Загадка представлялась настолько интригующей, что на какое-то время Рибера забыл о сером пейзаже с вечно заходящим солнцем, который походил на сон безумного художника.

Прошло примерно полчаса. Геологи, мягко говоря, были в экстазе, однако для Риберы ситуация становилась все более и более невыносимой. Он не смел приближаться ни к обитателям деревни, ни к их белой лодке. Однако положение вещей все более настоятельно требовало это сделать. Возможно, нетерпение сделало его особенно чутким, поскольку он первым из ученых услышал грохот катящихся по склону камней и голоса, которые прорывались сквозь пронзительный свист ветра.

Он обернулся и увидел Джонса с товарищами, которые бегом спускались с соседнего холма, рискуя переломать себе шеи. Малейшая оплошность – и всей компании пришлось бы спускаться с холма на собственных ягодицах. Однако камни, которые вылетали у них из-под ног, все-таки катились быстрее.

Астрологи достигли основания холма, оставив далеко позади моряков, которым было поручено охранять их, но не остановились.

– Удивляешься, что их до сих пор не съели? – спросил Рибера, обращаясь к Жуаресу, полушутя-полусерьезно.

– Думаю, мы нашли это, капитан! – прокричал Джонс, пробегая мимо Дельгадо. – Нечто рукотворное, торчит прямо посреди моря!

Он дико замахал в сторону холма, с которого они только что спускались. Астрологи попрыгали в шлюпку. Видя, что мистики действительно намерены отчалить, Дельгадо отрядил пятнадцать моряков, чтобы столкнуть лодку на воду, и еще пятнадцати приказал сесть в другую. Через несколько минут обе уже вовсю плыли по каналу и направлялись в открытое море.

– Что за черт? – крикнул Рибера, обращаясь к капитану Дельгадо.

– Вы знаете столько же, сколько и я, сеньор профессор. Давайте посмотрим. Если вы не возражаете против небольшой прогулки, – он кивнул в сторону холма, – мы можем оказаться на достаточном расстоянии от находки мистера Джонса, чтобы увидеть ее собственными глазами. Еще раньше, чем сам мистер Джонс и его товарищи до нее доплывут. – Дельгадо обернулся к оставшимся членам своей команды. – Всем оставаться здесь. Если эти дикари попытаются конфисковать нашу лодку, покажите им, что у нас есть огнестрельное оружие… и как оно действует. То же самое касается вас, господа ученые. Те, кто может остаться, – оставайтесь. Желательно, чтобы вас было побольше. Потому что если мы лишимся лодки, добираться до «Виджилансии» придется долго и не посуху. Идемте, Рибера. Можете взять с собой несколько человек, если хотите.

Рибера и Жуарес последовали за Дельгадо и тремя корабельными офицерами. Подниматься по склону пришлось осторожно и медленно: россыпи валунов и гальки делали этот подъем весьма опасным. Едва люди достигли гребня холма, ветер налетел с такой яростью, словно хотел сорвать с них парки. Здесь холмов было меньше, но в отдалении можно было увидеть горы, которые занимали основную часть полуострова.

– Если они видели что-то в океане, то это должно быть где-то вон там, – Дельгадо указал рукой. – Остальную часть побережья мы видели, когда плыли сюда.

Все шестеро двинулись в указанном направлении. Ветер бил в лицо, поэтому идти приходилось медленно. Однако пятнадцать минут спустя они перевалили через пологий холм и достигли побережья. Здесь вода была чистой, синевато-зеленой, прибой разбивался о скалы – можно было по ошибке подумать, что они находятся совсем на другом берегу Тихого океана, где-нибудь на юге Чилийской Провинции.

Рибера просмотрел на океан. Плавную серебряную линию горизонта разрывали два черных, совершенно неподвижных предмета. Судя по их бескомпромиссной угловатости, они действительно были «рукотворными».

Дельгадо вытащил из кармана парки бинокль. Рибера с удивлением заметил маркировку: «Склады военного флота США». Едва ли не лучшая из ныне существующих оптическая систем! На некоторых рынках за такую вещицу предложили бы цену, сопоставимую со стоимостью «Виджилансии». Капитан Дельгадо поднял бинокль и принялся разглядывать черные предметы в океане. Прошло примерно полминуты.

– MadredelPresidente. – Дельгадо выругался мягко, но с чувством, и вручил бинокль Рибере. – Вы только полюбуйтесь, сеньор профессор.

Антрополог некоторое время разглядывал горизонт, пока не навел бинокль на черные силуэты. Каждую зиму море, сковывая их льдом, дробило их корпуса, лежащие на мелководье. Но это, несомненно, были корабли – атомные или на нефтяном двигателе. Довоенные. В поле его зрения попали два белых пятнышка, которые двигались по воде, – шлюпки с «Виджилансии». Каждые несколько секунд лодки исчезали в волнах, потом снова появлялись. Они подплыли чуть ближе к полузатонувшим кораблям, затем развернулись и начали удаляться. Рибера мог представить, что случилось. Джонс увидел, что эти громадины ничем не отличаются от остатков Аргентинского флота, затонувшего недалеко от Буэнос-Айреса. Астролог, наверно, был вне себя от злости.

Еще минуту Рибера разглядывал корабли. Один наполовину опрокинулся и спрятался за другим. Пристальный взгляд антрополога задержался на ближайшем. На носу судна было что-то написано. Буквы, почти стертые льдом и волнами, на пластиковой обшивке…

– Боже… – прошептал Рибера.

S-HEN-K-V… WOE-D…

Не было нужды осматривать второе судно, чтобы знать, что оно когда-то называлось «Нация».

Рибера с мрачным видом сунул бинокль Жуаресу.

Тайна была разгадана. Теперь он знал, что за сила пригнала сюда туземцев.

– Если зуландцы узнают… – Рибера не договорил.

– Это точно, – отозвался Дельгадо. Он тоже все понял и впервые казался несколько подавленным. – Ладно, возвращаемся. Эта земля не годится, чтобы… вообще никуда не годится.

Все шестеро, как один, развернулись и направились в обратный путь. Хотя корабельным офицерам так и не представилась возможность воспользоваться биноклем, они вряд ли поняли значение этого открытия – равно как и астрологи. Лишь трое – Жуарес, Рибера и Дельгадо – знали теперь тайну туземцев. Если новости разлетятся слишком быстро, ничем хорошим это не кончится. В этом Рибера был уверен.

Теперь ветер дул им в спину, но это не помогало двигаться быстрее. Потребовалось около четверти часа, чтобы достичь гребня холма, за которым скрывалась деревня и залив с красной водой.

Первым, что Рибера заметил внизу, были взрослые туземцы, сбившиеся плотной группой. Примерно в десяти футах от них стояли ученые и члены команды. Один из судамериканцев стоял между этими двумя группами. Рибера прищурился и узнал Энрике Кардону. Эколог яростно и сердито размахивал руками.

– О нет!

Рибера бросился вниз по склону холма, следом за ним помчались и остальные. Сейчас он бежал куда быстрее, чем астрологи час назад… и почти вдвое быстрее, чем любой нормальный человек счел бы разумным. Крошечные лавины, которые он вызывал каждым шагом, пытались угнаться за ним, но безнадежно отставали. При этом Рибера чувствовал, как его сознание педантично, отстраненно анализирует сцену, которая разворачивается внизу.

Кардона орал, словно хотел убедить туземцев исключительно силой своих легких. Позади стояли экологи и биологи, им явно не терпелось осмотреть деревню и лодку. Перед Кардоной возвышался рослый, иссохшийся туземец, которому, должно быть, было лет сорок. Даже издали было видно, что он едва сдерживает гнев. Его куртка… Рибера никогда в жизни не видел более непрактичного одеяния. Можно было поклясться: это грубая имитация двубортного пиджака, сшитого из тюленьих шкур.

– Черт побери, – надрывался Кардона, – почему мы не можем осмотреть вашу лодку?

Рибера сделал еще одно, последнее усилие и закричал экологу, чтобы тот прекратил провокацию. Слишком поздно. В ту секунду, когда антрополог появился на сцене, туземец в странной куртке выпрямился в полный рост, указал на судамериканцев и завизжал – Рибера привык думать на испанском, почти увидел, как записывает латиницей эту абракадабру:

– In di nam niutrini stals mos yusterf…

Полуподнятые гарпуны взметнулись… и Кардона осел на землю, пронзенный тремя из них. Упало еще несколько человек. Туземцы выхватывали ножи и бросались вперед, пользуясь смятением, которые посеяли гарпуны. Прямо над ухом Риберы раздалось оглушительное «Бум-м-м!» – это Дельгадо выстрелил в вождя из своего пистолета. Моряки, оправившись от первого потрясения, тоже открыли огонь. Рибера выхватил пистолет, который держал в боковом кармане, и выстрелил в самую гущу толпы дикарей. Однако пистолеты были однозарядными, и перезаряжать их не было времени. Ученым и команде оставалось только пустить в ход ножи.

В следующие несколько секунд воцарился хаос. Ножи взлетали и опускались, мерцая багровым, точно вода в бухте. Антрополог спотыкался о корчащиеся тела. Воздух гудел от хриплых криков и натужного кряхтения дерущихся.

Вскоре оказалось, что противники разбились на равные группы, которые яростно уничтожают друг друга. Какая-то часть сознания Риберы, которая по-прежнему оставалась спокойной, позволила ему заметить лодку, в которой возвращались астрологи. И моряков, которые целились из мушкетов и лишь ожидали момента, когда окажутся достаточно близко к дикарям.

Потом какой-то вихрь подхватил его и бросил в самую гущу схватки. Надо отступать. Еще несколько минут – и из десяти человек, высадившихся на берег, в живых останется в лучшем случае один. Рибера окрикнул Дельгадо; каким-то чудом капитан услышал его и согласился. Отступление было единственным разумным шагом. Судамериканцы врассыпную бросились к лодке, туземцы следовали за ними по пятам. С воды донеслись звуки, похожие на громкий сухой треск. Беглецам удалось оторваться от преследователей, и моряки в шлюпках не преминули этим воспользоваться.

В конце концов, уцелевшие достигли лодки и начали сталкивать ее на воду. Несколько человек, в том числе и Рибера, повернулись навстречу туземцам. Выстрелы мушкетов заставили большинство дикарей отступить, но некоторые еще бежали к берегу, размахивая ножами. Рибера пригнулся и поднял небольшой камушек. Кое-какие навыки, приобретенные в нежном возрасте, остаются на всю жизнь; он замахнулся, со всей силы метнул камушек, и тот полетел почти по прямой. Послышалось смачное «шмяк», и один из туземцев упал мертвым: Рибера попал ему точно в переносицу. Человек упал лицом вперед и больше не шевелился.

Рибера развернулся и побежал по мелководью следом за лодкой, а вместе с ним и остальная часть арьергарда. Чьи-то нетерпеливые руки протянулись из лодки, чтобы втащить антрополога на борт. Еще пара футов – и он в безопасности.

Сильный удар толкнул его вперед. Рибера упал… и с немым ужасом увидел темно-красное острие гарпуна, которое высунулось из его парки чуть ниже правого кармана.

Почему? Почему мы должны вечно повторять одни и те же ошибки – снова, снова, снова? У Риберы не было времени, чтобы поразмышлять над этим мимолетно возникшим, нелепым вопросом. Багровая мгла сомкнулась над ним.

Легкий бриз принес издали звуки смеха, переклички веселых голосов. У кого-то вечеринка… Ветерок влетел в широкие окна бунгало и ласково погладил каждую вещицу, которая находилась внутри. Ночь была прохладной – как обычно в конце лета. Первые, едва заметные признаки увядания делали темноту приятной, почти манящей. Дом стоял на гребне небольшого хребта, где когда-то проходила береговая линия Ла-Платы. Лужайки и изгороди плавно спускались к обширной равнине, на которой стоял город. Слабый, деликатный свет масляных фонарей очерчивал правильные прямоугольники городских кварталов и делал здания – в один и два этажа – почти одинаковыми: они различались лишь по высоте. Чуть дальше край ровной светящейся клетки казался грубо оборванным – здесь начиналась береговая линия. Но даже там продолжалось движение желтых фонарей на лодках и кораблях, бороздящих Ла-Плату. И наконец, слева, почти на пределе видимости, горели яркие прожектора вокруг Закрытых Военно-морских сооружений, где в правительственных лабораториях шла работа над неким секретным оружием – не исключено, что над кораблем с паровым двигателем.

Мирная сцена, счастливый вечер. Приготовления почти закончены. Стол завален положительными ответами на его предложения. Это была трудная работа – и в то же время он получил массу удовольствия. Вряд ли есть лучшая база для подобной операции, чем Буэнос-Айрес. Альфредо Четвертый совершал поездку по западным провинциям… если выражаться точнее, El Presidente Imperial и его двор посещали злачные места Сантьяго (как будто Альфредо не создал ничего подобного в самом Буэнос-Айресе!). Имперская Гвардия и Тайная полиция группировались вокруг монарха (больше всего на свете Альфредо боялся дворцовых переворотов); таким образом, Буэнос-Айрес впервые за многие годы вздохнул спокойно.

Да, два месяца тяжелой работы. Многих важных людей надо поставить в известность, причем конфиденциально. Но почти во всех ответах звучит воодушевление. Кажется, никто не может разрушить его планы – а те, кто может, ничего о них не знает. Конечно, не стоит забывать: чем больше людей в курсе, тем больше риск. Однако ради такого стоит рискнуть.

И, подумал Диего Рибера, прошло два месяца после Сражения в Кровавой Бухте – название возникло почти спонтанно. Остается надеяться, что туземцы не настолько испугались, чтобы покинуть это место. Или, что бесконечно хуже, не поумирали от голода после этой резни. Если бы этот болван Энрике Кардона держал рот на замке, стороны, возможно, разошлись бы мирно – а может быть, и полюбовно. И многие добрые люди до сих пор были бы живы.

Рибера задумчиво почесал бок. Пара дюймов – и его бы уже ничто не спасло. Если бы гарпун прошел чуть глубже… Чья-то сметливость и его собственная удача. Кто-то перебил толстую веревку, к которой гарпун был привязан. Если бы этого не произошло, гарпун рвануло бы обратно, и его острие с крючками застряли бы внутри. Куда удивительнее было другое: он выжил, несмотря на сквозное ранение… и несмотря на то, что условия для оказания медицинской помощи на борту «Виджилансии», мягко говоря, оставляли желать лучшего. Все, что осталось в памяти – это пара аккуратных круглых шрамов. Но это лишь телесные повреждения. А вот в целом… После такого одни люди ударяются в религию, а другие, наоборот, решают, что им сам черт не брат…

Значит, в январе следующего года он вернется вместе с секретной экспедицией, к организации которой он положил столько сил. Девять месяцев – большой срок, особенно для тех, кто ждет. Но отправляться этой осенью или зимой невозможно. К тому же необходимо время, чтобы собрать именно то оборудование, которое нужно.

Размышления Диего были прерваны глухими ударами в дверь. Он встал и направился к входной двери бунгало. Этот маленький домик в самом престижном районе города был еще одним свидетельством поддержки, которую он получил от некоторых очень важных людей. Но кто может прийти в столь поздний час? Рибера просто не представлял, однако у него были все основания ожидать лишь добрых новостей. Он подошел к двери и распахнул ее.

– Мкамбве Лунама!

Зуландец стоял, перегородив дверной проем, его черное лицо было почти невидимо на фоне вечернего неба. Гость был больше двух метров ростом и весил почти сто килограммов; он словно сошел со страниц книги о суперменах. В свое время зуландское правительство уделило особое внимание тому, чтобы производить впечатление расы сверхлюдей при налаживании торговых отношений с другими нациями. Несомненно, эта процедура повлекла за собой потерю некоторых талантливых людей, но в Судамерике до сих пор не изжил себя миф о том, что один зуландец стоит трех бойцов любой другой национальности.

После первой вспышки Рибера на мгновение замер. Он был напуган, мысли путались. Он знал – вернее, смутно догадывался, – что Лунама является Светочем Верности, то есть агентом службы пропаганды, при зуландском посольстве в Буэнос-Айресе. «Светоч» делал многочисленные попытки снискать расположение академического сообщества La Universidad de Buenos Aires[72]. Вероятно, эти усилия были направлены на пополнение рядов сочувствующих – разногласия между Судамериканской Империей и Пределами Зуландии всегда могли перерасти в открытый конфликт.

Отчаянно надеясь, что этот визит вызван просто неудачным стечением обстоятельств, Рибера заставил себя сосредоточиться.

– Проходите, Мкамбве, – он попытался изобразить нечто вроде обезоруживающей улыбки. – Давно не виделись.

Зуландец улыбнулся, белоснежные зубы великолепно оттеняли цвет его кожи. Он вошел в комнату. Его свободная блуза переливалась блестящими нитями – красными, синими, зелеными, являя разительный контраст унылому деловому костюму судамериканца. На бедре висел «Мавимбеламейк» – револьвер калибром в двадцать миллиметров. У зуландцев были свои представления о дипломатическом этикете.

Мкамбве пересек комнату и расположился в кресле. Его движения были гибкими и плавными. Рибера поспешно примостился на край стола, постаравшись загородить собой письма, на которые мог случайно упасть взгляд зуландца. Если это произойдет – и если гость поймет, что написано хотя бы в одном, – игра проиграна.

– К сожалению, не могу предложить вам выпить, Мкамбве, – Рибера старался держаться непринужденно. – У меня сухо, как в пустыне.

Стоит встать, и зуландец почти наверняка увидит…

Диего продолжал весело разглагольствовать, хотя извлечь на свет божий воспоминания (Помнишь, как в свое время ваши мальчики выкрасили лица белой краской, завалились в Ла-Каза-Росада-Нуева и устроили заварушку…) было чертовски трудно.

Наконец Лунама усмехнулся.

– Откровенно говоря, старина, это деловой визит, – зуландец щеголял псевдокастильским акцентом, который, несомненно, считал аристократическим.

– Ох, – отозвался Рибера.

– Я слышал, что ты собираешься в небольшую экспедицию на полуостров Палмера в январе этого года.

– Ну да, – с непроницаемым выражением лица ответил Рибера. Возможно, шанс еще есть; возможно, Лунама не знает всей правды. – Но это секрет. Если El Presidente Imperial узнает, что ваше правительство в курсе…

– Перестань, Диего. Это не тот секрет, о котором ты думаешь. Я знаю, что вы выяснили, что случилось с «Хендриком Фервурдом» и «Нацией».[73]

– Ох, – повторил Рибера. – Как вы узнали?

Глупый вопрос.

– Ты говорил со многими людьми, Диего, – зуландец сделал неопределенный жест. – Конечно, ты не думал, что каждый будет хранить твою тайну. И конечно, не думал, что сможешь держать что-то важное в секрете от нас.

Он посмотрел куда-то мимо антрополога, и его тон изменился.

– Триста лет мы жили под пятой белых дьяволов. Потом свершилась Кара над Севером и…

Да, любопытное имя зуландцы придумали Северной мировой войне, подумал Рибера. Это была война, где ради уничтожения противника шли в ход любые средства: ядерное, биологическое, химическое оружие. То что осталось после принесения в жертву Китая, стерло с лица земли Индонезию и Индию. Мексика и Центральная Америка исчезли с Соединенными Штатами и Канадой, Северная Африка вместе с Европой. Слабые отголоски этого ядерно-биологического кошмара легко коснулись Южного полушария и едва не превратили его в отравленную пустыню. Еще несколько мегатонн, еще несколько вспышек эпидемий – и войне некому было бы придумывать название, некому было бы вести ее хронику. Вот что с такой легкостью Лунама называл Карой над Севером.

– … и у белых дьяволов больше не осталось друзей, которые могли бы их поддержать. Тогда начались Шестьдесят Дней Битвы за Свободу.

В те шестьдесят дней все были дьяволами – и белые, и черные. И были святые всех цветов кожи, храбрецы, которые изо всех сил пытались предотвратить геноцид. Но годы рабства были слишком долгими, и святые проиграли – не в первый раз.

– В начале Восстания мы сражались против автоматов и реактивных истребителей винтовками и ножами, – продолжал Лунама, почти завороженный собственным рассказом. – Мы гибли десятками тысяч. Но дни шли, и их ряды тоже редели. К пятидесятому дню у нас были автоматы, а у них – ножи и винтовки. Последних мы загнали в Капу и Дурб, – он называл Кейптаун и Дурбан на зуландский манер, – и сбросили их в море.

В буквальном смысле слова, добавил про себя Рибера. Последние остатки Белых Африканцев были сброшены в океан с причалов и солнечных берегов – физически. Зуландцы преуспели в истреблении белых… и думали, что смогли стереть африкандерскую цивилизацию с континента. Разумеется, они заблуждались. Африкандеры оставили слишком глубокий след – это очевидно для любого непредубежденного наблюдателя. Самое название «зуландер», которое нынешние африканцы произносят с таким фанатичным трепетом, было частью коррумпированной политики бывших англичан.

– На шестидесятый день мы могли сказать, на всем континенте не осталось ни одного живого белого. Насколько мы знаем, лишь горстка избежала мести. Некоторые из высших чиновников-африкандеров, возможно, даже сам Премьер-министр, захватили два роскошных судна, «Хендрик Фервурд» и «Нация». Они уплыли за много часов до последнего освободительного удара по Капе.

Пять тысяч отчаявшихся мужчин женщины и детей, набившихся на два роскошных судна. Корабли пересекли Южную Атлантику, чтобы найти убежище в Аргентине. Но правительству Аргентины хватало собственных неприятностей. Два легких аргентинских патрульных судна серьезно повредили «Нацию» прежде, чем африкандеры убедились, что Судамерика не даст им убежища. Тогда они повернули на юг – возможно, в попытке обогнуть Огненную Землю и достичь Австралии. Это было последним, что о них слышали в течение более двух сотен лет. До экспедиции «Виджилансии» на полуостров Палмера.

Рибера знал: бесполезно взывать к сочувствию и отговаривать зуландцев от идеи уничтожить жалкую колонию. Придется применить иную тактику.

– То, что ты говоришь – истинная правда, Мкамбве. Но прошу вас, пожалуйста, не уничтожайте этих потомков ваших врагов. Племя на полуострове Палмера – единственная полярная цивилизация, оставшаяся на Земле.

Едва произнеся эти слова, Рибера понял, насколько слаб этот аргумент. Подобное могло убедить лишь антрополога, такого, как он сам.

Зуландец казался удивленным. Он еще не опомнился от рассказа об ужасной истории своего континента.

– Уничтожить их? Дорогой друг, неужели мы сделали бы это? Я приехал сюда с тем, чтобы спросить, могут ли несколько наблюдателей от Министерства Верности войти в состав вашей экспедиции. Чтобы более полно освещать события, ты понимаешь. Думаю, Альфредо можно убедить, если должным образом поставить вопрос. «Уничтожить их»? Не глупи! Они – лучшее свидетельство уничтожения. Значит, ты говоришь, что они называют этот кусок льда и камня Ньютрансвааль, верно? – он рассмеялся. – И у них есть даже Премьер-министр, беззубый старик, который размахивает своим гарпуном перед носом судамериканцев…

Очевидно, осведомитель Лунамы не зря ел свой хлеб.

– И они еще большие дикари, чем эскимосы. Короче говоря, дикари, живущие тюленьей охотой.

В его голосе больше не было щегольской небрежности. Глаза горели древней, очень древней ненавистью – ненавистью, которая привела Зуландию к величию и которая могла бы, в конечном счете, привести уцелевшее полушарие к новой войне – если бы австралийские социологи не нашли ответов на некоторые весьма остро стоящие вопросы. Ветер, овевающий комнату, больше не казался прохладным и нежным. Он был ледяным, словно долетал из пустоты, оставшейся после миллионов погибших – погибших за столетия страданий, в которых живет человечество.

– Это будет для нас таким наслаждением – видеть, как они наслаждаются своим превосходством, – Лунама чуть сильнее подался вперед. – Они наконец-то получили обособленность, которой их вид так долго добивался. Так позвольте им и дальше гнить в ней.[74]