Лукресия терпеливо ждала в такси. Пепельница была до краев набита окурками. Девушка подозрительно посмотрела на Малко:
      - За это время можно было обойти всех здешних девок!
      - Разговор был непростым, - дипломатично ответил тот. - Но теперь мне известно, где Клаус Хейнкель прячет свои бумаги, с помощью которых ему удается держать немцев в страхе. Завтра попробуем их заполучить. Я кое-что придумал.
      Возвращение прошло без приключений. Всю дорогу Лукресия пребывала в задумчивости.
      Малко рассказал ей все, что узнал от израильтян об "отце Маски". Лукресии надо будет к нему съездить.
      Перед домом она предложила:
      - Останься. Мне одной страшно.
      Малко повиновался. У Лукресии он чувствовал себя в безопасности. Она внимательно следила, как он разоблачался. Вдруг схватив его рубашку, стала задумчиво ее рассматривать.
      - Троя Моника Искиердо - великая б... - сказала она и протянула Малко его одежду. На внутренней стороне подола рубашки алел отпечаток прекрасных губ Моники.
      Глаза Лукресии пылали от унижения и гнева. Малко понял, что нынче ночью ему оправдаться ссылками на разреженность здешней атмосферы не удастся, как и не получить права на вполне заработанный отдых.
      Глава 15
      Отец Маски закончил молитву и встал с мягкой скамеечки, обитой бледно-розовым бархатом. Что бы там на говорили его недруги, а он еще даже очень набожен. Конечно, его прихожане оставляют желать лучшего. Но, повинуясь законам христианского милосердия, он сделал для себя правилом относиться к тем, кого он принимает в монастыре на авеню Камачо, как к людям порядочным, ищущим спасения от несправедливого преследования.
      Глава конгрегации и полковник-капеллан боливийской армии, отец Маски не утруждал себя размышлениями о принадлежности Мартина Бормана к военным преступникам. То, что его сын был членом одного из монашеских орденов, скорее говорило в пользу Бормана. Во всяком случае, он прославился в борьбе с Антихристом - Сталиным, и уже за одно это заслуживает всяческого уважения. Так же, как и несчастный Анте Павлович, которому пришлось спрятаться, чтобы спокойно умереть в одном из испанских монастырей.
      Известный в Латинской Америке как отец Августин, Борман всегда отличался отменной религиозностью. Именно по его инициативе и на его деньги орден, к которому принадлежал отец Маски, сумел построить ряд монастырей в Перу, Боливии и Эквадоре. В глазах отца Маски это было много серьезнее, чем какие-то там военные преступления.
      Мартин Борман появился в Ла-Пасе после скитаний по различным религиозным учреждениям, где его набожность была по достоинству оценена.
      Некоторое время спустя падре Августин принялся за постройку церквей в Парагвае, которых тогда в этой стране было еще мало.
      Отряхнув белую сутану, отец Маски посмотрел на часы и погладил бороду. До встречи оставалось еще десять минут. Он всегда с удовольствием встречал очаровательную вдову Искиердо, которая несколько раз исповедовалась у него и чьи признания не могли не взволновать его сердце.
      Желая поскорее отогнать греховные мысли, святой отец подошел к большому сейфу, вмурованному в заднюю стену. Ключи от него имелись только у настоятеля и отца Маски. Боливийцы были набожны, и потому опасаться обыска не приходилось.
      Отец Маски потянул к себе тяжелую стальную дверцу. На полочках были разложены десятки пакетиков. Почти каждый из них служил хранилищем страшных тайн. Хозяева одних уже перешли в лучший мир, владельцы Других никогда не явятся; следы третьих депозиторов исчезли навсегда. Но было еще много таких, как Клаус Хейнкель, которые время от времени приходили сюда сами или присылали надежного человека.
      Надев для верности очки, святой отец достал толстый конверт и положил его на стол. Выходивший окнами во внутренний дворик кабинет отца Маски был меблирован весьма скромно.
      Монах собрался с мыслями и прочитал краткую молитву. Совсем недавно он возвратился из района Санта-Крус, где партизаны-коммунисты вели себя особенно активно. И ему пришлось там не столько крестить, сколько соборовать. Американец Маски уже давно избрал Боливию своей второй родиной.
      Раздался легкий стук в дверь, и святой отец крикнул:
      - Войдите!
      Появился молоденький монашек-боливиец.
      - К вам пришли, - объявил он.
      - Пусть войдут, - сказал Маски своим сочным басом.
      Монашек собирался что-то добавить, но американец рукой указал на дверь. Этих молодых все время приходится погонять.
      Отец Маски машинально провел рукой по бороде.
      Лукресия вышла из машины в тот миг, когда Моника Искиердо позвонила в дверь монастыря. Святая обитель была зажата зданием современной архитектуры с одной стороны, и страшно шумной стройплощадкой - с другой.
      Никто не обратил внимания на подошедшую сзади к Монике женщину. Она спокойно вынула из сумочки крошечный автоматический пистолетик вороненой стали и приставила его к затылку вдовы Искиердо.
      - Если крикнешь, - тихо произнесла она на прекрасном каталонском наречии, - если двинешься, твои бл...ские мозги будут на стене.
      Перепуганная вдовица стояла, как парализованная. Лукресия была ей совершенно не знакома. Пистолет покинул затылок и уткнулся в бок. Лукресия взяла Монику под руку и предупредила:
      - Когда откроют дверь, скажешь, что я с тобой.
      Во рту у вдовы пересохло. Она поспешно кивнула головой. Лукресия посмотрела на сидевшего в машине Малко с победоносным видом.
      Бритоголовый монашек с густыми, как куст самшита, бровями открыл дверь. Он жадно и мрачно оглядел женщин. Пистолет теснее прижался к бедру доньи Искиердо.
      - Мы к отцу Маски, - сказала она. - Он нас ждет.
      Монашек улыбнулся и, не сказав ни слова, закрыл дверь. Донья Моника воспользовалась моментом, чтобы спросить:
      - Что вам надо?
      Лукресия ответила:
      - Скоро узнаешь.
      Вдова снова замолчала. Пистолет гипнотизировал ее, и единственное, о чем она могла сейчас думать - это о том, как бы не погибнуть ни за что ни про что. Она посмотрела на полицейского-регулировщика, стоявшего в трех десятках метров на углу авеню Камачо и улицы Лойясы. Но у того были свои заботы.
      Выйдя из машины, Малко приблизился к женщинам. Увидев его, Моника вскрикнула:
      - Вы?!
      Дверь открылась и опять показалась заискивающая физиономия монаха, который и пригласил их войти. Присутствие Малко, он заметил слишком поздно, чтобы задавать вопросы и сказал себе, что это, в конечном счете, не его дело.
      В монастырских коридорах стояла прохлада и тишина. Лукресия шагала, ни на миллиметр не отпуская своей заложницы. Стушевавшись, монашек пропустил их в просторную комнату, окнами выходившую на внешний сад обители.
      - Отец Маски сейчас вас примет, - елейно улыбнувшись, проблеял он и неслышно заскользил по каменным плитам.
      Лукресия подтолкнула донью Искиердо вперед.
      Отец Маски увидал сначала только женщин и в душе решил, что деликатная донья Искиердо привела с собой подругу, чтобы не смущать покоя его души. Затем он заметил и Малко. Увидев троих человек вместо одного, он забеспокоился.
      Рисковать в таком деле было нельзя.
      - Кто вы такие? - спросил он.
      Малко ответил по-немецки:
      - Друзья Клауса Хейнкеля.
      Маски вздрогнул: для него Клауса Хейнкеля не существовало, был только Клаус Мюллер.
      Американец был человеком решительным. Одним прыжком он достиг сейфа, захлопнул его и быстрым движением пальца смешал код. Главное было сделано: теперь даже специалисту понадобилось бы несколько часов, чтобы открыть дверь тайника.
      Обернувшись, святой отец схватил приготовленный для доньи Искиердо конверт и прижал его к груди.
      - Что вам угодно? - громко спросил он. - Кто вы?
      Нервы у доньи Искиердо не выдержали, и она разрыдалась. Оставив ее, Лукресия наставила на отца Маски пистолет, которым только что угрожала Монике. Малко тоже извлек одолженный у Лукресии огромный кольт 45-го калибра. Он горько сожалел, что не взял своего миниатюрного пистолета, который при большой эффективности производил значительно меньше шума.
      Отец Маски презрительно усмехнулся:
      - Вы, как я вижу, бандиты. Ну что ж, чтобы забрать этот конверт, вам понадобится меня убить.
      Малко выступил вперед:
      - Мы не грабители, и эти деньги нам не нужны. Нас интересуют документы. Вы знаете, что тот, кому они принадлежат - военный преступник.
      Маски мотнул головой:
      - Единственное, что я знаю, так это то, что вы наставили на меня пистолеты и что вы - бандиты. Если хотите доказать обратное, выйдите отсюда, а я - так и быть! - забуду эту вашу постыдную попытку меня запугать.
      Малко едва сдержался от страстного желания взбить длинную белую бороду "падре".
      - Ваш монастырь, - произнес он, - знаменит тем, что в нем в последнее время нашло приют немалое количество самых злостных военных преступников. Вам бы следовало быть скромнее. Давайте сюда бумаги, иначе применим силу.
      - Силу!?
      Борода отца Маски ощетинилась, как шерсть на разъяренном коте. Он схватил с письменного стола нож для бумаги и наставил его на Малко.
      - Ну! Применяйте силу! - взревел он.
      Донья Моника неожиданно очнулась.
      - Не давайте! Не давайте им документов! - заголосила она. - Это еврейские агенты. Они уже совершили нападение на дона Федерико.
      - Не бойтесь! - ответствовал святой отец. - Господь с нами! Он защитит!
      И тут же заорал во всю глотку:
      - Караул! На помощь!
      Довольный собой, он взглянул на Малко и Лукресию.
      - С минуты на минуту явится полиция и вас арестуют, - нравоучительным тоном продолжал он. - И вы увидите, что боливийские тюрьмы - это вовсе не смешно.
      Малко подошел и сделал попытку отобрать конверт. Нож для бумаги скользнул по его лицу.
      - Изыди, сатана, коммунист! - завопил святой отец.
      Левые экстремисты уже подкладывали бомбу в его автомобиль, и его преподобие свято возненавидел все, что отдавало коммунистами.
      Малко заколебался. Времени было в обрез. Своим криком Маски сейчас всех переполошит и придется бежать. Ничего хорошего от людей майора Гомеса ожидать не приходилось.
      Он направил кольт на "падре".
      - Я буду вынужден в вас стрелять, - сказал он.
      Вдруг, сделав шаг вперед, Лукресия вытянула руку и прицелилась. Прогремел выстрел, и хозяин седой бороды взвыл.
      На высоте колена на белой сутане показалась кровь. Не выпуская из рук конверта, отец Маски повалился вперед. Боль и страх спорили за место на лице его преподобия. Прохрипев ругательство, он схватился за голень.
      Лукресия подошла ближе, держась, однако, на достаточном расстоянии от ужасного ножа для бумаги. Нацелив пистолет на второе колено Маски, она сказала:
      - Собака! Ты защищаешь самых отъявленных мерзавцев. Мне надо бы всадить тебе пулю в лоб, но я лишь перебью тебе ноги и руки... Давай сюда конверт! Живо!
      Падре Маски упрямо мотнул головой. Рот его жадно ловил воздух. Кто-то забарабанил в дверь.
      - Что здесь происходит, падре Маски? кричали по-испански. - Вам помощь нужна?
      Лукресия выстрелила. Раненный в другую ногу, американец упал на спину. Из-за боли он выронил конверт, и Малко быстро подобрал его. Маски извивался на полу, как разрезанная пополам гусеница.
      Малко разорвал конверт, из которого вывалились толстые пачки сто- и тысячедолларовых банкнотов. Донья Искиердо не обманывала... Оставив деньги на письменном столе, он еще раз потряс пакет. Выпало несколько фотографий, рассматривать которые времени не было, а также какие-то рукописи и машинописные тексты.
      Сложив в конверт все, кроме долларов, Малко сказал американцу:
      - Обратите внимание, падре, деньги мы оставляем, хотя ремесло, которым они добыты, самое гнусное.
      Скрючившись от боли, отец Маски молчал. Сидевшая, как прикованная, на своем стуле донья Искиердо следила за происходившим покрасневшими от страха глазами. Малко вспомнил о свидании в публичном доме на "Четвертом километре", и ему стало за себя стыдно. Он подтолкнул Лукресию к двери. Лицо молодой боливийки исказилось в презрительной усмешке.
      - Эту сволочь надо было бы прикончить, - сказала Лукресия.
      Малко открыл дверь. Завидев оружие, монашек отскочил в сторону.
      Лукресия выбежала в коридор. Наставив на бритоголового кольт, Малко бросил:
      - Если начнешь орать прежде, чем мы выйдем отсюда, пристрелю.
      Монах тут же вспомнил о христианском милосердии и ценности молчания. Бросив взгляд в дверной проем, он увидал возившегося в луже крови падре Маски и от ужаса начал икать.
      Малко и Лукресия выскочили на улицу и почувствовали себя вернувшимися с того света. Солнце сияло. Улица шумела. Они сели в машину и помчались по авеню Камачо. Надо было срочно спрятать документы в надежное место.
      А потом обменять их на жизнь Клауса Хейнкеля, которому руки они уже укоротили.
      Вооружившись лупой, Моше Порат внимательно рассматривал одну из фотографий, уже переснятых его коллегами.
      - Человек в белой сутане - это Мартин Борман, - медленно произнес он. - Теперь его больше знают как отца Августина. Снимок сделан возле Бурранабакского монастыря, в Янгас. Стоящие за его спиной рабочие, которым он показывает трофей, - это те люди, что занимались модернизацией монастыря, заодно оборудовав его ультрасовременной коротковолновой связью. Вся необходимая техника была прислана из Германии его друзьями.
      Малко был поражен.
      - Значит, вам было известно, что Борман находился в Боливии?
      Моше грустно улыбнулся.
      - О нем мы узнали все, но, к несчастью, с некоторым опозданием. Его так хорошо опекали, что предпринять что-либо было невозможно... Теперь он снова в Парагвае, сидит в пустыне... Кроме нескольких немецких поселений, там ничего нет.
      На фотоснимке была запечатлена церемония крещения. Все присутствовавшие были сплошь иностранцы. Указав на стоявшего во втором ряду человека в просторной белой сутане, Моше Порат сказал:
      - Это тоже падре Августин... То есть Мартин Борман... Идет крещение одного из его немецких друзей, живущих в Бразилии. Снято там же, в Бурранабакском монастыре.
      - Значит, все это вам не нужно, ничего нового вам не открывает?
      - Почти, - признался израильтянин. - Уже давно наш 6-ой отдел отказался от поимки Бормана. Его прикрывают правительства Боливии и Парагвая. Разумеется, их секретные службы в курсе всех его передвижений, но нас они не информируют... Что касается этих документов, то не вызывает никакого сомнения, что их опубликование доставило бы немало неприятностей кое-кому из официальных кругов... Но и только... Что до остального, то это - список тех, через которых Борман поддерживает связь с внешним миром. И имена этих четырех нам известны. Информация об их деятельности тоже не нова. Конечно она могла бы пригодиться, если бы правительство решило избавиться от военных преступников... Но это - дело не завтрашнего дня... Их оберегают даже левые партии.
      - Почему? - все больше удивляясь, спросил Малко.
      Моше потер большой палец об указательный.
      - Деньги... Если бы у нацистов не было денег - а их у этой публики немало - Боливия и Парагвай выдали бы их со всеми потрохами... тому, кто больше заплатил бы.
      Сложив стопкой фотографии и документы, Моше Порат протянул их Малко.
      - Можете их передать дону Федерико, - сказал он. - Но и ему это не пригодится тоже. Я думаю, что он воображал, что за Клаусом Хейнкелем водится кое-что похлеще... Но что бы там ни было, тот факт, что эти документы попали к вам, окончательно скомпрометирует Клауса в глазах его друзей-нацистов... Они потеряют к нему всякий интерес...
      Малко сжал пальцы скрещенных на груди рук. Последнее замечание израильтянина принесло ему большое удовлетворение.
      Понемногу крепостные стены вокруг Клауса Хейнкеля рушились. Остался майор Гомес...
      Лукресия ждала на авеню Санчеса Лимы. Они проехали мимо президентской резиденции, охраняемой, словно Форт-Нокс. Перед ней была установлена какая-то огромная фотография, и столпившиеся вокруг люди скандировали модное "Победа или смерть".
      - Это все служащие, - объяснила Лукресия. - За каждую неявку на демонстрацию у них высчитывается зарплата за три дня.
      - Теперь надо разыскать Рауля, убийцу Искиердо, и заставить его заговорить, - сказал Малко. - Поехали к Хосефе.
      Глава 16
      Бегло просматривая заголовки в "Пресенсии", Джек Кэмбелл краем уха слушал гостя. Визиты Гордона, не Упускавшего случая появиться в ЮСИС в боевой форме, оставляли в нем ощущение дискомфорта. Поэтому "Доктору" пришлось повторить последнюю фразу:
      - Майор Гомес категорически настаивает, чтобы мы действовали таким образом.
      Американец не выдержал и оторвал глаза от газеты. - Если вы явились сюда с тем, чтобы получить более или менее официальное "добро", вы просто теряете время. Да в гробу я видел этого князя, как и вас, впрочем к нему не подступиться, потому что его опекает сам Дэвид Уайз.
      "Доктор" Гордон рассеянно грыз ногти. Долгие годы, проведенные в спецчастях "Зеленых беретов", научили его различать оттенки при подготовке убийства. И среди всего того, что он совершил, набралось совсем немного делишек, на которые он получил в свое время официальный или хотя бы неофициальный приказ. Тем не менее, никогда его карьеру не омрачал какой-либо досадный срыв.
      Он наклонился вперед, и его десантные сапоги заскрипели:
      - Я хочу лишь знать, что с вами будет, Кэмбелл, если у него случится, ну, скажем, маленькая неприятность.
      Молния сверкнула в глазах Джека Кэмбелла. Он разом свернул газету:
      - Будет столько гадостей, что я даже не хочу об этом и думать. Но что, скажите, этот червяк может сделать майору? Да это просто ребячество какое-то.
      "Доктор" покачал головой с прискорбным видом.
      - Он нагнал на него страху. А майор терпеть не может, когда его пугают. И потом, Малко не отказался от мысли разыскать Хейнкеля. Наверняка это он подстроил убийство ламы. Дон Федерико вне себя от бешенства и уже пожаловался майору.
      Джек Кэмбелл мысленно представил себе, что в один прекрасный день его переведут в какую-нибудь цивилизованную страну. "Доктора" Гордона не ухватишь, он опасен, как кобра. Поди-ка оторви его от стула. "Доктор" замешан во всех грязных махинациях Гомеса. Это он ходил объяснять некоторым дамочкам, что с их мужьями стрясется нечто неприятное, ежели дамочки не согласятся заглянуть как-нибудь в "политический контроль", предварительно спрятав трусики в сумочку.
      Майор не переносил неудач. Невозможно даже представить себе, сколько боливиек он завалил у себя, прямо рядом с бюстом Симона Боливара. Когда он так развлекался, его подчиненные говорили посетителям, что патрон проводит в данную минуту допрос чрезвычайной важности...
      - К чему это вы клоните? - проскрежетал Джек Кэмбелл.
      Гордон вздохнул:
      - Я хочу сказать, что майор вполне способен притормозить проводимую вами операцию, если вы не выполните его пожелание.
      Ну конечно. Шантаж и коррупция - вот два источника питающих Боливию. Джек Кэмбелл попытался прогнать эти мысли. Итак, все начиналось сначала. Что же мог в действительности предпринять грузный, рыхлый майор? Кэмбелл вынужден был признать, что слишком слабо ориентируется в лабиринтах боливийской политики, чтобы ответить на этот вопрос. Разумеется, Гомеса ненавидят. Но те, кто его ненавидит, в данный момент не у власти.
      - Ну так какой же блестящий план вы придумали? - спросил он, придавая своему голосу иронический оттенок, позволявший пойти на попятную.
      - О, можете быть уверены - вам нечего опасаться.
      Гордон принялся подробно объяснять, как он собирался разделаться с Малко. Нет, репутации Джека Кэмбелла ничто не угрожает. Тот сосредоточенно слушал. Как он ни старался, он не находил, к чему бы придраться. Само собой, без подозрений не обойтись, но с другой стороны, если операция удастся, это повысит его, Кэмбелла, кредит доверия. Перегнувшись через стол, Кэмбелл произнес своим хриплым голосом, странно похожим на карканье вороны:
      - Слушайте меня. Гордон. Вы ко мне не приходили и не говорили со мной обо всем этом. Если же вы станете утверждать обратное, я поклянусь не знаю кем - и выйду сухим из воды, а вас отошлют опять в Панаму. А теперь проваливайте!
      "Доктор" Гордон встал, удовлетворенный, кивнул Джеку Кэмбеллу и вышел. Порядочные люди всегда смогут договориться между собой.
      Трясясь от ярости, Клаус Хейнкель собирал чемодан.
      Дверь вдруг открылась, и показался долговязый дон Федерико. Сердце Хейнкеля забилось еще быстрее. Он изобразил улыбку на своем усталом лице:
      - Вы, конечно же, пошутили, герр Штурм?
      Дон Федерико посмотрел на него как на пустое место.
      - Я не шутил, - сказал он по-немецки. - Даю вам полчаса на сборы сматывайтесь и никогда больше не показывайтесь тут. Вы преступно обманули доверие наших друзей. Из-за вас документы неоценимой важности попали в руки наших противников...
      Клаус Хейнкель угодил в ловушку, что называется, ни за грош.
      - Герр Штурм, - взмолился он. - Эти документы вовсе и не важные. "Они" уже давно знают обо всем.
      - В таком случае ты солгал мне, - рявкнул бывший полковник СС. - Ты всегда уверял, будто располагаешь документами огромной важности, будто станешь торговаться, если возникнет угроза твоей жизни...
      Клаус Хейнкель смолк. Ему нечего было сказать. Эсэсовец хотел избавиться от него. И, главное, сохранить Монику. От этого Хейнкеля всего передергивало, но он пока не осмеливался протестовать. А вдруг ему еще понадобится могущественный дон Федерико...
      - Что же мне делать? - захныкал он.
      Перед лицом такой обезоруженности дон Федерико почувствовал прилив великодушия.
      - Я говорил о тебе с генералом Аруаной. У него есть хининовая фабрика, и он согласен взять тебя туда. Это в Бени. Никто не сунется искать тебя там. А пока твой врач готов приютить тебя в Ла-Пасе. Ты знаешь его дом в квартале Флорида. Будешь как сыр в масле кататься.
      Клаус Хейнкель внезапно почувствовал, какой опасностью это грозило обернуться для него.
      - Герр Штурм, - спросил он, - почему вы не хотите оставить меня здесь? Лишь тут я в безопасности.
      Серо-голубые глаза бывшего полковника СС сверкнули:
      - Потому что ты неосторожный поросенок! Это из-за тебя они убили Кантуту.
      - Отлично, - промолвил Хейнкель. - Я сейчас попрошу, чтобы Моника поехала со мной.
      Он направился было к двери, но дон Федерико преградил ему путь. Тогда Хейнкель заверещал:
      - Моника! Моника!
      Дон Федерико попытался заткнуть ему рот, но Хейнкель вырвался. Тут рослый полковник схватил его в охапку и огрел головой об стену. Однако Хейнкель продолжал взывать:
      - Моника, Моника...
      Дон Федерико искренне пожалел, что не взял с собой парабеллум. Похоронили бы Хейнкеля в горах... На лестнице послышались шаги, и Моника Искиердо спросила испуганно:
      - Что тут происходит, Федерико?
      - Этот паршивый поросенок не желает убираться и угрожает скандалом.
      Взгляд Моники надолго остановился на человеке, в которого она была когда-то влюблена и из-за которого погиб ее муж. Волосы Хейнкеля растрепались, обезумевшее лицо побагровело, он не мог подыскать нужные слова.
      - Скажи ему, что хочешь поехать со мной, - пронзительно крикнул он. Скажи же этому подонку, который выдает меня евреям.
      Дон Федерико в бешенстве еще раз с силой огрел его по голове, Моника не пошевельнулась. К ней подступала тошнота. От пронзительных воплей у нее разрывались перепонки. Все это насилие было непереносимо. Сцена у отца Маски доконала ее. До сих пор она ощущала запах пороха. И потом, разве Клаус Хейнкель не обругал ее последними словами, когда она отдала ему те пятьдесят тысяч долларов? Она просто не могла не рассказать тогда обо всем дону Федерико.
      Откуда, собственно, и пошла вся драма.
      Будь она одна, она бы последовала за Клаусом Хейнкелем из жалости. Но ведь есть еще дон Федерико, его крупное костистое тело, его неутомимый член - и шрам, по которому ей нравилось проводить пальцем.
      Моника повернулась и побежала вниз по лестнице. Эти крики были для нее невыносимы. Дон Федерико схватил Клауса Хейнкеля за руку.
      - Ну, живо...
      Сломленный, тот не оказывал сопротивления. До последней секунды Хейнкель не терял надежды, что Моника поддержит его. Федерико был значительно сильнее; внизу он отпустил Хейнкеля и предупредил:
      - Не хочу, чтобы "чуло" видели, как мы деремся. Ради фюрера, веди себя хоть немного поприличнее.
      Фюрер... давно уже Клаус Хейнкель перестал думать о нем. Исчезнувший, забытый, отринутый мир. И теперь, глядя на бескрайние просторы Альтиплано, Хейнкель почувствовал внезапно, что им овладевает паника. Что с ним станется в этой холодной и враждебной стране, где так тяжело дышать?
      - Так как же мне добраться до Ла-Паса? - простонал он.
      Дон Федерико хитро улыбнулся.
      - Ну ходить-то ты умеешь? Кое-кто из моих ребят на Восточном фронте протопал две тысячи километров. А до Ла-Паса всего шестьдесят. С Копакабаны возвращаются паломники. Ты не почувствуешь одиночества...
      Дон Федерико возвышался над ним во весь свой рост. Клаус Хейнкель понял, что переубедить его невозможно. В последний раз он обернулся, чтобы поискать глазами Монику, но та уже скрылась. Хейнкель медленно побрел по длинной аллее, обсаженной деревьями. Всего несколько недель тому назад он приехал сюда, окруженный заботой дона Федерико, в обществе молодой красивой женщины, которая всем пожертвовала ради него. И он мог не опасаться тех, кто желал ему зла.
      Но вот болван идеалист из бойскаутов вздумал заняться его делом, и все рухнуло.
      Хейнкель добрался до шоссе как раз в ту минуту, когда там проезжал автобус. Машина притормозила, но Клаус Хейнкель удержался и не поднял руки. Какой позор для белого смешаться с этими грязными и невежественными "чуло"!
      До заболоченных берегов озера Титикака было десять минут хода. Хейнкелю захотелось раствориться в ледяной воде. Но умереть - это еще надо суметь... Держа чемодан в руке, он в конце концов зашагал по направлению к Ла-Пасу.
      - Сеньор, с вами хотят поговорить два человека из тайной полиции.
      Клаус Хейнкель заколебался. Врач его отсутствовал, и он был один на большой вилле по улице Ман Сеспед. Ему захотелось сказать, что он не хочет их видеть, или соврать что-нибудь. Но "чуло" выглядел перепуганным.
      - Иду, - сказал он.
      В зеркале отразились его помятое лицо, редкие волосы, скорбные складки у рта. Какой еще подвох ожидал его? Лишь отец Маски оказался на высоте и не произнес ни слова упрека.
      Хейнкель не мог уехать из страны. Но плотная пачка банкнот согревала его. Пятьдесят тысяч долларов - сумма немалая.
      В холле его ждали двое в черных поношенных костюмах. Двое убийц из тайной полиции. Тот, что был постарше, пробормотал неуклюжую фразу, в которой речь шла о майоре Гомесе, о неукоснительном приказе, о срочном вызове...
      Клаус Хейнкель забеспокоился. Обычно майор просто звонил ему. Чувствовалось, что протекции дона Федерико больше не существовало. В Ла-Пасе новости распространяются с исключительной быстротой...
      Внезапно полицейский неловко потянулся к ремню, и пара наручников мелькнула перед взором Клауса Хейнкеля.
      - Это еще что за петрушка, дурень? - сухо спросил он.
      Хейнкель держал полицейского за отвороты куртки и тряс его.
      Тот вырвался и с обидой высокопарно заявил:
      - Вы не имеете права оскорблять меня, сеньор! Я невысокого мнения о половых органах госпожи вашей матушки...
      В Клаусе Хейнкеле боролись ярость и неуверенность.
      - Ладно, идем, - буркнул он в сердцах. У него слегка кружилась голова, когда он садился в старенький, помятый "форд". За все время поездки по петлявшему шоссе, карабкавшемуся в гору, оба полицейских не проронили ни слова. Они были явно обижены.
      Клаус Хейнкель испытал почти что облегчение, когда приехали на площадь Мурильо. Обычное отделение полиции, каких он повидал великое множество. Стражи порядка усадили его в комнату напротив кабинета Гомеса.
      Пот струился по лицу Клауса Хейнкеля. Уже в который раз он смотрел на дверь кабинета майора Уго Гомеса. За три часа, что он проторчал тут, уже человек двадцать переступили порог. Сердце Хейнкеля гулко стучало в груди.
      Он поднялся в десятый раз и обратился к писарю, сидевшему напротив:
      - Майор точно знает, что я уже здесь?
      Писарь пробормотал нечто весьма нелюбезное, и немец вновь уселся ждать. Никогда еще боливицйы не обращались с ним подобным образом.
      Дверь в кабинет снова отворилась, и на этот раз появился сам Гомес. Он скользнул взглядом по Хейнкелю, как бы не замечая его.
      - Введите следующего! - крикнул он дежурному.
      Тот дал знак Клаусу Хейнкелю. Немец буквально ворвался в кабинет, заранее протягивая руку.
      Уго Гомес уже сидел в своем рабочем кресле. Лицо его было сурово, он поигрывал кусочком белого картона.
      - Я очень зол на вас, - произнес он. - Очень, очень зол.
      Ледяной пот прошиб Клауса Хейнкеля. С давних пор майор обращался к нему на "ты". Они часто встречались на собраниях в автоклубе. Хейнкель постарался однако скрыть страх.
      - А что, собственно, произошло?
      Боливиец показал на кусочек картона.
      - Американцы прислали ваши отпечатки пальцев. Теперь я знаю, что вы солгали мне, когда просили боливийский паспорт. Вас же зовут Клаус Хейнкель. Отпечатки совпадают.
      От такого лицемерия впору было взвыть. Как будто Гомес не знал с самого начала, что его зовут Хейнкель! Помнится, оба они посмеялись однажды, когда подвыпивший Клаус рассказал ему в Немецком клубе о своем нацистском прошлом. Хейнкель решил пока не идти напролом и заставил себя улыбнуться.
      - Какое это имеет значение, поскольку официально я числюсь мертвым? Благодаря вам, ваше превосходительство.
      Лесть однако не смягчила Гомеса.
      - Но теперь есть люди, которые знают, что вы не умерли, - ответил он. - Скандал может разразиться в любую минуту. И если французы или израильтяне потребуют вскрытия могилы, отказать им будет невозможно.