: сладостно безмерно
      Мечтать вдвоем дождливою порой:
      Пусть греза и нелепа, и химерна,
      Но ей пределом - кипарисный строй.
      Мы воскрешаем блеск минувших лилий
      И вызываем к жизни без конца
      Печальные часы былых бессилий,
      Навеки погребенные сердца!
      В такие ночи, с ливнем или градом,
      Так хорошо отбросить жребий свой
      И слушать, затаясь с тобою рядом,
      Как долгий дождь шуршит по мостовой.
      Как сном осенним нас бы укачали,
      Рождаясь, вырастая ввысь и вширь,
      Чудовищные образы печали,
      Немые, как дороги в монастырь!
      В такие ночи - лишь мудрейшим душам
      Дано на грезы наложить узду,
      В такие ночи суждено кликушам
      Метаться в экстатическом бреду,
      В такие ночи к разуму поэта
      Нисходит свыше лучшая строка,
      И он ее бормочет до рассвета,
      А жизнь - так далека... Так далека!
      КАМИЛО ПЕСАНЬЯ
      (1867-1926)
      ***
      Ты повстречался посреди дороги
      И показался чем-то мне сродни.
      Я произнес: - Приятель, извини,
      Отложим-ка на час-другой тревоги:
      И путь далек, и так истерты ноги.
      Я отдохнул - ты тоже отдохни:
      Вином одним и тем же искони
      Здесь путников поит трактир убогий.
      Тропа трудна, - да что там, каждый шаг
      Невыносим, и жжет подошвы, как
      Последняя дорога крестных пыток...
      По-своему толкуя об одном,
      Мы пили, каждый плакал над вином
      И в кружках наших был один напиток.
      ФОНОГРАФ
      Покойный комик произносит спич,
      В партере - хохот... Возникает сильный
      Загробный запах, тяжкий дух могильный
      И мне анахронизма не постичь.
      Сменился валик: звуки баркаролы,
      Река, нимфеи на воде, луна,
      Мелодия ведет в объятья сна
      И уплывает в тенистые долы.
      Сменился валик снова: трелью длинной
      Живой и терпкий аромат жасминный
      Рожден, - о, эта чистая роса...
      Завод окончился, - и поневоле
      Ушли в туман кларнетов голоса.
      Весна. Рассвет. О, дух желтофиолей!
      ***
      Стройнейшая встает из лона вод
      И раковиной правит, взявши вожжи.
      О, эта грудь желанна мне до дрожи...
      И мысль о поцелуе к сердцу льнет.
      Я молод, я силен, - ужели мало?
      К чему же стыд? Как грудь твоя бела...
      Ты Смерти бы противостать могла,
      Когда б ее достойною считала.
      О гидра!.. Удушу тебя... Когда
      Падешь ты, мной повержена в буруны,
      И потечет с твоих волос вода,
      То, от любви спеша к небытию,
      Я наклонюсь, как гладиатор юный,
      И дам тебе познать любовь мою.
      ***
      Кто изорвал мое льняное полотно,
      Что я берег себе для смертного обряда?
      Кто вытоптал мои цветы у палисада
      И повалил забор с цветами заодно?
      Кто злобно разломал (о, ярость обезьянья!)
      Мой стол, к которому привык я так давно?
      Кто разбросал дрова? И кто разлил вино
      Мое, не дав ему дойти до созреванья?
      Мать бедная моя, шепчу я со стыдом,
      В могиле пребывай! Руиной стал мой дом...
      Тропа ведет меня к последнему ночлегу.
      Не надо более входить ко мне под кров,