Бегают по лесу стаи зверей —

Не за добычей, не на водопой:

Денно и нощно они егерей

Ищут веселой толпой.

Звери, забыв вековечные страхи,

С твердою верой, что все по плечу,

Шкуры рванув на груди как рубахи,

Падают навзничь — бери не хочу!

Сколько их в кущах,

Сколько их в чащах —

Ревом ревущих,

Рыком рычащих,

Сколько бегущих,

Сколько лежащих —

В дебрях и кущах,

В рощах и чащах!

Рыбы пошли косяком против волн —

Черпай руками, иди по ним вброд!

Сколько желающих прямо на стол,

Сразу на блюдо — и в рот!

Рыба не мясо — она хладнокровней —

В сеть норовит, на крючок, в невода:

Рыбы погреться хотят на жаровне, —

Море по жабры, вода не вода!

Сколько их в кущах,

Сколько их в чащах —

Скопом плывущих,

Кишмя кишащих,

Друг друга жрущих,

Хищных и тощих —

В дебрях и кущах,

В чащах и рощах!

Птица на дробь устремляет полет —

Птица на выдумки стала хитра:

Чтобы им яблоки всунуть в живот,

Гуси не если с утра.

Сильная птица сама на охоте

Слабым собратьям кричит: «Сторонись!» —

Жизнь прекращает в зените, на взлете,

Даже без выстрела падая вниз.

Сколько их в кущах,

Сколько их в чащах —

Выстрела ждущих,

В силки летящих,

Сколько плывущих,

Сколько парящих

В дебрях и кущах,

В рощах и чащах!

Шубы не хочет пушнина носить —

Так и стремится в капкан и в загон, —

Чтобы людей приодеть, утеплить,

Рвется из кожи вон.

В ваши силки — призадумайтесь, люди! —

Прут добровольно в отменных мехах

Тысячи сот в иностранной валюте,

Тысячи тысячей в наших деньгах.

В рощах и чащах,

В дебрях и кущах

Сколько рычащих,

Сколько ревущих,

Сколько пасущихся,

Сколько кишащих

Мечущих, рвущихся,

Живородящих,

Серых, обычных,

В перьях нарядных,

Сколько их, хищных

И травоядных,

Шерстью линяющих,

Шкуру меняющих,

Блеющих, лающих,

Млекопитающих,

Сколько летящих,

Бегущих, ползущих,

Сколько непьющих

В рощах и кущах

И некурящих

В дебрях и чащах,

И пресмыкающихся,

И парящих,

И подчиненных,

И руководящих,

Вещих и вящих,

Рвущих и врущих —

В рощах и кущах,

В дебрях и чащах!

Шкуры — не порчены, рыба — живьем,

Мясо — без дроби — зубов не сломать, —

Ловко, продуманно, просто, с умом,

Мирно — зачем же стрелять!

Каждому егерю — белый передник!

В руки — таблички: «Не бей!», «Не губи!»

Все это вместе зовут — заповедник, —

Заповедь только одна: не убий!

Но сколько в рощах,

Дебрях и кущах —

И сторожащих,

И стерегущих,

И загоняющих,

В меру азартных,

Плохо стреляющих,

И предынфарктных,

Травящих, лающих,

Конных и пеших,

И отдыхающих

С внешностью леших,

Сколько их, знающих

И искушенных,

Не попадающих

В цель, разозленных,

Сколько дрожащих,

Портящих шкуры,

Сколько ловящих

На самодуры,

Сколько их, язвенных,

Сколько всеядных,

Сетью повязанных

И кровожадных,

Полных и тучных,

Тощих, ледящих —

В дебрях и кущах,

В рощах и чащах!

Мы — просто куклы, но… смотрите, нас одели,

И вот мы — жители витрин, салонов, залов.

Мы — манекены, молчаливые модели,

Мы — только копии с живых оригиналов.

Но — поставь в любую позу,

Положи да посади,

И сравненье в нашу пользу:

Манекены впереди!

Нам хоть Омск, хоть Ленинград,

Хоть пустыня Гоби, —

Мы не требуем зарплат,

Пенсий и надгробий.

Мы — манекены, мы — без крови и без кожи,

У нас есть головы, но с ватными мозгами.

И многим кажется — мы на людей похожи.

Но сходство внешнее, по счастью, между нами.

Мы выносливей, и где-то

Мы — надежней, в этом суть,

Элегантнее одеты

И приветливей чуть-чуть.

И на всех сидит наряд

В тютельку и в точку,

Мы стоим шеренгой в ряд

Локоть к локоточку.

Пред нами толпы суетятся и толкутся,

Под самым носом торг ведут, шуршат деньгами,

Но манекены никогда не продаются.

Они смеются бутафорскими зубами.

В нашем детстве нас любили

Без носов и без ушей, —

Нас детишки в ванне мыли

В виде кукол-голышей.

В детстве людям мы нужны,

Но, когда взрослеем,

Без одежды мы цены

Вовсе не имеем.

Зато мы многого себе не позволяем:

Прогулов, ругани и склок, болезней мнимых,

Спиртных напитков в перерыв не распиваем,

План не срываем и не пишем анонимок.

Мы спокойней суперменов —

Если где-нибудь горит,

В «01» из манекенов

Ни один не позвонит.

Не кричим и не бузим,

Даже не деремся.

Унеси весь магазин —

Мы не шелохнемся.

И наши спаянные дружбой коллективы

Почти не ведают ни спадов, ни накалов.

Жаль, допускают все же промахи и срывы

Плохие копии живых оригиналов.

Посмотрите на витрины:

На подбор — все, как один,

Настоящие мужчины,

Квинтэссенции мужчин —

На любой на вкус, на цвет,

На любой оттенок…

Да и женщин в мире нет

Лучше манекенок!

Спасибо вам, мои корреспонденты,

Все те, кому ответить я не смог,

Рабочие, узбеки и студенты,

Все, кто писал мне письма — дай вам Бог,

Дай Бог вам жизни две,

И друга одного,

И света в голове,

И доброго всего!

Найдя стократно вытертые ленты,

Вы хрип мой разбирали по слогам,

Так дай же Бог, мои корреспонденты,

И сил в руках, да и удачи вам!

Вот пишут: голос мой не одинаков —

То хриплый, то надрывный, то глухой…

И просит население бараков:

«Володя! Ты не пой за упокой!»

Но что поделать, я — и впрямь не звонок:

Звенят другие, я — хриплю слова.

Обилие некачественных пленок

Вредит мне даже больше, чем молва.

Вот спрашивают: «Попадал ли в плен ты?»

Нет, не бывал — не воевал ни дня.

Спасибо вам, мои корреспонденты,

Что вы неверно поняли меня!

Друзья мои, — жаль, что не боевые, —

От моря, от станка и от сохи,

Спасибо вам за присланные злые

И даже неудачные стихи.

Вот я читаю: "Вышел ты из моды.

Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!

Как глупо, что не месяцы, а годы

Тебя превозносили до небес!"

Еще письмо: «Вы умерли от водки?»

Да, правда, умер, но потом воскрес.

«А каковы доходы Ваши, все-таки?»

За песню — «трешник». — «Вы же просто крез!»

Ах, письма высочайшего пошиба:

Идите, мол, на Темзу и на Нил!..

Спасибо, люди добрые, спасибо,

Что не жалели ночи и чернил.

Но только я уже бывал на Темзе,

Собакою на сене восседал!

Я не грублю, но отвечаю тем же.

А писем до конца не дочитал.

И ваши похвалы и комплименты,

Авансы мне — не отфутболю я:

От ваших строк, мои корреспонденты,

Прямеет путь и сохнет колея.

Сержанты, моряки, интеллигенты,

Простите, что не каждому ответ, —

Я вам пишу, мои корреспонденты,

Ночами песни вот уж десять лет.

Я вам мозги не пудрю —

Уже не тот завод:

В меня стрелял поутру

Из ружей целый взвод.

За что мне эта злая,

Нелепая стезя —

Не то чтобы не знаю, —

Рассказывать нельзя.

Мой командир меня почти что спас,

Но кто-то на расстреле настоял…

И взвод отлично выполнил приказ, —

Но был один, который не стрелял.

Судьба моя лихая

Давно наперекос:

Однажды языка я

Добыл, да не донес, —

И особист Суэтин,

Неутомимый наш,

Еще тогда приметил

И взял на карандаш.

Он выволок на свет и приволок

Подколотый, подшитый материал…

Никто поделать ничего не смог.

Нет — смог один, который не стрелял.

Рука упала в пропасть

С дурацким криком «Пли!» —

И залп мне выдал пропуск

В ту сторону земли.

Но слышу: "Жив, зараза, —

Тащите в медсанбат.

Расстреливать два раза

Уставы не велят".

А врач потом все цокал языком

И, удивляясь, пули удалял, —

А я в бреду беседовал тайком

С тем пареньком, который не стрелял.

Я раны, как собака, —

Лизал, а не лечил;

В госпиталях, однако, —

В большом почете был.

Ходил в меня влюбленный

Весь слабый женский пол:

"Эй ты, недостреленный,

Давай-ка на укол!"

Наш батальон геройствовал в Крыму,

И я туда глюкозу посылал —

Чтоб было слаще воевать ему,

Кому? Тому, который не стрелял.

Я пил чаек из блюдца,

Со спиртиком бывал…

Мне не пришлось загнуться,

И я довоевал.

В свой полк определили, —

"Воюй! — сказал комбат. —

А что недострелили —

Так я не виноват".

Я очень рад был — но, присев у пня,

Я выл белугой и судьбину клял:

Немецкий снайпер дострелил меня, —

Убив того, который не стрелял.

Я при жизни был рослым и стройным,

Не боялся ни слова, ни пули

И в привычные рамки не лез, —

Но с тех пор, как считаюсь покойным,

Охромили меня и согнули,

К пьедесталу прибив «Ахиллес».

Не стряхнуть мне гранитного мяса

И не вытащить из постамента

Ахиллесову эту пяту,

И железные ребра каркаса

Мертво схвачены слоем цемента, —

Только судороги по хребту.

Я хвалился косою саженью —

Нате смерьте! —

Я не знал, что подвергнусь суженью

После смерти, —

Но в обычные рамки я всажен —

На спор вбили,

А косую неровную сажень —

Распрямили.

И с меня, когда взял я да умер,

Живо маску посмертную сняли

Расторопные члены семьи, —

И не знаю, кто их надоумил, —

Только с гипса вчистую стесали

Азиатские скулы мои.

Мне такое не мнилось, не снилось,

И считал я, что мне не грозило

Оказаться всех мертвых мертвей, —

Но поверхность на слепке лоснилась,

И могильною скукой сквозило

Из беззубой улыбки моей.

Я при жизни не клал тем, кто хищный,

В пасти палец,

Подходившие с меркой обычной —

Опасались, —

Но по снятии маски посмертной —

Тут же в ванной —

Гробовщик подошел ко мне с меркой

Деревянной…

А потом, по прошествии года, —

Как венец моего исправленья —

Крепко сбитый литой монумент

При огромном скопленье народа

Открывали под бодрое пенье, —

Под мое — с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась —

Из динамиков хлынули звуки,

С крыш ударил направленный свет, —

Мой отчаяньем сорванный голос

Современные средства науки

Превратили в приятный фальцет.

Я немел, в покрывало упрятан, —

Все там будем! —

Я орал в то же время кастратом

В уши людям.

Саван сдернули — как я обужен, —

Нате смерьте! —

Неужели такой я вам нужен

После смерти?!

Командора шаги злы и гулки.

Я решил: как во времени оном —

Не пройтись ли, по плитам звеня? —

И шарахнулись толпы в проулки,

Когда вырвал я ногу со стоном

И осыпались камни с меня.

Накренился я — гол, безобразен, —

Но и падая — вылез из кожи,

Дотянулся железной клюкой, —

И, когда уже грохнулся наземь,

Из разодранных рупоров все же

Прохрипел я «Похоже — живой!»

И паденье меня и согнуло,

И сломало,

Но торчат мои острые скулы

Из металла!

Не сумел я, как было угодно —

Шито-крыто.

Я, напротив, — ушел всенародно

Из гранита.

Как по Волге-матушке, по реке-кормилице —

Все суда с товарами, струги да ладьи, —

И не надорвалася, и не притомилася:

Ноша не тяжелая — корабли свои.

Вниз по Волге плавая,

Прохожу пороги я

И гляжу на правые

Берега пологие:

Там камыш шевелится,

Поперек ломается, —

Справа — берег стелется,

Слева — поднимается.

Волга песни слышала хлеще, чем «Дубинушка», —

Вся вода исхлестана пулями врагов, —

И плыла по Матушке наша кровь-кровинушка,

Стыла бурой пеною возле берегов.

Долго в воды пресные

Лили слезы строгие

Берега отвесные,

Берега пологие —

Плакали, измызганы

Острыми подковами,

Но теперь зализаны

Эти раны волнами.

Что-то с вами сделалось, города старинные,

В коих — стены древние, на холмах кремли, —

Словно пробудилися молодцы былинные

И — числом несметные — встали из земли.

Лапами грабастая,

Корабли стараются —

Тянут баржи с Каспия,

Тянут — надрываются,

Тянут — не оглянутся, —

И на версты многие

За крутыми тянутся

Берега пологие.

"Мест не хватит, уж больно вы ловки!

Ну откуда такие взялись?

Что вы прете?" — «Да мы по путевке».

"По путевке? Пожалуйста, плиз!

Вы ж не туристы и не иностранцы,

Вам не проникнуть на наш пароход.

Что у вас?" — "Песни и новые танцы.

Этим товарам нельзя залежаться —

Столько людей с нетерпеньем их ждет!"

"Ну куда вы спешите? Ей-богу,

Словно зельем каким опились!"

«Мне местечко заказывал Гоголь…»

"Сам Максимыч? Пожалуйста, плиз!

Вы ж не туристы и не иностранцы,

Вам не проникнуть на наш пароход.

Что у вас?" — "Песни и новые танцы.

Этим товарам нельзя залежаться —

Столько людей с нетерпеньем их ждет!"

Мест не будет, броня остается:

Ожидается важный турист".

«Для рабочего класса найдется?»

"Это точно! Пожалуйста, плиз!

Вы ж не туристы и не иностранцы,

Вам не проникнуть на наш пароход.

Что у вас?" — "Песни и новые танцы.

Этим товарам нельзя залежаться —

Столько людей с нетерпеньем их ждет!"

"Нет названья для вашей прослойки,

Зря вы, барышни, здесь собрались".

«Для крестьянства остались две койки?»

"Есть крестьянство! Пожалуйста, плиз!

Вы ж не туристы и не иностранцы,

Вам не проникнуть на наш пароход.

Что у вас?" — "Песни и новые танцы.

Этим товарам нельзя залежаться —

Столько людей с нетерпеньем их ждет!"

Это шутке подобно — без шуток

Песни, танцы в пути задержать!

Без еды проживешь сорок суток,

А без музыки — вряд ли и пять.

Вы ж не туристы и не иностранцы,

Вам не проникнуть на наш пароход.

Что у вас?" — "Песни и новые танцы.

Этим товарам нельзя залежаться —

Столько людей с нетерпеньем их ждет!"

"Вот народ упрямый — все с нахрапу!

Ладно, лезьте прямо вверх по трапу.

С вами будет веселее путь —

И

Лучше с музыкой тонуть.

Я на виду — и действием и взглядом,

Я выдаю присутствие свое.

Нат Пинкертон и Шерлок Холмс — старье!

Спокойно спите, люди: Гусев — рядом.

Мой метод прост — сажусь на хвост и не слезаю.

Преступник — это на здоровом теле прыщик,

И я мерзавцу о себе напоминаю:

Я — здесь, я — вот он, на то я — сыщик!

Волнуются преступнички,

Что сыщик не безлик,

И оставляют, субчики,

Следочки на приступочке,

Шифровочки на тумбочке, —

Достаточно улик!

Работу строю по системе четкой,

Я не скрываюсь, не слежу тайком,

И пострадавший будет с кошельком,

Ну а преступник будет за решеткой.

Идет преступник на отчаянные трюки,

Ничем не брезгует — на подкуп тратит тыщи,

Но я ему — уже заламываю руки:

Я — здесь, я — вот он, на то я — сыщик!

Волнуются преступнички,

Что сыщик не безлик,

И оставляют, субчики,

Следочки а приступочке,

Шифровочки на тумбочке, —

Достаточно улик!

Вот я иду уверенной походкой.

Пусть знает враг — я в план его проник.

Конец один: преступник — за решеткой,

Его сам Гусев взял за воротник.

Спи, дитя! Май беби, бай!

Много сил скопи.

Ду ю вонт ту слип? — Отдыхай,

Улыбнись и спи!

Колыбельной заглушен

Посторонний гул.

Пусть тебе приснится сон,

Что весь мир уснул.

Мир внизу, а ты над ним

В сладком сне паришь.

Вот Москва, древний Рим

И ночной Париж…

И с тобою в унисон

Голоса поют.

Правда, это только сон,

А во сне — растут.

Может быть, — все может быть! —

Ты когда-нибудь

Наяву повторить

Сможешь этот путь.

Над землею полетишь

Выше крыш и крон…

А пока ты крепко спишь —

Досмотри свой сон.

Дорога сломала степь напополам,

И неясно — где конец пути.

По дороге мы идем по разным сторонам

И не можем ее перейти.

Сколько зим этот путь продлится?

Кто-то должен рискнуть, решиться!

Надо нам поговорить — перекресток недалек,

Перейди, если мне невдомек.

Дорога, дорога поперек земли —

Поперек судьбы глубокий след.

Многие уже себе попутчиков нашли

Ненадолго, а спутников — нет.

Промелькнет как беда ухмылка,

Разведет навсегда развилка…

Где же нужные слова, кто же первый их найдет?

Я опять прозевал переход.

Река — избавленье послано двоим,

Стоит только руку протянуть…

Но опять, опять на разных палубах стоим,

Подскажите же нам что-нибудь!

Волжский ветер хмельной и вязкий,

Шепчет в уши одной подсказкой:

«Время мало, торопись и не жди конца пути».

Кто же первый рискнет перейти?

Все, что тривиально,

И все, что банально,

Что равно-и прямопропорционально —

Все это корежит чечетка, калечит,

Нам нервы тревожит: чет-нечет, чет-нечет.

В забитые уши врывается четко,

В сонливые души лихая чечетка.

В чечеточный спринт не берем тех, кто сыт, мы.

Чет-нечет, чет-нечет, ломаются ритмы.

Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,

Где полагается — там чечетка.

Брак не встречается.

Темп рвет-мечет.

Брэк!

Чет-нечет!

Жжет нам подошвы, потолок трепещет.

Чет—

нечет!

Эй, кто там грозит мне?

Эй, кто мне перечит?

В замедленном ритме о чем-то лепечет?

Сейчас перестанет — его изувечит

Ритмический танец, чет-нечет, чет-нечет!

Кровь гонит по жилам не крепкая водка —

Всех заворожила шальная чечетка.

Замолкни, гитара! Мурашки до жути!

На чет — два удара, и чем черт не шутит!

Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,

Где полагается — там чечетка.

Брак не встречается.

Темп рвет-мечет.

Брэк!

Чет-нечет!

Жжет нам подошвы, потолок трепещет.

Чет—

нечет!

Спасайся, кто может!

А кто обезножит —

Утешься: твой час в ритме правильном прожит.

Под брэк, человече, расправятся плечи,

И сон обеспечит чет-нечет, чет-нечет.

Изменится ваша осанка, походка.

Вам тоже, папаша, полезна чечетка!

Не против кадрили мы проголосуем,

Но в пику могиле чечетку станцуем.

Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,

Где полагается — там чечетка.

Брак не встречается.

Темп рвет-мечет.

Брэк!

Чет-нечет!

Жжет нам подошвы, потолок трепещет.

Чет—

нечет!

Реет

над темно-синей волной

неприметная стайка,

Грустно,

но у меня в этой стае попутчиков нет,

Низко

лечу, отдельно от всех,

одинокая чайка,

И скользит подо мной

Спутник преданный мой —

белый мой силуэт.

Но слабеет, слабеет крыло,

Я снижаюсь все ниже и ниже,

Я уже отраженья не вижу —

Море тиною заволокло.

Неужели никто не придет,

Чтобы рядом лететь с белой птицей?

Неужели никто не решится?

Неужели никто не спасет?

Силы

оставят тело мое,

и в соленую пыль я

Брошу

свой обессиленный и исстрадавшийся труп…

Крылья

уже над самой водой,

мои бедные крылья!

Ветер ветреный, злой

Лишь играет со мной,

беспощаден и груб.

Неужели никто не придет,

Чтобы рядом лететь с белой птицей?

Неужели никто не решится?

Неужели никто не спасет?

Бьется сердце под левым плечом,

Я спускаюсь все ниже и ниже,

Но уже и спасителя вижу —

Это ангел с заветным ключом.

Ветер,

скрипач безумный, пропой,

на прощанье сыграй нам!

Скоро

погаснет солнце и спутник мой станет незрим,

Чайка

влетит в пучину навек

к неразгаданным тайнам.

Я в себе растворюсь,

Я навеки сольюсь

с силуэтом своим.

Но слабеет, слабеет крыло,

Я снижаюсь все ниже и ниже,

Я уже отраженья не вижу —

Море тиною заволокло.

Бьется сердце под левым плечом,

Я спускаюсь все ниже и ниже,

Но уже и спасителя вижу —

Это ангел с заветным ключом.

Рядом

летит невидимо он,

незаметно, но — рядом,

Вместе

В волшебном тихом гнездовье отыщем жилье.

Больше

к холодной мутной воде

мне снижаться не надо:

Мы вдвоем, нет причин

Мне искать средь пучин

отраженье свое.

"Богиня! Афродита!

Или что-то в этом роде…

Ах, жизнь моя разбита!

Прямо здесь, на пароходе.

Склоню от восхищения

Пред красотой такою

Дрожащие колени я

С дрожащей головою".

"Ну что он ходит как тень,

Твердит одну дребедень…"

«Возьми себе мое трепещущее сердце!»

"Нас не возьмешь на авось!

На кой мне сердце сдалось?"

«…Тогда экзотику и страсти де ла Перца».

"Какая де ла Перца?

Да о чем вы говорите?

Богиню надо вам? —

Так и идите к Афродите.

Вас тянет на эротику —

Тогда сидите дома.

А кто это — экзотика?

Я с нею не знакома!"

"Я вас, синьора, зову

В волшебный сон наяву

И предлагаю состояние и сердце.

Пойдем навстречу мечтам!"

«А кем вы служите там?»

«Я — вице-консул Мигуэлло де ла Перца».

"Я не бегу от факта,

Только вот какое дело:

Я с консулам как-то

Раньше дела не имела.

А вдруг не пустят в капстрану

И вынесут решенье:

Послать куда подальше — ну

А консула в три шеи…"

"Не сомневайтесь, мадам!

Я всех продам, все отдам,

И распахнется перед вами рая дверца.

Я вас одену, мадам,

Почти как Еву Адам

В стране волшебной Мигуэлло де ла Перца".

"Вы милый, но пройдоха!

А меня принарядите —

И будет просто плохо

Этой вашей Афродите.

Но я не верю посулам:

Я брошу все на свете —

А вдруг жена у консула,

И — даже хуже! — дети?"

«Ах, что вы, милая мисс!..»

«Но-но, спокойно! Уймись!»

"Я напишу для вас симфонию и скерцо!

Удача вас родила…"

"Ах черт! Была не была!

Валяйте! Едем в Мигуэллу де ла Перца".

Я бодрствую, но вещий сон мне снится.

Пилюли пью — надеюсь, что усну.

Не привыкать глотать мне горькую слюну:

Организации, инстанции и лица

Мне объявили явную войну —

За то, что я нарушил тишину,

За то, что я хриплю на всю страну,

Затем, чтоб доказать — я в колесе не спица,

За то, что мне неймется, за то, что мне не спится,

За то, что в передачах заграница

Передает блатную старину,

Считая своим долгом извиниться:

«Мы сами, без согласья…» — Ну и ну!

За что еще? Быть может, за жену —

Что, мол, не мог на нашей подданной жениться,

Что, мол, упрямо лезу в капстрану

И очень не хочу идти ко дну,

Что песню написал, и не одну,

Про то, как мы когда-то били фрица,

Про рядового, что на дзот валится,

А сам — ни сном ни духом про войну.

Кричат, что я у них украл луну

И что-нибудь еще украсть не премину.

И небылицу догоняет небылица.

Не спится мне… Ну, как же мне не спиться!

Не, не сопьюсь, — я руку протяну

И завещание крестом перечеркну,

И сам я не забуду осениться,

И песню напишу, и не одну,

И в песне я кого-то прокляну,

Но в пояс не забуду поклониться

Всем тем, кто написал, чтоб я не смел ложиться!

Пусть даже горькую пилюлю заглотну.

Хорошо, что за ревом не слышалось звука,

Что с позором своим был один на один:

Я замешкался возле открытого люка —

И забыл пристегнуть карабин.

Мой инструктор помог — и коленом пинок —