Он остановился, позвал снова, и на этот раз услышал ответ — хриплый шепот из коридора сверху, с лестницы. Невнятный, но явно голос. Он бросился к темному прямоугольнику, нырнул в него, побрел вдоль стены, держась за нее рукой, нашел выключатель...

...свет... большая спальня... хозяйская спальня... красное... все красное... ковер, стены, потолок, постельное белье... он не припоминает, чтобы все было таким красным... Дэнни тут... у стены... голый... голова висит... такой бледный... такой бледный... не у стены, а на стене... руки раскинуты... гвозди... в ладошках... в ступнях... личико такое бледное... а внутренности... вывалились наружу...

Билл почувствовал, что комната переворачивается; ноги его подогнулись, он сильно ударился коленями об пол, но не ощутил боли, свалился ничком на заскорузлый от крови ковер, корчась в приступе рвоты.

Нет! Этого не может быть!

— Отец Билл...

Голова Билла дернулась. Голосок... еле слышный...

Глаза Дэнни были открыты и смотрели на него, губы его двигались, голос шелестел и дребезжал, как разбитое стеклышко.

— Отец, мне больно.

Билл заставил себя встать и закружился по красной комнате. Сколько крови. Не может быть в таком маленьком мальчике столько крови. Как он мог потерять столько крови и не умереть?

Билл отвел глаза. Как можно было его так изувечить? Кто мог...

Герб. Это, наверно, Герб. Сидит внизу в какой-то эпилептической прострации, тогда как здесь, наверху... здесь, наверху...

А где Сара?

Гвозди. Он не может сейчас думать о Саре. Ему надо вытащить гвозди из ручек и ножек Дэнни. Он оглянулся в поисках инструмента, которым их можно вытащить, но увидел лишь окровавленный молоток. Билл перевел взгляд на бескровное лицо мальчика, посмотрел в измученные умоляющие глаза.

— Я освобожу тебя, Дэнни. Ты только здесь обожди, и... Господи, что я говорю? Я... я сейчас вернусь.

— Отец, очень больно!

Дэнни начал поскуливать, издавая горлом хриплые звуки, преследовавшие Билла по пятам, сводя его с ума, когда он несся вниз. Он ворвался в гостиную и вышиб Герба из кресла. Он хотел разорвать его пополам и сделать это не сразу, а постепенно, но на это уйдет время, а времени у Дэнни осталось немного.

— Инструменты, стервец! Где у тебя инструменты?

Блуждающий взор Герба плавал над плечом Билла. Билл снова швырнул его в кресло, оно качнулось назад вместе с Гербом. Он вывалился, упал, скорчившись, на пол и так и остался лежать.

Билл обыскал кухню, нашел дверь в подвал, побежал вниз по лестнице, все время боясь где-нибудь по дороге наткнуться на труп Сары. Он был уверен, что она мертва. Он обнаружил ящик с инструментами на пыльном рабочем столе. Схватил его и побежал назад на второй этаж.

Дэнни все еще хрипел. Билл выхватил самые большие клещи, какие смог отыскать, и начал трудиться над гвоздями, вытаскивая их сперва из ступней, потом из ладошек.

Когда смертельно белое тельце съехало на пол, глаза Дэнни закрылись и хриплые, сдавленные, едва слышные стоны смолкли. Билл подумал, что он умер, но остановиться сейчас не мог. Он стащил простыню с двуспальной кровати и завернул в нее мальчика. Потом пошел на улицу, неся Дэнни на руках, перебирая в памяти ближайшие больницы.

На полдороге к машине Дэнни открыл глаза, посмотрел на него и задал вопрос, пронзивший сердце Билла.

— Почему вы не пришли, отец Билл? — сказал он почти неслышным голосом. — Вы обещали прийти, если я позвоню. Почему вы не пришли?

Следующие несколько часов пронеслись как в тумане; это был монтаж из заснеженных улиц, мелькающих за запотевшим ветровым стеклом, борьбы со скользящими шинами и неподатливым рулевым колесом, из срезанных разделительных линий на проезжей части, виляния и шараханья между встречными автомобилями в попытках в последний момент избежать столкновений — все под аккомпанемент почти беззвучных стонов Дэнни... Прибытие в больницу, обморок медсестры в приемном покое, когда Билл, развернув простыню, обнажил истерзанное тело Дэнни, побелевшее лицо дежурного врача, когда он говорил, что в его небольшой клинике Дэнни не смогут оказать необходимую помощь... Бешеная гонка в заднем отсеке машины «Скорой помощи», которая мчалась в Бруклин с включенной мигалкой и воющей сиреной, остановка у Медицинского центра Даунстейт, поджидающая их там полиция, мрачные лица полицейских, начавших задавать вопросы сразу же, как только Дэнни повезли в операционную.

А потом появился худой, курящий одну за одной сигареты детектив, с желтыми пятнами от никотина на указательном и среднем пальцах правой руки, лет сорока с небольшим, с редеющими темными волосами, настороженными голубыми глазами, с настороженным выражением лица, с настороженными манерами — все в нем было агрессивно-настороженным.

Ренни успел бросить взгляд на мальчика в приемном покое.

За двадцать с лишним лет работы в полиции он не встречал ничего даже отдаленно похожего на то, что сделали с этим парнишкой. Все внутри у него перевернулось.

А теперь шеф по телефону велит отложить разбирательство до послезавтра.

— Мне надо разобраться с этим, лейтенант.

— Эй, Ренни, сегодня сочельник, — напомнил лейтенант Макколей. — Расслабься немножко. Голдберг заступил с одиннадцати до семи, а какого черта Голдбергу до Рождества? Оставь это ему.

Никогда.

— Скажите Голдбергу, пускай разбирается со всем прочим с одиннадцати до семи. Это дело за мной.

— Что-то серьезное, Ренни? О чем мне следует знать?

Ренни весь сжался. Нельзя допустить, чтоб Макколей сообразил, что тут что-то личное. Надо просто сыграть холодного и спокойного профессионала.

— Угу... Насилие над ребенком. Жуткий случай. Думаю, что сейчас смогу связать все концы. Просто хочу сегодня свести все воедино.

— На это уйдет время. Что Джоан скажет по этому по воду?

— Она поймет. — Джоан всегда понимает.

— Ладно, Ренни. Если передумаешь и захочешь закруглиться пораньше, дай знать Голдбергу.

— Хорошо, лейтенант. Спасибо. И веселого Рождества.

— Тебе того же, Ренни.

Детектив сержант Аугустино повесил трубку и направился в комнату отдыха врачей, которую ему отвели. Там держали того типа, который привез мальчика. Он сказал, что зовут его Райан, что он священник, но документов при себе не имел, и под надетым на нем свитером не было видно католического воротничка.

Ренни подумал о мальчике. Трудно думать о чем-то другом. Им о нем ничего не известно, кроме того, что сообщил так называемый священник: зовут его Дэнни Гордон, ему семь лет, и до нынешнего утра он жил в приюте Святого Франциска для мальчиков.

Святой Франциск... вот что задело Ренни за живое. Мальчик был сиротой из приюта, и кто-то жутко его изувечил.

Это все, что надо было услышать Ренни, чтобы дело стало для него поистине личным.

Он поставил полицейского по фамилии Коларчик на посту снаружи у комнаты отдыха. Когда Ренни шел по коридору, Коларчик переговаривался по рации.

— Они взяли в доме того парня, — доложил Коларчик, протягивая Ренни рацию. — Все точно так, как описал отец Райан.

Нам еще наверняка не известно, что он отец, хотел сказать Ренни, но придержал язык.

— Ты хочешь сказать, что тот парень там так и сидел, дожидаясь, пока его заберут?

— Они говорят, он, похоже, в каком-то трансе или в чем-то таком. Собираются везти его в участок и...

— Пускай везут сюда, — приказал Ренни. — Скажи ребятам, пускай везут сюда, и никуда больше, как только предъявят ему обвинение. Я хочу провести полное медицинское освидетельствование этого парня, пока он тепленький... просто чтобы удостовериться, что у него нет ни каких скрытых повреждений.

Коларчик улыбнулся.

— Слушаюсь.

Ренни был рад видеть, что постовой настроен на одну с ним волну. Нельзя допустить, чтобы этот подонок из Куинса ускользнул под предлогом психического расстройства, пока это зависит от Ренни.

Он открыл дверь в комнату и бросил взгляд на субъекта, который заявил, что он священник. Крупный, чисто выбритый, с квадратной челюстью, с густыми темными волосами, седеющими на висках, отлично сложен. Субъект симпатичный, только в данный момент совсем вымотан от усталости и держится явно на последнем издыхании. Сидит, наклонившись вперед, на продавленном диване, с чашкой даунстейтского крепкого дымящегося кофе в руках. Пальцы дрожат, а ладони сжимают чашку, вроде бы он пытается согреться теплом болтающейся за пластиковыми стенками жидкости. Черта с два так согреешься.

— Вы работаете у Святого Франциска? — спросил Ренни.

Субъект дернулся, словно мысли его были за тысячу миль отсюда. Он взглянул на Ренни и отвел глаза.

— В десятый раз — да.

Ренни уселся на стул напротив него и закурил сигарету.

— Из какого вы ордена?

— «Общество Иисуса».

— Я думал, Святым Франциском заправляют иезуиты.

— Это одно и то же.

Ренни улыбнулся.

— Знаю.

Субъект не стал улыбаться в ответ.

— Известно что-нибудь о Дэнни?

— Еще в операционной. Слышали когда-нибудь про отца Эда? Он был у Святого Франциска.

— Эд Даферти? Я с ним однажды встречался. В семьдесят пятом, на столетии Фрэнси. Он уже умер.

Субъект произнес волшебное слово — «Фрэнси». Только тот, кто там жил, называет его Фрэнси.

Ладно. Возможно, он в самом деле отец Уильям Райан из «Общества Иисуса», но это совсем не значит, что он не имеет отношения к тому, что случилось с парнишкой. Священники тоже сбиваются на преступную дорожку. Этот был бы далеко не первый.

— Послушайте, детектив Ангостино, — сказал отец Райан, — не можем ли мы побеседовать попозже?

— Аугустино меня зовут, и в таком деле не может быть ни «бесед», ни «попозже».

— Я уже вам сказал, это Герб. Муж. Герберт Лом. Это он. Вам надо...

— Мы его уже взяли, — сообщил Ренни. — Сейчас привезут сюда на обследование.

Сюда? — переспросил Райан. Усталость слетела с него в мгновение ока. В глазах появились признаки жизни. — Сюда? Оставьте меня наедине с ним в этой маленькой комнатке на несколько минут. Только на пять минут. На две. — Небьющаяся чашка вдруг разлетелась в его руках, выплеснув на него горячий кофе. Он этого даже не заметил. — На одну минутку!

Ладно. Возможно, священник не имеет отношения к тому, что случилось с парнишкой.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне всю историю целиком, — сказал Ренни.

— Я уже рассказывал дважды. — В голосе Райана опять зазвучала усталость. — Трижды.

— Да, но другим людям, не мне. Не мне лично. Я хочу сам услышать то, что вы расскажете. Прямо с того момента, как эти люди пришли к Фрэнси, и до того, как вы приехали сюда в «скорой». Все целиком. Ничего не упускайте.

И отец Райан начал рассказывать, а Ренни слушал, просто слушал, перебивая, только когда требовались разъяснения.

Особого смысла не прибавилось.

— Вы хотите сказать, — проговорил он, когда священник закончил, — что они брали ребенка домой на уик-энд, иногда на неделю сряду, и никто никогда его пальцем не тронул?

Обращались как с королем, по словам Дэнни.

— А когда усыновление было оформлено официально, этот парень искромсал мальчика на куски. В чем тут дело?

— Что это значит?

Это значит, что я облажался, вот что это значит, Ренни видел страдание в глазах отца Райана и сочувствовал ему. Он мучится по-настоящему.

— Вы провели все полагающиеся проверки?

Священник вскочил с диванчика и принялся мерить шагами маленькую комнатку, потирая на ходу руки.

— Все и более того. Сара и Герб выходили чище снега что идет сейчас на дворе. Но, оказывается, этого мало правда?

— Кстати о Саре — не предполагаете, где она?

— Возможно, мертва, а тело спрятано где-то в доме. Проклятие! Как я мог это допустить?

Ренни заметил, что он не пытается увильнуть от ответственности, не винит никого, кроме себя. Парень вроде бы настоящий. Не часто такого встретишь.

— Идеальных систем не бывает, — сказал Ренни, сознавая, что это весьма жалкая попытка утешить беднягу.

Священник взглянул на него, снова сел на диван и закрыл лицо руками. Но не плакал. Так они и сидели в молчании какое-то время, пока не появился врач в хирургическом одеянии — седеющий пятидесятилетний мужчина, который, может, и выглядел бы здоровяком после пробежек на поле для гольфа, а сейчас был весь бледный, обмякший, как тесто, и в поту, как после недельной попойки.

— Мне нужен тот, кто привез Дэнни Гордона. Кто из вас?..

Отец Райан вдруг оказался на ногах прямо перед врачом.

— Я! С ним все в порядке? Он выжил?

Врач сел и вытер рукой лицо. Ренни заметил, что рука дрожит.

— Никогда в жизни не видел ничего подобного этому мальчику, — произнес он.

— Никто никогда в жизни не видел! — крикнул священник. — Но он будет жить?

— Я... я не знаю, — сказал врач. — Я имею в виду не раны. Я встречал людей, покалеченных еще хуже в автомобильных авариях. Я имею в виду, что он должен быть мертв. Он должен был быть мертв, когда вы его сюда везли.

— Да, но он не был, — сказал отец Райан, — так в чем же...

— Дело в том, что он потерял слишком много крови, чтоб выжить. Вы его нашли. Много там было крови?

— Сплошь залито. Я, помню, еще подумал, что никогда не воображал, что в человеческом теле столько крови.

— Правильно подумали. А когда вы его обнаружили, кровь еще шла?

— М-м-м... нет. Я тогда не обратил на это внимания, но теперь вспоминаю... нет. Кровотечения не было. Я решил, что из него вся кровь вытекла.

— Точно! — подтвердил врач. — Именно так и случилось. Из него вытекла вся кровь. Вы слышите, что я говорю: в теле мальчика не было крови, когда вы его сюда привезли! Он был мертв!

Ренни почувствовал, как спина у него леденеет. Этот док похож на свихнувшегося. Может, он в самом деле после попойки.

— Но он был в сознании! — крикнул отец Райан. — Он стонал!

Врач кивнул.

— Знаю. Он оставался в сознании в течение всей операции.

— Иисусе! — охнул Ренни, чувствуя, будто кто-то двинул ему кулаком в живот.

Отец Райан рухнул назад на диван.

— Мы не нашли ни одной вены, — говорил в пустоту доктор. — Все плоские и пустые. Такое бывает при гиповолемическом шоке[19], но мальчик не был в шоке. Он был в сознании и плакал от боли. Так что я сделал разрез, обнажил вену и ввел катетер. Пытался добыть каплю крови для анализа, но вена была сухая. Тогда мы принялись быстро вводить декстрозу[20]и физиологический раствор и переправили его наверх, чтобы начать зашивать. И там уже развернулось истинное безумие.

Врач помолчал, а Ренни увидел на его лице выражение, которое замечал иногда у старых копов, оттрубивших лет по тридцать, вообразивших, что все уже повидали и больше ничто никогда их не удивит, а потом жесточайшим образом убеждавшихся, что город не обнажает до конца свою изнанку и всегда держит кое-что про запас для умников, вообразивших, что все уже повидали. Этот док наверняка воображал, что уже все повидал. А теперь убедился, что это не так.

— Он не поддался наркозу, — продолжал врач. — Хал Левинсон двадцать лет при мне анестезиологом. Один из лучших. Может быть, самый лучший. Он испробовал все, что мог — от пентатола до галотана и кетамина и обратно, и ничего не подействовало на этого ребенка. Даже глубокая спинномозговая блокада не заставила его потерять сознание. Ничего не действовало. — Голос его становился громче. — Вы меня слышите? Ничего не действовало!

— И... и вы не стали оперировать?

Лицо врача еще больше обмякло.

— О, я стал «оперировать». Я «прооперировал» его в лучшем виде. Я влез в живот этого ребенка, сложил туда все внутренности, как подобает, а потом зашил. Я зашил также раны на руках и ногах. И он дергался и крутился при каждом стежке, так что нам пришлось его привязать. Да, мы снова собрали его целиком. Он сейчас в реанимации, только я не знаю зачем. Ему не надо отходить от наркоза, поскольку наркоза не было. У него не осталось крови, и я не могу ее влить, поскольку у нас нет образца, чтобы определить группу. Он должен быть мертв, но он стонет от боли, не издавая ни звука, поскольку голосовые связки полетели к чертям после всех прежних криков и визгов.

Ошеломленный Ренни смотрел, как на глазах врача выступают слезы.

— Я его сшил, но знаю, что он не выздоровеет. Ему больно, а я не могу прекратить эту боль. Единственное, что поможет этому ребенку — смерть, но он не умирает. Кто он? Откуда он? Что с ним случилось? Есть о нем где-нибудь какие-нибудь медицинские свидетельства?

Отец Райан захрустел пальцами.

— Здесь! Он прошел полное неврологическое обследование прямо здесь, в прошлом году; с ним работала группа исследователей-педиатров.

Врач с трудом поднялся на ноги. Он был еще бледней, чем раньше.

— Вы хотите сказать, что я найду в нашем архиве сведения об этом ребенке? Стало быть, он действительно существует, и это не ночной кошмар? — Он тяжело вздохнул. — Может, они делали анализы крови.

Когда он поворачивался, чтобы уйти, отец Райан схватил его за руку.

— Могу я его увидеть?

Врач покачал головой.

— Не сейчас. Возможно, попозже. После того как я посмотрю, удастся ли влить ему кровь.

Он вышел за дверь, и вошел Коларчик.

— Они только что привезли этого парня из дома.

— Лом! — Священник рванулся вперед. — Дайте мне...

Ренни приложил ладонь к его груди и толкнул назад. Мягко.

— Вы покуда останетесь здесь, отец. Я хочу, чтобы вы его опознали, а пока оставайтесь здесь.

— Если похож на Тедди Рузвельта, значит, он. Но скажите мне вот что. Я арестован?

— Нет. Но вы вляпались в это дело по уши, так что, ради общего блага, останьтесь здесь.

— Об этом не беспокойтесь. Пока Дэнни здесь, и я буду здесь.

В это Ренни поверил без всякого труда.

Наручники несколько смазывали картину, но этот парень, Герберт Лом, действительно был вылитый Тедди Рузвельт. Только очков не хватало. И он либо торчал в полной отключке, либо закатывал чертовски удачное шоу? самое потрясающее, какое Ренни когда-либо приходилось видеть.

Ренни уселся напротив Лома. Глаза этого парня глядели куда-то в пространство, на Марс, что ли.

— Ваша фамилия Лом? Герберт Лом? — спросил Ренни.

— Не тратьте слов даром, сержант, — посоветовал доставивший его полисмен, нахальное отродье по фамилии Хевенс. — Никто от него ничего не добился за всю дорогу от участка. Однако по корочкам в бумажнике это Лом.

— Вы в дом заходили?

— Нет. К тому времени еще не заступил на смену.

— Кто-нибудь рассказывал вам о том, что там делается?

Хевенс пожал плечами.

— Говорят, спальня наверху сплошь залита кровью.

Точно то же сказал отец Райан. Ренни подверг одежду Лома тщательной визуальной инспекции.

— Он был в этом одет, когда вы его брали?

— Да. Вы что, думаете, мы его переодели, что ли?

Язык когда-нибудь доведет Хевенса до беды, только не Ренни это организует. Во всяком случае, не сегодня. Его слишком интересует вопрос, почему ни на одежде, ни на руках Лома нет крови.

— Криминалисты его осматривали?

— Да. Вычистили под ногтями, пропылесосили одежду и все такое.

— Ему сообщили об акте Миранды?[21]

— Раза три, при свидетелях.

— Он не попросил адвоката?

— Он даже в сортир не попросился. Он ничего не говорит и ничего не делает, чего бы ему ни велели, только вот посмотрите.

Коп вздернул Лома на ноги, и тот встал и стоял без движения. Коп толкнул его в кресло, и он остался сидеть. Коп опять поднял Лома и подпихнул его вперед. Он сделал два спотыкающихся шага и пошел по прямой. Коп не остановил его, и он двигался прямо на стену. Наткнулся, остановился и замер лицом к стене.

— Прямо робот долбаный.

Ренни не стал спорить. Он послал Коларчика привести из комнаты отдыха отца Райана.

— Он? — спросил Ренни священника, когда тот вошел. Тонкие черты отца Райана перекосились, и он зарычал.

— Ты, грязный...

Он вцепился Лому в горло, и понадобились все силы Коларчика и второго полисмена, чтобы оттащить его. Лом даже глазом не моргнул.

Коп был прав — долбаный робот.

— Я зафиксирую это как официальное опознание, — за явил Ренни. — А пока, отец, если не возражаете, вернитесь в кабинет.

Когда священника увели, Ренни обратился к полисмену.

— Сведите нашего приятеля вниз, в приемный покой, и пусть они его обследуют. Я не желаю, чтоб кто-то сказал, что мы не оказали ему медицинской помощи при задержании.

Он посмотрел на часы. Два часа ночи. Уже Рождество. А он даже не позвонил Джоан. За это придется расплачиваться.

И он поспешил к телефону.

Дежурный врач перехватил Ренни в холле примерно через полчаса.

— Эй, лейтенант...

— Я сержант.

— Ну сержант. Где вы, черт побери, откопали этого парня?

Этот врач был молод, около тридцати, с длинными темными волосами, с серьгой в правом ухе и с аккуратной бородкой. Смахивал на раввина. На ярлычке на его белом халате значилось «А. Штейн, доктор медицины».

— Лома? Мы задержали его за покушение на убийство. А может, и за убийство, если отыщем когда-нибудь его жену, так что... Чего вы качаете головой?

— Мистер Лом ни в каком случае не сможет предстать перед судом.

В желудке у Ренни екнуло — приговор Штейна выглядел окончательным и бесповоротным.

— Он умер?

— Можно и так сказать. Мозг у него умер.

Что за дерьмо! Он симулирует, прикидывается, будто у него эта, как ее... ката... ката...

— Кататония. Но он не кататоник. И не прикидывается. Такое нельзя симулировать.

— Так что с ним?

Штейн поскреб в бороде.

— Я пока не уверен. Но скажу вам одно: исследование нервных рефлексов позволяет поставить его на уровень, средний между земляным червем и турнепсом.

— Благодарю, док, — едко сказал Ренни. — Вы очень нам помогли. А теперь, может, найдете мне специалиста, который знает, что люди с мертвым мозгом не умеют разгуливать как ни в чем не бывало. Тогда, может, мне удастся провести настоящее обследование.

Штейн покраснел, и Ренни сообразил, что сквитался. Штейн схватил его за руку.

— Ладно, умник, пошли. Я тебе кое-что покажу.

Ренни последовал за ним в приемный покой, где в дальнем углу в кабинетике за занавесками на кушетке лежал Герберт Лом. Один.

— Где Хевенс?

— Коп? Я за кофе его послал.

— Вы оставили подозреваемого одного? — гневно вопросил Ренни.

— Мистер Лом никуда не денется, — заявил Штейн. Он вытащил из кармана халата фонарик-карандашик и обошел кушетку с другого конца. — Идите сюда и смотрите.

Ренни подошел поближе и взглянул на бесстрастное лицо Лома.

— Смотрите на его зрачки. Смотрите, какие они широкие. — Штейн направлял лучик фонарика в каждый глаз, придвигая и отдаляя его. — Видите какие-нибудь изменения?

Зрачки не дрогнули ни на волосок.

— Расширены и неподвижны, — объяснил Штейн. — Теперь сюда смотрите.

Он дотронулся пальцем до левого глазного яблока Лома, Ренни моргнул, а Лом нет.

— Не надо иметь степень доктора медицины, чтобы догадаться, что это ненормально, — сказал Штейн. — Проверим еще. Смотрите ему в глаза.

Он взял Лома за голову обеими руками — одной за подбородок, другой за макушку — и покачивая ее в стороны несколько раз, потом взад и вперед, как кивающую марионетку. Глаза Лома ни разу не шелохнулись, взгляд его был устремлен вперед, куда бы ни поворачивалась голова.

— Мы называем это «кукольные глаза». Это значит, что мозг у него в глубокой заднице. У него отсутствуют высшие мозговые функции — не работает ничего, кроме ствола мозга, да и то. Это турнепс.

— Стало быть, он не симулирует? — уточнил Ренни, хоть и так уже знал ответ.

— Никоим образом.

— А как насчет наркотиков? Что показали анализы крови?

Штейн отвел глаза в сторону.

— Мы их не делали.

— Вы хотите сказать, что у вас парень с дохлым мозгом, а вы не проверили, не накачан ли он героином, или марихуаной, или кокаином?

— Мы не смогли взять у него ни капли крови, — сказал Штейн, все еще глядя в сторону.

Рука с ледяными пальцами, медленно пощекотала Ренни вдоль позвоночника.

— О, будь я проклят! Неужто еще один?

— Вам и про мальчика тоже известно? — поинтересовался Штейн, взглянув теперь на него. — Кажется, всей больнице уже известно. Что за чертовщина творится, сержант? Кто-то привозит обескровленного, изувеченного мальчишку, которого не берет анестезия, ваши копы привозят этого... этого зомби, без пульса, без кровяного давления, без сердцебиения, а он сидит, стоит, ходит. Я не могу взять у него кровь — я даже проткнул бедренную артерию, или, по крайней мере, то место, где, по моему мнению, должна быть бедренная артерия. Мы ввели катетер в мочевой пузырь, чтобы взять мочу, и вытащили его сухим. Жутковато становится.

— Может, мозг у него и поврежден, — согласился Ренни, борясь с ознобом. Для одной ночи по горлышко хватит всякого дерьма из ужасников. — А нельзя ему голову просветить рентгеном или еще чем-нибудь?

Штейн просветлел.

— Можно кое-что получше. Можно запустить МР и получить все, что надо.

Штейн умчался готовить МР, что бы это ни было, а Ренни остался с неодушевленным, глазеющим в пространство Ломом.

— Меня ты не одурачишь, парень, — прошептал он, наклоняясь к нему. — Я тебя выведу на чистую воду и позабочусь, чтоб ты расплатился за все, что сотворил с этим парнишкой.

И чуть не отскочил назад, когда рот Лома скривился в зубастой ухмылке.

Ренни все еще трясся, сидя рядом с кабинетом, где находился МР — магнитный резонатор. Ухмылка Лома длилась всего один миг, потом снова сменилась отсутствующим выражением, которое он сохранял всю ночь, но этого мига было вполне достаточно, чтобы убедить Ренни, что у него в руках нынче незаурядный артист.

И это поистине замечательно. Как будто все дело и без того не перекручено, чтобы вдобавок заполучить в качестве главного подозреваемого артиста, способного впадать в транс почище Гудини.

Штейн спустился в холл и плюхнулся на сиденье рядом с Ренни. Он принес пару рентгеновских снимков. Выглядел он неважно, но силился улыбнуться.

— Стоите на страже? — спросил Штейн.

— Собственно говоря, сижу.

Ренни уселся здесь, когда Лома ввезли в кабинет, и намеревался сидеть до тех пор, пока его не вывезут. В кабинет с магнитным резонатором был только один вход, он же выход — вот этот. Он сидел здесь, чтобы лично предотвратить еще какой-нибудь трюк Лома, например, с исчезновением. Ренни следовало бы находиться внутри, прямо рядом с машиной, да только ему предложили оставить снаружи все железное. Все, что может исказить магнитное поле или еще что-нибудь в этом роде. Это значило вытащить пистолет и снять значок; ему даже велели оставить бумажник, ибо магнитные полоски на кредитке тоже могли повлиять на магнитное поле.

Все это, на взгляд Ренни, смахивало на бред из «Звездных войн», но он собирался приближаться к Лому не иначе как вооруженным до зубов. Так что пришлось обосноваться снаружи.

— Я вам сказал, сержант, что мистер Лом никуда не уйдет. Вообще никуда.

— А я вам сказал, что он мне ухмыльнулся. Он водит вас за нос, док.

— Гм-гм... Это было непроизвольное мускульное сокращение.

Ренни приготовился посоветовать Штейну предпринять еще одно мускульное сокращение, когда в дверь высунулась голова техника, обслуживающего магнитный резонатор.

— А! Доктор Штейн! У нас тут небольшая проблема.

Ренни вскочил, хватаясь за пистолет 38-го калибра. «Так я и знал!»

— Где он? Что он сделал?

Техник был тощеньким черным парнишкой в короткой защитной форме. Он глянул на Ренни, как на идиота.

— Кто? Пациент? Ничего он не сделал, приятель. Успокойся. Это компьютер. Выдает полное дерьмо.

Следуя за техником в кабинет, Штейн оглянулся на Ренни через плечо.

— Идете?

Ренни хотел сказать, что для одной ночи ему по горлышко хватит всякого дерьма, а потом решил, что еще немножко погоды не сделает.

— Иду, конечно. Почему бы нет?

Он поплелся за ними к контрольной консоли с рядами мониторов. Увидел, как Штейн подался вперед и уставился на один из экранов, как лицо его вытягивается и бледнеет в тон обоям на стене перед ним, имеющим цвет яичной скорлупы.

— Вы шутите, да? — сказал Штейн. — Это дерьмо собачье, Джордан. Если вам кажется, что это смешно...

— В чем дело? — спросил Ренни.

— Слушайте, старик, — отвечал техник Штейну. — Если б я мог заставить машину показать это дерьмо просто ради забавы, вы думаете, я бы здесь работал?

— В чем, черт возьми, дело? — спросил Ренни.

Штейн опустился в кресло перед консолью.

— Это голова мистера Лома, — указал он на экран перед собой. — Вид сбоку. Сагиттальный разрез[22].

Ренни это видел. Нос был на правой половине экрана, затылок — на левой.

— Похоже на рекламу средств от насморка, — заметил Ренни.

Штейн засмеялся. В смехе явственно прозвучала истерическая нотка.

— Да, носовые пазухи у него в порядке. Но кое-чего не хватает.

— Чего?

Штейн постучал по экрану кончиком карандаша, указывая на большую пустую полость за носом и пазухами.

— Вот тут полагается быть мозгу.

Холодная рука вновь прохватила Ренни по спине, на этот Раз проплясала.

— А его нет?

— Согласно этой картинке, нет. А также никаких признаков спинного мозга.

— Стало быть, ваша машина порет хреновину! Он... он должен быть мертв!

— Спасибо, что подсказали, — поблагодарил Штейн и повернулся к технику: — Просвечивайте дальше и дайте мне грудную клетку.

Техник кивнул и нажал несколько кнопок. Скоро на экране засветился пустой круг.

— Что за дерьмо, старик? — сказал техник Джордан. — Где его легкие? Где его чертово сердце?

— Вот и я спросил то же самое, когда увидел вот это, — сообщил Штейн, протягивая Джордану принесенные им рентгеновские снимки. — Я пытался себя убедить, что они чересчур высоко задрали трубку, но не сумел.