Поздравляю вовсю — наповал!

Без опаски и без принужденья,

Ради шутки, за счет вдохновенья

Сел писать я — перо пожевал…

Вышло так: человек Возрожденья

На Садовом кольце проживал.

Ихним Медгосдумум

С их доверием детским

Знамо все, что у нас бестолково,

Но исправлен бедлам

Станиславом Далецким

И больницею им. Русакова.

Интересов, приятелей круг

Так далек еще от завершенья! —

Каждый день — за прошеньем прошенье.

Утром Вы — непременный хирург —

Операции на воскрешенье

Новорожденных, с болью старух.

Шесть часов погодя

Вы скрипите зубами…

Да! Доносчик сработал на славу!

Недалецким людям

Не сработаться с Вами,

Что делить с ними Вам — Станиславу?

Я из Вашей души и из уст

Слышал разное, неоднократно,

С вечной присказкой: «Это понятно?!»

Мне — понятно: про косточек хруст,

И про то, "до чего аккуратно

Сбил Прокрустово ложе Прокруст".

Как от этих детей

Утром смерть отсекая,

Приходилось поругивать Вам

Взрослых разных мастей:

"Ах, ты дрянь ты такая!

Этим скальпелем — руки бы вам!"

Что-то я все «про ТО», да «про ТО» —

Я же должен совсем про другое, —

Вы ведь ляпнете вдруг: "Пудру Гойя

Никогда не снимал. А пальто

В Вашем фильме не то, А нагое

Мне приятней на ощупь, а что?!"

Вам не столько годков, —

Вы уж мне не вертите!

Бог с ней, с жизнею, старой каргой!

Видел сон я — во сне

Вам дала Нефертити…

Так старейте назад, дорогой!

Из класса в класс мы вверх пойдем как по ступеням,

И самым главным будет здесь рабочий класс.

И первым долгом мы, естественно, отменим

Эксплуатацию учителями нас.

Да здравствует новая школа!

Учитель уронит, а ты подними!

Здесь дети обоего пола

Огромными станут людьми.

Мы строим школу, чтобы грызть науку дерзко.

Мы все разрушим изнутри и оживим,

Мы серость выбелим и выскоблим до блеска,

Все теневое мы прикроем световым.

Так взрасти же нам школу, строитель! —

Для душ наших детских теплицу, парник.

Где учатся — все, где учитель

Сам в чем-то еще ученик.

Под деньгами на кону —

Как взгляну — слюну сглотну! —

Жизнь моя, и не смекну.

Для чего играю,

Просто ставить по рублю

Надоело — не люблю:

Проиграю — пропылю

На коне по раю.

Проскачу в канун Великого поста

Не по вражескому — ангельскому — стану

Пред очами удивленного Христа

Предстану.

Воля в глотку льется

Сладко натощак —

Хорошо живется

Тому, кто весельчак,

А веселее пьется

На тугой карман —

Хорошо живется

Тому, кто атаман!

В кровь ли губы окуну

Или вдруг шагну к окну,

Из окна в асфальт нырну —

Ангел крылья сложит,

Пожалеет на лету —

Прыг со мною в темноту,

Клумбу мягкую в цвету

Под меня подложит…

Проскачу в канун Великого поста

Не по вражескому — ангельскому — стану

Пред очами удивленного Христа

Предстану.

Воля в глотку льется

Сладко натощак —

Хорошо живется

Тому, кто весельчак,

А веселее пьется

На тугой карман —

Хорошо живется

Тому, кто атаман!

Кубок полон, по вину

Крови пятна — ну и ну! —

Не идут они ко дну —

Струсишь или выпьешь!

Только-только пригубил, —

Вмиг все те, кого сгубил,

Подняли, что было сил,

Шухер или хипеш.

Проскачу в канун Великого поста

Не по вражескому — ангельскому — стану

Пред очами удивленного Христа

Предстану.

Воля в глотку льется

Сладко натощак —

Хорошо живется

Тому, кто весельчак,

А веселее пьется

На тугой карман —

Хорошо живется

Тому, кто атаман!

Проскакали всю страну,

Да пристали кони, буде!

Я во синем во Дону

Намочил ладони, люди.

Кровушка спеклася

В сапоге от ран, —

Разрезай, Настасья,

Да бросай в бурьян!

Во какой вояка,

И «Георгий» вот,

Но опять, однако,

Атаман зовет.

Хватит брюхо набивать!

Бают, да и сам я бачу,

Что спешит из рвани рать

Волю забирать казачью.

Снова кровь прольется?

Вот такая суть:

Воли из колодца

Им не зачерпнуть.

Плачут бабы звонко…

Ну! Чего ревем?!

Волюшка, Настенка, —

Это ты да дом.

Вновь скакали по степу,

Разом все под атаманом,

То конями на толпу,

То — веревкой, то — наганом.

Сколь крови не льется —

Пресный все лиман.

Нет! Хочу с колодца,

Слышь-ка, атаман.

А ведерко бьется

Вольно — вкривь и вкось…

Хлопцы, хлопцы, хлопцы,

Выудил, небось!

Есть у атамана зуй,

Ну а под зуем — кобыла…

Нет уж, Настенька, разуй,

Да часок чтоб тихо было.

Где, где речь геройска

Против басурман?

Как тебе без войска

Худо, атаман!

Справная обновка,

Век ее постыль:

Это не винтовка,

Это мой костыль.

Где девочки? Маруся, Рая, Роза?

Их с кондачка пришлепнула ЧеКа,

А я — живой, я — только что с Привоза,

Вот прям сейчас с воскресного толчка!

Так что, ребята! Ноты позабыты,

Зачеркнуто ли прежнее житье?

Пустились в одиссею одесситы —

В лихое путешествие свое.

А помните вы Жорика-маркера

И Толика — напарника его?

Ему хватило гонора, напора,

Но я ответил тоже делово.

Он, вроде, не признал меня, гадюка,

И с понтом взял высокий резкий тон:

"Хотите, будут речь вести за Дюка?

Но за того, который Эллингтон"…

Мог бы быть я при теще, при тесте,

Только их и в живых уже нет.

А Париж? Что Париж! Он на месте.

Он уже восхвален и воспет.

Он стоит, как стоял, он и будет стоять,

Если только опять не начнут шутковать,

Ибо шутка в себе ох как много таит.

А пока что Париж как стоял, так стоит.

Однако, втягивать живот

Полезно, только больно.

Ну! Вот и все! Вот так-то вот!

И этого довольно.

А ну! Сомкнуть ряды и рты!

А ну, втяните животы!

А у кого они пусты —

Ремни к последней дырке!

Ну как такое описать

Или еще отдать в печать?

Но, даже если разорвать, —

Осталось на копирке:

Однако, втягивать живот

Полезно, только больно.

Ну! Вот и все! Вот так-то вот!

И этого довольно.

Вообще такие времена

Не попадают в письмена,

Но в этот век печать вольна —

Льет воду из колодца.

Товарищ мой (он чей-то зять)

Такое мог порассказать

Для дела… Жгут в печи печать,

Но слово остается:

Однако, втягивать живот

Полезно, только больно.

Ну! Вот и все! Вот так-то вот!

И этого довольно.

В стае диких гусей был второй,

Он всегда вырывался вперед,

Гуси дико орали: «Встань в строй!»

И опять продолжали полет.

А однажды за Красной Горой,

Где тепло и уютно от тел,

Понял вдруг этот самый второй,

Что вторым больше быть не хотел:

Все равно — там и тут

Непременно убьют,

Потому что вторых узнают.

А кругом гоготали: "Герой!

Всех нас выстрелы ждут вдалеке.

Да пойми ты, что каждый второй

Обречен в косяке!"

Бой в Крыму: все в дыму, взят и Крым.

Дробь оставшихся не достает.

Каждый первый над каждым вторым

Непременные слезы прольет.

Мечут дробью стволы, как икрой,

Поубавилось сторожевых,

Пал вожак, только каждый второй

В этом деле остался в живых.

Это он, е-мое,

Стал на место свое,

Стал вперед, во главу, в острие.

Если счетом считать — сто на сто! —

И крои не крои — тот же крой:

«Каждый первый» не скажет никто,

Только — «каждый второй».

…Все мощнее машу: взмах — и крик

Начался и застыл в кадыке!

Там, внизу, всех нас — первых, вторых —

Злые псы подбирали в реке.

Может быть, оттого, пес побрал,

Я нарочно дразнил остальных

Что во «первых» я с жизнью играл,

И летать не хотел во «вторых»…

Впрочем, я — о гусях:

Гусь истек и иссяк —

Тот, который сбивал весь косяк.

И кого из себя ты не строй —

На спасение шансы малы:

Хоть он первый, хоть двадцать второй —

Попадет под стволы.

Общаюсь с тишиной я,

Боюсь глаза поднять,

Про самое смешное

Стараюсь вспоминать,

Врачи чуть-чуть поахали:

«Как? Залпом? Восемьсот?»

От смеха ли, от страха ли

Всего меня трясет.

Теперь я — капля в море,

Я — кадр в немом кино,

И двери — на запоре,

А все-таки смешно.

Воспоминанья кружатся

Как комариный рой,

А мне смешно до ужаса,

Но ужас мой — смешной.

Виденья все теснее,

Страшат величиной:

То — с нею я, то — с нею…

Смешно! Иначе — ной.

Не сплю — здоровье бычее,

Витаю там и тут,

Смеюсь до неприличия

И жду — сейчас войдут.

Халат закончил опись

И взвился — бел, крылат…

«Да что же вы смеетесь?» —

Спросил меня халат.

Но ухмыляюсь грязно я

И — с маху на кровать:

"Природа смеха — разная,

Мою — вам не понять.

Жизнь — алфавит, я где-то

Уже в «це», «че», «ша», «ще».

Уйду я в это лето

В малиновом плаще.

Попридержусь рукою я

Чуть-чуть за букву "я",

В конце побеспокою я, —

Сжимаю руку я.

Со мной смеются складки

В малиновом плаще.

«С покойных взятки гладки», —

Смеялся я вообще.

Смешно мне в голом виде лить

На голого ушат,

А если вы обиделись,

То я не виноват.

Палата — не помеха,

Похмелье — ерунда!

И было мне до смеха —

Везде, на все, всегда.

Часы тихонько тикали,

Сюсюкали: сю-сю…

Вы — втихаря хихикали,

А я — давно вовсю.

Жан, Жак, Гийом, Густав —

Нормальные французы, —

Немного подлатав

Расползшиеся узы,

Бесцветные, как моль,

Разинув рты без кляпа,

Орут: "Виват, Жан Поль,

Наш драгоценный папа!"

Настороже, как лось,

Наш папа, уши — чутки.

Откуда что взялось —

Флажки, плакаты, дудки?

Страшась гореть в аду,

Поют на верхней ноте.

"А ну-ка, ниспаду

Я к вам на вертолете!"

"Есть риск — предупредил

Пилот там, на экране, —

Ведь шлепнулся один

Не вовремя в Иране".

"Смелее! В облака,

Брат мой, ведь я в сутане,

А смерть — она пока

Еще в Афганистане!" —

И он разгладил шелк

Там, где помялась лента,

И вскоре снизошел

До нас, до президента.

Есть папа, но была

Когда-то божья мама.

Впервые весела

Химера Нотр-Дама.

Людским химер не мерь —

Висит язык, как жало.

Внутри ж ее теперь

Чего-то дребезжало.

Ей был смешон и вид

Толпы — плащи да блузки…

Ан, папа говорит

Прекрасно по-французски.

Поедет в Лувр, «Куполь»

И, может быть, в Сорбонну,

Ведь папа наш, Жан Поль,

Сегодня рад любому.

Но начеку был зав

Отделом протокола:

Химере не сказав

Ни слова никакого,

Он вышел. Я не дам

Гроша теперь за папу.

Химеры Нотр-Дам,

Опять сосите лапу!

Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я

Гоню их прочь, стеная и браня,

Но вместо них я вижу виночерпия,

Он шепчет: "Выход есть — к исходу дня

Вина! И прекратится толкотня,

Виденья схлынут, сердце и предсердия

Отпустят, и расплавится броня!"

Я — снова — я, и вы теперь мне верьте, я

Немного попрошу взамен бессмертия, —

Широкий тракт, холст, друга, да коня,

Прошу покорно, голову склоня:

Побойтесь Бога, если не меня,

Не плачьте вслед, во имя Милосердия!

Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,

Но чтобы душу дьяволу — ни-ни!

Зачем цыганки мне гадать затеяли?

День смерти уточнили мне они…

Ты эту дату, Боже, сохрани, —

Не отмечай в своем календаре или

В последний миг возьми и измени,

Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли

И чтобы агнцы жалобно не блеяли,

Чтоб люди не хихикали в тени.

От них от всех, о, Боже, охрани,

Скорее, ибо душу мне они

Сомненьями и страхами засеяли!

Неужто здесь сошелся клином свет,

Верней, клинком ошибочных возмездий…

И было мне неполных двадцать лет,

Когда меня зарезали в подъезде.

Он скалился открыто — не хитро,

Он делал вид, что не намерен драться,

И вдруг — ножом под нижнее ребро,

И вон — не вынув, чтоб не замараться.

Да будет выть-то! Ты не виновата —

Обманут я улыбкой и добром.

Метнулся в подворотню луч заката

И спрятался за мусорным ведром…

Еще спасибо, что стою не в луже,

И лезвие продвинулось чуть глубже,

И стукнула о кафель рукоять,

Но падаю — уже не устоять.

По речке жизни плавал честный Грека

И утонул, иль рак его настиг.

При Греке заложили человек,

А Грека — «заложил за воротник».

В нем добрая заложена основа,

Он оттого и начал поддавать.

«Закладывать» — совсем простое слово

А в то же время значит: «предавать».

Или еще пример такого рода:

Из-за происхождения взлетел,

Он вышел из глубинки, из народа,

И возвращаться очень не хотел.

Глотал упреки и зевал от скуки,

Что оторвался от народа — знал,

Но «оторвался» — это по науке,

На самом деле — просто убежал.

Как зайдешь в бистро-столовку,

По пивку ударишь, —

Вспоминай всегда про Вовку —

Где, мол, друг-товарищ?!

И в лицо трехстопным матом —

Можешь хоть до драки!

Про себя же помни — братом

Вовчик был Шемяке.

Баба, как наседка квохчет

(Не было печали!)

Вспоминай!!! Быть может, Вовчик —

«Поминай как звали!»

M.Chemiakin — всегда, везде Шемякин.

А по сему французский не учи!..

Как хороши, как свежи были маки,

Из коих смерть схимичили врачи!

Мишка! Милый! Брат мой Мишка!

Разрази нас гром!

Поживем еще, братишка,

По-жи-вь-ем!

Po-gi-viom.

И снизу лед, и сверху — маюсь между:

Пробить ли верх иль пробуравить низ?

Конечно, всплыть и не терять надежду!

А там — за дело в ожиданьи виз.

Лед надо мною — надломись и тресни!

Я весь в поту, хоть я не от сохи.

Вернусь к тебе, как корабли из песни,

Все помня, даже старые стихи.

Мне меньше полувека — сорок с лишним, —

Я жив, тобой и Господом храним.

Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,

Мне будет чем ответить перед Ним.

Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка, —

Чувствую — дышу и хорошею…

Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,

Изловчась, мне прыгнула на шею.

Я ее и знать не знал, меняя города, —

А она мне шепчет: «Как ждала я!..»

Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?

Сам связался с нею, не желая.

Одному идти — куда ни шло, еще могу, —

Сам себе судья, хозяин-барин.

Впрягся сам я вместо коренного под дугу, —

С виду прост, а изнутри — коварен.

Я не клевещу, подобно вредному клещу,

Впился сам в себя, трясу за плечи,

Сам себя бичую я и сам себя хлещу, —

Так что — никаких противоречий.

Одари судьба, или за деньги отоварь! —

Буду дань платить тебе до гроба.

Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь, —

До чего ж живучая хвороба!

Поутру не пикнет — как бичами не бичуй,

Ночью — бац! — со мной на боковую:

С кем-нибудь другим хоть ночь переночуй, —

Гадом буду, я не приревную!

Я не спел вам в кино, хоть хотел,

Даже братья меня поддержали:

Там, по книге, мой Глеб где-то пел,

И весь МУР все пять дней протерпел,

Но в Одессе Жеглова зажали.

А теперь запылает моя щека,

А душа — дак замлеет.

Я спою, как из черного ящика,

Что всегда уцелеет.

Генеалоги Вайнеров бьются в тщете —

Древо рода никто не обхватит.

Кто из них приписал на Царьградском щите:

"Юбилеями правят пока еще те,

Чей он есть, юбилей, и кто платит"?

Первой встрече я был очень рад,

Но держался не за панибрата.

Младший брат был небрит и не брат —

Выражался как древний пират,

Да и старший похож на пирата.

Я пил кофе — еще на цикории,

Не вставляя ни слова,

Ну а вайнеры-братики спорили

Про характер Жеглова.

В Лувре я — будь я проклят! — попробуй, налей!

А у вас — перепало б и мне там.

Возле этой безрукой — не хошь, а лелей,

Жрать охота, братья, а у вас — юбилей

И наверно… конечно, с банкетом.

Братья! Кто же вас сможет сломить?

Пусть вы даже не ели от пуза…

Здоровы, а плетете тончайшую нить.

Все читали вас, все, — хорошо б опросить

Членов… нет, — экипажи «Союза».

Я сегодня по «ихнему» радио

Не расслышал за воем

Что-то… "в честь юбилея Аркадия

Привезли под конвоем…"

Все так буднично, ровно они, бытово.

Мы же все у приемников млеем.

Я ж скажу вам, что ежели это того…

Пусть меня под конвоем везут в ВТО —

С юбилеем, так уж с юбилеем.

Так о чем же я, бишь, или вишь?

Извини — я иду по Аркаде:

МУР и «зря ты душою кривишь» —

Кончен ты! В этом месте, малыш,

В сорок пятом работал Аркадий.

Пусть среди экспонатов окажутся

Эти кресла, подобные стулу.

Если наши музеи откажутся —

Увезу в Гонолулу.

Не сочтите за лесть предложенье мое,

Не сочтите его и капризом,

Что скупиться, ведь тут юбилей, е-мое! —

Все, братьями моими содеянное

Предлагаю назвать «вайнеризмом»!

Граждане, ах, сколько ж я не пел, но не от лени —

Некому: жена — в Париже, все дружки — сидят.

Даже Глеб Жеглов — хоть ботал чуть по новой фене —

Ничего не спел, чудак, пять вечеров подряд.

Хорошо, что в зале нет

Не наших всех сортов,

Здесь — кто хочет на банкет

Без всяких паспортов.

Расскажу про братиков —

Писателей, соратников,

Про людей такой души,

Что не сыщешь ватников.

Наше телевидение требовало резко:

Выбросить слова «легавый», «мусор» или «мент»,

Поменять на мыло шило, шило — на стамеску.

А ворье переиначить в «чуждый элемент».

Но сказали брат и брат:

"Не! Мы усе спасем.

Мы и сквозь редакторат

Все это пронесем".

Так, в ответ подельники,

Скиданув халатики,

Надевали тельники,

А поверх — бушлатики.

Про братьев-разбойников у Шиллера читали,

Про Лаутензаков написал уже Лион,

Про Серапионовых листали Коли, Вали…

Где ж роман про Вайнеров? Их — два на миллион!

Проявив усердие,

Сказали кореша:

«Эру милосердия»

Можно даже в США".

С них художник Шкатников

Написал бы латников.

Мы же в их лице теряем

Классных медвежатников.

Жора и Аркадий Вайнер!

Вам салям алейкум, пусть

Мы знакомы с вами втайне, —

Кодекс знаем наизусть.

Пишут вам семь аксакалов

Гиндукушенской земли,

Потому что семь журналов

Вас на нас перевели.

А во время сбора хлопка

(Кстати, хлопок нынче — шелк)

Наш журнал «Звезда Востока»

Семь страниц для вас нашел.

Всю Москву изъездил в «ЗИМе»

Самый главный аксакал —

Ни в едином магазине

Ваши книги не сыскал.

Вырвали два старших брата

Все волосья в бороде —

Нету, хоть и много блата

В «Книжной лавке» — и везде.

Я за «Милосердья эру» —

Вот за что спасибо вам! —

Дал две дыни офицеру

И гранатов килограмм.

А в конце телевиденья —

Клятва волосом седым! —

Будем дать за продолженье

Каждый серий восемь дань.

Чтобы не было заминок

(Любите кюфта-бюзбаш?)

Шлите жен Центральный рынок —

Полглавы — барашка ваш.

Может это слишком плотски,

Но за песни про тюрьмы

(Пусть споет артист Высоцкий)

Два раз больше платим мы.

Не отыщешь ваши гранки

И в Париже, говорят…

Впрочем, что купить на франки?

Тот же самый виноград.

Мы сегодня вас читаем,

Как абзац — кидает в пот.

Братья, мы вас за — считаем —

Удивительный народ.

Наш праправнук на главбазе —

Там, где деньги — дребедень.

Есть хотите? В этом разе

Приходите каждый день.

А хотелось, чтоб в инъязе…

Я готовил крупный куш.

Но… Если был бы жив Ниязи…

Ну а так — какие связи? —

Связи есть Европ и Азий,

Только эти связи чушь.

Вы ведь были на КАМАЗе:

Фрукты нет. А в этом разе

Приезжайте Гиндукуш!