Майор Гомес продолжал молчать. Здорово разыграно! Теперь уж ничего не изменишь в отношении русских, поскольку новость опубликована в газетах. А убийство белокурого - не что иное, как простое сведение личных счетов. Интересы государства тут ни при чем. И генерал не станет выгораживать его, Гомеса, перед американцами - слишком уж они могущественны.
      Клокоча от ярости, он бросил трубку.
      - Дубина, - крикнул он "Доктору", - ты не мог прикончить его поживее?
      И, выпуская пар, отвесил агенту ЦРУ увесистую оплеуху, после чего выбежал, хлопнув дверью.
      Огорошенный "зеленый берет" застыл на месте, повторяя про себя, что нет, нет справедливости на этом свете.
      Лукресия не спускала глаз с Джека Кэмбелла, сидевшего по другую сторону от кровати Малко. Американец выдержал ее взгляд. Молодую боливийку наполняли противоречивые чувства. Без сомнения, Кэмбелл спас Малко, но какую роль играл он раньше? Впрочем, главное - это что Малко жив.
      Убийца Рауль, полуживой от страха, слонялся по нижним улицам города, как зверь в клетке. Самюэль и Давид присматривали за ним по очереди.
      В палату вошел врач.
      - Как скоро он поправится? - спросила Лукресия.
      Боливиец пожал плечами.
      - Трудно сказать. Может, через три дня, а может, через три недели. Все зависит от того, какую дозу он вдохнул...
      Глаза у Малко были закрыты, он никого не узнавал. Лукресия старалась вспомнить все случаи, когда ей пришлось принимать немножко пичикаты для поддержания духа. Вид этого живого трупа приводил ее сейчас в отчаянье. Никогда бы не подумала, что белый порошок, постоянно хранившийся у нее в небольшом количестве, способен оказать столь разрушительное действие за такой малый промежуток времени.
      - Скажите, а осложнений никаких не будет?
      - Надеюсь, что нет, - ответил врач. - Ну а теперь вам надо выйти отсюда. Он слишком слаб еще.
      Лукресия и Кэмбелл вышли. В коридоре американец спросил:
      - Вам удалось прояснить что-нибудь в отношении Клауса Хейнкеля?
      Лукресия украдкой взглянула на него. Может, он что-то знает?
      - Нам известно, что Хейнкель жив, а также, где именно он находится. Теперь не хватает двух или трех деталей, и тогда можно будет вытащить его на белый свет.
      Американец покачал головой:
      - Этот тип не представляет большого интереса. Сообщите мне, когда князю Малко станет лучше.
      Лукресия застыла в изумлении. Что такого произошло, чтобы ЦРУ изменило свою позицию в такой, степени? Кэмбелл не брал больше Клауса Хейнкеля под свое крыло.
      Стало быть, последнее неустраненное препятствие теперь - майор Гомес.
      Против которого Малко располагал показаниями Рауля.
      Глава 19
      Малко казалось, что в его тело поселился целый муравейник. Он открыл глаза и увидел лицо Лукресии, склонившейся над ним. На молодой боливийке были шорты и пуловер тонкой шерсти. Она откинула одеяло и проводила ноготками по коже Малко, что его и разбудило.
      - Тебе лучше, - шепнула она, - ты у меня, и тебе нечего бояться.
      Рука ее скользнула пониже и принялась нежно ласкать его.
      - Не шевелись, - тихонько пробормотала Лукресия.
      Она выпрямилась, сняла шорты и легла на Малко. Он не успел сделать ни одного жеста, а она уже лежала на нем.
      Сразу же она взяла бурный темп, на грани нервного срыва. Вот уже у нее наступил первый приступ - и почти тотчас же второй. Голова ее раскачивалась, ногти вонзились Малко в бок, как будто собираясь вырвать печень.
      Она рухнула рядом, обессилевшая, запыхавшаяся. Тогда уже захотел он. Почувствовав его в себе, Лукресия испустила животный крик, в котором смешались восторг и мука.
      Удар за ударом неутомимый Малко наносил по наковальне, которой было тело Лукресии, - все быстрее, все сильнее. Вот голова ее оторвалась от подушки, и вопль этот хлестнул Малко, удесятеряя его возбуждение.
      Но он переоценил свои силы. В какой-то момент ему показалось, что воздух перестал доходить до его легких. Разинув рот, он жарко взорвался внутри - и тут же упал на Лукресию ничком. Та прижала его голову к груди, нежно гладя по волосам.
      - Мой белокурый мачо, - шептала она. - Я люблю тебя. Никогда еще ни один мужчина не давал мне столько счастья. Ты уже здоров.
      Малко чувствовал себя восхитительно, но не имел ни малейшего представления о том, сколько времени он провел здесь.
      - Четыре дня. Плюс еще три в госпитале. Стало быть, целую неделю. Но не бойся, Рауль и его показания в наших руках.
      Малко тем не менее ощущал значительную слабость. - Завтра пойду к майору Гомесу, - сказал он - и провалился в глубокий сон.
      Лукресия продолжала смотреть на спящего. Потом стала тихонько поглаживать его, думать о нем. Она хотела любви еще и еще.
      Вновь увидя галерею, по которой его, закованного, когда-то тащили в камеру, Малко испытал тревожное чувство. Но на этот раз с ним была Лукресия - она выглядела очень достойно в своем длинном, с разрезом, платье и сапогах. Правда, вырез иногда обнажал ее бедро доверху. Дежурный полицейский вернулся и заискивающе доложил:
      - Майор Гомес готов принять вас сию же минуту.
      - Останься здесь, - сказал Малко Лукресии.
      Он пошел за дежурным. Гомес пожал ему руку с такой теплотой, что Малко спросил себя: а не приснилось ли ему все, что произошло за последние три недели? Майор уселся напротив него, широкая улыбка светилась на его круглом лице, но маленькие черные глазки смотрели настороженно.
      - Мистер Кэмбелл сказал, что вы хотели меня видеть? - произнес Гомес. - Чем могу быть полезен?
      Малко впился в его зрачки своими золотистыми глазами.
      - Для начала вы отдадите мне отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля. Затем скажете, где он находится, и поможете его арестовать.
      Гомес проглотил было язык.
      - Но этот Клаус Хейнкель - или Мюллер - покончил самоубийством. - Вы же знаете. А нет, так я...
      - Клаус Хейнкель такой же живой, как мы с вами, - холодно отпарировал Малко. - Вы даже распорядились уничтожить господина Искиердо, чтобы я не смог добраться до него. Это преступление совершил один из ваших подручных, Рауль, который находится сейчас в безопасном месте. Он подписал свои чистосердечные признания, которые несут в себе ваше обвинение. Эти показания будут вручены нескольким послам и различным официальным лицам вашей страны, если только вы откажетесь помочь мне. Вот копия.
      Он достал из кармана конверт и положил его на маленький столик. Боливиец выдержал этот улар. Открыв конверт, майор бегло просмотрел текст и бросил бумагу на стол:
      - Клевета, - и скривился с выражением непередаваемой ненависти.
      Малко подумал, что будь бы Рауль здесь, Гомес разорвал бы его на части.
      - Посмотрим, - сказал Малко.
      Гомес зажег сигарету. Надо было принимать какое-то решение. По выражению глаз противника он понял, что блефануть не удастся. В конце концов, плевать он хотел на Клауса Хейнкеля.
      - Клаус Хейнкель мертв. Мы не в силах воскресить его. Я просто окажусь в смешном положении. Я ведь присутствовал на его похоронах...
      Малко не собирался вдаваться в такого рода дискуссии. Он встал:
      - Даю вам двадцать четыре часа на размышление. Я не уеду из Боливии, не решив проблемы Хейнкеля. Надеюсь, вы не возобновите попытки убрать меня. Поскольку Компания, к которой я принадлежу, целиком и полностью меня поддерживает.
      Майор Гомес сделал вид, что ничего не слышит. Он проводил Малко до комнаты ожидания, поклонился Лукресии и вернулся к себе в кабинет. Малко захотелось вдруг сделаться маленьким, как мышонок, и забиться в угол. На этот раз песенка Клауса Хейнкеля была спета. После месяца борьбы и шести убийств.
      Клаус Хейнкель повесил трубку. От волнения его даже подташнивало. Как всегда, майора Гомеса на месте не оказалось. Вот уже три дня, как он не может до него дозвониться. А показаться в городе Хейнкель не смел - Гомес запретил всякие вылазки. Приютивший его врач уехал на неделю в Сукре, и вот теперь он сходит с ума на этой отрезанной от всего мира вилле, в окружении идиотов "чуло". Недавно крестили дочку одной "чулы", и со вчерашнего дня шли дурацкие боливийские хороводы, в которых ему приходилось принимать участие.
      Вечером Хейнкель попытался дозвониться до доньи Искиердо, но тоже безуспешно. Правда, один раз снявший трубку "чуло" ответил: "Подождите, я сейчас ее позову". Но тут же трубку повесили, без всяких объяснений. Ясное дело, кто: дон Федерико. При одной мысли о молодой женщине Клаусом Хейнкелем овладевало безумие.
      Его начинали мучить кошмары, перед ним проносились видения прошлого, пытки, крики, потоки крови. Часто его преследовал образ женщины, с которой он приказал снять кожу. Нервы его не выдерживали. Надо было уезжать из Ла-Паса. В Парагвае Хейнкелю ничто бы не угрожало - но туда надо было еще добраться. О том, чтобы вылететь из Эль-Альто самолетом, не могло быть и речи. А чтобы ехать на колесах, во-первых, нужна машина, во-вторых, необходимы документы. Это займет минимум неделю.
      Маленькая "чула" прибежала из кухни и ухватила Хейнкеля за руку:
      - Пойдем потанцуем!
      Он пошел за ней. Держа платочек в руке, они принялись танцевать что-то вроде кадрили под звуки чаранги, маленькой гитары из панциря броненосца.
      Пять минут спустя вдруг зазвонил телефон. Хейнкель вздрогнул.
      Бросив свою партнершу, он бегом бросился в холл и снял трубку:
      - Алло, кто это? - произнес голос с заметным немецким акцентом. - Я хотел бы переговорить с Клаусом Хейнкелем.
      Клаус чуть было не заплакал от радости. Это был голос его приятеля Зеппа, владельца бара "Дайкири".
      - Это же я, Зепп, - радостно воскликнул он. - Ну, как дела?
      - Плохо, - ответил Зепп. - Очень плохо.
      Клаусу Хейнкелю показалось, что сердце его перестало биться.
      - Плохо для меня, ты хочешь сказать?
      - Да. Гомес предал тебя. Они сейчас явятся за тобой и арестуют.
      - Арестуют?! Но это невозможно. Этот подлец мне...
      - Послушай, - прервал Зепп, - я твой друг, и я с тобой не шучу. Может, позже все и образуется, но пока что эта свинья Гомес тебя заложил. Машина уже выехала.
      - Спасибо, - сказал Хейнкель слабым голосом и положил трубку.
      Только теперь до него дошло, что приятель Зепп даже не предложил ему убежища.
      Хейнкель машинальна сделал несколько шагов к входной двери. "Чула" вновь пришла за ним, и он грубо слал ее куда подальше. Вдруг на тихой улочке послышался гул мотора. Хейнкель подошел к окну и раздвинул шторы. За цветочной клумбой виднелась черно-белая полицейская машина.
      Глава 20
      Двое полицейских из "политического контроля" насмешливо наблюдали за тщедушным, лысым и бледным человечком, который открыл дверь с перепуганным видом. Всегда забавно видеть "гринго" в минуту слабости.
      Старший из них, в шерстяном свитере, с маленькими усиками и вьющимися волосами, спросил:
      - Сеньор Клаус Мюллер?
      - Это я.
      Боливиец улыбнулся хитрой, насмешливой улыбкой и показал на черно-белый "форд".
      - Могу ли я просить Вашу Милость сопроводить нас?
      Второй полицейский, худощавый, желчный, выковыривал из гнилых зубов застрявший кусок бычьего яичка. Маленький, бесцветный, он не внушал Хейнкелю ни малейшего страха.
      - Куда вы меня повезете? - спросил немец натянутым голосом.
      - Ваша Милость может не беспокоиться, это всего лишь простая формальность. Но приказ майора Уго Гомеса есть приказ. Вам придется следовать за нами.
      Все эти пустые и затянутые изъявления претенциозной вежливости не предвещали Клаусу Хейнкелю ничего хорошего. Он продолжал колебаться.
      Полицейский распахнул дверцу машины. Стоит лишь сесть в нее, и все будет кончено.
      - Я заеду во второй половине дня, - сказал Хейнкель. - Сейчас у меня дела.
      Он вытащил из кармана две бумажки по сто песо. Его пробный камень. Глаза у полицейского в свитере заблестели, он протянул руку, взял бумажки и поднял глаза к небу:
      - Бог свидетель, что я друг Вашей Милости, друг по гроб жизни... Но долг есть долг. Вашей Милости необходимо ехать с нами сейчас же.
      Клаус Хейнкель привычно улыбнулся и вновь запустил руку в карман, стараясь из всех сил, чтобы его жест походил на обещание дополнительных чаевых.
      Полицейский в свитере подошел поближе, в предвкушении оных. Он еще продолжал улыбаться Клаусу Хейнкелю, когда тот выдернул руку из кармана. Сверкнула белая молния, и из горла боливийца хлынул фонтан крови. Очумевший, ничего не понимая, поднес он к горлу обе руки, но сказать ничего не мог, так как голосовые связки были уже перерезаны. Из сонной артерии потоком лилась кровь.
      Второй полицейский отбросил свою зубочистку и лихорадочно пытался выхватить пистолет из кобуры. В долю секунды Клаус Хейнкель повис на нем. Молниеносный удар коленом в пах - и полицейский согнулся пополам. Левой рукой Хейнкель вцепился в его волосы, жирные от брильянтина, и запрокинул ему голову. И снова скальпель сверкнул на солнце, прежде чем вонзиться под подбородок. Раздался хлюпающий звук, какой издают отскочившие со спины больного банки.
      Хотя Клаус Хейнкель тут же отпрянул назад, тем не менее хлынувшая кровь запачкала его костюм.
      Первый полицейский лежал скорчившись на тротуаре, в нем уже почти не осталось крови. На улице Ман Сеспед по-прежнему все было тихо: слышалось только бульканье крови двух умиравших. Клаус Хейнкель ощущал любопытную отстраненность. Едва лишь полицейский, забравший песо, стал настаивать на немедленной поездке, он понял: дело серьезно. Но каковы дурни! Будь они хорошими полицейскими, сразу бы разглядели огонек в его глазах. Хейнкель стал вдруг тем, чем он был раньше: коварным, жестоким зверем, лишенным какой бы то ни было жалости, движимым только бешеным инстинктом самосохранения.
      Второй полицейский в предсмертной судороге попытался все же достать пистолет. Коротким ударом ноги Хейнкель вышиб его из руки, подобрал и засунул за пояс. Все с той же холодной отстраненностью.
      Он спокойно уселся за руль "форда", у которого полицейские даже не выключили мотор. Не удостоив взглядом два распростертых в лужах крови тела, Хейнкель тронулся с места. Огромная желтоватая вилла исчезла в зеркале заднего обзора. Клаус знал, что больше уже никогда не увидит ее, но это было ему совершенно безразлично. С момента телефонного звонка Зеппа все будущее Хейнкеля сводилось к событиям ближайшего часа. Южная Америка вообще-то велика, но она становится совсем маленькой, когда тебя разыскивают. Теперь Клаус Хейнкель действовал как робот, приводимый в движение компьютером.
      Он спокойно доехал до авеню Хосе Бальивиана, пересек Колакото и направился к центру. Запутанные петли шоссе за Обрахесом показались ему бесконечными. Пересекая авеню 16-го июля, он попал в пробку и успел насмотреться на свою бывшую контору. Потом расчищая путь на бесконечном подъеме к Эль-Альто он включил полицейскую сирену. Прохожие не успевай ли разглядеть, что за рулем машины сидел "гринго" и у него не было рации. Нож, лежавший рядом на сиденье, был незаметен снаружи.
      Подъезжая к военной заставе на 7-ом километре по авеню Мерседес, Хейнкель лишь чуточку притормозил: оба постовых при виде полицейской машины, мчавшейся на полной скорости, расступились с безразличием. Их командир в это время обыскивал грузовик, полный "чуло".
      Чувствуя внутреннюю раскованность, Хейнкель прибавил газа. Все говорило о том, что тревогу еще не объявили. Перед ним расстилалась дорога, беспрепятственно ведущая к озеру Титикака. А дальше - уже Перу. Хейнкель не испытывал ни радости, ни грусти, ни страха.
      Он был полон лишь непреклонной решимости.
      - Чтоб разыскали мне этого гада и доставили сюда через час! - вопил Уго Гомес. - Он наверняка драпанул к Кочакамбе и Санта-Крус. Главное взять его живым.
      Гомес бросил трубку. Он аж вспотел от возбуждения. Перепуганные соседи обнаружили трупы зарезанных полицейских. Гомес не мог прийти в себя. Он всегда лишь наполовину верил слухам обо всех ужасах, связанных с прошлым Клауса Хейнкеля. И вот теперь этот тип действительно повел себя, как настоящий убийца. В конце концов, это только облегчало ему, Гомесу, задачу.
      Что же касается двух болванов, которые дали себя зарезать, то так им и надо.
      Черно-белый "форд" въехал на аллею, обсаженную деревьями, и остановился перед тем местом, где когда-то был загон ламы-викуньи. Клаус Хейнкель выключил мотор. "Мерседеса-280" не было видно, и это вызывало в нем досаду. Увидев полицейскую машину, выскочил "чуло" и остановился как вкопанный, узнав Хейнкеля.
      - Где дон Федерико? - спросил Клаус.
      - Его нет дома, сеньор, - залепетал чуло, - но...
      - А донья Моника?
      - Она наверху.
      - Отлично.
      Улыбнувшись слуге, Хейнкель направился к дому. Забавно было вновь очутиться там, откуда его так беспардонно выгнали. Он открыл дверь и не спеша стал подниматься по лестнице. Сердце его, однако, забилось быстрее. Правильно-то ему надо было, не теряя ни секунды, ехать в Перу. Но мысль о Монике не покидала его даже теперь.
      Моника обернулась. На ней были только трусики и лифчик. Причесанная, со вкусом накрашенная, она предстала перед Клаусом Хейнкелем как видение из какого-то другого мира. При виде Хейнкеля она застыла от изумления. Панический страх мелькнул у нее в глазах.
      - Клаус!
      Немец стоял в дверях, любуясь ею. Он уже забыл, насколько она прекрасна. Взгляд его прошелся по круглым, упругим грудям, по прозрачным трусикам и задержался там, где сходились ее длинные полные ноги. От этого зрелища Клаус почувствовал спазм внизу живота.
      Моника пыталась унять биение сердца. У Клауса были странные темные круги под глазами, взгляд его ничего не выражал. Она заметила пятна крови на пиджаке.
      - Я приехал за тобой, - сказал Хейнкель, не повышая голоса. Одевайся, бери вещи и спускайся. Если есть наличные, захвати, они нам пригодятся.
      Он проговорил это спокойно, так, как если бы они расстались перед этим всего несколько минут назад. Моника провела языком по губам. Она стояла, опершись на туалетный столик, пораженная, встревоженная.
      - Куда же ты собираешься ехать?
      - Еще не решил.
      В его памяти встали суровые дни 1945 года, когда ему пришлось сжечь эсэсовскую форму, использовав при этом бензин из бака своего "ситроена". Тогда он бежал через всю Европу, скрываясь под чужими именами, преследуемый гражданскими, партизанами, а также союзными армиями.
      - Я... я не могу, - сказала Моника.
      - Почему?
      Он искренне удивился. Он просто не подумал, что она может отказаться. А, может, он слишком много об этом думал.
      - Потому.
      - Ты поедешь, - повторил он. - Тебе не впервой ехать со мной.
      Он подошел к ней вплотную. Моника попыталась подавить страх, чтобы не вызвать в нем гнева. Клаус нежно обнял ее за талию. Ее духи пьянили его. Он прижал ее к столику, прильнул к ней.
      - Ну же, - пробормотал он.
      - Клаус...
      В ее интонации слышалось отчаяние. Машинально она погладила его по затылку. Клаус воспринял это как приглашение, рука его проскользнула под резинку кружевных трусиков. Страстное желание ощутить эту кожу овладело им. Моника опустила глаза, выражение его лица внушало ей такой ужас, что она не сопротивлялась. Надо было выиграть время, дождаться возвращения дона Федерико, уехавшего в Уарину на заправку "мерседеса". Клаус молча спустил трусики на обнаженные ноги и перешел к решительным действиям. Моника живо подумала, что он вел себя точно так же, как и дон Федерико, когда тот впервые овладел ею. И еще, что она всегда чувствовала себя безоружной перед страстным порывом мужчины. Это лишало ее возможности сопротивляться.
      Ей было больно спину, Клаус придавил ее к столику. Зеркало отразило одетого мужчину, обладавшего ею стоя, и картина эта возбудила Монику настолько, что почти тотчас же она испытала глубокое, упоительное наслаждение. Что мгновенно вызвало аналогичную реакцию партнера.
      Не говоря ни слова, он привел себя в порядок, ощущая, как некий комок блаженно растворился внутри. Клаус позабыл в этот миг об убитых полицейских, о неминуемой погоне, - ведь Моника продолжала все еще любить его. Никогда раньше ему не случалось брать ее так с наскоку, не поласкавши перед этим, даже не раздевая. В нем мелькнуло сожаление, что он не сообразил снять лифчик, зарыться лицом в ее теплых круглых грудках.
      - А теперь собирайся, - сказал он.
      Моника подобрала трусики и натянула их совершенно бессознательным жестом, не глядя на Клауса.
      - Я не могу.
      Она скорее выдохнула, чем произнесла это, но Хейнкель почувствовал всю ее решимость, прозвучавшую в непередаваемом оттенке голоса.
      Молча он взял ее за руку и потащил к двери. Тем хуже, придется увести ее силой. Моника вдруг крикнула:
      - Федерико!
      Ненавистное имя не сразу дошло до сознания Клауса Хейнкеля. Как будто не веря себе, он вгляделся в молодую женщину. Лицо ее выражало теперь только страх и отвращение. Не отдавая себе отчета, он влепил ей пощечину, злую, наверняка болезненную. Моника вновь издала жалобный, нечленораздельный крик.
      На этот раз Клаусу удалось вытащить ее из комнаты. На лестнице он остановился. Пять "чуло" стояли на его пути, маленькие, коренастые, решительные, не спуская черных невозмутимых глазок. Клаус вынул пистолет, отобранный у полицейских, и направил на них.
      - Пошли вон.
      "Чуло" неохотно, ступенька за ступенькой, отступили. Глаза немца пугали их.
      - Ты с ума сошел, - пробормотала Моника.
      Они медленно спустились по ступеням, он все время тащил ее, наставив пистолет на слуг. Спустившись вниз, немец распахнул дверь и тут же вновь захлопнул ее: два чуло дежурили у полицейской машины, держа мачете в руках.
      - Скажи им, чтоб проваливали, - приказал он Монике. - Нам надо ехать.
      У Моники вырвалось рыдание, она вцепилась в его пиджак.
      - Клаус, умоляю тебя, поезжай один, они пропустят тебя. Я тебя больше не люблю. Я хочу остаться здесь.
      Ей так хотелось, чтобы он уехал и чтобы ему не причинили зла. Она продолжала ощущать его присутствие в своем теле. Так много нужно было бы ему объяснить. Но он не желал слушать.
      - Так ты действительно не хочешь ехать?
      - Нет.
      Судорога свела Клаусу челюсть. Развернувшись, он распахнул дверь в комнату Федерико Штурма и втолкнул туда Монику. Потом вошел сам и запер дверь на ключ. Какие-то секунды Моника думала, что он снова хочет ее что за это время, может быть, вернется дон Федерико. Но тут она увидела скальпель в правой руке Клауса - и испустила безумный вопль.
      С той стороны двери послышались возгласы, посыпались удары. Не оборачиваясь, Клаус отвел руку назад и дважды выстрелил сквозь дверь. Потом подошел к Монике. Он ни о чем не думал. Его жизнь должна была остановиться в этой комнате. Клаус поднял руку, и остро отточенное лезвие скальпеля слегка надрезало нежную плоть.
      Дон Федерико резко затормозил, не веря своим глазам: за рулем полицейской машины, которая только что выехала из его усадьбы, сидел, как ему показалось, человек с лисьей мордочкой Клауса Хейнкеля. Но тормозить уже не имело смысла - машина удалялась, потом свернула по направлению к Ла-Пасу. Дон Федерико сказал себе, что слишком уж много думает о своем бывшем товарище. Вот и галлюцинации начались...
      Он задержался в Уарине, где поговорил с полицейским, оказавшим ему услугу по ликвидации старого шофера Фридриха.
      При виде двух тел, распростертых перед домом, дона Федерико обожгло предчувствие катастрофы. Как безумный он выскочил из машины и бросился к "чуло", сгрудившимся посреди двора.
      Он остановился перед самым старым из них:
      - Что тут происходит? Кто это приезжал? Индеец весь посерел. Дону Федерико пришлось наклониться, чтобы расслышать его ответ:
      - Ваш друг, сеньор Федерико.
      Казалось, он даже не видел двух бившихся в предсмертных судорогах людей в светлой одежде, запачканной кровью.
      - А где Моника?
      "Чуло" кивком головы показал на комнату.
      - Там.
      Одним прыжком немец влетел в дом, открыл дверь - замер, остолбенев от ужаса.
      Кровь, казалось, разлили ведрами по всей комнате. К горлу подступал приторный, тошнотворный запах. Тело Моники валялось на полу, полузакрытое постельным покрывалом, ногами к двери. Но Дон Федерико смотрел не на него.
      Его взор был прикован к голове любовницы, лежавшей на кровати и глядевшей на него своими мертвыми глазами. Черты ее лица выражали необъяснимое спокойствие, как будто смерть унесла с собой весь ужас ее агонии.
      Вытекшая кровь образовала под головой как бы пурпурную подстилку. Впереди валялся скальпель, послуживший орудием убийства.
      Немец не мог пошевельнуться. За его спиной в дверном проеме столпились "чуло", оцепеневшие, как и он, от ужаса. Один из них наспех перекрестился и упал на колени.
      Дон Федерико заставил себя подойти и прикоснуться пальцем к щеке Моники. Кожа была еще мягкой и теплой. Смерть наступила несколько минут назад. У него промелькнула безумная мысль приставить эту еще красивую голову к телу. Разум его помутился. Это же невозможно, чтобы Моника умерла! В его сознании не укладывалось, что нашелся безумец, который взял и распилил ее, живую, на две части.
      Он повернулся к индейцам, глаза его сверкали сумасшедшим огнем:
      - Вы что, ничего не могли поделать? Самый старый индеец покачал головой:
      - Сеньор, у него был револьвер.
      Немцу захотелось взять эту голову в руки и убаюкать ее, как он убаюкивал погибшую ламу. Итак, Клаус Хейнкель отомстил ему страшной местью. Федерико не понимал, однако, цели этого бесполезного убийства. Что же заставило вдруг Клауса сжечь разом все мосты?..
      Как во сне, Федерико взял свой парабеллум из тумбочки, вставил магазин и вышел из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь, как будто боясь потревожить Монику.
      - Ничего не трогайте, - сказал он "чуло". - Я сам обращусь в полицию.
      Мысль о Монике, лежащей в гробу, казалась ему непереносимой. Он сел в "мерседес", резко рванул с места и понесся по дороге в Ла-Пас, едва не врезавшись в грузовик. Через три минуты он выключил счетчик. "Чуло" шедшие по обочине шоссе, шарахались в стороны от машины, болидом пролетавшей в нескольких сантиметрах от них. Но дон Федерико Штурм ничего этого не видел.
      Отец Маски скорбно покачал головой:
      - Я больше ничего не могу сделать для вас, несчастный сын мой. Положитесь во всем на волю Божью.
      - Помогите же мне, разрешите остаться здесь, - взмолился Клаус Хейнкель. - Они не осмелятся прийти за мной сюда. А потом я уеду, клянусь вам.
      Священник с трудом удерживал гримасу боли. Хотя обе ноги оставались в гипсе, он все-таки предпочел вернуться в монастырские стены.
      - Вы ведь только что совершили ужасные преступления, - пробормотал он. - Преступления против боливийцев, чья страна дала вам приют, и против женщины, которая не сделала вам ничего дурного.
      Клаус Хейнкель вздрогнул. Напрасно он рассказал все про Монику. Покидая тот дом, он вначале решил было отдаться в руки правосудия. Но затем, по дороге, инстинкт самосохранения все-таки возобладал. Нет, смерть Клаусу Хейнкелю давалась нелегко... Своя собственная, во всяком случае.
      - Но вы ведь уже помогали людям, поступавшим в тысячу раз хуже меня, сказал он с горечью. - А дон Федерико? По его приказу были расстреляны тысячи русских военнопленных, женщины, дети, он сжигал целые деревни...
      - Но тогда была война.
      Челюсть вновь свело судорогой. Клаус сжал зубы. Он расхотел умирать. Даже несмотря на смерть Моники. Однако за ним по пятам устремилась вся боливийская полиция, не говоря уже о доне Федерико.
      Вдруг у Хейнкеля потекли слезы. Он оплакивал самого себя. Отец Маски потрепал его по плечу:
      - Мужайтесь, Клаус, мужайтесь, - проговорил он по-немецки.
      Хейнкель всхлипнул.
      - Ладно. Попробую пересечь парагвайскую границу на машине. И тем хуже, если мне придется убивать еще кого-нибудь по пути, это останется на вашей совести.
      Отец Маски вновь покачал головой с прискорбным видом:
      - Не тешьте себя иллюзиями, Клаус. Господь отдаст кесарево кесарю.
      Но Клаус уже уходил. Стремительно прошагав коридор, он толкнул дверь в монастырской ограде - и остановился как вкопанный на пороге. Вокруг украденной им машины столпились боливийские полицейские. Один из них узнал его и пронзительно закричал.
      Немец не успел податься назад. Через несколько секунд вся куча-мала была на нем, ревущая, осыпавшая его ударами ног, дубинок, прикладов. От удара дубинки нижняя губа его треснула, от нового удара прикладом Хейнкель взвыл. Напрасно он отбивался, силы были неравны. Ему удалось еще выхватить револьвер, но кто-то из полицейских вывернул ему кисть, и оружие упало на землю.
      - Смерть ему! Смерть! - вопили разъяренные полицейские.
      От нового, еще более сильного удара Клаус Хейнкель потерял сознание.
      Кабинет Уго Гомеса плыл перед его глазами, как мираж в пустыне. Клаус Хейнкель попытался задержать взгляд на чем-нибудь. Он услышал голос, приказавший по-испански:
      - Встать, сукин сын!
      Руки Хейнкеля были заведены за спину и стянуты наручниками, все тело болело, он потерял башмак. Лицо, распухшее от побоев, со следами запекшейся крови, выглядело малопривлекательно.
      Хейнкель посмотрел снизу вверх на майора Уго Гомеса, - неузнаваемо изменившийся, но по-прежнему прегнуснейший. Рядом с боливийцем стоял дон Федерико Штурм. Его голубые глаза были еще светлее, чем обычно. Он уставился на Хейнкеля с безумным видом. Увидав, что тот очнулся, дон Федерико сказал сдержанно:
      - Разрешите мне забрать его, Уго.
      Толстый майор затряс головой:
      - Невозможно, ведь он убил двух полицейских. Он ответит за эти преступления перед боливийским правосудием.
      Волна ненависти поднялась в Клаусе:
      - Валяй, отдай меня под суд, - сказал он, - то-то повеселимся. У меня найдется ведь что порассказать.
      Уго Гомес замахнулся кулаком:
      - Уберите отсюда этого ублюдка!
      Два инспектора полиции набросились на Клауса, с похвальным рвением осыпая его ударами, и вытащили из кабинета.