Сафари в Ла-Пасе

      Сделав знак Лукресии, он вышел из кабинетика, сопровождаемый инквизиторским взглядом тощего субъекта, Они вновь очутились на темной, зловонной лестнице. Обстоятельства "смерти" Клауса Хейнкеля становились все загадочнее. Лукресия была крайне заинтригована.
      - Почему ты задавал ему все эти вопросы? Малко не успел ответить. Сзади послышались шаги. Он обернулся. Эстебан Баррига спешил за ними на своих коротеньких ножках. Он догнал Малко на площадке.
      - Не надо никому ничего говорить, - попросил он, задыхаясь. - Ничего, совсем ничего.
      Он повторил это по-испански: "nada, nada". Жирное личико его покрылось потом, страх буквально выходил у него через поры. Это был животный, органический страх, который, казалось, распространял еще худшее зловоние, чем блевотина на лестнице.
      - Что не надо говорить? - спросил Малко. Боливиец еще больше понизил голос.
      - То, что я вам рассказал... Что я не видел сеньора Хейнкеля... Умоляю вас.
      Малко сделал вид, что не понимает.
      - Да какое значение все это имеет? Ведь это был он, не так ли?
      - Конечно же! - горячо воскликнул боливиец. - Он! Могу поклясться головой моей матери.
      - Ну вот и прекрасно, - заключил Малко. - До встречи.
      Он вырвался от вцепившегося в него журналиста и пошел вниз; ему хотелось скорее очутиться на свежем воздухе. А маленький боливиец перегнулся через перила и продолжал кричать ему вдогонку:
      - Это был именно он, сеньор Клаус...
      Выйдя из редакции, Малко и Лукресия оказались напротив конной статуи Симона Боливара. Густая толпа текла по Прадо. Официально улица называлась "Авеню 16 июля". Но поскольку после каждой очередной революции название менялось, боливийцы сочли, что проще называть улицу "Прадо". Маршрутные такси, по-местному "труфи", подъезжали и отъезжали одно за другим. Современные здания перемежались старыми домами эпохи колонизации, незаконченными постройками и жалкими лавчонками. Здесь прогуливалось множество девиц в сверхкоротких юбочках, которых провожали голодными взглядами индейцы в пестрых вязаных шапочках.
      Малко чувствовал, как растет его беспокойство. Почему так перепугался журналист из "Пресенсии"? Лукресия то и дело заглядывала ему в глаза. Она, казалось, совсем забыла о Джеке Кэмбелле. Никогда бы раньше Малко не поверил, что "гринго" может так легко подружиться с боливийкой. В такси Лукресия без стеснения прижалась коленкой к его ноге. По всему было видно, что он ей нравится. Но его сейчас занимало другое.
      - Хотелось бы узнать побольше о смерти этого немца. Кто бы нам мог помочь?
      - Может, Хосефа? Она все знает.
      - Кто это?
      - Индианка. Очень богатая гадалка. Она живет возле церкви Святого Франциска, недалеко отсюда. Она все знает. Перед тем, как начать революцию, всегда приходят к ней посоветоваться.
      В Боливии это - серьезная рекомендация. Они прошли вдоль Прадо, мимо украшенного колоннами здания "Комиболь".
      - Все революции начинаются здесь, - сказала Лукресия. - В Ла-Пасе это единственное место, где много денег. Это "mamadera"*, которую передают друг другу все правительства.
      * Кормящая грудь (исп.)
      Напротив, на углу авеню Камачо, находился университет. Прадо, расширяясь, уходила вверх.
      Стоило Малко ускорить шаг, и ему показалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Страдая от ужасного унижения, он был вынужден попросить Лукресию идти помедленнее. Юная боливийка была резва, как козочка.
      - Да, тебе надо экономить силы, - иронически заметила она.
      Вокруг них так и кишели "чуло", в черных круглых шляпах и с младенцами за спиной. Малко с девушкой свернули налево, в узкую и оживленную улицу Сагарнага, круто берущую вверх рядом с церковью Св. Франциска. Здесь начинался район воров и черного рынка. Здесь можно было найти все, чего не было в лавочках Ла-Паса. То и дело приходилось перешагивать через разложенные прямо на тротуаре товары. В каком-то невообразимо грязном дворе цирюльник брил клиенту бороду. Лукресия подтолкнула Малко в маленькую темную лавчонку. У входа он с удивлением остановился перед кучей каких-то странных предметов.
      - Что это?
      Лукресия улыбнулась:
      - Зародыши ламы. Люди суеверны. Они не начнут строить дом, не зарыв под фундамент зародыша ламы...
      Губастая, щекастая, заросшая волосами Хосефа приветливо разглядывала Малко с любопытством энтомолога, нашедшего невиданную бабочку. Она восседала в углу своей лавки - огромная масса жира в ворохе бесчисленных юбок: круглое, ничего не выражающее лицо. Лишь черные и очень живые глаза сверкали умом и юмором. Вокруг нее стояли банки с загадочными порошками, вперемешку с безделушками для туристов и деревянными статуэтками. Лукресия принялась болтать с толстухой на непонятном для Малко диалекте аймара. Он дернул ее за рукав.
      - Спросите, что она знает о Клаусе Хейнкеле.
      Девушка перевела, выслушала ответ Хосефы и, покраснев, расхохоталась.
      - Она говорит, что он молодец, нашел очень красивую женщину... Чужую.
      - Кто она?
      - Жена фабриканта, Моника Искиердо. Она бросила мужа и ушла к немцу.
      Значит, если Клаус Хейнкель мертв, неверная жена должна бы вернуться к мужу...
      - Где он живет? Лукресия перевела.
      - В квартале Флорида. Большая белая вилла на авеню Арекипа, напротив теннис-клуба.
      - Она верит, что немец умер?
      - Она говорит, что так все считают. Почему бы и ей не поверить в это?
      Малко повторил адрес про себя, чтобы запомнить. Толстуха Хосефа выкопала откуда-то из-под тряпья сигарету, раскурила ее и воткнула в губы деревянной статуэтки, стоявшей за ее спиной. Сигарета каким-то чудом продолжала куриться.
      Хосефа долго смотрела на нее, затем что-то сказала Лукресии. Та перевела:
      - Это - бог везения. Она говорит, что тебе угрожает опасность. Пепел не белый...
      Малко поблагодарил и потихоньку потянул Лукресию к выходу. Они спустились по крутой улочке.
      - Поедем к этому Искиердо, - предложил Малко. - А потом я приглашаю тебя вместе пообедать.
      - Я должна зайти домой, - сказала Лукресия. - У отца больное сердце, и он волнуется, когда от меня нет вестей. Если хочешь, через час встретимся в кафе "Ла-Пас", на авеню Камачо, напротив твоего отеля. Именно там готовятся все революции.
      Не доходя до университета, Лукресия свернула на улицу, круто поднимавшуюся в старый город, и Малко пошел дальше один. В отеле он попросил свой ключ и тотчас вздрогнул от неприятного голоса:
      - Куда вы, к черту, провалились?
      Оглянувшись, он оказался носом к носу с разъяренным Джеком Кэмбеллом, разодетым в эти его ужасные зеленые брюки до щиколоток.
      Малко улыбнулся, придав лицу выражение ангельской невинности:
      - Я хотел отдать последние почести несчастному Клаусу Хейнкелю.
      Американец внимательно посмотрел ему в глаза, не зная, как реагировать. Поняв, что Малко не шутит, он взорвался:
      - Какого черта вас туда понесло, хотел бы я знать?
      Малко холодно и отчужденно взглянул на него. Гнев сотрудника ЦРУ выдавал его с головой.
      - Я приехал сюда из-за некоего Клауса Хейнкеля, а я человек добросовестный...
      - Ведь он же умер, черт бы вас подрал. Его труп опознан.
      Джек Кэмбелл так орал, что на него стали оглядываться. Малко отвел американца к низенькому столику. И затем нанес ему оглушительный удар, заявив спокойнейшим голосом:
      - Вот в этом-то я как раз не уверен...
      - Вы что, рехнулись? - прорычал американец. - Говорю вам, он умер. Дело закрыто.
      - Вы видели его труп? - миролюбиво спросил Малко.
      - А вы что, не читали "Пресенсиа"? - злобно ответил Джек Кэмбелл.
      - Журналист, автор статьи, тоже не видел трупа...
      Я его спрашивал. Почему вы так настаиваете на том, что Клаус Хейнкель мертв?
      Джек Кэмбелл только скрипнул зубами. Глаза его вновь стали холодными. И заговорил он спокойнее:
      - Мне плевать, жив этот тип или подох. В конце концов, если вы верите в привидения, это ваше личное дело... Для меня он мертв, и я составлю соответствующее донесение... - Он вдруг нахмурился. - Это дура Лукресия повела вас туда?
      - Скорее, я ее повел.
      - Передайте ей, что завтра утром она может на работу не являться. Расчет ей вышлют по почте.
      Он встал и, не сказав больше ни слова, вышел, оттолкнув на ходу двух боливийцев.
      А Малко задумался над тем, какую долю в этой ярости Кэмбелла занимает задетое самолюбие. Из-за него у Лукресии начались неприятности.
      В Ла-Пасе мини-юбки были еще в моде. Из-под черного платья Лукресии были на три пятых видны ее длинные и в меру полные бедра. Она была без парика, волосы каскадом спадали на плечи. Лицо ее было сильно накрашено, из-за чего она выглядела старше своих двадцати пяти лет. В кафе "Ла-Пас" скамьи буквально ломились от конспираторов, деловито готовивших очередную революцию. Одиноко сидящая Лукресия привлекала к себе пламенные взоры мужчин, явно не имеющие ничего общего с прогрессивными идеями. Малко поклонился, искренне любуясь ею.
      - Ты неотразима.
      Боливийка как-то хищно улыбнулась и гордо выпятила грудь.
      - Другие тоже находят, что я красива. Посмотри вон на тех троих. Так и пялятся на мои ноги... Если бы ты был боливийцем, ты бы уже давно пригрозил, что убьешь их. Иначе ты не "мачо", не мужчина...
      - Это ко многому обязывает, быть "мачо"?
      Красивые глаза Лукресии вспыхнули.
      - Если мужчина, с которым я сижу, позволяет, чтобы другие смотрели на меня, я ухожу; а если он позволяет другому взять меня, я его убиваю.
      Да, в Боливии общественные нравы были крайне незатейливы. Малко еще раз полюбовался длинными ножками и подумал, что у края света тоже есть свои преимущества. Однако компенсация выдается, увы, не сразу... - А не поехать ли нам к сеньору Искиердо? Лукресия взяла сумочку и направилась к выходу, вызывающе покачивая бедрами, отчего с полдюжины революций явно лопнули, не успев начаться.
      Калитка отворилась, но Малко не сразу разглядел в потемках того, кто ее открыл.. Только глянув вниз, он заметил крохотного человечка с серебристыми волосами и задранным к нему лицом. Вылитая мумия, хотя жгуче-черные глаза блестели живым огнем. Малко сразу узнал типа, стоявшего в церкви, на отшибе.
      Ростом он был не более полутора метров и принадлежал, по-видимому, к индейскому племени "чуло" с нагорья Альтиплано, хотя в нем явно была и примесь испанской крови. Лет ему было далеко за пятьдесят.
      - Сеньор Педро Искиердо? - спросил Малко.
      - Это я.
      За спиной Малко он увидел Лукресию; взгляд его вспыхнул, но тут же погас. Он явно был разочарован.
      - Кто вы? Что вам нужно?
      Внезапный страх охватил его. Стоявшая в глубине сада вилла была пустынна, светились лишь два окна. Удивительно, что ночью, да еще в таком безлюдном месте, он сам вышел открывать.
      - Я хотел бы с вами поговорить, - сказал Малко.
      - О чем?
      - О вашей жене.
      - Убирайтесь отсюда.
      Изо всех сил "чуло" пытался закрыть калитку, брызжа от злости слюной. Тогда вмешалась Лукресия и быстро-быстро заговорила с ним на языке аймара, стараясь его успокоить. Постепенно Педро Искиердо перестал давить на калитку. Приняв непроницаемое выражение лица, он отступил, пропуская гостей. Глаза его были красными, взгляд мутным, его покачивало. Он был в стельку пьян. Пройдя по саду, они вошли в дом. Гостиная выглядела шикарно глубокие кресла, на столах - серебряная посуда, рояль, картины современных художников на стенах. Среди всей этой роскоши сеньор Искиердо делался уж совсем незаметным. Он бросился в кресло, утонув в нем, и показал на стол, уставленный бутылками:
      - Угощайтесь.
      Малко с трудом удержался от того, чтобы не открыть непочатую бутылку "Моэт-и-Шандон". Он плеснул себе немного виски и побольше содовой. Лукресия выбрала пепси-колу. Малко бесцеремонно разглядывал фотографию, стоящую на рояле: редкой красоты молодая женщина, с черными волосами и профилем Ракель Уельш, в строгом черном платье, облегающем фигуру. А рядом с ней - Педро Искиердо, карлик карликом.
      - Это - ваша жена? - спросил Малко.
      Горделивый огонек блеснул в глазах "чуло", но тут же угас.
      - Си, сеньор, это Моника.
      - Ее сейчас нет дома?
      Индеец с несчастным видом взглянул на Лукресию.
      - Она меня бросила.
      Выглядел он смешным и жалким и был похож на старинные боливийские маски из серебра, изображающие стилизованные лица индейцев Альтиплано, с толстыми губами и агрессивно задранным носом. Не обращая внимания на гостей, он взял стоявшую рядом с ним бутылку чилийского вина и налил себе полный стакан. Даже после того, как он разбавил его минеральной водой, градусов четырнадцать в вине оставалось...
      - Когда Клаус Хейнкель умер, ваша жена не вернулась домой? - спросил Малко.
      Педро Искиердо подпрыгнул, как ужаленный, изрыгая короткие и злобные фразы на аймарском наречии. Лукресия переводила, сдерживая улыбку:
      - Он поверит в смерть немца только тогда, когда увидит его яички висящими на этой стене. Он считает, что он жив. Иначе жена вернулась бы к нему.
      Боливиец с яростью смотрел на Малко, как будто тот был виноват в дурном поведении его супруги.
      - Зачем же вы пришли в церковь? - спросил Малко.
      Было такое впечатление, что Педро Искиердо сделался еще меньше.
      - Я надеялся ее увидеть, - пробормотал он, на этот раз по-испански. Я хотел сказать, что я ее прощаю. Если бы он действительно умер, она пришла бы в церковь оплакивать его...
      Резкий звонок прервал его речь. Он выпрыгнул из кресла и пошел открывать калитку. Так вот почему он так просто открыл им: он кого-то ждал.
      А вдруг это его жена, соблазнительная и неверная Моника? С замиранием сердца Малко смотрел на дверь.
      Там появилось нечто неожиданное. Очень юная девица, грубо намазанная, с яркими губами и в мини-юбке, обнажающей толстые ноги в черных колготках. Кофта, на три размера меньше нужного, обтягивала рвущийся наружу бюст. Наглым, немигающим взглядом девица оглядела Малко и Лукресию, затем уселась напротив Малко и, высоко задрав ноги и закурив сигарету, уставилась на него. Педро Искиердо проговорил в смущеньи:
      - Это Кармен. Она приходит ко мне иногда провести время.
      Кармен что-то сказала по-аймарски недовольным тоном. Искиердо помотал головой, а Лукресия слегка улыбнулась. Она заговорила с ней о чем-то по-аймарски, и через несколько минут перевела:
      - Эта девка работает в стриптизе. Ей четырнадцать лет. Искиердо время от времени прибегает к ее услугам. Но сюда она пришла впервые. Поэтому он, очевидно, и отпустил слуг. Теперь она требует повысить плату из-за присутствия посторонних...
      Надо же, на такой высоте еще и оргии! Кармен, без всяких комплексов, встала, вертя своей попой, и налила себе вина. Малко воспользовался этим и пересел поближе к хозяину дома.
      - Я разыскиваю Клауса Хейнкеля, который скрывается вместе с вашей женой, - сказал он. - Если вы мне поможете найти его, обещаю, что ваша супруга к вам вернется. Я его арестую, у меня есть на это право.
      Боливиец посмотрел на него, как на Мессию.
      - Правда?
      - Правда. Знаете ли вы, где он может находиться, если он действительно жив?
      Боливиец кивнул головой:
      - Да. Я найду его, если вы обещаете его наказать.
      - Обещаю.
      Дон Искиердо схватил руки Малко и потряс их.
      - С богом! Он - плохой человек. Я одолжил ему денег, открыл ему двери своего дома. Я полностью доверял ему... Завтра, к часу, приходите в ресторан "Дайкири". Я скажу вам все, что смогу узнать.
      Малко поднялся. Унижение боливийца угнетало его.
      Кармен тотчас пересела и прижалась к Искиердо. Она уже сняла туфли и только ждала ухода гостей, чтобы продолжить стриптиз.
      Боливийцу явно не терпелось развлечься с Кармен. Лукресия и Малко вышли под звездное небо Ла-Паса. Было свежо, но не холодно. В горах лаяли собаки.
      - Почему ты так хочешь разыскать Клауса Хейнкеля? - спросила Лукресия. - Я думала, ты просто привез в Боливию документы на него. Так мне сказал Кэмбелл.
      Малко ответил не сразу. Он и сам не знал как следует, почему он ввязался в эту сомнительную драку. Он вспомнил об ужасах, которые ему рассказывал человек из Цюриха. И его последнюю фразу: "Вам доверяют". Ему было неприятно, что люди, подобные Кэмбеллу, мешают совершению правосудия над Клаусом Хейнкелем.
      При этом - отнюдь не из гуманных побуждений. Все прошлое Малко отказывалось смириться с этим. Его славянская душа требовала безрассудного благородства. Разыскать Клауса Хейнкеля во что бы то ни стало - если он, конечно, действительно жив, - стать рукою провидения, его инструментом, бескорыстным, неумолимым и безжалостным; он считал, что это искупило бы его вину за те неблаговидные задания, которые ему приходилось выполнять в прошлом. И это позволило бы ему остаться самим собой, Его Высочеством светлейшим князем Малко, рыцарем Мальтийского ордена, австрийским дворянином. И внештатным агентом ЦРУ.
      - Я неисправимый романтик, - наконец ответил он Лукресии.
      Она подняла руку, чтобы остановить такси, неожиданно появившееся в столь поздний час. Потом взглянула на Малко с каким-то новым выражением.
      - На твоем языке, - сказала она, - "мачо" значит "романтик"?
      Глава 5
      Не успел Эстебан Баррига поднять голову, как в кабинет вошли двое и закрыли за собой дверь. Когда журналист оторвал, наконец, глаза от лежащих перед ним гранок, было слишком поздно. Пришельцы загородили собой выход. Они были похожи как братья: одинаковые черные потертые костюмы, злобное и трусливое выражение бледных физиономий, сальные волосы.
      Замерев в животном ужасе, Баррига смотрел, как они приближаются к нему. Тот, что помоложе, с желтым галстуком, с презрением произнес:
      - Ну ты, отродье бесстыжее.
      Не торопясь, он прошел по кабинету. Не успел Эстебан Баррига собраться с силами, чтобы попытаться бежать, как тощая и черная фигура бросилась на него. Левой рукой бандит схватил журналиста за отвороты пиджака, и, размахнувшись правой, ударил Эстебана Барригу в нос кулаком. Журналист услышал, как, хрустнув, сломался хрящ носа. Он повалился в кресло.
      Но инстинкт самосохранения оказался сильнее боли. Он чувствовал, что если сейчас не выйдет из кабинета, его добьют. Пытаясь закричать, он открыл рот, но захлебнулся собственной кровью.
      Второй бандит сунул руку в карман и вытащил оттуда нож с выкидным лезвием. Он нажал пальцем на кнопку, сверкнуло лезвие и он полоснул им по обтянутому рубашкой животу журналиста.
      Один раз, второй, третий.
      При каждом ударе лицо Барриги искажалось от боли. Нож, вспарывавший ему живот, казалось, гипнотизировал его. Он молчал.
      Медленно, очень медленно, судорожно вцепившись руками в жилет, он откидывался назад в своем кресле. Скорее всего, он был уже мертв. Из одной лишь злобы второй бандит, до сих пор бездействовавший, схватил пишущую машинку и обрушил ее на голову умирающего.
      И то, что осталось от Эстебана Барриги, рухнуло на пол.
      Тот, что был с ножом, убрал лезвие и ударил ногой по затылку человека, которого только что убил. Вот по таким мелким деталям и отличают уважающего себя профессионала от всякого дерьма. Он делал это, даже если никто не наблюдал за ним.
      Затем двое мужчин вышли из кабинета и, прикрыв за собой дверь, прошли мимо крепко спавшего индейца-вахтера.
      Малко впотьмах дожевывал свой жесткий, как подметка, бифштекс. В зале заведения "21" было почти совсем темно. Попасть сюда можно было, войдя в крошечную дверку с маленькой улочки Ортиз, что направо, от Прадо.
      Это было нечто среднее между кабачком и рестораном. Беспрерывно играл оркестр. Удобно устроившись на мягком диванчике рядом с Малко, Лукресия, казалось, с каждой минутой становилась все красивее. Несколько явно не супружеских пар бесстыдно обнимались под покровом темноты.
      - Как удалось уродливому карлику Искиердо подцепить такую красавицу жену? - спросил Малко.
      Лукресия засмеялась грудным смехом.
      - Благодаря олову. Он был владельцем огромных рудников. Они теперь национализированы, но у него остались те, что поменьше. Он купил Монику. Ее мужа, полковника, расстреляли во время путча. И в 22 года она оказалась перед выбором: стать шлюхой или выйти за Искиердо.
      - Но ведь от него рехнуться можно...
      - Рехнуться?
      Покачивая поднятым пальцем левой руки и искоса поглядывая на Малко, юная боливийка проговорила:
      - Сеньор Искиердо не "мачо". Совсем, совсем не "мачо". Моника рассказывала всем своим подругам, что ему достаточно просто, слегка повизгивая, потереться об нее, и все. Ей казалось, что она играет с ребенком. А потом он приютил у себя Клауса Хейнкеля. Немец проработал много месяцев на хинных плантациях и изголодался по женщинам. Моника недолго ему противилась.
      Лукресия вздрогнула, когда Малко нечаянно коснулся ее груди рукой. Ее словно пронзило электрическим током. Она поспешно отхлебнула большой глоток боливийского вина. Затем задумчиво произнесла:
      - Я чувствую себя так, как это было с первым мужчиной, которого я полюбила. Стоило ему коснуться меня, как я вся вспыхивала.
      Действие боливийского вина начал ощущать и Малко. Выйдя из-за стола, он взял Лукресию за руку и повел ее танцевать. Давно не приходилось ему танцевать подобного танго. Лукресия лихорадочно прижалась к нему. Во время одного резкого поворота их губы соприкоснулись, и молодая женщина на мгновение прижалась ко рту Малко. От этого прикосновения она словно воспламенилась. Малко почувствовал, как она прильнула к нему плотно, гибко, как удав.
      Плюс ко всему, было так темно, что даже если бы они занялись любовью прямо на танцевальной площадке, никто бы этого не заметил.
      Они еще немного молча потанцевали. Затем вернулись к столику. По-видимому, подумал Малко, высота над уровнем моря силе чувств не помеха. Это танго подвергло его волю тяжелому испытанию. Он ведь даже не поцеловал Лукресию, а у него было такое ощущение, что они занимались любовью. Он еще помнил прикосновение ее тела. Вот что значит "знойная женщина"! Он положил руку ей на бедро, и она ближе придвинулась к нему. Вдруг он почувствовал, что вся она словно сжалась. Он поднял голову. Какой-то мужчина в вязаной фуфайке шел между столиками, засунув руки в карманы и внимательно оглядывая каждую парочку.
      - Кто это? - спросил Малко.
      На лице Лукресии появилась гримаса отвращения.
      - Один из шпиков "политического контроля", нашей тайной полиции. Сплетни собирает.
      Малко улыбнулся.
      - Ты боишься себя скомпрометировать?
      Она пожала плечами.
      - Я свободная женщина. У меня был жених, швейцарец, но он уехал в Аргентину, да так и не вернулся...
      Малко снова подумал о Клаусе Хейнкеле. Он спрашивал себя, не зря ли он все это затеял. Ведь вздорную болтовню ревнивого старика нельзя серьезно принимать во внимание. Стоило лишь разок глянуть на сеньора Искиердо, чтобы понять, что Моника к нему не вернется даже после смерти Клауса Хейнкеля. Лучше жить с ламой, чем с таким мужем.
      Внезапно он со всей ясностью осознал, как безумно он желает Лукресию.
      - Уйдем отсюда, - сказал он.
      Не спрашивая, куда они идут, она поднялась из-за стола. Малко сунул пачку песо угодливому официанту и взял Лукресию под руку.
      Улица Ортис была пустынна. Он взял руку Лукресии в свою, и она, повернувшись, прижалась к нему. Они целовались долго и страстно, и на них бессмысленно таращился индеец "чуло", спавший тут же, на тротуаре, завернувшись в свое покрывало.
      - Я хочу тебя, - сказал Малко.
      - Я тоже, - просто ответила Лукресия.
      Взявшись за руки, они вышли на Прадо. Огромная улица была совершенно безлюдна.
      В лунном свете блестела статуя Симона Боливара. Вдруг сзади послышались голоса. Смеясь и перебрасываясь шутками, их обогнали трое мужчин. Один из них, проходя, так сильно толкнул Лукресию, что она чуть было не упала. Разозлившись, она прокричала какое-то ругательство, которого Малко не понял.
      Эти трое тотчас остановились и повернулись к ним.
      Тот, который толкнул Лукресию, медленно возвращался. Малко увидел, что это был индеец с тупым и жестоким, лишенным всякого выражения лицом. Подойдя к Лукресии, он что-то процедил сквозь зубы, а потом вдруг сильно ударил ее по лицу. Опустив руки, он остался стоять, на его толстых губах играла злобная улыбка.
      Размахнувшись, Малко ударил индейца в челюсть, и тот покачнулся. Двое других бросились ему на помощь. Индеец, ударивший Лукресию, сунул руку за голенище сапога и выпрямился, зажав в кулаке кинжал с широким лезвием. Направив его на Малко, он медленно шел на него.
      Лукресия громко закричала.
      В ту же секунду два других негодяя бросились на нее. Один закрутил ей руки за спину, а второй, посмеиваясь, стал щупать ей грудь...
      Напрягшись, Малко отпрыгнул в сторону, и кинжал пронесся в десяти сантиметрах от его бока. Он вспомнил, что его пистолет остался в отеле. Бандит снова наступал на него. Лукресия сражалась, как тигрица, изрыгая потоки проклятий на испанском и индейском языках. Вдруг она закричала ему по-английски:
      - Беги, беги, они хотят убить тебя!
      Малко недолго колебался. Бросить Лукресию в руках этих бандитов было немыслимо. Тот, кто лапал ее грудь, бросил ее и тоже приблизился к Малко. В его руке сверкнул нож. С небрежным видом, прищурившись, он обошел вокруг него. Теперь на Малко были наставлены два ножа, и он отступил к стене. Мимо, не остановившись, промчалось пустое такси.
      И тут он вдруг понял, что все происходящее не было случайностью. Ведь эти три индейца не были пьяными, напротив, они действовали с уверенностью и развязностью профессиональных убийц. Не исключено, что ему суждено закончить свою карьеру здесь, напротив статуи Симона Боливара.
      Лукресия беспрерывно вопила, отбиваясь как сумасшедшая. Малко снова удалось увернуться от удара, нож лишь разорвал ему рукав. Бандиты держались от него на расстоянии одного метра, готовясь к решительному нападению. С другой стороны улицы "чулас" бесстрастно наблюдали за дракой.
      - Беги! - снова крикнула Лукресия.
      Ударом ноги Малко удалось отбросить одного из нападавших.
      В любом случае выхода у него уже не было. Он быстро стянул с себя пиджак и обмотал его вокруг левой руки. Этому приему он выучился в школе Сан-Антонио, в Техасе, проходя там стажировку. Он кинулся вперед, выставив руку перед собой. Нож одного из индейцев попал в ткань, сорвался, и нападавший, потеряв равновесие, упал. Малко бросился к Лукресии.
      Державший ее индеец тут же бросил ее и, кинувшись Малко под ноги, обхватил его колени, пытаясь повалить.
      Малко яростно отбивался, но из-за разреженности воздуха чувствовал, что силы покидают его.
      Как дикая кошка, Лукресия кинулась ему на помощь и обеими руками вцепилась индейцу в волосы. Тот с такой силой ударил ее в локтем в живот, что она отлетела в сторону, упала на тротуар, юбка ее задралась, обнажив бедра.
      Теперь все было кончено. Бандиты вдвоем кинулись на Малко, полные решимости наконец разделаться с ним.
      Лукресия выпрямилась и пронзительно закричала. В двадцати метрах позади них открылась дверь кабачка со стриптизом под названием "Маракаибо", и оттуда вышла группа людей. Малко разглядел униформу. Ночную тишину снова пронзил вопль Лукресии. Тогда двое из выходивших, одним из которых был полицейский, побежали к месту драки.
      Один из убийц бросил какое-то короткое распоряжение. Державший Малко выпустил его, и три негодяя бросились бежать вдоль Прадо. Оглушенный, задыхаясь, как рыба, вытащенная из воды, Малко кинулся к Лукресии, чтобы помочь ей встать на ноги. Скорчившись от боли, она держалась за живот.
      - Ты ранена?
      Ее лицо передернулось.
      - Нет, просто меня сейчас вырвет.
      Что и случилось на глазах окружившей их теперь толпы.
      Люди помогали Малко отчистить костюм, жалели Лукресию... Полицейский вытащил пистолет, и не проявляя особой прыти, побежал вдогонку за бандитами. Вернулся он раздосадованный, но явно испытывая и некоторое облегчение.
      - Не желает ли ваша милость подать жалобу, - спросил он Малко. - Эти бесстыжие негодяи - позор для нашей горячо любимой родины.
      Его цветистая манера выражаться вызывала у Малко раздражение, и он отказался подавать жалобу. Ему хотелось только одного: вернуться в отель и отдохнуть. От его страстных желаний не осталось и следа. Он взял Лукресию за руку, и они пробрались сквозь толпу своих спасителей.
      - Вернемся, - сказал он.
      Они молча дошли до авеню Камачо. В столице снова было тихо и безлюдно. У железной решетки, преградившей вход в отель "Ла-Пас", Лукресия остановилась.
      - Я не хочу, чтобы ты провожал меня, - сказала она, нажав кнопку звонка. - Эти трое хотели тебя убить. Это были "маркесес", чернорубашечники из квартала Мирофлор. За несколько песо кто угодно может их нанять для убийства. А мне бояться нечего. До завтра.
      Она быстро поцеловала его и ушла. Малко смотрел на длинные, обтянутые черными колготками ноги и чувствовал себя тоскливо. Совсем не так думал он закончить этот вечер. Но кто же хотел его убить?
      Глава 6
      Сквозь тонкую ткань куртки Малко нащупал лежавший во внутреннем кармане конверт. Он не захотел рисковать, оставляя в отеле отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля. Вчерашнее нападение доказывало, что далеко не всем нравится его пребывание в Боливии. На этот раз его миниатюрный пистолет был засунут за ремень на правом бедре, и курок был взведен. Он посмотрел на часы. Половина второго. Педро Искиердо задерживался.
      Жирный и смрадный чад наполнял зал ресторана "Дайкири", поднимаясь от стоящих на каждом столике жаровень, предназначенных для приготовления неизменной "аппарийады", боливийского кушанья из мяса, зажаренного вместе с сосисками, почками и другими малоаппетитными вещами. Но это нисколько не мешало многочисленным посетителям. Среди них было много немцев. Несмотря на свое безвкусное оформление и отсутствие комфорта, этот ресторанчик в центре Прадо успешно конкурировал с "Немецким клубом". Хозяин постарался украсить интерьер зелеными решетками, в баре были сооружены пирамиды из фруктов и фонтан, но все тонуло в густом чаду. У входа сидела компания старых краснолицых немцев, они с подозрением осматривали всех входящих. Не в меру накрашенные девицы за соседним столиком дерзко, в упор, разглядывали Малко с самого его появления, о чем-то оживленно переговариваясь.