-- Слушайте светского человека, -- сказала Хелена.
      Гарри все-таки раз-другой побывал в Яунде у шлюх. Не столько из нужды, сколько из желания не упустить возможность, раз уж таковая в Африке представилась. Негритянки совсем не принюхивались. Они были невероятно спокойными. Но это было хорошо, прекрасно. Потому что черная кожа была намного красивее. Толстые или худые, с жирным задом или отвисшими грудями, черный цвет всегда хорошо смотрелся. И как Гарри иногда завидовали из-за его экзотической жены-смуглянки, так он сам время от времени испытывал зависть к своим коллегам, которые, так сказать, сделали свой окончательный выбор и привезли из Африки в Бонн черную как смоль красоту.
      -- А эта вешь? -- спросила Хелена.
      -- Какая вещь?
      -- С мотоциклом. На мотоцикле.
      -- Ах, это.
      -- Было у тебя? У вас?
      Гарри до сих пор было немного стыдно из-за письма, которое он однажды написал Хелене из Яунде. Чтобы разбудить в Хелене ревность, он описал, какое желание его охватывает, когда он сидит позади Риты на мотоцикле, и она катает его по окрестностям.
      Хелена не оставила его в покое.
      -- Ну так что? У вас там было?
      Гарри покачал головой.
      -- Слабак, -- сказала Хелена.
      Гарри кивнул.
      Хелена наклонилась над ним:
      -- Я тогда точнехонько себе это представила!
      -- Ну и?
      -- Что ну и? Тебе не достаточно?
      Гарри рывком притянул ее к себе. "Ты лучше чем животное", -- сказал он и постарался своим дыханием вобрать в себя все ее запахи.
      Хелена хотела, чтобы он разбудил ее в семь утра. Около десяти уходил ее поезд. За завтраком он расскажет ей о своей трехлетней дипломатической деятельноси в Африке. Ему было интересно, оценит ли она его рассказы. Рассказы о власти и безвластии, политике в странах третьего мира, настроении среди здешней интеллигенции. Когда Гарри, отваривая яйца, попытался начать свой рассказ, Хелена расчесывала в кухне свою темную пышную гриву, не обращая никакого внимания на то, что выпадавшие волосы падали прямо на пол. Пускай Гарри прекратит этот вздор, политика, профессия, все это компромиссы, кого они интересуют. Она намазала масло на тост и сказала:
      -- Расскажи-ка мне лучше, как ты познакомился с Ритой.
      ----------------------------------------------------------------------
      1. Что он сказал? (англ.)
      2. My Lord -- знаменитый хит Джорджа Харрисона.
      3. Она останется здесь (англ.)
      4. Спасибо (англ.)
      5. Женщина должна говорить на языке своего мужчины (англ.)
      6. Заниматься любовью (фр.)
      7. Послушай, Рита, урок первый: любовь сопровождает партии. (англ., нем.)
      8. Моя часть тела... твоя часть тела (фр.)
      10. Не проблема (англ.)
      11. Поэтому я вас и предупреждал (англ.)
      12. TUV -Technischer Uberwachungsverein -- объединение, занимающееся технической проверкой различных механизмов, в том числе автотранспортных средств.
      13. Господи... а сексапильная, правда? (англ.)
      14. Говори по-английски, будь так добр (англ.)
      15. Иными словами -- не со светодиодным индикатором, а с жидкокристаллическим дисплеем (прим. ред.)
      16. 13 октября 1977 стартовавший из Пальма-де-Майорка во Франкфурт пассажирский самолет немецкой авиакомпании "Люфтганза" был захвачен группой палестинских террористов, потребовавших от правительства ФРГ освобождения лидеров RAF из штуттгартской тюрьмы. Самолет находился в руках террористов до 17 октября. По требованию террористов в течение этих дней самолет совершал посадки в Риме, Бахрейне, Дубаи, Адене и Могадишу. Лидер террористов Мартыр Махмуд вел переговоры с членами правительственной комиссии по спасению пассажиров и экипажа, в результате чего постоянно менялось время окончания действия ультиматума террористов. Благодаря удачной операции по обезвреживанию террористов членами военной группы особого назначения GSG9 (операция "Feuerzauber" -- "Огненные чары"), были спасены все 87 пассажиров и экипаж самолета за исключением пилота Юргена Шумана, который был расстрелян Махмудом 16 октября в салоне самолета.
      17. О, нет, на мотоцикл наплевать (англ.)
      18. Речь идет о президенте (1979-1982) Карле Карстенсе, слухи о нацистском прошлом которого хотя и не нашли официального подтверждения, но имели устойчивое хождение в обществе.
      19. Пока (англ.)
      20. Одна ночь с тобой (англ.)
      Глава 7
      Про то, как смена правительства в Бонне осенью 1982 года трогает Дуквица меньше, чем украдкой увиденная им около супермаркета жена. В дополнение к этому несколько замечаний о ритином цвете кожи и происхождении Хелены, про необязательное общение и борьбу с прошлым. Почему Дуквиц больше не надевает свой светлый костюм и как он работает над предложениями по улучшению работы дипломатического ведомства.
      Октябрь 82-го уходил, оставляя свой след в дипломатическом ведомстве. Телевизоры заработали уже до полудня. Конструктивный вотум недоверия в Бундестаге привел к смене правительства (1). Шеф дипломатического ведомства, будучи председателем либералов, был причастен к этому сговору в значительной степени. Он остался на посту министра иностранных дел. Теперь ему долгое время придется бороться против собственного имиджа Иуды. Что означало: он не будет бороться, он вообще палец о палец не ударит, пока история эта не канет в лету. Каким-то образом ему удалось сделать так, что слух о предательстве, который он сам разнес повсюду, его не задел (2). Министерство обороны, с которым всегда было много неприятностей, заполучило нового шефа, теперь не только дурака, но и тому же образованного монстра (3). Но самым ужасным оказался министр внутренних дел, такого еще свет не видывал (4). Они называли это "поворот".
      Поворот оказался не более чем сменой физиономий и тона. За старым кабинетом все наблюдали со смешанным чувством, состоящим из злости и забавы, а теперь отвращение и презрение стали новыми гражданскими категориями. Раньше этот злыдень выдавал свои косные представления с более или менее приемлемой риторикой, теперь сюда встал остолоп могучих размеров (5) и пошел махать руками туда-сюда. За несколько десятилетий все уже привыкли к тому, что Бонн -- это сцена, на которой скверные актеры играют скверную пьесу, то так то эдак. Ее еще можно было высмеивать и освистывать. Новых актеров даже не хотелось критиковать. Поворот был не в перемене курса, а в потере уровня на открытой сцене. Развлекательные достоинства оказались ниже всякой критики. Какая там катастрофа, это не трогало экзистенциально.
      Дуквица тронул сегодня утром вид Риты. Он побывал на службе уже рано утром, выпил кофе и опять сел в машину, чтобы поехать домой. Поблизости от их половины фасадного дома между Бонном и Бад Годесбергом находился один из этих дешевых супермаркетов, которые все время меняют свои названия. Он назывался "АЛЬДИ". Здесь во время своего обучения в недалеко лежащем Иппендорфе Гарри как-то раз купил арахис. Насколько ему запомнилось, сеть этих магазинов тогда называлась "Альбрехт". Возможно, что все эти перемены были гораздо важнее, чем смена правительства. Это был интересный поворот: тенденция к приукрашиванию. Все должно было заполучить странный игривые имена, звучащие как названия плиточного шоколада. Не хватало только, чтобы бытию присвоили милое коротенькое прозвище. Дураки американеры уже начали награждать прозвищами ураганы. У ракет были клички. Войнам тоже необходимо присвоить что-нибудь подобное.
      Было около девяти, магазин еще не открылся, перед входом стояли в ожидании несколько человек. Среди них была Рита. Гарри так испугался, что быстро проехал мимо. Она его не заметила.
      Утро было серым и тоскливым, и день не обещал лучшего. Тут Рите не место. Этот безутешный жилой квартал на безутешной окраине безутешного Бонна. Ее чудесная желтоватая кожа уже давно поблекла за эти месяцы в Германии. Ему нельзя было жениться на ней и затаскивать ее в эту местность. Ее сияние полностью пропало. О чем она думала целыми днями? Чем она занималась, когда не играла на пианино? Разве ее милый оргазм, полный дрожи, не стал тоже немного безрадостным? Для того, чтобы стоять в этом унылом пригороде перед жалким магазином и ждать, когда он откроется, не надо иметь корейское-индусское происхождение и расти в Африке и Англии.
      Гарри не поехал домой.Он не выдержал бы, если бы еще раз увидел Риту в ее безутешности этим утром. Он просто хотел купить свежий номер журнала "Шпигель", чтобы спокойно почитать его на службе.
      Убогий, серый Бонн. Кто выдумал сказку о том, что Бонн - это оранжерея. Если бы! Бонн был ничем иным как бесконечным серым уикэндом, в котором остановилось время. В такой уикэнд не найти никакого занятия. Не посмотреть нормального фильма. Не встретить никого, с кем можно побеседовать.
      Побережье Камеруна - вот это была оранжерея. Доуала. В Камеруне Рита не выглядела чужачкой, хотя там она и была ею. Дуквиц вспомнил, как в камерунские времена он все время изыскивал какие-то предлоги, чтобы посетить филиал посольства в Доуала, крупнейшем торговом городе Камеруна. Там было знойно. Никому туда не хотелось. Если в Доуала находились дела, Дуквиц брал их на себя. Нет, нет, ему это не трудно. Нет, не стоит благодарности. В Доуала он выполнял все, что требовалось, как можно быстрее, а потом выезжал из города, мимо порта, мимо недавно отстроенных, но уже приходящих в упадок отелей, в которых не желали селиться туристы. Позади них находился дивный пляж, словно из книжки с картинками. Ни один человек не мог выдержать полуденной африканской жары. Гарри натягивал плавки и спешил к морю, где песок был плотным и влажным, оглядывался вокруг, стягивал плавки, и, зажав их в руке, нагишом бежал вдоль пляжа. Ему хотелось, чтобы загорело все тело. Он не хотел быть Ритиным мужчиной с белой кожей, и уж ни в коем случае с белой задницей. Рита была красивой, ему тоже хотелось быть красивым. Что за абсурд лежать на солнце и жариться. В Африке это было не только абсурдом, но и сумасшествием, если даже не смертью. Зато на солнце можно было бегать. Воздух у моря был свежим. Если судьбы уготовила тебе быть белокожим, тогда эта белизна должна по меньшей мере иметь оттенок, но не выглядеть при этом хрустящей, как после отпуска. Такой оттенок получался, когда он время от времени занимался этим странным делом в Доуала. Дуквицу не нравились спортивные, сильно загорелые мужчины. Когда время от времени они с Ритой ходили в бассейн итальянского посольства, он радовался тому, что его кожа имеет желтовато-коричневатый оттенок, почти такой же индусский как у Риты. Кожа у Вас, ну просто позавидуешь, именно жена старины Хеннерсддоррфа с ее белоснежной кожей сказала ему как-то раз. Дуквиц покачал головой. Правда? Вы находите? Нет, я не занимаюсь спортом! Я не хожу загорать!
      Проклятый Бонн сделал их обоих бесцветными. Здесь превращаешься в мучного червя. Гарри и Рита фон Дуквиц. Бездетная пара из фасадного дома. Он из тех, кто ухватил экзотическую женщину, а потом бросил ее здесь чахнуть. Временами он спит со своей старой подругой. Вот он каков.
      В 70-е годы во всех больших городах федеративной республики можно было голышом лежать в парках. Они это тоже делали, он и Хелена. Нагишом возлежал асессор Дуквиц рядом с Хеленой Грюнберг во Грюнебургском парке Франкфурта. Теперь подобное невозможно было себе представить. Тогда вершина раскомплексованности. Затем, совсем скоро, всего лишь стыдно, ужасно, глупо. Голый человек больше не был частью свободного пространства, так как нельзя было воспитывать детей антиавторитарными методами. Все заблудшие. Но по крайней мере у них не было отвратительных белых задниц.
      Хелена Грюнберг. Пока он ехал по Годесбергской Аллее в направлении правительственного квартала, ему вспомнилось, что поначалу он считал Хелену еврейкой. Грюнберг, это же еврейское имя. Хелена отвергла утверждение, что евреев и евреек можно узнать по внешности. Это был, кстати, один из немногих объектов спора между тетками. Тетки время от времени говорили, у того или другого еврейская внешность. Тогда Гарри вспылил. Что за чушь!
      -- Да подожди ты, -- сказала тетка Фрида. - Многие американцы имеют американскую внешность, и многие немцы немецкую, а специалисты уже могут отличить западных немцев от восточных, ну вот, и евреи имеют еврейскую внешность, это нормально.
      Позже он узнал от тетки Хуберты, что у тетки Фриды была большая любовь - один конферансье в старом Берлине, еврей, который погиб в концлагере, и что никто так ненавидел нацистов как тетка Фрида. Но несмотря на это заявление Гарри считал высказывания о еврейской внешности не более чем глупой болтовней. Разумеется, были восточные лица, но египтяне и палестинцы и израильтяне так же походили друг на друга, как голланцы, бельгийцы или немцы, с одним лишь отличием, что восточные люди были намного красивей.
      Хелена была прекрасна, смуглая, тогда ни сединки в волосах. Вот Гарри в тайне и думал, что она еврейка и некоторым образом был этому рад. В этом было что-то от осуществления мечты о примирении. К его изумлению, Хелена всегда называла своего отца "тупицей-солдафоном". Очень странно. Неужели возможно, чтобы еврей-папаша, которого Гарри представлял себе очень набожным, чтящим саббат, был солдатом? Или эта травма Хелены? Попытка забыть кошмар? Или отец -- жертва нацистов, а она не хотела об этом вспоминать? Неужели нацистский террор все еще живет в ее послевоенном обстоянии? И вот однажды, когда они после обеда лежали голышом в Грюнебургском парке, и Гарри объяснял преимущества своего обрезанного пениса, внезапно выяснилось, что Грюнберг -- абсолютно банальная немецкая фамилия и что отец Хелены действительно был офицером на войне. Никакой травмы, но вон из мечты. Гарри не смог тогда скрыть своего разочарования. "Извини, что я не могу быть твоей женщиной в роли орудия примирения", -- сказала Хелена.
      Но ему следовало так долго думать не о Хелене, а о Рите. Рита была настоящим. Он должен заботиться о Рите. Он должен сделать так, чтобы Рита опять засияла. Цветы - это слишком. Тут Гарри остановился. Так далеко зайти он не сможет. После работы домой и привезти букет для своей супруги - нет! Уже достаточно скверно, что они женаты, но это уж слишком по-супружески. В обед Гарри съездил в центр и купил пластинку с моцартовскими сонатами для фортепиано. К ней биографию Моцарта в иллюстрациях. Не без задней мысли, что она сможет вдохновить Риту побольше играть Моцарта. В последнее время она наигрывала многовато из целомудренного Баха.
      Он спросил, Риту, хорошо ли она чувствует себя здесь. "Absolutely", -сказала она совершенно убедительно, и послушно обрадовалась пластинке и книге.
      После ужина Гарри как всегда занимался с Ритой немецким. Рита повторяла за Гарри: "Это тарелка. Это стол. Мы живем в фасадном доме, в одной его половине. Мой муж дипломат. Он сумасшедший. Нормальный человек не пойдет в дипломатическое ведомство. Я его жена. К сожалению, я вышла замуж за этого человека. К сожалению, он засранец. Я раскаиваюсь, что вышла за него. Это яблоко. Сейчас я швырну это яблоко ему в голову. Меня зовут Рита. Я слишком хороша для него. Я умею играть на пианино. У меня есть мотоцикл. Я приехала издалека. Я не знаю, что я забыла в Бонне. Теперь меня зовут Дуквиц. Я вешу 50 килограммов. Это стул. Это вилка. Это пол. На полу лежит ковролин. Ковролин страшно поганый. Я буду рада, если больше не увижу этот ковролин. Что с нами будет? Как пойдет у нас дальше? Вопрос за вопросом. Я несчастна. Я очень одинока."
      Риты бросила Гарри яблоко.
      - Это яблоко, -- сказала она, -- но я не одинока.
      Она сияла. Ей нравились языковые игры. Гарри тоже наслаждался тем, что у него появилась редкая возможность называть вещи своими именами. "Это стол." Такие предложения были отдыхом. Это была по меньшей мере правда. "Я не одинока." Ясное предложение. У многих дипломатов жены-иностранки. Они встречаются друг с другом. Они пьют чай. Они организуют барахолки, чтобы избавиться от ненужного хлама, который у них накопился. Для них есть курс немецкого. "На нем не так смешно, как с тобой", -- сказала Рита Гарри, -"но больше учишь."
      Несколькими улицами дальше жил его коллега Захтлебен. У него была разумная жена. Она играла на поперечной флейте и при этом выглядела ужасно. Когда она вместе с Ритой исполняла шубертовского "Пастуха на скалах", звучало неплохо. Но то, что Рита не давала уговорить себя непременно опробовать свою постановку пальцев для буги, это, безусловно, было нахальством.
      Госпожа Захтлебен бесконечно ругала профессию дипломата. "Это не профессия для приличного человека" - сказала она, когда была однажды с мужем в гостях у Дуквица. Она была абсолютно права, и все равно Гарри принялся горячо протестовать. Странно, ему не хотелось слышать это из ее уст.
      -- А что вы имеете против, -- сказал Гарри, -- дипломат - это типичный экземпляр человеческой особи, трусливый, фальшивый, осторожный, безвластный, инертный и с ограниченным горизонтом, что вы еще хотите. Лучше дипломат чем дизайнер.
      Госпожа Захтлебен не оставила темы и сказала, что единственное умение дипломатов - это непринужденное общение.
      -- Что вы имеете против непринужденного общения? - сказал Гарри.
      Ведь не идет же речь о рассеянной беседе между делом, о ненавязчивой болтовне. А вот заполнение тишины плеском не имеющих значения фраз, просто стоишь в комнате и убиваешь время тем, что говоришь о погоде - и это соответствовало действительности. Почему, собственно, люди всегда имеют что-то против такого рода общения: -- Становится прохладно, вы не находите? - Да, вы правы, сделалось прохладно, стоит зайти в дом. Самый искренний диалог на свете.
      -- О, как у вас тут красиво! - Правда?
      Или лишь: -- Как ваши дела? - Спасибо, все в порядке.
      Вопрос и ответ, выспрошено - высказано. А сколько человеческого излучают подобные диалоги. Каким спасением оказывался в прежние време, после жестокой ссоры с Хеленой, дружелюбный вопрос кому-нибудь, уткнувшемуся в газету: -- Ну, что там новенького?
      Предложение о перемирии. В этом была жизнь. В этом была любовь. Никаких доказательств. Никаких клятв. Никаких признаний. Всего лишь примирительный мягкий вопрос: -- Ну, что там новенького?
      Некоторые дипломаты старой выучки еще владели этими все и ничего не говорящими языковыми формулами. Молодежь считала такую болтовню идиотизмом. Они хотели быть деятелями и не замечали, что для них не было почти никакого дела. Они вели речи о требованиях к своей профессии и не видели, что таковых просто не существует.
      После того, как Захтлебены ушли, Гарри вновь выложил перед собой коробку от сигар с пришедшими на ум мыслями. Там, где однажды аккуратными рядами лежали 80 бразильских сигар, накапливались дурацкие листочки с его идеями "по поводу". В Камеруне он наклеил на коробку этикетку для школьной тетрадки и вывел, подражая самому учительскому почерку, "Повышение квалификации". Великолепно, что именно в странах третьего мира еще существовали такие этикетки, в то время как одержимая новшествами Европа изничтожила их уже в 50-ые. Гарри написал: "Похвала ненавязчивому общению. Истина ненавязчивого общения. Проверить, не имеет ли разговор о погоде больше ценности, чем кантова "Критика чистого разума".
      -- What are you doing? - спросила. Рита. Она уже устала и больше не хотела говорить по-немецки. Гарри попытался объяснить ей по-английски свою позицию защитника ненавязчивого общения. Он не был уверен, что она его поняла.
      На следующее утро Рита спросила, почему он больше не надевает свой светлый камерунский костюм, такой прекрасный, небрежно-элегантный льняной костюм. "Может, он выглядит немного по-снобски?" - сказал Гарри и отправился на службу.
      Разумеется, для боннских условий костюм был слишком светлым. Не в том смысле, что Дуквица могли бы попросить с работы, продолжай он носить его дальше, а просто для мелкого дипломатишки он был немного не в тему. Его не назовешь щегольским. Он был не моден, выглядел несколько поношенным, даже прямо после химчистки. Была одна причина, по которой Гарри больше не доставал его из платяного шкафа.
      Летом 81-го, пока Рита еще не появилась в Бонне, Гарри предпринял с Хеленой поездку в Париж, и, разумеется, на нем был светлый льняной косюм из Камеруна. В Париже в это время шел многочасовой фильм одного немецкого режиссера о Гитлере. Фильм был не новый, показывали его редко. Он шел почти всю ночь напролет. Американски левые интеллектуалы специально приезжали из Нью-Йорка в Париж, чтобы посмотреть это произведение киноискусства, преодолевающее прошлое. Гарри считал, что это уж слишком, одну из трех ночей любви в Париже жертвовать на фильм, но против преодоления прошлого он не мог найти аргументов. Режиссер присутствовал при показе, вероятно, ему нравилось смотреть свои собственные картины. "Глянь-ка!" - сказала Хелена. На режиссере был костюм, невероятно похожий на костюм Гарри. Начался фильм. "Да здесь же курят фимиам нацистскому дерьму!" - несколько раз крикнул Гарри в экран через полчаса после начала фильма и потом ушел с просмотра. Если такое называется преодолением прошлого, то тогда лучше его вытолкнуть из памяти. Это было отвратительнейшее вчувствование в кичевую ментальность нацистов. Гадкая халтура. Хелена пришла в отель к Гарри спустя три с половиной часа, просмотрев половину фильма. И как она могла вытерпеть эту мишурную дешевку! Гарри был в ярости. Они проругались остаток ночи, хотя оба были о фильме одного и того же мнения. С тех пор Гарри больше не надевал этот костюм.
      Итак Гарри фон Дуквиц, которого вскоре должны были произвести из советника посольства в советники посольства первого класса, ехал к себе в бюро, которые было служебной комнатой и, как все они, ужасно узкой, так что спинка вертящегося стула оставляла углубление в стене. Гарри работал в секции политических дел, в отделе африканской политики. Сейчас он готовил материал для "Комиссии по реформированию дипломатического ведомства". В связи с этим он проверял все донесения, которые приходили сюда, в центральное отделение из различных посольств и, как правила, исчезали в папках непрочитанными. И свои собственные донесения из Камеруна он прочел еще раз. Чересчур дотошные там, где речь шла о том, какие французские фирмы "контролировали" рынок, а какие немецкие фирмы "стремились к контролю". Посол не любил таких слов.
      Самыми замечательными были донесения депутатов. Во время своих раширяющих горизонт пушествий по миру они прежде всего наносили визиты в немецкие посольства. Им бы и в голову не пришло публиковать эти донесения. То диктовалось беспощадными правилами игры парламентаризма. Эти донесения были очаровательной вершиной наивности.
      Через несколько кабинетов от него сидела госпожа Хубер, она занималась оценкой донесений из Южной Америки для той же комиссии. Она была послом в Буэнос-Айресе. Энергичная, умная личность, противоречившая все правилам дипломатического ведомства: женщина, происхождения неблагородного, не юрист, и все же, если ей повезет, через полгода она станет послом в крупном европейском посольстве, поговаривали про Мадрид. Приятная коллега. Никаких эротических претензий. Любительница Южной Америки. Она приносила Дуквицу пластинки и кассеты с южноамериканской музыкой. Они с Дуквицем охотно демонстрировали друг другу великолепные образчики стиля, на которые натыкались в своих исследованиях. Сегодня госпожа Хубер пришла к Дуквицу в кабинет с донесением от группы депутатов -- социал-демократа, либерала и христианского демократа, написанное общими усилиями всей троицы. Лень согнала эту банду в одну кучу.
      "После обеда мы последовали приглашению на эстансию, -- с этого начиналось донесение, -- там -- экскурсия по породам скота. Потом приглашение на матэ-чай и на излюбленный повсюду ростбиф под названием "асада".
      -- Даже это они не могут написать без ошибок, -- сказала госпожа Хубер, -- хотя здесь на каждом углу есть стейк-рестораны "АСАДО"!
      Далее следовало: "Привычная сердечность, какую всегда можно встретить по всей Аргентине. Общение с высокими умами экономической и политической жизни. Подавались салаты в огромных блюдах. Все снова и снова высказывается мнение, что непременно должно вновь воцариться спокойствие. После трехнедельной поездки с большим количеством впечатлений и трудностей опять вернулись домой. Как хорошо в Германии."
      Дуквиц и госпожа Хубер захохотали. "И такие мудаки сидят в Бундестаге!"
      "Подождите", -- сказал Дуквиц, разыскав письмо из Amnesty International. В нем отношения в Аргентине в то время описывались иначе: "Рано утром на окраине Буэнос-Айреса были обнаружены изуродованные трупы четверых мужчие и одной женщины. Идентифицировать их не представлялось возможным. По всей видимости, речь идет о членах запрещенного профсоюза CGT, похищенных три года назад. В течение дня стало известно о похищении в одном из районов города 23 человек".
      Господа Хубер молча положила на стол Дуквицу дополнительное сообщение немецкого посольства в местный централь. "Господа депутаты выехали в страну для сбора впечатлений. Достойна приветствия их открытость в политических вопросах. Но для посольства подобные случаи всегда чреваты проблемами, связанными с персоналом и финансами. Так, по причине того, что двое сотрудников находились в отпуске, пришлось нанять аргентинского шофера. Срочно рекомендуется ввести в обращение уже неоднократно запрашиваемую нами ручную кассу. Также в виду подобных случаев следует распорядиться об обязательном предписании по поводу порядка оплаты обедов в ресторанах, а именно, должны ли они оплачиваться послом или же со счетов накладных расходов депутатов. Целесообразно сообщать депутатам уже перед информационной поездкой, что послы не всегда могут организовать желаемые переговоры с министрами или президентами и что часто приходится обращаться к их заместителям. Во время поездки по труднодоступной местности произошла поломка колес. В подобных случаях срочно следует указать, что обеспечение запчастями посольских транспортных средств представляет собой большую проблему".
      Дуквиц увидел перед собой этих странных туристов, напрвляющихся в Африку, которые вечно с полными упрека гримасами претендовали на оказание всевозможной помощи со стороны посольства. Деньги, визы, телефонные разговоры. Их выручали. Один исколесил всю Африку на старом Ханомаге, и в конце концов загнал эту многократно залатанную колымагу в убогом Судане за 9 000 долларов, годом раньше купленную им в Ганновере за две.
      Комиссия тут же осознала серьезность положения и вознамерилась внести в свой перечень предложений по улучшению специальный пункт "Приобретение запчастей для служебного автотранспорта", пусть и в оскорбительной формулировке:
      "В то время как федеральные министры внутренних дел и вообружения уже много лет обладают правом принятия решения в рамках собственной компетенции по вопросу приобретения запчастей для транспортных средств, для деловой сферы дипломатического ведомства в каждом отдельном случае должен принимать решение федеральный министр финансов." После длинного пассажа о чрезвычайно сложном процессе приобретения запасных частей типа поворотной цапфы, воздушных фильтров, дисков сцепления и подверженности транспортных средств отрицательному воздействию ухабистых дорог третьего мира рекомендовалось не проводить ремонта, продавать сломанные посольские машины за хорошие деньги и приобретать для себя новые: "Дипломатическому ведомству по соглашению с федеральным министром финансов следует искать решение проблемы и в случае необходимости стремиться к изменению препятствующих бюджетно-правовых предписаний, чтобы быстрым и не занимающим долгого времени способом уметь отсортировывать служебные транспортные средства зарубежных представительств и заменять их на новые средства."
      Дуквиц спустился двумя этажами ниже к постоянно неисправному ксероксу, который сегодня, однако, выдал несколько матовых результатов, и сделал копии формулировок комиссии. Он зачитает это сегодня вечером Рите, а потом спросит ее, не лучше ли ей все же отказаться от идеи изучения немецкого языка.
      Глава 8
      В которой Дуквицу действует на нервы дипломатическая травля анекдотов, про то, как достать пива в Москве, про немецкую культуру за границей и прежде всего о том, что жизнь иногда кажется фильмом, и как Гарри и Хелена вместе обдумывают, что это значит, в дополнение к этому -- хула симуляции.
      Ничто не любил Дуквиц больше, чем утверждение, что в столовой дипломатического ведомства еда обладает великолепным вкусом. Около двенадцати часов пополудни его всякий раз охватывало что-то вроде тоски по неприятному запаху столовской кухни, тоски по все тому же нытью из-за качества еды. Его коллеги стонали оттого, что дипломат в наше время не что иное как обычный чиновник, но при этом не понимали, что они этим самым чиновничьим нытьем способствовуют своему чиновничьему положению в еще большей степени.
      Дуквиц занимал место между Захтлебеном и лишенным подбородка графом Вальдбургом. Захтлебен провел два года в Москве и пока еще его переполняли разные истории. Самыми ненормальными были киновечера в немецком посольстве. Поскольку в Восточном блоке отсутствовали Гете-институты, у него всегда было много работы с целью обеспечения русского Ивана немецкой культурой. Наибольший смысл имели киновечера. Разумеется, в посольстве заботились о том, чтобы вкупе с кинолентой заманить в Москву и режиссера, чтобы народу было что осязать. В большинстве случаев ситуации оказывались неловкими, потому что режиссеры всегда желали отвечать на вопросы о своих фильмах, которые советская публика, как они думали, в массовом порядке будет им задавать. Однако увы! Никто ни о чем спрашивать не хотел. Русские зрители всегда приезжали только из-за выпивки. Сотрудникам посольства приходилось самим придумывать пару-тройку вопросов, чтобы не оконфузиться окончательно.
      Возможно, Захтлебен был прав, но он рассказывал с таким высокомерием, что Дуквиц принялся возражать: "Что за чушь! Выпивка! Каждому дитяте известно, что русские серьезно интересуются западными продуктами культуры."
      Что, а кто из них был в Москве, он или Дуквиц? Захтлебен лучился убежденностью. В Москве не было ни капли горло промочить. Выпивкой серьезно интересовались советские граждане, после чего больше вовсе ничем и довольно долгое время, а уж потом может быть, и западной культурой. Они в конце концов тоже имеют право на подобное, разве нет? В посольстве уже настраивались на это. Все офисные помещения отдела культуры были забиты коробками с жестяночным пивом и бутылочным "Беком" для менее массовых поводов.