Как в селе Большие Вилы,

Где еще сгорел сарай,

Жили-были два громилы

Огромадной жуткой силы —

Братья Пров и Николай.

Николай — что понахальней —

По ошибке лес скосил,

Ну а Пров — в опочивальне

Рушил стены — и входил.

Как братья не вяжут лыка,

Пьют отвар из чаги —

Все от мала до велика

Прячутся в овраге.

В общем, лопнуло терпенье, —

Ведь добро — свое, не чье, —

И идти на усмиренье

Порешило мужичье.

Николай — что понахальней, —

В тот момент быка ломал,

ну а Пров в какой-то спальне

С маху стену прошибал.

"Эй, братан, гляди — ватага, —

С кольями, да слышь ли, —

Чтой-то нынче из оврага

Рановато вышли!"

Неудобно сразу драться —

Наш мужик так не привык, —

Стали прежде задираться:

"Для чего, скажите, братцы,

Нужен вам безрогий бык?!"

Николаю это странно:

"Если жалко вам быка —

С удовольствием с братаном

Можем вам намять бока!"

Где-то в поле замер заяц,

Постоял — и ходу…

Пров ломается, мерзавец,

Сотворивши шкоду.

"Ну-ка, кто попробуй вылезь —

Вмиг разделаюсь с врагом!"

Мужики перекрестились —

Всей ватагой навалились:

Кто — багром, кто — батогом.

Николай, печась о брате,

Первый натиск отражал,

Ну а Пров укрылся в хате

И оттуда хохотал.

От могучего напора

Развалилась хата, —

Пров оттяпал ползабора

Для спасенья брата.

"Хватит, брат, обороняться —

Пропадать так пропадать!

Коля, нечего стесняться, —

Колья начали ломаться, —

Надо, Коля, нападать!"

По мужьям да по ребятам

Будут бабы слезы лить…

Но решили оба брата

С наступленьем погодить.

"Гляди в оба, братень, —

Со спины заходят!"

«Может, оборотень?»

«Не похоже вроде!»

Дело в том, что к нам в селенье

Напросился на ночлег —

И остался до Успенья,

А потом — на поселенье

Никчемушный человек.

И сейчас вот из-за крика

Ни один не услыхал:

Этот самый горемыка

Чтой-то братьям приказал.

Кровь уже лилась ручьями, —

Так о чем же речь-то?

«Бей братьев!» — Но вдруг с братьями

Сотворилось нечто:

Братьев как бы подкосило —

Стали братья отступать —

Будто вмиг лишились силы…

Мужичье их попросило

Больше бед не сотворять.

…Долго думали-гадали,

Что блаженный им сказал, —

Как затылков ни чесали —

Ни один не угадал.

И решили: он заклятьем

Обладает, видно…

Ну а он сказал лишь: "Братья,

Как же вам не стыдно!"

С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм

Я недавно вернулся из Штатов,

Но проблемы бежали за мной по пятам

Вслед за ростом моих результатов.

Пытаются противники

Рекорды повторить…

Ах! Я такой спортивненький,

Что страшно говорить.

Но супруга, с мамашей своею впотьмах

Пошептавшись, сказала, белея:

"Ты отъелся на американских харчах

И на вид стал еще тяжелее!

Мне с соседями стало невмочь говорить,

Вот на кухне натерпишься сраму!

Ты же можешь меня невзначай придавить

И мою престарелую маму".

Как же это попроще сказать им двоим,

Чтоб дошло до жены и до мамы, —

Что пропорционально рекордам моим

Вырастают мои килограммы?

Может, грубо сказал (так бывает со мной,

Когда я чрезвычайно отчаюсь):

"Я тебя как-нибудь обойду стороной,

Но за мамину жизнь не ручаюсь".

И шныряют по рынку супруга и мать,

И корзины в руках — словно гири…

Ох, боюсь, что придется мне дни коротать

С самой сильною женщиной в мире.

"Хорошо, — говорю, — прекращаю разбег,

Начинаю сидеть на диете".

Но супруге приятно, что я — человек

Самый сильный на нашей планете.

Мне полтонны — не вес, я уже к семистам

Подбираюсь и требую пищи,

А она говорит: "Что ты возишься там?!

Через год, — говорит, — чтоб до тыщи!"

Тут опять парадокс, план жены моей смел,

Ультиматум поставлен мне твердый,

Чтоб свой собственный вес поднимать я не смел,

Но еще — чтобы бил я рекорды.

И с мамашей они мне устроили пост,

И моя худоба процветала,

Штангу я в трех попытках ронял на помост.

Проиграл я, но этого мало.

Я с позором едва притащился домой,

И жена из-за двери сказала,

Что ей муторно жить с проигравшим со мной,

И мамаша ее поддержала.

Бил, но дверь не сломалась, сломалась семья.

Я полночи стоял у порога

И ушел. Да, тяжелая доля моя

Тяжелее, чем штанга — намного!

Как спорт — поднятье тяжестей не ново

В истории народов и держав:

Вы помните, как некий грек

другого

Поднял и бросил, чуть попридержав?

Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю —

Чего мне ждать: оваций или — свист?

Я от земли Антея отрываю,

Как первый древнегреческий штангист.

Не отмечен грацией мустанга,

Скован я, в движеньях не скор.

Штанга, перегруженная штанга —

Вечный мой соперник и партнер.

Такую неподъемную громаду

Врагу не пожелаю своему —

Я подхожу к тяжелому снаряду

С тяжелым чувством: вдруг не подниму?!

Мы оба с ним как будто из металла,

Но только он — действительно металл.

А я так долго шел до пьедестала,

Что вмятины в помосте протоптал.

Не отмечен грацией мустанга,

Скован я, в движеньях не скор.

Штанга, перегруженная штанга —

Вечный мой соперник и партнер.

Повержен враг на землю — как красиво! —

Но крик «Вес взят!» у многих на слуху.

«Вес взят!» — прекрасно, но несправедливо:

Ведь я внизу, а штанга наверху.

Такой триумф подобен пораженью,

А смысл победы до смешного прост:

Все дело в том, чтоб, завершив движенье,

С размаху штангу бросить на помост.

Не отмечен грацией мустанга,

Скован я, в движеньях не скор.

Штанга, перегруженная штанга —

Вечный мой соперник и партнер.

Он вверх ползет — чем дальше, тем безвольней, —

Мне напоследок мышцы рвет по швам.

И со своей высокой колокольни

Мне зритель крикнул: «Брось его к чертям!»

Еще одно последнее мгновенье —

И брошен наземь мой железный бог!

…Я выполнял обычное движенье

С коротким злым названием «рывок».

Я все вопросы освещу сполна —

Дам любопытству удовлетворенье!

Да, у меня француженка жена —

Но русского она происхожденья.

Нет, у меня сейчас любовниц нет.

А будут ли? Пока что не намерен.

Не пью примерно около двух лет.

Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник.

Да что вы все вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

Я все вопросы освещу сполна —

Как на духу попу в исповедальне!

В блокноты ваши капает слюна —

Вопросы будут, видимо, о спальне…

Да, так и есть! Вот густо покраснел

Интервьюер: «Вы изменяли женам?» —

Как будто за портьеру подсмотрел

Иль под кровать залег с магнитофоном.

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник.

Да что вы все вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

Теперь я к основному перейду.

Один, стоявший скромно в уголочке,

Спросил: "А что имели вы в виду

В такой-то песне и в такой-то строчке?"

Ответ: во мне Эзоп не воскресал,

В кармане фиги нет — не суетитесь, —

А что имел в виду — то написал, —

Вот — вывернул карманы — убедитесь!

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник.

Да что вы все вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

Я весь в свету, доступен всем глазам, —

Я приступил к привычной процедуре:

Я к микрофону встал как к образам…

Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре.

И микрофону я не по натру —

Да, голос мой любому опостылет, —

Уверен, если где-то я совру —

Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И — жара!.. Жара!.. Жара!

Сегодня я особенно хриплю,

Но изменить тональность не рискую, —

Ведь если я душою покривлю —

Он ни за что не выправит кривую.

Он, бестия, потоньше острия —

Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, —

Ему плевать, что не в ударе я, —

Но пусть я верно выпеваю ноты!

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И — жара!.. Жара!.. Жара!

На шее гибкой этот микрофон

Своей змеиной головою вертит:

Лишь только замолчу — ужалит он, —

Я должен петь — до одури, до смерти.

Не шевелись, не двигайся, не смей!

Я видел жало — ты змея, я знаю!

И я — как будто заклинатель змей:

Я не пою — я кобру заклинаю!

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И — жара!.. Жара!.. Жара!

Прожорлив он, и с жадностью птенца

Он изо рта выхватывает звуки,

Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, —

Рук не поднять — гитара вяжет руки!

Опять не будет этому конца!

Что есть мой микрофон — кто мне ответит?

Теперь он — как лампада у лица,

Но я не свят, и микрофон не светит.

Мелодии мои попроще гамм,

Но лишь сбиваюсь с искреннего тона —

Мне сразу больно хлещет по щекам

Недвижимая тень от микрофона.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И — жара!.. Жара!

Я оглох от ударов ладоней,

Я ослеп от улыбок певиц, —

Сколько лет я страдал от симфоний,

Потакал подражателям птиц!

Сквозь меня многократно просеясь,

Чистый звук в ваши души летел.

Стоп! Вот — тот, на кого я надеюсь.

Для кого я все муки стерпел.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл — шею спиливал, —

А я усиливал,

усиливал,

усиливал…

На «низах» его голос утробен,

На «верхах» он подобен ножу, —

Он покажет, на что он способен, —

Но и я кое-что покажу!

Он поет задыхаясь, с натугой —

Он устал, как солдат на плацу, —

Я тянусь своей шеей упругой

К золотому от пота лицу.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл — шею спиливал, —

А я усиливал,

усиливал,

усиливал…

Только вдруг: "Человече, опомнись, —

Что поешь?! Отдохни — ты устал.

Эта — патока, сладкая помесь!

Зал, скажи, чтобы он перестал!.."

Все напрасно — чудес не бывает, —

Я качаюсь, я еле стою, —

Он бальзамом мне горечь вливает

В микрофонную глотку мою.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл — шею спиливал, —

А я усиливал,

усиливал,

усиливал…

В чем угодно меня обвините —

Только против себя не пойдешь:

По профессии я — усилитель, —

Я страдал — но усиливал ложь.

Застонал я — динамики взвыли, —

Он сдавил мое горло рукой…

Отвернули меня, умертвили —

Заменили меня на другой.

Тот, другой, — он все стерпит и примет, —

Он навинчен на шею мою.

Нас всегда заменяют другими,

Чтобы мы не мешали вранью.

…Мы в чехле очень тесно лежали —

Я, штатив и другой микрофон, —

И они мне, смеясь, рассказали,

Как он рад был, что я заменен.

Нет друга, но смогу ли

Не вспоминать его —

Он спас меня от пули

И много от чего, —

Ведь если станет плохо

С душой иль с головой,

То он в мгновенье ока

Окажется со мной.

И где бы он не был, куда б не уехал, —

Как прежде, в бою, и а огне, и в дыму,

Я знаю, что он мне желает успеха,

Я тоже успеха желаю ему.

«Не бросать!», «Не топтать!» —

Это модно понять,

Или, там, «Не сорить!», —

Это что говорить…

«Без звонка не входить!» —

Хорошо, так и быть.

Я нормальные «не»

Уважаю вполне.

Но когда это — не

Приносить-распивать,

Это «не» — не по мне,

Не могу принимать.

Вот мы делаем вид

За проклятым «козлом»:

Друг костяшкой стучит,

Мол, играем — не пьем.

А красиво ль — втроем

Разливать под столом!..

А что — лучше втроем

Лезть с буылкою в дом?

Ну а дома жена —

Не стоит на ногах, —

И не знает она

О подкожных деньгах.

Если с ночи — "Молчи,

Не шуми, не греми,

Не кричи, не стучи,

Пригляди за детьми…"

Где же тут пировать:

По стакану — и в путь!

А начнешь шуровать —

Разобьешь что-нибудь.

И соседка опять

«Алкоголик!» — орет.

А начнешь возражать —

Участковый придет.

Он, пострел, все успел —

Вон составится акт:

Нецензурно, мол, пел,

Так и так, так и так.

Съел кастрюлю с гусем,

У соседки лег спать,

И еще — то да се…

Набежит суток пять!

Так и может все быть,

Если расшифровать

Это «Не приносить!»,

Это «Не распивать!»

«Не бросать!», «Не топтать!» —

Это модно понять…

И еще надо вскрыть

Смысл слов «Не курить!»…

Я встаю ровно в шесть

(Это надо учесть),

До без четверти пять

У станка мне стоять.

Засосу я кваску

Иногда в перерыв,

И обратно — к станку,

Даже не покурив.

И точу я в тоске

Шпинделя да фрезы,

Ну а на языке —

Вкус соленой слезы.

Покурить, например?

Но — нельзя прерывать,

И мелькает в уме

Моя бедная «мать».

Дома я свежий лук

На закуску крошу,

Забываюсь — и вслух

Это произношу.

И глядит мне сосед —

И его ребятня —

Укоризненно вслед,

Осуждая меня.

Считай по-нашему, мы выпили не много, —

Не вру, ей-бога, — скажи, Серега!

И если б водку гнать не из опилок,

То че б нам было с пяти бутылок!

…Вторую пили близ прилавка в закуточке, —

Но это были еще цветочки, —

Потом — в скверу, где детские грибочки,

Потом — не помню, — дошел до точки.

Я пил из горлышка, с устатку и не евши,

Но — как стекло был, — остекленевший.

А уж когда коляска подкатила,

Тогда в нас было — семьсот на рыло!

Мы, правда, третьего насильно затащили, —

Ну, тут промашка — переборщили.

А что очки товарищу разбили —

Так то портвейном усугубили.

Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,

Что — не буяньте, что — разойдитесь.

На «разойтись» я тут же согласился —

И разошелся, — и расходился!

Но если я кого ругал — карайте строго!

Но это вряд ли, — скажи, Серега!

А что упал — так то от помутненья,

Орал не с горя — от отупенья.

…Теперь позвольте пару слов без протокола.

Чему нас учит семья и школа?

Что жизнь сама таких накажет строго.

Тут мы согласны, — скажи, Серега!

Вот он проснется утром — протрезвеет — скажет:

Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!

Так отпустите — вам же легче будет:

Чего возиться, раз жизнь осудит!

Вы не глядите, что Сережа все кивает, —

Он соображает, все понимает!

А что молчит — так это от волненья,

От осознанья и просветленья.

Не запирайте, люди, — плачут дома детки, —

Ему же — в Химки, а мне — в Медведки!..

Да, все равно: автобусы не ходят,

Метро закрыто, в такси не содят.

Приятно все-таки, что нас здесь уважают:

Гляди — подвозят, гляди — сажают!

Разбудит утром не петух, прокукарекав, —

Сержант подымет — как человеков!

Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.

Я рупь заначил, — опохмелимся!

И все же, брат, трудна у нас дорога!

Эх, бедолага! Ну спи, Серега!

Истома ящерицей ползает в костях,

И сердце с трезвой головой не на ножах,

И не захватывает дух на скоростях,

Не холодеет кровь на виражах.

И не прихватывает горло от любви,

И нервы больше не в натяжку, — хочешь — рви, —

Повисли нервы, как веревки от белья,

И не волнует, кто кого, — он или я.

На коне, —

толкни —

я с коня.

Только «не»,

только «ни»

у меня.

Не пью воды — чтоб стыли зубы — питьевой

И ни событий, ни людей не тороплю,

Мой лук валяется со сгнившей тетивой,

Все стрелы сломаны — я ими печь топлю.

Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так…

Не вдохновляет даже самый факт атак.

Сорви-голов не принимаю и корю,

Про тех, кто в омут головой, — не говорю.

На коне, —

толкни —

я с коня.

Только «не»,

только «ни»

у меня.

И не хочу ни выяснять, ни изменять

И ни вязать и ни развязывать узлы.

Углы тупые можно и не огибать,

Ведь после острых — это не углы.

Свободный ли, тугой ли пояс — мне-то что!

Я пули в лоб не удостоюсь — не за что.

Я весь прозрачный, как раскрытое окно,

Я неприметный, как льняное полотно.

На коне, —

толкни —

я с коня.

Только «не»,

только «ни»

у меня.

Не ноют раны, да и шрамы не болят —

На них наложены стерильные бинты!

И не волнуют, не свербят, не теребят

Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.

Любая нежность душу не разбередит,

И не внушит никто, и не разубедит.

А так как чужды всякой всячины мозги,

То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.

На коне, —

толкни —

я с коня.

Только «не»,

только «ни»

у меня.

Ни философский камень больше не ищу,

Ни корень жизни, — ведь уже нашли женьшень.

Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу

И не надеюсь поразить мишень.

Устал бороться с притяжением земли —

Лежу, — так больше расстоянье до петли.

И сердце дергается словно не во мне, —

Пора туда, где только «ни» и только «не».

На коне, —

толкни —

я с коня.

Только «не»,

только «ни»

у меня.

Так дымно, что в зеркале нет отраженья

И даже напротив не видно лица,

И пары успели устать от круженья, —

Но все-таки я допою до конца!

Все нужные ноты давно

сыграли,

Сгорело, погасло вино

в бокале,

Минутный порыв говорить —

пропал, —

И лучше мне молча допить

бокал…

Полгода не балует солнцем погода,

И души застыли под коркою льда, —

И, видно, напрасно я жду ледохода,

И память не может согреть в холода.

Все нужные ноты давно

сыграли,

Сгорело, погасло вино

в бокале,

Минутный порыв говорить —

пропал, —

И лучше мне молча допить

бокал…

В оркестре играют устало, сбиваясь,

Смыкается круг — не порвать мне кольца…

Спокойно! Мне лучше уйти улыбаясь, —

И все-таки я допою до конца!

Все нужные ноты давно

сыграли,

Сгорело, погасло вино

в бокале,

Тусклей, равнодушней оскал

зеркал…

И лучше мне просто разбить

бокал!

Мне в ресторане вечером вчера

Сказали с юморком и с этикетом,

Что киснет водка, выдохлась икра —

И что у них ученый по ракетам.

И многих с водкой помня пополам,

Не разобрав, что плещется в бокале,

Я, улыбаясь, подходил к столам

И отзывался, если окликали.

Вот он — надменный, словно Ришелье,

Как благородный папа в старом скетче, —

Но это был — директор ателье,

И не был засекреченный ракетчик.

Со мной гитара, струны к ней в запас,

И я гордился тем, что тоже в моде:

К науке тяга сильная сейчас —

Но и к гитаре тяга есть в народе.

Я ахнул залпом и разбил бокал —

Мгновенно мне гитару дали в руки, —

Я три своих аккорда перебрал,

Запел и запил — от любви к науке.

Я пел и думал: вот икра стоит,

А говорят — кеты не стало в реках;

А мой ученый где-нибудь сидит

И мыслит в миллионах и парсеках…

И, обнимая женщину в колье

И сделав вид, что хочет в песни вжиться,

Задумался директор ателье —

О том, что завтра скажет сослуживцам.

Он предложил мне позже на дому,

Успев включить магнитофон в портфеле:

«Давай дружить домами!» Я ему

Сказал: «Давай, — мой дом — твой дом моделей».

И я нарочно разорвал струну

И, утаив, что есть запас в кармане,

Сказал: "Привет! Зайти не премину,

В другой раз, — если будет марсианин".

Я шел домой — под утро, как старик, —

Мне под ноги катались дети с горки,

И аккуратный первый ученик

Шел в школу получать свои пятерки.

Ну что ж, мне поделом и по делам —

Лишь первые

пятерки получают…

Не надо подходить к чужим столам

И отзываться, если окликают.

Нет прохода и давно

В мире от нахалов, —

Мразь и серость пьют вино

Из чужих бокалов.

В виде тряпок видел их —

Грязных, невозможных,

В туалетах не мужских —

Противоположных.

«Змеи, змеи кругом — будь им пусто!» —

Человек в исступленье кричал —

И позвал на подмогу мангуста,

Чтобы, значит, мангуст выручал.

И мангусты взялись за работу,

Не щадя ни себя, ни родных, —

Выходили они на охоту

Без отгулов и без выходных.

И в пустынях, в степях и в пампасах

Даже дали наказ патрулям —

Игнорировать змей безопасных

И сводить ядовитых к нулям.

Приготовьтесь — сейчас будет грустно:

Человек появился тайком —

И поставил силки на мангуста,

Объявив его вредным зверьком.

Он наутро пришел — с ним собака —

И мангуста упрятал в мешок, —

А мангуст отбивался и плакал,

И кричал: «Я — полезный зверек!»

Но зверьков в переломах и ранах,

Все швыряли в мешок, как грибы, —

Одуревших от боли в капканах

Ну и от поворота судьбы.

И гадали они: в чем же дело —

Почему нас несут на убой?

И сказал им мангуст престарелый

С перебитой передней ногой:

"Козы в Бельгии съели капусту,

Воробьи — рис в Китае с полей,

А в Австралии злые мангусты

Истребили полезнейших змей.

Вот за это им вышла награда

От расчетливых этих людей, —

Видно, люди не могут без яда,

Ну а значит — не могут без змей"…

И снова:

«Змеи, змеи кругом — будь им пусто!» —

Человек в исступленье кричал —

И позвал на подмогу…

Ну, и так далее —

как «Сказка про белого бычка».

Благодать или благословение

Ниспошли на подручных твоих —

Дай нам, Бог, совершить омовение,

Окунаясь в святая святых!

Исцеленьем от язв и уродства

Будет душ из живительных вод, —

Это — словно возврат первородства,

Или нет — осушенье болот.

Все пороки, грехи и печали,

Равнодушье, согласье и спор —

Пар, который вот только наддали,

Вышибает, как пули, из пор.

Все, что мучит тебя, — испарится

И поднимется вверх, к небесам, —

Ты ж, очистившись, должен спуститься —

Пар с грехами расправится сам.

Не стремись прежде времени к душу,

Не равняй с очищеньем мытье, —

Нужно выпороть веником душу,

Нужно выпарить смрад из нее.

Здесь нет голых — стесняться не надо,

Что кривая рука да нога.

Здесь — подобие райского сада, —

Пропуск тем, кто раздет донага.

И в предбаннике сбросивши вещи,

Всю одетость свою позабудь —

Одинаково веничек хлещет,

Так что зря не выпячивай грудь!

Все равны здесь единым богатством,

Все легко переносят жару, —

Здесь свободу и равенство с братством

Ощущаешь в кромешном пару.

Загоняй поколенья в парную

И крещенье принять убеди, —

Лей на нас свою воду святую —

И от варварства освободи!

Прошла пора вступлений и прелюдий, —

Все хорошо — не вру, без дураков.

Меня к себе зовут большие люди —

Чтоб я им пел «Охоту на волков»…

Быть может, запись слышал из окон,

А может быть, с детьми ухи не сваришь —