Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сочинения

ModernLib.Net / Поэзия / Высоцкий Владимир Семенович / Сочинения - Чтение (стр. 6)
Автор: Высоцкий Владимир Семенович
Жанр: Поэзия

 

 


А потом на каждом нашем восхождении —

Но почему ты ко мне недоверчивая?! —

Страховала ты меня с наслаждением,

Альпинистка моя, гуттаперчевая!

Ох, какая ты не близкая, не ласковая,

Альпинистка моя, скалолазка моя!

Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,

Ты учила меня, скалолазка моя.

За тобой тянулся из последней силы я —

До тебя уже мне рукой подать, —

Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!»

Тут сорвался вниз, но успел сказать:

"Ох, какая ты близкая и ласковая,

Альпинистка моя, скалоласковая!.."

Мы теперь одной веревкой связаны —

Стали оба мы скалолазами!

Прощание с горами

В суету городов и в потоки машин

Возвращаемся мы — просто некуда деться! —

И спускаемся вниз с покоренных вершин,

Оставляя в горах свое сердце.

Так оставьте ненужные споры —

Я себе уже все доказал:

Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал.

Кто захочет в беде оставаться один,

Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?!

Но спускаемся мы с покоренных вершин, —

Что же делать — и боги спускались на землю.

Так оставьте ненужные споры —

Я себе уже все доказал:

Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал.

Сколько слов и надежд, сколько песен и тем

Горы будят у нас — и зовут нас остаться! —

Но спускаемся мы — кто на год, кто совсем, —

Потому что всегда мы должны возвращаться.

Так оставьте ненужные споры —

Я себе уже все доказал:

Лучше гор могут быть только горы,

На которых никто не бывал!

x x x

Свои обиды каждый человек —

Проходит время — и забывает.

А моя печаль — как вечный снег:

Не тает, не тает.

Не тает она и летом

В полуденный зной, —

И знаю я: печаль-тоску мне эту

Век носить с собой.

Она была в Париже

Л. Лужиной

Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу.

Наверно, я погиб: робею, а потом —

Куда мне до нее — она была в Париже,

И я вчера узнал — не только в нем одном!

Какие песни пел я ей про Север дальний! —

Я думал: вот чуть-чуть — и будем мы на ты, —

Но я напрасно пел о полосе нейтральной —

Ей глубоко плевать, какие там цветы.

Я спел тогда еще — я думал, это ближе —

«Про счетчик», «Про того, кто раньше с нею был»…

Но что ей до меня — она была в Париже, —

Ей сам Марсель Марсо чевой-то говорил!

Я бросил свой завод, хоть, в общем, был не вправе, —

Засел за словари на совесть и на страх…

Но что ей оттого — она уже в Варшаве, —

Мы снова говорим на разных языках…

Приедет — я скажу по-польски: "Прошу пани,

Прими таким, как есть, не буду больше петь…"

Но что ей до меня — она уже в Иране, —

Я понял: мне за ней, конечно, не успеть!

Она сегодня здесь, а завтра будет в Осле, —

Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..

Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, —

Пусть пробуют они — я лучше пережду!

x x x

Возле города Пекина

Ходят-бродят хунвейбины,

И старинные картины

Ищут-рыщут хунвейбины, —

И не то чтоб хунвейбины

Любят статуи, картины:

Вместо статуй будут урны

«Революции культурной».

И ведь главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, —

Но чтой-то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун-вей-бины…

Вот придумал им забаву

Ихний вождь товарищ Мао:

Не ходите, дети, в школу,

Приходите бить крамолу!

И не то чтоб эти детки

Были вовсе — малолетки, —

Изрубили эти детки

Очень многих на котлетки!

И ведь главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, —

Но чтой-то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун-вей-бины…

Вот немного посидели,

А теперь похулиганим —

Что-то тихо, в самом деле, —

Думал Мао с Ляо Бянем, —

Чем еще уконтрапупишь

Мировую атмосферу:

Вот еще покажем крупный кукиш

СэШэА и эСэСэРу!

И ведь главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, —

Но чтой-то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун-вей-бины…

Про дикого вепря

В королевстве, где все тихо и складно,

Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь,

Появился дикий вепрь огромадный —

То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.

Сам король страдал желудком и астмой,

Только кашлем сильный страх наводил, —

А тем временем зверюга ужасный

Коих ел, а коих в лес волочил.

И король тотчас издал три декрета:

"Зверя надо одолеть наконец!

Вот кто отчается на это, на это,

Тот принцессу поведет под венец".

А в отчаявшемся том государстве —

Как войдешь, так прямо наискосок —

В бесшабашной жил тоске и гусарстве

Бывший лучший, но опальный стрелок.

На полу лежали люди и шкуры,

Пели песни, пили меды — и тут

Протрубили во дворце трубадуры,

Хвать стрелка — и во дворец волокут.

И король ему прокашлял: "Не буду

Я читать тебе морали, юнец, —

Но если завтра победишь чуду-юду,

То принцессу поведешь под венец".

А стрелок: "Да это что за награда?!

Мне бы — выкатить портвейна бадью!"

Мол, принцессу мне и даром не надо, —

Чуду-юду я и так победю!

А король: "Возьмешь принцессу — и точка!

А не то тебя раз-два — и в тюрьму!

Ведь это все-же королевская дочка!.."

А стрелок: «Ну хоть убей — не возьму!»

И пока король с ним так препирался,

Съел уже почти всех женщин и кур

И возле самого дворца ошивался

Этот самый то ли бык, то ли тур.

Делать нечего — портвейн он отспорил, —

Чуду-юду уложил — и убег…

Вот так принцессу с королем опозорил

Бывший лучший, но опальный стрелок.

Парус. Песня беспокойства

А у дельфина

Взрезано брюхо винтом!

Выстрела в спину

Не ожидает никто.

На батарее

Нету снарядов уже.

Надо быстрее

На вираже!

Парус! Порвали парус!

Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Даже в дозоре

Можешь не встретить врага.

Это не горе —

Если болит нога.

Петли дверные

Многим скрипят, многим поют:

Кто вы такие?

Здесь вас не ждут!

Парус! Порвали парус!

Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Многие лета —

Тем, кто поет во сне!

Все части света

Могут лежать на дне,

Все континенты

Могут гореть в огне, —

Только все это —

Не по мне!

Парус! Порвали парус!

Каюсь! Каюсь! Каюсь!

x x x

У домашних и хищных зверей

Есть человечий вкус и запах.

А целый век ходить на задних лапах —

Это грустная участь людей.

Сегодня зрители, сегодня зрители

Не желают больше видеть укротителей.

А если хочется поукрощать —

Работай в розыске, — там благодать!

У немногих приличных людей

Есть человеческий вкус и запах,

А каждый день ходить на задних лапах —

Это грустная участь зверей.

Сегодня жители, сегодня жители

Не желают больше видеть укротителей.

А если хочется поукрощать —

Работай в цирке, — там благодать!

x x x

Сколько лет, сколько лет —

Все одно и то же:

Денег нет, женщин нет,

Да и быть не может.

Сколько лет воровал,

Сколько лет старался, —

Мне б скопить капитал —

Ну а я спивался.

Ни кола ни двора

И ни рожи с кожей,

И друзей — ни хера,

Да и быть не может.

Сколько лет воровал,

Сколько лет старался, —

Мне б скопить капитал —

Ну а я спивался…

Только — водка на троих,

Только — пика с червой, —

Комом — все блины мои,

А не только первый.

x x x

Холодно, метет кругом, я мерзну и во сне,

Холодно и с женщиной в постели…

Встречу ли знакомых я — морозно мне,

Потому что все обледенели.

x x x

Напролет целый год — гололед,

Будто нет ни весны, ни лета.

Чем-то скользким одета планета,

Люди, падая, бьются об лед.

Даже если планету в облет,

Не касаясь планеты ногами, —

Пусть не тот, так другой упадет

И затопчут его сапогами.

Круглый год на земле гололед,

Напролет — круглый год.

День-деньской я с тобой, за тобой,

Будто только одна забота,

Будто выследил главное что-то —

То, что снимет тоску как рукой.

Это глупо — ведь кто я такой?

Ждать меня — никакого резона,

Тебе нужен другой и покой,

А со мной — неспокойно, бессонно.

День-деньской я гонюсь за тобой

За одной — я такой!

Сколько лет ходу нет! В чем секрет?

Может, я невезучий? Не знаю.

Как бродяга гуляю по маю,

И прохода мне нет от примет.

Может быть, наложили запрет?

Я на каждом шагу спотыкаюсь,

Видно, сколько шагов — столько бед.

Вот узнаю, в чем дело — покаюсь.

В чем секрет, почему столько лет

Хода нет, «хода нет»?

Гололед

Гололед на земле, гололед —

Целый год напролет гололед.

Будто нет ни весны, ни лета —

В саван белый одета планета —

Люди, падая, бьются об лед.

Гололед на Земле, гололед —

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед —

Целый год напролет, целый год.

Даже если всю Землю — в облет,

Не касаясь планеты ногами, —

Не один, так другой упадет

На поверхность, а там — гололед! —

И затопчут его сапогами.

Гололед на Земле, гололед —

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед —

Целый год напролет, целый год.

Только — лед, словно зеркало, лед,

Но на детский каток не похоже, —

Может — зверь не упавши пройдет…

Гололед! — и двуногий встает

На четыре конечности тоже.

Гололед на Земле, гололед —

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед —

Целый год напролет, целый год.

Дела

В. Абдулову

Дела!

Меня замучили дела — каждый миг, каждый час, каждый день, —

Дотла

Сгорело время, да и я — нет меня, — только тень, только тень!

Ты ждешь…

А может, ждать уже устал — и ушел или спишь, —

Ну что ж, —

Быть может, мысленно со мною говоришь…

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить, —

Поверь,

Мы будем только говорить!

Опять!

Все время новые дела у меня, все дела и дела…

Догнать,

Или успеть, или найти… Нет, опять не нашла, не нашла!

Беда!

Теперь мне кажется, что мне не успеть за судьбой —

Всегда

Последний в очереди ты, дорогой!

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить, —

Поверь,

Мы будем только говорить!

Подруг

Давно не вижу — все дела у меня, без конца все дела, —

И вдруг

Сгорели пламенем дотла все дела, — не дела, а зола!

Весь год

Он ждал, но дольше ждать и дня не хотел, не хотел, —

И вот

Не стало вовсе у меня больше дел.

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить, —

Поверь,

Что мы не будем говорить!

Пародия на плохой детектив

Опасаясь контрразведки, избегая жизни светской,

Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер Пек»,

Вечно в кожаных перчатках — чтоб не делать отпечатков, —

Жил в гостинице «Советской» несоветский человек.

Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью,

Щелкал носом — в нем был спрятан инфракрасный объектив, —

А потом в нормальном свете представало в черном цвете

То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив:

Клуб на улице Нагорной — стал общественной уборной,

Наш родной Центральный рынок — стал похож на грязный склад,

Искаженный микропленкой, ГУМ — стал маленькой избенкой,

И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.

Но работать без подручных — может, грустно, а может скучно, —

Враг подумал — враг был дока, — написал фиктивный чек,

И, где-то в дебрях ресторана гражданина Епифана

Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.

Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным,

Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.

В общем так: подручный Джона был находкой для шпиона, —

Так случиться может с каждым — если пьян и мягкотел!

"Вот и первое заданье: в три пятнадцать возле бани —

Может, раньше, а может, позже — остановится такси, —

Надо сесть, связать шофера, разыграть простого вора, —

А потом про этот случай раструбят по «Би-би-си».

И еще. Побрейтесь свеже, и на выставке в Манеже

К вам приблизится мужчина с чемоданом — скажет он:

«Не хотите ли черешни?» Вы ответите: «Конечно», —

Он вам даст батон с взрывчаткой — принесете мне батон.

А за это, друг мой пьяный, — говорил он Епифану, —

Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!"

…Враг не ведал, дурачина: тот, кому все поручил он,

Был — чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.

Да, до этих штучек мастер этот самый Джон Ланкастер!..

Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек —

Обезврежен он, и даже он пострижен и посажен, —

А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.

x x x

Нынче очень сложный век.

Вот — прохожий… Кто же он?

Может, просто человек,

Ну а может быть, шпион!

x x x

Чем и как, с каких позиций

Оправдаешь тот поход?

Почему мы от границы

Шли назад, а не вперед?

Может быть, считать маневром,

Мудрой тактикой какой —

Только лучше б в сорок первом

Драться нам не под Москвой…

Но в виски, как в барабаны,

Бьется память, рвется в бой,

Только меньше ноют раны:

Четверть века — срок большой.

Москвичи писали письма,

Что Москвы врагу не взять.

Наконец разобрались мы,

Что назад уже нельзя.

Нашу почту почтальоны

Доставляли через час.

Слишком быстро, лучше б годы

Эти письма шли от нас.

Мы, как женщин, боя ждали,

Врывшись в землю и снега,

И виновных не искали,

Кроме общего врага.

И не находили места —

Ну, скорее, хоть в штыки! —

Отступавшие от Бреста

И — сибирские полки.

Ждали часа, ждали мига

Наступленья — столько дней!..

Чтоб потом писали в книгах:

«Беспримерно по своей…» —

По своей громадной вере,

По желанью отомстить,

По таким своим потерям,

Что ни вспомнить, ни забыть.

Кто остался с похоронной,

Прочитал: «Ваш муж, наш друг…»

Долго будут по вагонам —

Кто без ног, а кто без рук.

Память вечная героям —

Жить в сердцах, спокойно спать…

Только б лучше б под Москвою

Нам тогда не воевать.

…Помогите хоть немного —

Оторвите от жены.

Дай вам бог! Поверишь в бога,

Если это бог войны.

Случай в ресторане

В ресторане по стенкам висят тут и там

«Три медведя», «Заколотый витязь»…

За столом одиноко сидит капитан.

«Разрешите?» — спросил я. "Садитесь!

…Закури!" — «Извините, „Казбек“ не курю…»

"Ладно, выпей, — давай-ка посуду!..

Да пока принесут… Пей, кому говорю!

Будь здоров!" — «Обязательно буду!»

"Ну, так что же, — сказал, захмелев, капитан, —

Водку пьешь ты красиво, однако.

А видал ты вблизи пулемет или танк?

А ходил ли ты, скажем, в атаку?

В сорок третьем под Курском я был старшиной, —

За моею спиной — такое…

Много всякого, брат, за моею спиной,

Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!"

Он ругался и пил, он спросил про отца,

И кричал он, уставясь на блюдо:

"Я полжизни отдал за тебя, подлеца, —

А ты жизнь прожигаешь, иуда!

А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!

А ты водку тут хлещешь со мною!.."

Я сидел как в окопе под Курской дугой —

Там, где был капитан старшиною.

Он все больше хмелел, я — за ним по пятам, —

Только в самом конце разговора

Я обидел его — я сказал: "Капитан,

Никогда ты не будешь майором!.."

x x x

Вот — главный вход, но только вот

Упрашивать — я лучше сдохну, —

Хожу я через черный ход,

А выходить стараюсь в окна.

Не вгоняю я в гроб никого,

Но вчера меня, тепленького —

Хоть бываю и хуже я сам, —

Оскорбили до ужаса.

И, плюнув в пьяное мурло

И обвязав лицо портьерой,

Я вышел прямо сквозь стекло —

В объятья к милиционеру.

И меня — окровавленного,

Всенародно прославленного,

Прям как был я — в амбиции

Довели до милиции.

И, кулаками покарав

И попинав меня ногами,

Мне присудили крупный штраф —

За то, что я нахулиганил.

А потом — перевязанному,

Несправедливо наказанному —

Сердобольные мальчики

Дали спать на диванчике.

Проснулся я — еще темно, —

Успел поспать и отдохнуть я, —

Я встал и, как всегда, — в окно,

А на окне — стальные прутья!

И меня — патентованного,

Ко всему подготовленного, —

Эти прутья печальные

Ввергли в бездну отчаянья.

А рано утром — верь не верь —

Я встал, от слабости шатаясь, —

И вышел в дверь — я вышел в дверь! —

С тех пор в себе я сомневаюсь.

В мире — тишь и безветрие,

Тишина и симметрия, —

На душе моей — тягостно,

И живу я безрадостно.

Песня-сказка о нечисти

В заповедных и дремучих,

страшных Муромских лесах

Всяка нечисть бродит тучей

и в проезжих сеет страх:

Воет воем, что твои упокойники,

Если есть там соловьи — то разбойники.

Страшно, аж жуть!

В заколдованных болотах

там кикиморы живут, —

Защекочут до икоты

и на дно уволокут.

Будь ты пеший, будь ты конный —

заграбастают,

А уж лешие — так по лесу и шастают.

Страшно, аж жуть!

А мужик, купец и воин —

попадал в дремучий лес, —

Кто зачем: кто с перепою,

а кто сдуру в чащу лез.

По причине пропадали, без причины ли, —

Только всех их и видали — словно сгинули.

Страшно, аж жуть!

Из заморского из лесу

где и вовсе сущий ад,

Где такие злые бесы —

чуть друг друга не едят, —

Чтоб творить им совместное зло потом,

Поделиться приехали опытом.

Страшно, аж жуть!

Соловей-разбойник главный

им устроил буйный пир,

А от них был Змей трехглавый

и слуга его — Вампир, —

Пили зелье в черепах, ели бульники,

Танцевали на гробах, богохульники!

Страшно, аж жуть!

Змей Горыныч взмыл на дерево,

ну — раскачивать его:

"Выводи, Разбойник, девок, —

пусть покажут кой-чего!

Пусть нам лешие попляшут, попоют!

А не то я, матерь вашу, всех сгною!"

Страшно, аж жуть!

Все взревели, как медведи:

"Натерпелись — сколько лет!

Ведьмы мы али не ведьмы,

Патриоты али нет?!

Налил бельма, ишь ты, клещ, — отоварился!

А еще на наших женщин позарился!.."

Страшно, аж жуть!

Соловей-разбойник тоже

был не только лыком шит, —

Гикнул, свистнул, крикнул: "Рожа,

ты, заморский, паразит!

Убирайся без боя, уматывай

И Вампира с собою прихватывай!"

Страшно, аж жуть!

…А теперь седые люди

помнят прежние дела:

Билась нечисть грудью в груди

и друг друга извела, —

Прекратилося навек безобразие —

Ходит в лес человек безбоязненно,

И не страшно ничуть!

x x x

Что сегодня мне суды и заседанья —

Мчусь галопом, закусивши удила:

У меня приехал друг из Магадана —

Так какие же тут могут быть дела!

Он привез мне про колымскую столицу

небылицы, —

Ох, чего-то порасскажет он про водку

мне в охотку! —

Может, даже прослезится

долгожданная девица —

Комом а горле ей рассказы про Чукотку.

Не начну сегодня нового романа,

Плюнь в лицо от злости — только вытрусь я:

У меня не каждый день из Магадана

Приезжают мои лучшие друзья.

Спросит он меня, конечно, как ребятки, —

все в порядке! —

И предложит рюмку водки без опаски —

я в завязке.

А потом споем на пару —

ну конечно, дай гитару! —

«Две гитары», или нет — две новых сказки.

Не уйду — пускай решит, что прогадала, —

Ну и что же, что она его ждала:

У меня приехал друг из Магадана —

Попрошу не намекать, — что за дела!

Он приехал не на день — он все успеет, —

он умеет! —

У него на двадцать дней командировка —

правда ловко?

Он посмотрит все хоккеи —

поболеет, похудеет, —

У него к большому старту подготовка.

Он стихов привез небось — два чемодана, —

Хорошо, что есть кому его встречать!

У меня приехал друг из Магадана, —

Хорошо, что есть откуда приезжать!

Забыли

Икона висит у них в левом углу —

Наверно, они молокане, —

Лежит мешковина у них на полу,

Затоптанная каблуками.

Кровати да стол — вот и весь их уют, —

И две — в прошлом винные — бочки, —

Я словно попал в инвалидный приют —

Прохожий в крахмальной сорочке.

Мне дали вино — и откуда оно! —

На рубль — два здоровых кувшина, —

А дед — инвалид без зубов и без ног —

Глядел мне просительно в спину.

«Желаю удачи!» — сказал я ему.

«Какая там на хрен удача!»

Мы выпили с ним, посидели в дыму, —

И начал он сразу, и начал!..

"А что, — говорит, — мне дала эта власть

За зубы мои и за ноги!

А дел — до черта, — напиваешься всласть —

И роешь культями дороги.

Эх, были бы ноги — я б больше успел,

Обил бы я больше порогов!

Да толку, я думаю, — дед просипел, —

Да толку б и было немного".

«Что надобно, дед?» — я спросил старика.

"А надобно самую малость:

Чтоб — бог с ним, с ЦК, — но хотя бы ЧК

Судьбою заинтересовалась…"

x x x

Подымайте руки, в урны суйте

Бюллетени, даже не читав, —

Помереть от скуки! Голосуйте,

Только, чур, меня не приплюсуйте:

Я не разделяю ваш Устав!

x x x

Машины идут, вот еще пронеслась —

Все к цели конечной и четкой, —

Быть может, из песни Анчарова — МАЗ,

Груженый каспийской селедкой.

Хожу по дорогам, как нищий с сумой,

С умом экономлю копейку

И силы расходую тоже с умом,

И кутаю крик в телогрейку.

Куда, я, зачем? — можно жить, если знать.

И можно — без всякой натуги

Проснуться и встать, если мог бы я спать,

И петь, если б не было вьюги.

{К 50-летию Г.М. Ронинсона}

Готлибу Михайловичу в день его (Готлиба Михайловича) пятидесятилетия

Если болен глобально ты

Или болен физически,

Заболел эпохально ты

Или периодически.

Не ходи ты по частникам,

Не плати ты им грошики.

Иди к Гоше, несчастненький,

Тебя вылечит Гошенька.

{О процессах над А.Синявским и Ю.Даниэлем}

Вот и кончился процесс,

Не слыхать овацию —

Без оваций все и без

Права на кассацию.

Изругали в пух и прах, —

И статья удобная:

С поражением в правах

И тому подобное.

Посмотреть продукцию:

Что в ней там за трещина,

Контр-ли революция,

Анти-ли советчина?

Но сказали твердо: "Нет!

Чтоб ни грамма гласности!"

Сам все знает Комитет

Нашей безопасности.

Кто кричит: "Ну то-то же!

Поделом, нахлебники!

Так-то, перевертыши!

Эдак-то, наследники".

"Жили, — скажут, — татями!

Сколько злобы в бестиях!" —

Прочитав с цитатами

Две статьи в «Известиях».

А кто кинет в втихаря

Клич про конституцию,

"Что ж, — друзьям шепнет, — зазря

Мерли в революцию?!.." —

По парадным, по углам

Чуть повольнодумствуют:

«Снова — к старым временам…» —

И опять пойдут в уют.

А Гуревич говорит:

"Непонятно, кто хитрей?

Как же он — антисемит,

Если друг его — еврей?

Может быть, он даже был

Мужества немалого!

Шверубович-то сменил

Имя на Качалова…"

Если это, так сказать,

«Злобные пародии», —

Почему б не издавать

Их у нас на Родине?

И на том поставьте крест!

Ишь, умы колышутся!

В лагерях свободных мест

Поискать — отыщутся.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35