Глава 25

«Он считает меня сумасшедшим», — думал Билл, косясь на детектива Аугустино, сидящего на переднем сиденье. Он вел взятую напрокат в гараже в аэропорту Ла-Гардиа машину к восточному въезду на Гранд-Сентрал-Парквей. Может быть, так оно и есть.

По дороге сюда он рассказал Аугустино все. Рассказал ему о том, что сделал в канун Нового года и почему это сделал. Рассказал ему о сходстве Рафа с Сарой, об именах-анаграммах. И, слушая самого себя, сознавал, какой в высшей степени невероятной выглядит эта история. Он сам начинал сомневаться, хоть и лично ее пережил.

Дэнни жив? Как он мог даже подумать об этом? Даже на одну секунду? Из всех бредовых идей это самая безумная.

Но так сказал Раф. Раф! Откуда Раф может что-нибудь знать, не имея прямого отношения к делу?

Как Аугустино объясняет всю эту чертовщину?

«Ты все это выдумал, потому что спятил».

Спятил. Билл не в первый раз думает о такой возможности и точно знает, что не в последний. Но сейчас он чувствует, что приближается к некому водоразделу, где предположение о его сумасшествии обретет либо подтверждение, либо опровержение.

Ведя машину в темноте первых предрассветных часов субботнего утра, он не знал, на какой из двух вариантов лучше надеяться.

Они нашли круглосуточный супермаркет и купили в отделе садового инвентаря лом и лопату, приплюсовали к счету фонарик и совершили последний бросок к кладбищу Святой Анны. Билл медленно ехал вдоль северной стены. Давно заменили фонарь, который он разбил пять лет назад, однако он узнал старый покосившийся дуб. Большую часть пути детектив просидел тихо, а когда Билл перевалил через бровку тротуара и съехал в траву, закричал:

— Какого черта ты делаешь?

— Это здесь, — объявил Билл, нажимая на тормоз и выключая мотор.

— Здесь ничего нет! О чем ты говоришь?

Билл открыл рот, чтобы что-то сказать, но не мог вымолвить ни единого слова. Он не верил, что вновь оказался здесь и действительно говорит обо всем этом с другим человеком. С копом — ни больше ни меньше. Он снова попробовал заговорить:

— Здесь я его схоронил.

В самом деле? Он в самом деле совершил это? Казалось, с тех пор протекла вечность, что все было просто дурным сном.

— Ты ведь вроде бы говорил, на кладбище?

Он посмотрел на детектива.

— Не можем же мы въехать через главные ворота в два часа ночи, правда?

— По-моему, эта идея не самая лучшая, — заметил Аугустино. — Я могу раздобыть ордер на эксгумацию...

Билл сунул фонарик в карман куртки, открыл дверцу и вышел. Открыл заднюю дверцу, вытащил лом и лопату.

— Иди добывай. Я тем временем переберусь через стену и буду копать.

Сердцем и разумом он был уверен, что Раф солгал. Он убеждал себя в этом в течение всей поездки на север. Но давно подавленные сомнения вырвались на свободу, огнем разгорались внутри, в кишках, комом поднимались к горлу. Он должен удостовериться. Об ожидании ордера на эксгумацию не может быть речи. Он хочет оставить весь этот кошмар позади раз и навсегда. Сегодня. Сейчас.

Билл влез на капот машины, перебросил лопату и лом через стену и начал карабкаться сам.

Ренни заволновался, увидев, как Райан взбирается на стену. Безумие нарастало с каждой минутой. Он позволил рехнувшемуся расстриге-священнику, насильнику и убийце ребенка, протащить себя через все Восточное побережье. Как можно решиться последовать за Райаном на пустынное кладбище?

«Я тоже, должно быть, свихнулся».

Но назад поворачивать поздно.

— Черт! — сказал он.

Хватил кулаком по приборной доске. Потом, сыпля проклятиями, полез за священником через стену.

На другой стороне было темно, и на мгновение он испугался насмерть. Где-то рядом безумный убийца с новехоньким ломом. Ренни пригнулся и вытащил пистолет.

Потом перед ним, футах в десяти, блеснул луч фонаря. Там стоял Райан, как статуя, освещая клочок земли у себя под ногами. Ренни осторожно приблизился.

— Вот это место, — сказал Райан. Голос его был хриплым, чуть слышным.

— Тут нет отметки. Как ты можешь узнать без отметки?

Я помню, где копал. Такое не забывается. Смотри — тут трава не растет.

Ренни уставился на голую землю. Кругом росла редкая, потемневшая зимняя травка — кругом, но не здесь.

— Но ведь тут было вскопано, — сказал Ренни, топая ногой по голой земле, — вот и не растет.

Священник вонзил острие лопаты в твердую мерзлую землю.

— Прошло уже много времени.

— Ну, нет травы, ну и что?

Голос священника прошелестел едва слышно.

— Я вижу это не в первый раз.

Ренни не мог разглядеть лицо Райана, но чувствовал, что священника охватил истинный ужас. Он вдруг осознал, как холодно в феврале здесь, в Нью-Йорке, и ему страшно захотелось опять оказаться сейчас в Северной Каролине.

— Давай покончим с этим.

Он держал фонарик, а священник копал. Работа тяжелая — пробиваться через твердый, словно гранит, верхний слой земли, и время от времени Ренни порывался помочь, но не мог рисковать. Он не мог повернуться спиной к этому человеку и дать ему шанс превратить могилу в братскую — если, конечно, это на самом деле могила.

Когда промерзшая земля была раскопана, у священника, добравшегося до нижних слоев, дело пошло быстрей. Погрузившись в яму по бедра, он отбросил лопату в сторону и скрылся из виду.

Ренни придвинулся поближе. Райан стоял на коленях и разгребал грязь голыми руками.

— Что ты делаешь?

— Не хочу ударить его лопатой.

«Он ничего не почувствует, ты, кретин!»

Но Ренни поразило благоговение в голосе Райана. Должно быть, мальчик очень уж много для него значит, даже мертвый.

А через пять лет на дне этой ямы он может быть только мертвым. Но его тело многое может сказать. Если его выкопать, оно поможет вбить целую горсть гвоздей в гроб отца Уильяма Райана.

— Почти все, — произнес священник, тяжело дыша. — Еще чуточку...

И отпрянул.

— Что там? — спросил Ренни.

— Что-то шевелится.

— Брось, Райан!

— Нет... тут, под грязью. Что-то пошевелилось. Я чувствую.

Ренни ступил на самый край и направил луч на дно ямы.

Он не увидел ничего шевелящегося.

— Может, крот или еще что-нибудь, — предположил он, стараясь говорить спокойно.

— Нет, — вымолвил священник так тихо, что Ренни с трудом расслышал. — Это Дэнни. Он жив. О Боже, он еще жив!

И принялся яростно рыть землю.

— Полегче, приятель. Просто чуть-чуть успокойся.

«Господь Всемогущий, не дай мне сейчас сойти с ума!»

— Я его чую! — кричал священник, швыряя в воздух огромные пригоршни грязи, обсыпая Ренни и себя холодной сырой землей. — Я слышу, как он шевелится!

И будь все проклято, если земля перед священником не горбилась и не вздымалась, словно что-то под ней корчилось и боролось. Ренни сглотнул слюну, которой почти не осталось во рту. Игра света. Это может быть только...

А потом что-то пробилось сквозь землю и задергалось в пятне света. Ренни сначала подумал, что это огромный белый червяк, но скоро понял, что это рука, тонкая маленькая рука, извивающаяся и помахивающая в воздухе. Но не целая рука. Она казалась изодранной и изъеденной молью, кожа была сморщенной и иссохшей, плоть местами облезла, обнажив кости.

Ренни задохнулся, чуть не выронил фонарь, а священник продолжал рыть, всхлипывая и выцарапывая горсти земли. Наконец он отрыл остатки чего-то, похожего на простыню. Обеими руками ухватился за ткань и рванул. Она треснула с мягким звуком, лежащий сверху слой земли разошелся, и то, что осталось от Дэнни Гордона, село в своей могиле.

А может, это не Дэнни Гордон. Кто знает? Судя по росту — ребенок, но что бы это ни было, не дело ему ворочаться и прикидываться живым. Оно принадлежит могиле. Оно принадлежит мертвым.

Глядя на это в пляшущем свете фонарика, Ренни понял, что силы его покидают. Оказавшиеся на виду голова и верхняя часть тела были так же изодраны и изъедены, как рука, которая все извивалась в воздухе, словно змея. Она потянулась к священнику, и отец Билл не колебался. Он взял нечто, обглоданное червями, на руки и прижал к груди. Потом запрокинул голову и возопил к небесам с такой яростью и отчаянием, что у Ренни чуть не разорвалось сердце.

— Боже мой, Боже! Как Ты мог это позволить? Как Ты мог это позволить?

Ренни, может, и перенес бы все это, если бы не увидел глаза. Он стерпел запах, вид мертвого тела, которое двигалось, как живое, но потом наступил момент, когда оно повернуло лицо к свету, и он увидел чудесные голубые глаза, влажные, яркие, сияющие, не тронутые тлением. Глаза маленького Дэнни Гордона, совершенно живые, все понимающие, в наполовину сгнившем черепе.

И нервы у Ренни сдали. Он бросил фонарь и побежал. Какая-то часть его существа проклинала себя, сбежавшего в панике, словно трус, но верх взял примитивный инстинкт, визжащий от страха, не признающий никаких вариантов, кроме бегства. Он добрался до стены кладбища, подпрыгнул, не смог ухватиться за верхушку, сорвался, помчался к растущему вблизи дереву, вскарабкался по корявому стволу, перебрался на стену и спрыгнул, приземлившись рядом с наемной машиной. Он ударился о крыло и ушибся, но ничего не повредил, поднялся и встал там, задыхаясь, в поту, зажмурившись.

Он был прав! Священник прав! Ребенок еще жив — похоронен пять лет назад и все еще жив! Пять лет под землей! Этого не может быть!

И все-таки это правда, черт побери! Он видел собственными глазами. Никаких сомнений — тут творится что-то адское.

С той стороны стены по-прежнему слышался голос отца Билла, взывающего к пустому зимнему небу.

А потом Ренни услышал еще что-то. Приближающиеся шаги.

Он выпрямился и огляделся и замер при виде согбенной фигуры, шагающей к нему по промерзшей земле. Высокий мужчина, держится на ногах нетвердо. Подпирается палкой, держит ее в одной руке, в другой же висит коробка какая-то, что ли, которая бьет его по ноге на ходу.

— Уходите отсюда, — велел Ренни глухим дребезжащим голосом. И, чтоб сказать что-нибудь поумней, добавил: — Здесь работает полиция.

Старик даже не замедлил шаг; ничуть не смутившись, он продолжал продвигаться вперед. Ступив в пятно света от фонаря, остановился и поднял глаза на Ренни. На нем было теплое тяжелое пальто, поля шляпы бросали тень почти на все лицо, но Ренни видел седую бороду, изборожденные морщинами щеки и мог судить, что он очень стар.

— Я так понял, вы вскрыли могилу, — сказал старик.

Иисусе, еще кому-то известно об этом!

— Послушайте, — удалось выговорить Ренни, — это совершенно не ваше дело. Если вы человек сообразительный, то вернетесь туда, откуда пришли, и будете держаться подальше от всего этого.

— Тут вы абсолютно правы, однако... — Он помолчал, словно обдумывал, не последовать ли совету Ренни, потом вздохнул и протянул предмет, который принес. — Вот. Это то, что вам нужно.

Теперь Ренни увидел, что это не коробка, а банка — двухгаллонная канистра из-под бензина. Внутри плескалась жидкость.

— Я не понял.

Старик кивнул в сторону кладбища.

— Для того, кто похоронен в непомеченной могиле. Только так можно покончить с этим.

И Ренни мгновенно понял, что он прав. Он не знал, откуда взялся этот старик, но сообразил, что это решает дело.

Стало быть, надо снова лезть через стену и смотреть на то, что осталось от Дэнни Гордона. Он не хотел делать этого и не знал, сможет ли.

Теперь за стеной стояла тишина. Отец Билл пребывал наедине с тем, что было — и в каком-то смысле осталось Дэнни Гордоном. Один. Так как Ренни его бросил. А Ренальдо Аугустино никогда в жизни никого не бросал. И сейчас не собирается.

Он взял канистру, влез на капот. Взобравшись на стену, посмотрел вниз на старика.

— Никуда не уходите. Я хочу с вами поговорить.

— Если не возражаете, я подожду в вашей машине. Я приехал в такси.

Ренни ничего не сказал. Он взглянул вниз в темноту по ту сторону стены. Меньше всего на свете ему хочется оказаться сейчас там. Но он уже далеко зашел; надо досматривать до конца. Он подобрался к краю и спрыгнул. Приземлившись, сразу заметил фонарик, светивший там, где он его бросил. Сжал зубы, глубоко вздохнул и поспешил к нему на подламывающихся ногах.

Билл плакал, держа на руках смердящие, корчащиеся останки Дэнни. Как это может быть? Пять лет в земле! Что же — он все это время был жив, все это время был жив и медленно гнил, все это время был в агонии? Кто или что виновато в этом? Как можно допустить нечто подобное?

Он услышал какой-то звук, с трудом поднял глаза. Детектив Аугустино вернулся, что-то принес и поставил к своим ногам.

Аугустино держал фонарик, направляя его в могилу. Билл заморгал на свету.

— Положите его и вылезайте оттуда, отец, — прозвучал из-за светового луча голос Аугустино.

Билл встрепенулся на слово «отец» — детектив впервые назвал его так с момента их недавней встречи. Но он не собирается оставлять Дэнни.

— Нет! — сказал Билл, крепче прижимая к себе живые останки мальчика. — Мы не можем просто снова его закопать.

— Мы не будем его просто закапывать. — Голос детектива звучал ровно, почти мертво. — Мы покончим со всем этим раз и навсегда.

Билл посмотрел на разложившееся лицо Дэнни, заглянул в измученные голубые глаза. Если бы он только мог прекратить его муки...

Он положил его, выбрался из ямы. И увидел у ног Аугустино канистру с бензином.

— О нет, — сказал Билл. Реакция его была инстинктивной. Сама мысль отвратительной. — Не можем мы это сделать.

— Смотрите, что с ним уже сделали. По-вашему, может быть что-нибудь хуже?

Нет. Он не в силах. Не в силах даже подумать об этом. Но где-то глубоко в душе знает, что огонь справится. Очищающий огонь...

— Это надо сделать, — сказал детектив. — Хотите, я это сделаю?

Билл безошибочно понял по его тону, что это последнее дело на свете, которое Аугустино хотелось бы сделать.

— Нет. Это мой долг. Я отдал его в ее руки, и я его вырву из них.

Он схватил канистру, открутил крышку. От запаха жидкости что-то в нем дрогнуло, и он зарыдал, выливая бензин в яму.

— Прости меня, Дэнни. Это единственный способ.

Когда канистра опустела, он оглянулся на детектива. Аугустино уже вытащил коробок спичек. Билл взял его и помедлил.

— Я не могу этого с ним сделать.

— Сделайте это ради него.

Билл кивнул — Аугустино, ночи, себе. Потом, стараясь ни о чем не думать, вытащил одну спичку и поджег ею весь коробок. Он вспыхнул, и Билл бросил его в яму.

Бензин полыхнул со звуком — бум! — волна жара заставила его отшатнуться. Из ямы не донеслось крика, в пламени не шевельнулось ничто — и он был благодарен за это. Только смотреть не мог. Отвернулся, отошел, прислонился к дереву. Отчасти ему хотелось плакать, отчасти тошнило, но весь он был разбит, иссушен, опустошен. Просто кожа, натянутая на скелет.

Осталась одна злость.

То, что произошло с Дэнни, не какая-то там космическая случайность. С ним это сделали. И тот, кто это сделал, все еще где-то существует. Билл сдерживался, чтобы не выкричать свою злость в ночь; ее надо хранить при себе, подкреплять, приберечь для того, кто отвечает за это. Он поклялся его найти.

И заставить за все заплатить.

Ренни стоял над ямой, пока огонь не угас, лишь изредка вспыхивая языками. Подошел отец Билл, встал позади него, когда он направлял луч фонаря на светящийся пепел. Взглянул в лицо священнику. Что-то болезненное мелькало в голубых глазах.

— Все кончено? — спросил священник.

— Да, — сказал Ренни. — Должно быть кончено.

Ничто не шевелилось. Дэнни Гордон наконец успокоился. Остались одни косточки. Истлевшая плоть, налипшая на них, обуглилась и исчезла. Ренни видел голый череп, но глаз не было. Он умер.

— Покойся с миром, малыш, — произнес он. — Упокойся же наконец.

Он поднял лопату.

Хотите сказать что-нибудь?

Прости меня, Дэнни, — сказал священник. — Я так виноват. — И замолк.

— Молитвы не будет?

Отец Билл покачал головой.

— Я уже прошел через все молитвы. Давай закопаем его.

Они быстро забросали яму, потом пошли назад к стене.

— Наверно, теперь ты меня заберешь, — сказал отец Билл.

Ренни думал об этом. За прошедший час весь мир его перевернулся. Он поставил на карту карьеру, чтобы отдать этого человека в руки правосудия, а теперь даже не может себе представить, какое отношение имеет правосудие к тому, что он только что видел. Отец Уильям Райан вовсе не был чудовищем, каким привык считать его Ренни на протяжении последних пяти лет. Но он так долго копил к нему ненависть, что нелегко сразу от нее отказаться. И все же придется. Ибо все теперь по-другому. И что значит карьера — что значит правосудие — после всего случившегося с Дэнни Гордоном?

— Не знаю, — сказал Ренни. — У вас есть идея получше?

— Есть. Вернуться в Северную Каролину, взять Рафа Лосмару, привезти ко мне в дом и держать там до тех пор, пока он не скажет нам все, что мы хотим знать.

— А что мы хотим знать?

— Что за дьявольщина произошла с этим мальчиком!

— Может, нам и не надо ехать в Северную Каролину, чтобы это узнать. Там в машине сидит тип, у которого могут найтись кое-какие ответы.

Священник споткнулся и посмотрел на него.

— Кто?

— Не знаю. Только это он принес бензин.

Отец Билл вдруг бегом кинулся к дереву. Он вскарабкался по стволу и был уже с другой стороны, прежде чем Ренни успел сделать пару шагов.

Билл осторожно подкрадывался к автомобилю, почти боясь увидеть того, кто там сидел, — может быть, даже самого Рафа Лосмару. Заглянув в заиндевевшее окно, с облегчением увидел, что человек на заднем сиденье намного крупнее и старше Рафа. Открыл переднюю дверцу и при свете заметил, что незнакомец очень стар. Лет восемьдесят, не меньше. Может, все восемьдесят пять.

— Вы принесли бензин?

Старик кивнул.

— Я подумал, что он вам понадобится. — Голос у него был сухой, шуршащий.

— Но кто вы такой? И как вы узнали, что мы здесь? Мы сами не знали, что будем сегодня здесь.

— Меня зовут Вейер. Остальное трудно объяснить.

Билл сгорбился под тяжестью всего, совершенного нынче ночью. Его начинала одолевать усталость.

— Не труднее того, через что мы прошли несколько минут назад.

— Нет. Думаю, что нет. Но вы сделали единственно возможное. Теперь он покоится с миром.

Надеюсь, — сказал Билл, а на переднее сиденье свалился детектив.

— Это так. Могу точно сказать.

Билл внимательно всмотрелся в морщинистое лицо и понял, что верит старику.

— Но почему? — спросил Билл. — Почему это случилось с маленьким мальчиком? Он никогда никому не причинил зла. Почему его ввергли в такой ад?

— Теперь это не имеет значения, — вмешался Аугустино, закуривая сигарету. — Я хочу знать, кто его туда вверг.

— Почему, я не знаю, — сказал старик. — Но, возможно, могу помочь узнать, кто.

Билл крутнулся на сиденье, и Аугустино сделал то же самое. В один голос они крикнули:

— Кто?

— Сначала отвезите меня домой. А по пути расскажите мне, что вам известно о том, кто лежит на кладбище, и что вновь привело вас сегодня к нему.

Глава 26

Пендлтон, Северная Каролина

Было уже почти время закрытия, когда она нашла его.

Ноги отказывались служить Лизл. Она провела всю ночь в бегах вверх и вниз по Конвей-стрит, а заодно и по некоторым близлежащим улицам. К концу так отчаялась, что принялась за поиски в таких местах, мимо которых ей даже не следовало проходить, не то что заглядывать внутрь. Она не обращала внимания на кошачье мяуканье, грязные замечания, дешевые приставания. Если речь идет о ней, она всего этого вполне заслуживает.

Но куда подевался Уилл? Он сказал, что начнет с южного конца и они встретятся посередине, однако Лизл не видела его с тех пор, как он посадил ее в машину. Она снова села в автомобиль и принялась кружить вокруг, высматривая его, но он, похоже, исчез. Остается надеяться, что с ним ничего не случилось.

Где-то после полуночи, проезжая мимо дома Эва, она взглянула на третий этаж и в одном из его окон увидела свет.

Он дома! Слава Богу, он дома!

Ну и ну! Она рыщет по всему городу в поисках, а он спокойно сидит себе дома!

Вот только спокойно ли он сидит? Или мертвецки пьян? В голове промелькнула картина — Эв валяется на полу в ванной в луже собственной рвоты.

Один способ выяснить — позвонить. Она проехала пару кварталов по улице вниз в поисках телефона. Приметила на углу будку, остановилась рядом у тротуара. Дрожащей рукой опустила в прорезь автомата монетку. Сейчас ей нужно только одно — услышать, как Эв берет трубку и абсолютно трезвым голосом спрашивает, чего ради она звонит ему в такой час. Как это было бы замечательно! Ей так хочется знать, что с Эвом все в полном порядке и что она зря провела ночь в тревоге и самобичевании.

Ну, не зря. Сегодня она получила ужасный урок, и заглянула к себе в душу, и обнаружила там такое, от чего ей стало стыдно, такое, что следует немедленно изменить.

Но сначала надо поговорить с Эвом, убедиться, что он в полном порядке. Это сейчас самое главное.

Телефон молчал. Автомат проглотил монетку и не дал гудка. В поисках другого она проехала мимо бара под названием «Рафтери». Раньше Лизл уже заглядывала сюда, ища Эва. Может, у них есть телефон.

В «Рафтери» было темно, накурено, пахло спиртным, как и во всех других местах, где она побывала нынче ночью. Помнится, она очень надеялась на это место, отправляясь обыскивать его раньше, потому что оно было ближе всего к дому Эва. Несколько часов назад таверна была набита битком, теперь толпа существенно поредела.

Она заметила телефон-автомат на задней стене возле уборной и направилась к нему. Проходя мимо стойки бара, все еще окруженного пьяницами, обратила внимание на одинокую фигуру, скорчившуюся в распахнутой угловой кабинке туалета. Редеющие волосы, тонкий силуэт, очки...

— Эв!

Она почти выкрикнула это имя. Люди глазели на нее, пока она прокладывала себе путь среди массы загораживающих дорогу столиков. Нашла! Но первая радость поблекла, когда она сообразила, где нашла, и осознала, в каком он состоянии.

— Эв! — сказала она, протискиваясь с другой стороны в кабинку. — Эв, с вами все в порядке?

Мутные глаза за стеклами очков сосредоточились на ней. Казалось, он на секунду сконфузился, потом расплылся вулыбке.

— Лизл! Лизл, какой сюрприз! — Голос громкий, слова неразборчивые; имя ее прозвучало как «Ли-и-зел». — До чего же я рад вас видеть! Давайте, позвольте мне предложить вам выпить!

— Нет, Эв, спасибо, я в самом деле...

— Да ладно, Лизл! Расслабьтесь немножко! Сегодня пятница! Время гулять в компании!

Лизл присмотрелась поближе, чтобы убедиться, что этот развязный завсегдатай питейных заведений действительно Эверетт Сандерс. Это был он.

«Пьян в стельку — и по моей вине».

Отложим самобичевание. Потом для этого будет полно времени. Сейчас надо постараться хотя бы частично исправить то, что она наделала.

— Мне на сегодня достаточно, Эв. И вам тоже. Пойдемте, я отвезу вас домой.

— Я домой не хочу, — сказал он.

— Нет, хотите. Придете и ляжете спать, проспитесь.

— Домой не хочу. Мне там не нравится.

— Тогда пойдем еще куда-нибудь.

— Пошли. Куда-нибудь, где есть музыка. А то дома, будто на кладбище.

— Ладно.

«Куда-нибудь, где есть кофе, чтобы можно было тебя напоить».

Она взяла его под руку, помогла выбраться из кабинки. Встав, он покачнулся, и она на миг испугалась, что он вот-вот рухнет. Но Эв навалился на нее всем телом и устоял. Он едва мог идти, и все-таки вместе они вышли на свежий холодный воздух.

— Куда мы? — спросил он, когда она запихивала его на переднее сиденье своей машины.

Она быстренько обежала вокруг и села с другой стороны за руль.

— Кофе пить.

— Не хочу кофе.

— Эв, мне надо, чтоб вы протрезвели. Я должна рассказать вам о некоторых вещах, но не могу, когда вы так нагрузились.

Он неуверенно взглянул на нее.

— Вы что-то хотите мне рассказать? Раньше вы мне ни когда ничего не рассказывали.

Эти простые слова застали Лизл врасплох. Их справедливость задела ее глубоко, до пронзительной боли. Она улыбнулась ему.

— А сегодня все изменилось, вместе со многими другими вещами.

— Тогда ладно. Давайте пить кофе.

Она поехала в кофейню на Гринсборо-стрит и заскочила внутрь, оставив Эва ждать в машине. Купила две большие порции кофе, поспешила назад, а когда вернулась к машине, Эв храпел. Попробовала растолкать его, но он отключился намертво.

Ну, что теперь?

Можно отвезти его домой, но втащить по лестнице не удастся. То же самое и с ее домом. Хорошо бы, Уилл был здесь.

Она открыла свою картонку с кофе и отхлебнула немножко. Внутри разлилось приятное тепло. Становится холодно, она слишком легко одета. Так же, как Эв. Единственное, что остается, — ездить по кругу с включенным обогревателем, чтобы он не замерз, пока не проснется.

Этого момента она боялась. Потому что придется решать, много ли следует рассказывать Эву. А до тех пор надо вести машину.

Она включила мотор и направилась к скоростному шоссе.

Глава 27

Манхэттен

Билл с нетерпением ждал, когда старик выйдет из спальни жены. Она явно очень больна. Так больна, что ей требуется круглосуточная сиделка. Вейер, кажется, достаточно состоятелен, чтобы позволить себе это. Билл не знал ничего о нынешнем положении с недвижимостью в Манхэттене, но сообразил, что квартира на верхнем этаже с видом на Центральный парк, вроде этой, стоит недешево.

По дороге из Куинса Билл поведал Аугустино и Вейеру все — начиная с того, что он делал в канун Нового года, и кончая тем, как Раф Лосмара сказал, что Дэнни все еще жив в могиле.

Детектив подошел к стоящему у окна Биллу, который смотрел вниз на пустынные, украшенные иллюминацией дорожки, извивающиеся в темноте Центрального парка.

— Знаете, отец, я, наверно, все время на ваш счет ошибался.

— Не называй меня «отец», — сказал Билл. — Я больше не священник. Меня зовут Билл.

— Ладно, Билл. Называй меня Ренни. — Он вздохнул. — Я столько лет думал про тебя всякие жуткие гадости.

— Вполне понятно.

— Угу. А теперь думаю всякие жуткие вещи насчет этого типа Лосмары и того, что я сделал бы с ним и с его сестрицей — потому что, по-моему, правосудию тут делать нечего.

Билл оглянулся на спальню, услышав высокий визгливый голос, произнесший несколько английских слов вперемешку с фразами на каком-то другом языке, похожем на восточноевропейский.

— Прямо как миссис Дракула, — заметил Ренни, — в ночном кошмаре.

И тут в гостиную вернулся Вейер. Устроился в кресле и указал Биллу с детективом на стоящий перед ними диван.

— Прошу прощения за задержку, — извинился он, — прежде чем начинать разговор, я хотел убедиться, что сиделка в своей комнате, а моя жена спокойно устроена на ночь.

— Она плохо спит? — спросил Билл, больше из вежливости, чем из подлинного интереса.

— Да. Она путает день и ночь.

Билл вздрогнул, заметив у своего локтя телефон.

— Он больше не будет вас беспокоить, — заверил Вейер. — Но давайте вернемся к нашему молодому человеку из Северной Каролины. Вы говорите, он называет себя Лосмарой?

— Да. И это анаграмма Сары Лом, женщины, которую, как я вам рассказывал, я встречал пять лет назад.

— И оба — анаграммы другого имени. — Он устало улыбнулся и покачал головой. — Все в игрушки играет.

— Какого другого? — спросил Аугустино, сидевший на диване справа от Билла.

— Расалом.

— Что это за имя такое?

— Очень древнее.

— Это что, их фамилия? — спросил Билл.

— Чья? — Старик выглядел удивленным.

— Рафа и его сестры.

— Нет никакой сестры. Только один Расалом. В определенных рамках он может принимать разное обличье. Та, что называла себя Сарой, и тот, что называет себя Рафом, — одно и то же лицо.

— Нет, — сказал Билл, закрывая глаза и откидывая назад голову. — Этого быть не может.

— Но почему этого не может быть? После всего, что случилось с пустым насквозь Гербертом Ломом, с Дэнни, почему не поверить в этот нехитрый трюк?

Он открыл глаза и посмотрел на Вейера.

— Это лежит за пределами нашего понимания, да?

— Это лежит за пределами всякого понимания, — сказал Вейер.

— С кем мы имеем дело?

— С Расаломом.

— А кто это, черт его подери? — вмешался Аугустино.

Вейер вздохнул.

— После того, что вы оба видели нынче ночью, я полагаю, вы готовы поверить. Это история очень длинная, а я очень устал, так что изложу ее вам покороче. Расалом некогда был человеком. Рожденным много веков назад. Расалом даже не настоящее его имя, но он принял его и использует с тех пор в разных своих воплощениях. Столетия назад, будучи юношей, он отдал себя во власть силы, враждебной всему, что мы считаем добрым, достойным, разумным. Он стал средоточием запредельного зла, всего темного и враждебного человечеству. Свою мощь он черпает из самого дурного, что в нас есть. Стоит, как плотина, в потоке людской подлости, продажности, разврата, порочности и коварства и черпает из него мощь.