Глава 18

Три дня в аду.

Бедный ребенок провел три дня после сочельника в нескончаемой агонии, корчась и вертясь в постели. Голосок пропал, но открытый рот, крепко зажмуренные глаза и белые перекошенные черты лица рассказывали обо всем, что он переживает.

Ренни не в силах был слушать этот рассказ. И, хотя появлялся в больнице часто, не мог заставить себя войти в палату больше чем раз в день или остаться там больше чем на пару секунд.

Но священник, Билл Райан, — отец Билл, как стал мысленно называть его Ренни, — пребывал возле мальчика неотлучно, сидел у постели как ангел-хранитель, держа его за руку, разговаривая, читая, произнося молитвы перед слушателем, который не слышал.

— Они говорят, он утратил разум, — сказал отец Билл Ренни и Нику утром четвертого дня.

Этот парень, Ник, которому шло к тридцати, невзрачный до чертиков, был каким-то ученым профессором из Колумбийского университета. Он приходил, уходил, околачивался возле священника, начиная с рождественской ночи. Ренни так понял, что этот профессор — тоже бывший сирота из Фрэнси. Приятно видеть, что ничейный ребенок вырос в ученую шишку. И, учитывая, что Фрэнси для них — общий дом, Ренни занес профессора на хороший счет.

Все трое пили кофе в комнате ожидания для родителей в педиатрическом отделении, где Дэнни отвели одну из немногих отдельных палат. Позднее утреннее солнце лилось в широкие высокие окна, отражалось, сверкая, в остатках рождественского снега на окружающих крышах, согревало комнату, пока жара стала чуть ли не удушающей.

— Неудивительно, — сказал Ник. — И вы тоже скоро утратите разум, если немного не отдохнете. Со мной все в порядке.

— Он прав, отец, — сказал Ренни. — Вы катитесь к нервному срыву со скоростью девяносто миль в час. Так нельзя.

Священник пожал плечами.

— Я всегда могу отоспаться. Но Дэнни... кто знает, сколько ему еще осталось...

Ренни прикинул, сколько еще осталось отцу Биллу, прежде чем он свалится. Выглядел он адски. Глаза наполовину ввалились, волосы дыбом, потому что каждую пару минут он запускает в них руки, и ему следовало бы побриться. Смахивает на запойного, удравшего из вытрезвителя.

И Ренни чувствовал себя как запойный. Он сам мало спал. Его словно конвейер затянул с самого сочельника, что очень не нравилось Джоан. Уже то плохо, что он пропустил рождественское утро, — спасибо, у них нет детей, иначе пришлось бы испить чашу до дна, — но Ренни не пошел также и на рождественский обед у жениных родителей. Не то чтобы он не любил жениных родителей — люди они славные, — просто детектив оказался полной задницей перед собственным департаментом. Подозреваемого в покушении на убийство доставили ему в Даунстейт, а через несколько часов в руках у него осталась лишь куча вонючего дерьма.

При воспоминании об этом у Ренни слегка свело желудок. В течение трех последних дней он без конца прокручивал в памяти сцену в коридоре, но никакие прокрутки не добавляли ни малейшего смысла и не объясняли причин происшедшего. В один момент у него был задержанный подозреваемый, а в следующий — только густая коричневая лужа. Слава Богу, что есть свидетели, иначе никто ему сроду бы не поверил. Черт побери, он сам был там и все видел и все равно сам себе не верит.

С кем бы Ренни ни говорил, он не мог добиться объяснений. Никто из врачей со всего Медицинского центра не видел смысла ни в картинках магнитного резонатора, ни в рентгеновских снимках грудной клетки, ни в том, что в конце концов произошло с телом Лома. Собственно говоря, они вроде бы начинали крутить хвостом. Не в силах найти объяснений, намекали на то, что у очевидцев помутился рассудок. Он слышал, как одна медицинская шишка бубнила, что, мол, хорошо, но, поскольку того, что, по их словам, произошло, явно произойти не могло, значит, их воспоминания об инциденте ложны. Как можно ждать от нас рационального объяснения, если исходные данные ошибочны и анекдотичны?

Со сто двенадцатым участком была другая история. Участок передал Ренни подозреваемого, а подозреваемого теперь нету. Кучку дерьма не выложишь перед большим жюри для вынесения приговора. Так что им требуется новый подозреваемый. Теперь шла охота за пропавшей женой. И Ренальдо Аугустино знал, что ему лучше найти ее поскорее, если он собирается еще раз показать нос в дежурке.

Итак: дома Джоан с ним практически не разговаривает, в участке его имя у всех на устах, а Дэнни Гордон все еще в агонии здесь, в больнице.

Ренни недоумевал, чего он держится за эту работу. Свои двадцать лет уже оттрубил. Пора завязывать.

— Они что, заявляют, что Дэнни сошел с ума? — спросил Ренни отца Билла.

— Не столько сошел с ума, сколько лишился каких-то разумных функций. Человеческий мозг может выдержать только определенную долю страданий, потом начинает отключаться. Врачи утверждают, что он на самом деле не осознает боли на высшем мозговом уровне.

— Это просто счастье, — заметил Ренни. — По-моему.

Священник искоса взглянул на него.

— Если только они знают, о чем говорят.

Ренни устало кивнул.

— Я вас понял, padre.

Похоже, никто из докторов не знал, что делать с Дэнни. Они то и дело маршировали через приемный покой туда-сюда, каждый день новыми отрядами, и толковали творящееся с парнишкой примерно с тем же успехом, как происшествие с Ломом. Сплошная болтовня, полным-полно непонятных слов, а когда дым развеется, получается, что никто ничего не знает.

Профессор Ник безнадежно вздохнул.

— Не правда ли, оба вы понимаете, что то, что происходит с Дэнни, невозможно. Я хочу сказать, этого не может быть. Они говорят, что вливают ему кровь и всякие жидкости и они попросту исчезают. Это решительно невозможно. Жидкость — это материя, а материя сохраняется. То, что влито как жидкость, может испариться в виде газа, но не исчезнуть. Оно где-то должно существовать!

Отец Билл слабо улыбнулся.

— Может быть, и существует. Но не в Дэнни.

— Его ведь обследовали здесь раньше?

— Полностью. Все было на сто процентов нормально.

Покачав головой, Ник взглянул на часы и встал.

— Мне надо бежать, — сказал он, обмениваясь рукопожатиями со священником, — но вечером могу вернуться, если вы захотите, чтобы я сменил вас возле Дэнни.

— Спасибо, но я в полном порядке.

Ник пожал плечами.

— Вернусь в любом случае.

Он помахал рукой и исчез. Ренни решил, что ему нравится Ник. Но он все еще чуточку недоумевал. Что, например, за отношения у Ника с отцом Биллом? Неженатый парень до сих пор ходит к священнику, который растил его с мальчишеских лет. Что за отношения у них были, когда Ник жил у Фрэнси, если они продолжаются все это время? Ренни помнит отца Даферти, когда сам жил у Фрэнси. Он не может вообразить, чтобы ему захотелось еженедельно навещать эту холодную рыбу, даже если бы он был жив по сей день.

Он стряхнул с себя эти мысли. Типичные полицейские рассуждения. Так привыкаешь видеть в людях грязную изнанку, что, когда она не бросается прямо в глаза, начинаешь выискивать. Видно, что отец Билл наверняка настоящий парень, когда он не под таким жутким стрессом, такой, с которым можно завести дружбу, хоть он и священник.

— Как насчет Сары? — спросил священник, когда Ник ушел. — Слышно что-нибудь?

Ренни боялся этого вопроса. Отец Билл задавал его каждый день, и до нынешнего утра ответ на него был абсолютно отрицательным.

— Да, — сказал он. — Мы кое-что получили. Я запросил подборку вырезок из газет и копию ее изображений на коллективных снимках старших курсов в ежегоднике Техасского университета в Остине. Сегодня они пришли.

— Фотографии из ежегодников? Что они могут дать?

— Я так всегда делаю, просто чтобы удостовериться, что тот, кого я ищу, действительно тот, кого я ищу.

На лице священника выразилось недоумение.

— Я не...

Ренни вытащил из нагрудного кармана свернутые листки и разложил их.

— Вот. Это ксероксы с ксероксов, но, я думаю, вы раз берете, что я имею в виду.

Он наблюдал, как глаза отца Билла исследуют верхний лист, останавливаются, прищуриваются, а потом в ошеломлении лезут на лоб. Реакция Ренни была почти точно такой же. Изображенная в ежегоднике Сара Бейнбридж, которая позже вышла замуж за Герберта Лома, являла собой крупную луноликую блондинку. На втором листе была копия вырезки из газеты с объявлением о свадьбе с фотографией той же крупной блондинки в подвенечном уборе.

Ни один снимок близко не походил на женщину на фотографии, переданной Ренни священником из заявки на усыновление, хранящейся у Святого Франциска.

Отец Билл хлопнул по второму листу и поднял на него пораженный, одурманенный взгляд.

— Но это не...

— Да. Знаю.

Священник швырнул листки и вскочил на ноги.

— О Боже мой!

Он отвернулся, привалился к подоконнику и молча уставился на бруклинские крыши. Ренни понял, что он потрясен до глубины души и что надо дать ему время опомниться. Наконец он повернулся.

— Я действительно облажался, правда?

Ренни хотел было сказать — да, правда. Но понял, что только выместит собственную злость на наиболее подходящем объекте. В качестве копа сам он нередко оказывался таким объектом для обозленных граждан и не собирался прибегать к этому недостойному приему. Да и что толку пинать хорошего человека, когда он и без того уже лежачий?

— Вы купились. Вы сделали все, что положено, а она вас дурачила. Вы же мне говорили, что даже звонили ее старому пастору?

Священник молча кивнул.

— Ну вот. Откуда вам было знать, что вы толкуете о двух разных женщинах?

Но отец Билл, похоже, не слышал. Он говорил в пространство:

— Боже мой, это я во всем виноват. Если бы я как следует делал свое дело, Дэнни не был бы так истерзан. Он все еще жил бы себе у Фрэнси.

— Да бросьте молоть дерьмо! Это она виновата. Винить надо только ту, которая заняла место настоящей Сары. Это она воткнула нож в Дэнни.

— Но зачем? Зачем все эти уловки и выверты, изощренные планы и, скорее всего, убийство подлинной Сары?

— Это нам не известно.

Правда. Это им не известно. Но Ренни печенкой чует: настоящая Сара мертва.

— Зачем, черт нас всех побери! Только чтобы замучить маленького мальчика? Это не имеет смысла!

— Я давно уже перестал искать тут смысл.

— А что насчет Герба?

— Теперь можно проделать то же самое с Гербом, — сказал Ренни, передергиваясь и стараясь не вспоминать, как выглядел этот парень в последний раз, когда он его видел. — Только чутье мне подсказывает, что Герб тоже жертва.

Глаза священника мрачно взглянули на Ренни.

— Значит, нам надо искать Сару — фальшивую Сару.

— Правильно. И мы ее найдем.

— Я в этом не так уж уверен, — тихо проговорил отец Билл.

— Что это значит?

Прежде чем священник успел ответить, в приемную вошел врач, один из тех безымянных, безликих белых халатов, что целыми днями шмыгали в палату Дэнни.

— Извините меня. Отец Райан? Я хочу обсудить некоторые процедуры, которые нам было бы желательно проделать с Гордоном.

Ренни заметил, как напружинилось тело священника, словно у зверя, изготовившегося к прыжку.

— Исследования? Опять исследования? Ведь он страдает! А вы проводите одни исследования, когда ребенок все еще агонизирует! Не подходите ко мне с просьбами об анализах, пока не залечите его раны и не прекратите его страдания!

— Мы испробовали все, что могли, — объяснил врач, — но ничего не помогает. Нам необходимы анализы...

Отец Билл сделал два быстрых шага к доктору и сгреб лацканы белого халата.

— В задницу ваши анализы! — завопил он. — Прекратите его страдания!

Ренни вскочил и оттащил священника от врача. Он выпроводил доктора из приемной и усадил отца Билла в кресло.

— Остыньте, отец. Просто остыньте, ладно?

Гнусная мысль мелькнула у Ренни в голове. В случае преступления без свидетелей, первыми подозреваемыми должны быть ближайшие жертве люди. Он помнит, как все, кого он опрашивал у Фрэнси, говорили о привязанности отца Райана к маленькому Дэнни. А что, если он был чересчур к нему привязан? Что, если он решил, что передача парнишки на усыновление будет означать для него чересчур тяжкую потерю? Что, если...

Иисусе! Выбрось это из головы, Аугустино! Он настоящий парень. Прибереги это для уличной мрази.

— Почему бы вам не пойти домой, — сказал он священнику. — Вы совсем развалитесь, если будете постоянно торчать в больничной палате.

Священник отвел глаза в сторону.

— Не могу я его оставить. Кроме того, это единственное известное мне место, где нет телефона.

Ах да. Еще один признак, что отец Билл может тронуться под напором всего этого сумасшествия. Он все толкует про телефонные звонки от Дэнни, когда малыш молит о помощи, упрашивает прийти и забрать его. Верный признак, что...

Священник подскочил, когда в комнате ожидания зазвонил телефон.

— Это он! — хрипло вскрикнул отец Райан, глядя на телефон так, словно тот собирался его укусить.

— Да? Откуда вы знаете?

— Он всегда так звонит, когда это Дэнни.

Телефон словно взбесился. Один долгий нескончаемый звонок, который все звенел и звенел. Но взбесился звонок или нет, Ренни знает, что никакой это не Дэнни Гордон. Он снял трубку.

— Алло!

Детский голосок, испуганный, визжащий.

— Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Придии-ите! Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня. Не позволяйте ему убивать меня. Я не хочу умирать!

Ренни почувствовал, как заколотилось сердце в ответ на измученный голосок. Ему захотелось выскочить в дверь, найти его, помочь ему, где бы он ни был.

Но Ренни знал, где он был. Дэнни был дальше по коридору, в палате, в постели, прикованный к полудюжине капельниц и мониторов.

— Это вы, леди? — заорал он в трубку. — Я — детектив сержант Аугустино из нью-йоркской полиции, и вы только что совершили крупнейшую ошибку в своей жизни!

Трубка была мертва. Он нажал на рычажок и вызвал оператора. Представился и спросил, не она ли сейчас соединяла абонента с добавочным 2579. Она ответила отрицательно и поинтересовалась у других телефонисток. Никто не помнил, чтобы сегодня за все утро соединял кого-нибудь с этим добавочным. Он швырнул трубку.

— Она где-то здесь, в больнице! — сказал он.

— Что? — священник снова вскочил на ноги, вытаращив глаза.

— Если звонок шел не через коммутатор, значит, он прямо отсюда. Она, может, сидит где-нибудь в уголке и крутит по телефону запись.

— Вам показалось, что это звучит как запись?

— Если рассудить, то... нет.

Отец Билл вдруг кинулся бежать по коридору.

— Дэнни! Она здесь, чтобы прикончить его!

Ренни последовал за ним. Ему страшно было подумать, чтобы войти к Дэнни в палату, услышать издаваемые им звуки, его безмолвный хрип, словно из проколотой шины выходит воздух. Бесконечный. Не прекращающийся никогда. Все время, пока ты в палате, хрипит и хрипит. Непонятно, как это выдерживает отец Билл. Но он вошел за священником следом. Он вошел бы куда угодно, хоть в ад, чтобы поймать суку, которая совершила такое с ребенком...

Но Дэнни был в том же положении, в каком они его оставили, корчась и ворочаясь с открытым ртом, в агонии. Ренни смог выдержать там одну-две секунды, после чего ему пришлось выскочить, оставив отца Билла одного у кровати.

Билл сел возле кровати, вытащил из кармана четки и начал перебирать их. Но не произносил полагающихся «Отче наш» и «Богородице, Дева, радуйся». Он не мог найти слов. Разум его был возмущен безбожными муками Дэнни. Безбожными. Вот подходящее определение. Где был Бог, когда в Нем нуждался Билл? Когда в Нем нуждался Дэнни? Где был Он в сочельник? В праздники?

И был ли вообще?

Такой вопрос показался бы немыслимым несколько дней назад. Но Билл отверг все оправдания.

Все они были ему известны. Все соображения, оправдывающие то, почему к добрым людям приходит беда и почему даже самые преданные, самые искренние, самые самоотверженные молитвы часто не получают ответа. Он знал, что обстоятельства нередко оборачиваются против лучших людей, против лучших их побуждений. Но это не означало, что тут действует Божественная длань, движет людьми, определяет события, проверяет список имен тех, кому жить дальше и тех, чье время истекло.

С точки зрения Билла, смерть, болезнь, насилие, убийства, несчастные случаи, голод, чума — все это имело земные причины и, значит, земные решения. Будучи созданиями Божьими, мы сами должны искать эти решения. Для этого Он дал нам руки, сердце и разум.

Ни Бог, ни мифический сатана не были причиною наших горестей; если виновниками становились не сами мы и не другие люди, значит, ими были время, обстоятельства, или природа.

По крайней мере, с точки зрения Билла.

Как же объяснить то, что произошло — что до сих пор происходит — с Дэнни?

По отношению ко всему, что узнал, по отношению ко всему, что повидал Билл за прошедшие несколько дней, ни одно из вышеперечисленных оправданий не годилось.

Ни одно.

Конечно, виновна та, которая под именем Сары вонзила нож в Дэнни. Она это все начала. Но как насчет остального? Бесконечные страдания, раны, отказывающиеся заживать, чувствительность к анестезии, к вливаниям — в Дэнни с момента приезда закачали почти пятьдесят литров, которые словно канули в черную дыру, навсегда, бесследно, — как насчет этого? Дэнни ничего не ел, почки его не работали, моча не выделялась, сердце билось, но крови, которую оно должно качать, не было. Он не мог жить — каждый взглянувший на него врач в любой момент повторил бы эти слова.

Не мог... но вот он лежит, живой.

А Герб Лом? Пустой — не только духовно, но без внутренних органов и нервной системы, — растекшийся в лужу, когда Билл пробил в его груди дыру.

Господи милосердный! Дыра в груди... холод... зловоние... слизь...

Как ни противилась его вера, как ни уверял разум, что это противоречит здравому смыслу, он не мог отделаться от ощущения, от крепнущего убеждения, что здесь творится что-то сверхъестественное.

Что-то сверхъестественное... и злое.

И цель всего этого — Дэнни.

Почему Дэнни? Что сделал этот ребенок, чтобы попасть живым в ад? Он был невинен, и какая-то непостижимая сила ввергла его в неимоверные страдания. Что-то темное и могучее завладело им и показало нос законам Божеским, человеческим и природным, держа Дэнни в недосягаемости для самых передовых и гуманных достижений медицинской науки.

А глубоко в душе Билл знал, что страдания будут длиться, пока Дэнни жив.

«Пока живу, надеюсь».

Билл прожил в согласии с этим изящным афоризмом четыре с половиной десятка лет. Он верил ему.

Но больше не верит. История бедного Дэнни опровергла его. Пока Дэнни живет, ему нечего надеяться на облегчение. Жизнь будет продолжаться...

Нет. Не жизнь. Существование — лучше сказать; то, что сейчас есть у Дэнни, это не жизнь. Существование будет продолжаться в той форме, какую оно обрело с сочельника, — незаживающие раны, непрекращающаяся боль и никакой надежды на облегчение.

И ничто в этом мире не может ему помочь.

Билл сунул четки в карман и начал произносить свою собственную безмолвную молитву.

Помоги ему, Господи. Нечто сверхъестественное ввергло его в эти муки, и лишь такое же сверхъестественное может избавить его от них. Это Ты, Господи. Мы способны уйти из-под любого удара, который обрушивает на нас мир Твой, но бессильны перед лицом мира иного. Поэтому Дэнни требуется Твое заступничество. Не за себя прошу — если так нужно, наложи на меня его раны. Только не позволяй ему больше страдать. Если можно что-нибудь сделать, что еще не было сделано, дай мне знать. Скажи мне, и я сделаю. Все равно что — я сделаю. Пожалуйста.

Шипящие стоны Дэнни смолкли, и он открыл глаза.

Билл, заледенев, смотрел, как Дэнни обводит глазами палату, что-то ища, потом взгляд его остановился, наткнувшись на Билла. Он схватил руку мальчика и сжал ее.

— Дэнни! — сказал Билл. — Дэнни, ты здесь? Ты меня слышишь?

Губы Дэнни пошевелились.

—Что? — спросил Билл, наклоняясь поближе. — Что?

Губы задвигались снова. Раздался шепот.

Билл склонился еще ближе. Почти приложил ухо к сухим губам, ощущая кисловатое дыхание из разверстого рта Дэнни.

— Что, Дэнни? Повтори!

— Похороните меня... в освященной земле... Это не кончится... пока вы меня не похороните...

Глава 19

Сколько может тянуться неделя?

Билл Райан думал над этим вопросом, сворачивая на даунстейтскую стоянку. Когда охранник пропустил его, к машине заспешила пара каких-то оборванцев, крича и размахивая руками. Они не походили на обычных пропойц, зарабатывающих протиркой стекол; казалось, они специально его поджидали. Билл проехал. Сегодня не время выяснять, чего им нужно.

Он поставил фургон не самым лучшим образом, так, что он мог помешать проезду, и вошел в больницу через служебный вход.

— Добрый вечер, отец, — улыбаясь, сказала черная женщина в униформе, встретившаяся за дверью. — Счастливого Нового года!

Билл не мог заставить себя выговорить те же слова. Невозможно, чтоб год, который начнется сегодня, был счастливым.

— И вам того же желаю, Глория.

Он провел здесь всего неделю и уже стал своим. Его знали охранники, он знал по именам практически всех сестер из всех трех смен на этаже Дэнни; совершая прогулки, чтобы размять ноги между дежурствами у постели, ознакомился с большинством помещений и зданий, в которых располагалось педиатрическое отделение. Все за одну неделю. За одну нескончаемую неделю. Слава Богу, отец Каллен смог заменить его у Фрэнси.