Современная электронная библиотека ModernLib.Net

На дипломатической службе

ModernLib.Net / Вестфален Йозеф / На дипломатической службе - Чтение (стр. 6)
Автор: Вестфален Йозеф
Жанр:

 

 


Потому что уже не было смысла не пить. Она сделала Гарри сообщником своей неразумности. Врач и другие тетки говорили о неразумности. Она указала на комод, в его верхнем ящике лежало портмоне. "Божоле" -- сказала она, сладко улыбнувшись, -- "и пачку "Нила"". Гарри сходил в магазин ЭДЕКА и принес довольствие. Он гордился тем, что может вытащить пробку из бутылки. Для этого тетка Урзула была уже слишком слаба. Она все больше худела и слабела. Она уже не могла держать бокан с вином. Однажды утром Гарри как обычно вошел к ней в комнату. Такой он ее никогда не видел. Она не подняла головы, но одна рука шевелилась.
      -- Как ты себя чувствуешь? -- задал Гарри свой обычный утренний вопрос. -- Дурацкий вопрос, конечно, хорошо, -- еще несколько дней назад отвечала она и дарила Гарри пятимарковую банкноту. Сегодня она ничего не сказала. Ее рука двигалась, как у человека, слушающего музыку. "Вот дерьмо," -- сказал Гарри спустя какое-то время. Тогда тетка Урзула выпрямилась в своей постели и сказала:
      -- Дерьмо, словечко что надо!
      Она обессиленно улыбнулась и опять легла. Вечером она умерла. Гарри не было. Он увидел ее только на другое утро. У него в ушах все еще звучали ее последняя фраза:
      -- Дерьмо, словечко что надо!
      Словно весть, словно завещание. Нельзя было забывать, что в конечном итоге все дерьмо. Это означало, что про это следовало постоянно забывать, но опять и опять вспоминать.
      Дерьмовая смерть. Дерьмовая жизнь. Под правой рукой Хеннрсдорффа лежала раскрытая книга. Гарри вытащил ее. Рука была тяжелой. Дневник. Последняя запись сделана неделю назад Потом вчерашняя дата, потом конец. Наверно, он пришел уже вчера вечером, чтобы умереть.
      Гарри был потрясен, когда прочел заметки, потому что он нашел в них короткое и четкое подтверждение своим скороспелым предположениям, что Хеннерсдорфф страдает из-за своей жены. Нигде никаких слов похожих на дерьмо. Может, Хеннерсдорфф покончил с жизнью, потому что никогда не мог сказать дерьмо.
      "Роза ужасна по отношению к детям", -- "Роза нетерпелива", -- ни слова о себе, все время только жена. "Роза сегодня весьма ядовита", -- "Роза опять невыносима". Бог мой, Хеннерсдорфф, неужели из-за этого нужно идти на самоубийство. "Роза медоточива с Дуквицем", -- Хеннерсдорфф и это заметил. Гарри всегда опасался, что она ставила его с его привилегированной карьерой и академическим образованием в пример своему измученному мужу. Такое можно было от нее ожидать. Слава богу, об этом в дневнике не упоминалось. Внезапно Гарри бросилась в глаза запись, сделанная в день его свадьбы: "Свидетель у Дуквица. Счастливчик."
      Гарри забрал дневник себе. Да, ему позволительно. Как бы плоха ни была шток-роза, не хватало ей еще и это прочесть. Хотя она этого заслужила. Но в наказание достаточно смерти. Наверно, она все-таки ничего не поймет. Этого следовало ожидать.
      Гарри положил руку на спину Хеннерсдорффу. И не ощутил, что она мертва. "Прощай, мой славный, я тебя не забуду," -- сказал Гарри, и глаза его увлажнились. Потом он пошел к себе в офис и позвонил Хеннерсдоффше. Она проявила исключительную деловитость, спросив его, имеет ли еще смысл сообщать о происшедшем врачу. Нет. Она очень быстро появилась в здании посольства. Гарри услышал ее шаги. Через пару минут она вошла в его офис.
      -- Мне жаль, что именно вы его обнаружили, -- сказала она, словно просила прощения за обвинение.
      -- Мне жаль, что его больше нет, -- сказал Дуквиц.
      Хеннерсдорффа перевезли в Германию. Семейное захоронение, где-то в Люнебургской Пустоши, Хеннерсдорффша приезжала еще раз, чтобы организовать перезд в шток-розовую Нижнюю Саксонию.
      Умирая тогда у подножия Альп, тетка Урзула оставила за собой одно-другое красное словцо, которые Гарри понял позже. "Благословление для меня пустой звук",-- сказала она, -- "поэтому я совершенно не желаю благословлять преходящее". Однако потом, когда стало не до шуток и дело дошло до обсуждения формальностей, она удивила других тетек своей последней волей: "Пожалуйста, никаких погребений, пепел по ветру, детки мои!"
      И вот, после трех лет пребывания в Африке, Дуквиц все больше чувствовал, что в политическом отношении становится небрежнее. Чем больше ты в курсе дел, тем меньше можешь сделать. Все прилагавшие усилия совершали ошибки. Каждый высказывал свое недовольство по поводу помощи по развитию, никто не мог сделать лучше. Может быть, думал Дуквиц, стоит улучшить не слишком неэффективную систему коррупции. Может, здесь собака зарыта. Если альтруизм породил столько пакости, тогда, возможно, выходом стало бы культивировать корыстолюбие. И распространение европейской культуры в Африке! Была ли она вообще бесполезной, вредной, смешной и был ли в ней смысл? Три года наблюдений, а ясности меньше, чем когда бы то ни было. Поначалу он был все-таки против этого, теперь ему стало безразлично. Хорошо только то, что он не очутился в Южной Африке. Со своей мягкотелостью он скорее всего относился бы к тем, кто утверждает, что он против апартеида, но считает, что если отменить его немедленно, это станет катастрофой для всего континента.
      Ему не хватает жены посла. Божественно, как она ведет себя сейчас, по прошествии стольких лет, словно только вчера была осень 1977-го, и угнали самолет "Люфтганзы" в Сомали, словно удаленное отсюда на 4000 километров Могадишу находится поблизости и словно все служащие посольства и их близкие чудом избежали нападения террористов (16). Чтобы ее позлить, Дуквиц не мешкая объявил, что в свое время, будучи адвокатом, только и делал, что защищал террористов. А поскольку в Африке не было ГДР, куда в таких случаях тебе желали убраться, жена посла сказала:
      -- Отправляйтесь на юг, в Анголу или Мозамбик, будет вам там ваш любимый террор!
      Она была права. Но признать это означало нарушить правила игры. Тогда Дуквиц ответил:
      -- Я сделаю заявку на мое следующее пребывание за границей в Южную Африку. Но только после того как женюсь на готтентотке.
      Он должен был безмерно радоваться тому, что не поехал в Мозамбик. Народная республика. Терзающее представление о том, что спустя более десяти лет ты должен слышать все те же лозунги: "Мобилизация масс!" -- "Обострение классовой борьбы!" -- здесь уже по-настоящему, это тебе не в бесконечной болтовне в квартирной общине или в суматохе демонстраций. И потом ты должен понимать, что режим поставил перед собой благородную задачу устранения колониальных структур. Совершенно ясно, что всякий западный дипломат вернется домой, став яростным антикоммунистом. Он этого избежал. Здесь, в Камеруне не было властителей, приобщившихся в Москве к тайнам марксизма-ленинизма с целью апробирования их на африканском континенте. По меньшей мере, ему не надо было наблюдать за этими судорогами и сообщать о них в Бонн. И все равно он устал.
      С Ритой нельзя было обсуждать парадоксы бытия, и это тоже было парадоксом: а именно, с одной стороны, жаль, с другой, наоборот замечательно. Не имело смысла все время совать свой нос в беду. Прежде всего потому, что это вовсе не такая уж беспрерывная беда. В конце концов, в Камеруне и предположительно в Южной Африке тоже радовались жизни.
      После первой службы за границей наступало как правило время для второй. Дуквицу казалось, что он совершенно запутался в своей системе оценок. Теперь еще три года где-нибудь в другом месте, и он совершено не будет знать, что к чему. Лучше наблюдать со стороны за тем, как делаются пакости, чем делать их самому.
      Было бы нелегко неженатому отправляться бог знает куда. Теперь он мог подставить Риту. "Моей жене нужно сначала как следует выучить немецкий", -сказал он в телефонном разговоре с Бонном, -- "она не может заниматься этим ни в Финляндии, ни в Канаде или где-то еще". В отделе кадров проявили понимание. В то время как Гарри обдумывал, как свить семейное гнездо в Бонне, Рита очень хотела навестить своих многочисленных родственников. Полтора месяца в Сеуле по материнской линии, а потом полтора месяца в Индии по отцовской. Перед этим остановится где-то в Уганде, где она ребенком пару лет ходила в школу, перед тем как попала в интернат в Англии.
      Рита ни слова не сказала о том, каково будет Гарри без нее, и обойдется ли он без постельных партий. Она мягко поставила его перед свершившимися фактами. Ни слова сожаления о том, что они не увидятся несколько месяцев. Гарри был в восторге от отсутствия в Рите сентиментальности. Он поступил правильно, женившись на ней. Рита попросила его позабоиться о том, что пианино перевезли аккуратно. "И еще мотоцикл", -- добавил Гарри. "Oh, no, don't mind the bike," (17) -- сказала Рита. Пусть Гарри его продаст. "Ни в коем случае," -- ответил Гарри.
      Рита заказала билет на самолет по телефону. Кампала, Сеул, Бомбей, Бонн. Словно это совершенно нормально. Словно она ежедневно проделывала подобное.
      За неделю до своего отъезда из Камеруна и вылета в Бонн Гарри доставил Риту в аэропорт Яунде. Было начало мая, скоро начинался сезон дождей. В аэропорту у них еще оставалось немного времени. В такие моменты нужно обязательно выкурить сигарету. Они видели свое отражение в зеркале маленького бара. Оба стояли рядом и улыбались. "Надеюсь, ты вернешься ко мне", -- сказал Гарри. Рита в последнее не так много хихикала. Она больше улыбалась. Ей было 25, и она не находила ничего особенного в том, что пролетит полмира в одиночку. Она даже не нуждалась в выпивке. Она пила томатный сок. Гарри потребовал виски. Невероятно, с какой уверенностью она сдала свои чемоданы, заполнила бортовой талон, все как само собой разумеется, в чистом виде. Гарри гордился ею. По сравнению с ней он казался себе неопытным провинциалом. У Риты было хорошее настроение, и в мыслях она витала уже где-то далеко.
      Пока Рита ходила в туалет, он купил французский журнал и английский еженедельник. Министр обороны Соединенных Штатов выступил за размещение нейтронной бомбы в Европе, -- прочел он. Несколько недель назад был убит Джон Леннон. Почему не убивают вот таких нейтронных каналий. Президент Федеративной Республики Германии с официальным визитом в Индии. Невероятно. Хорошо, что этот старый нацист (18) не появился в Камеруне. Пассажиры, следовавшие в Кампалу, приглашались на посадку. "Bye, bye" (19), -- сказала Рита, повесив на плечо свою сумку, и ушла.
      Глава 6,
      в которой Гарри фон Дуквиц осваивается в Бонне после нескольких лет жизни в Камеруне, пока Рита занимается делами в Африке и у себя на родине. Далее кое-что о соусах к салату, музыкальных автоматах и упадке ресторанной культуры, про то как Гарри вновь обнаруживает слабость в принятии решений, но потом идет с Хеленой ужинать и о том, что происходит после этого.
      Он не видел ее три или четыре года. Только был время от времени телефонный контакт между Камеруном и Францией из конца в конец. И вот она позвонила, и сразу же после первой радости вновь выплыла прежняя раздражительность. "Куда бы нам пойти поесть?" -- спросил Гарри. Как прежде, когда они еще учились в университете, он опять не знал, в какое кафе пойти с Хеленой. При этом ее предложение прозвучало бодро. "Да хоть куда," -сказала она. Почему она не поинтересовалась насчет Риты? Она же знала о ее существовании. Рита пока не приехала, -- так он не хотел говорить, это прозвучало бы довольно многозначительно. Гарри показалось, что он припомнил, что Хелена даже сказала "Сперва": сперва они пойдут поесть, а потом, может, в постель? По меньшей мере это не исключалось.
      Теперь рассердился Гарри, он был не в состоянии без обиняков назвать какой-нибудь ресторан, в котором они могли бы встретиться завтра в восемь вечера. Пришлось просить Хелену перезвонить ему, потому что он при всем желании не может с ходу решить, куда им пойти. В конце концов, он три года прожил в Африке, добавил он в качестве извинения.
      Благодаря тому, что Хелена должна была перезвонить, в их встрече больше не было момента неожиданности. Гарри казалось, что он чувствует, как ее нервирует его нерешительность. Ведь именно из-за его нерешительности у них с Хеленой тогда ничего не вышло. И возможно, вдруг осенило его, его нерешительность была виной тому, что он поступил на эту идиотскую дипломатическую службу, в этот приют безнадежных чистюль-неудачников, с которыми вообще не желал иметь дела.
      Гарри с нетерпением ждал звонка Хелены, не отваживаясь отойти от телефона. Сущее наказание. Он так радовался предстящей встрече и был настолько сбит с толку, что не мог представить себе кафе, которое соответствовало бы его состоянию.
      Когда зазвонил телефон, Гарри все еще не знал, что делать. Он опять проявлял нерешительность. Схватив с полки "Желтые страницы", он дрожащими пальцами стал перелистывать их в поисках раздела "Рестораны". Телефон прозвонил уже в пятый раз, когда он наткнулся на указание "См. Кафе, рестораны". Он сдался и прекратил поиски. Сейчас он откроется Хелене и встретит ее шутку речью в защиту беспомощности: если бы было больше беспомощности, было бы меньше войн. Решительность есть воинственное качество.
      Гарри поднял трубку. Звонившим оказался его братец Фриц. У него были какие-то проблемы с подругой.
      Она мать двоих детей, и нельзя сказать, что брак у нее оказался неудачным, но между делом она немного ценила позию, а вместе с ней и его, Фрица. Гарри между тем отыскал раздел "Кафе, рестораны". И, невнимательно слушая излияния Фрица, он также невнимательно стал читать список по алфавиту. Одновременно он вырисовывал ручкой буквы на кромке страницы. Постепенно возникло узорным шрифтом написанное предложение "Куда со мной?".
      Внезапно он услышал, как Фриц принялся жаловаться, что они с подругой только и делают, что ходят есть. Гарри тут же спросил:
      -- А куда?
      Фриц не понял:
      -- Что значит, куда?
      Гарри было интересно выяснить, в какой ресторан. Этого Фриц не понял вовсе. Его проблема не в выборе ресторана, а в том, что он со своей подругой, какой-то врачихой, может встречаться только в ресторанах, потому что она из ложного почтения к своему мужу не желает переступать порога фрицевой квартиры. Это смертельный номер. При всей склонности своего рода препятствие. И в довершение ко всему, у нее на квартире они тоже не могут встречаться, там находится ее собственный муж, присматривающий за двумя их детьми, это чудовище. Гарри нашел проблему чересчур преувеличенной. Он всего лишь хотел, чтобы Фриц назвал ему какой-нибудь разумный ресторан, а Фрицу сейчас было не до ресторанов. Ему хотелось говорить о своем изнуряющем чувстве. Однако Гарри был неумолим. "Тебе как писателю, -- сказал он, потому что знал, что Фриц будет рад этому определению только в том случае, если вложить в него иронию, -- тебе как писателю не должно быть безразлично, в каком ресторане сидеть." Но сегодня Фрица и этим было не пронять. Ему было абсолютно плевать, в каком ресторане встречаться с Инес. Наверняка, Гарри хочет его высмеять, он ничего не понимает в любви, благодаря этой его профессии дипломата он стал еще более бесчувственным, чем раньше. Гарри, которому стало не по себе от столь частых заявлений Фрица о чувствительности писателей, быстро сказал, что для него очень чувствительно, если невыносим ресторан с дурацкими меню и свечками и бокалами на длинных ножках. На этом разговор закончился. Гарри не стал продолжать.
      Дело было не только в этих идиотских свечках, от которых ему становилось скверно. Также малопереносимым был для него новомодный треск электронных кассовых аппаратов. И еще все чаще попадались эти кельнерши и кельнеры, производившие впечатление наемников в их униформах. Они были не особенно дружелюбны, однако так перегружены работой, что их невозможно было упрекнуть в недружелюбности. Они спрашивали, с каким дрессингом подать салат, с итальянским или французским? И почему они не могли сказать "соус"? Соус ведь красивое слово. Тоже заимствованное, но со значением. В нем еще что-то таилось. По меньшей мере в переносном смысле еще применимое для этого не поддающегося дефиниции месива, скрепляющего, словно болотная жижа, знаки жизни. Соус еще содержал органическую субстанцию, думая о нем, можно было вспомнить про более или менее вкусный гуляш и про можжевеловые ягоды. Дрессинг же был ни чем иным, как небольшой порцией искусственной размазни, которой заправляли салат. Существовало что-то типа капиталистического и социалистического соуса, в которые окунались Восток и Запад, однако не существовало капиталистического или социалистического дрессинга, этого еще не хватало. Хотя до этого еще дойдет, когда в объявлениях о знакомстве или браке водители порше будут расхваливать себя под прогрессивным или консервативным дрессингом: вывалянные в мировоззренческих пряностях. В этом будет ощущаться последовательность. Новые немецкие языки уже говорили, что все заправляемо. Выражение, которое Гарри фон Дуквиц изначально считал убогим. "Такое меня заправляет," -- кто так говорит, тот сам окончательно превращает себя в салат.
      Гарри затягивало все более мрачное настроение. Все старые добрые заведения уже давно испортились. Эта кошмарная федеративная республика и все эти отвратительные индустриальные нации становились все более непривлекательными. На посту на отшибе за границей не нужно было по меньшей мере привыкать к этому распаду, именовавшему себя инновацией. Каждые пару лет возвращаешься к окончательным фактам. Это обостряет внимание. Ты тотчас замечаешь изменения. Три года назад еще не было банкоматов. И вот теперь постоянно видишь людей, которые с отчаянной робостью принимают свои деньги от машины, словно скабрезную подачку. Гарри приложил все усилия к тому, чтобы следующие три года провести в Бонне. И вот он несколько недель здесь и уже тоскует по своему будущему назначению в чужеземье. Только бы прочь отсюда. Если ему повезет, он уедет в Буэнос-Айрес. Наверняка там достаточно ресторанов для него и Хелены. Если она приедет туда его навестить. Ходит в рестораны с Ритой было намного проще.
      Раньше и Хелене, и ему было совершенно безразлично, как и что есть, все зависело от того, как и где они если. Ради далеко лежащего ресторанчика с косящим внутрь солнцем можно было примириться с реакционными воплями, которые несколькими столиками дальше объединяли ремесленников с пенсионерами. И все это без усилия перекрывал Элвис из музыкального автомата: "one night with you" (20) -- с какой львиностью преподносилось это великолепное лживое желание. После этого королевский вальс, и мировая загадка на остаток дня была решена.
      Таких ресторанчиков больше нет. Музыкальные автоматы стоят теперь в прихожих шикарных квартир в домах старой застройки. Ресторанчики теперь принадлежат какой-то гастрономической сети. Зальный характер, то есть то единственно реальное великодушие и возвышенность в этих помещениях, было явно то, что не помещалось в узколобых башках этих типов. По согласованию с торговыми психологами, они делали ставку на тесноту и уют, опускали пониже потолки и разбивали помещения на ящики и койки. И за их успехом скрывалась истина: еще недавно пустовавшие локали заполнялись, ибо человек был скотиной и лучше всего чувствовал себя в загоне.
      Гарри только приходилось следить за тем, чтобы не стать слишком беспощадным, поскольку его мизантропические приступы после их завершения давали о себе знать в его уголках рта. Во всяком случае, Хелена это всегда раньше замечала. И глобальное презрение Гарри к миру было для нее, преданной левачки, постоянным бельмом на глазу. И теперь, когда их встреча предварялась прежней нерешительностью Гарри, не следовало наводить Хелену на воспоминания о его прежнем дурном расположении духа.
      Разумеется, они могли бы, вдруг осенило его, отправиться в Кельн, в одно из тех снобских заведений, которые принадлежали этим молодцам, что загадочным образом оставляли приятное впечатление. Они с фантастически быстрой уверенностью в угоду мгновенной моде поменяли тевтонскую мебель пивных на стулья французских бистро, покрыли столы белыми скатертями и дополнили меню парой-тройкой итальянских лакомств. Таких ресторанов было мало, поэтому их хорошо посещали. Они были забиты народом, и приходилось постоянно ждать свободных мест. Люди толкались и налетали друг на друга, но, странное дело, пребывали в хорошем настроении. Теснота явно давала людям ощущение сопринадлежности. Гарри однако спрашивал себя, проглотив, стоя с одним своим коллегой в одном из таких заведений, заказанную им моццареллу, неужели человек находится здесь исключительно ради того, чтобы его выжали как лимон. Испытывать сопринадлежность такого рода ему совершенно не обязательно. Хотя здесь не было потолков, как в хлеву музыкальных автоматов, но вокруг стойки была давка, как в стаде на водопое. Невозможно представить себе визит с Хеленой в такое новомодное заведение, где представители так называемой тусовки радостно перемывают друг другу косточки. Окунуться в толпу во все горло наслаждающихся жизнью казалось ему отвратительным. Со смешанным чувством нервного снобизма и отчаяния он лучше пойдет с Хеленой в Винервальдский трактир. Хотя это тоже был хлев еще тот, но он сделался в такой степени символом дурного вкуса и обывательства, что каждый еще больший обыватель считал себя вправе поносить его. И как раз поэтому Гарри безусловно отправился бы в это скверное заведение. Ты понимаешь, что фирма в упадке, и это придает ресторану данной сети оттенок достоинства, считал Гарри.
      Во всяком случае ни об одном из ресторанов что получше не могло быть и речи. Более приличные рестораны Гарри пылко ненавидел. Вся эта гурмовщина была жалким эрзацем удовольствия. Это подходило для одиноких, несчастных или импотентов. Влюбленный и счастливый Гарри, каким бы он ни был, никогда не мог связать воедино любовь и еду. Любовь насыщала его. То, что путь к сердцам лежит через желудок, было тоже еще тем устоявшимся и абсолютно неверным общим местом. И кто только такое выдумал? Привязанные к плите женщины, чтобы привязывать к себе своих мужиков? Или какие-нибудь толстые или тощие сверхмамаши, которые не хотят отпускать своих деток из дому и приманивают их хорошей едой, чтобы удержать? Насколько дрянной должна быть жизнь такого, купленного едой.
      В их время наивысшей любви Гарри и Хелена частенько без всякого аппетита сидели над какими-нибудь тарелками, до отказа наполненными спагетти, и, изнемогая от желания, смотрели друг другу в глаза. Словно что-то удостоверяя, Хелена вечно наступала Гарри на ногу, пока ее губы приоткрывались небольшой щелью. Гарри, тут же совершенно потеряв голову, снимал башмак и принимался водить своей ногой по вутренней стороне хелениного бедра. Хелена уже тогда всегда носила те узкие гладкие кожаные джинсы. Шерстяной носок беззвучно скользил вверх к ее лону. Затем Хелена всегда брала ногу Гарри и плотно прижимала к себе. Скатерть надежно прикрывала их сомнительные ласки.
      Воспоминания об этом полном вожделения ритуале усилили отвращение Гарри к возне вокруг еды, которая и в дипломатической службе заметно усилилась. Люди позволяли всучить себе отвратительнейшие сладкие аперитивы только потому, что это было модно. Словно не было уже всякой иной моды, и теперь следовало заиметь моду на еду и питье. Как дизайнеры ищут новые формы, повара искали новые блюда. А едоки кивали и пробовали и, склонив набок головы, издавали, не открывая рта, звучки удовольствия и шуровали в этих маленьких кучках на этих огромных тарелках, не замечая, что они здесь с верой дилетантов поощряют странные уродства безудержных профессионалов.
      Единственные сносные убежища, находил Гарри, были пивные для приглашенных рабочих-иностранцев, да и вообще благодаря таким рабочим жизнь в этой идиотской гурманской федеративной республике становилась наполовину сносной. Гарри чувствовал себя связанным с чужеродностью итальянцев, греков, испанцев, турок и югославов. Надо было пойти в такую пивную для гастарбайтеров, в которой не сидели бы немцы, пытающиеся показать этим мужчинам свое владение языками Средиземноморья.
      Внезапно Гарри твердо решил пойти с Хеленой в греческий ресторанчик за углом, в котором он недавно уже испортил желудок гиросом, но где хорошо сиделось, как он считал, а именно ужасно неуютно, словно в старом привокзальном шалмане. Греки изучали смущенными взглядами не-грека, вступившего на их территорию, но лучше так, чем эти официанты, виляющие задницей и ведущие тебя к столу, за который, по их мнению, надо тебя усадить. У того грека Гарри всегда чувствовал себя незваным гостем, подобно тому как происходило с ним в Африке. Но, по крайней мере, это безутешное чувство было ему хорошо знакомо. Все вокруг было переполнено тоской, и музыка тоже. Греки тосковали по своей родине, а Гарри по чему-то другому.
      И вот раздался звонок, но не телефонный, а в дверях. Это действительно оказалась Хелена. Она выглядела прекрасно, но была бог знает во что одета. Современно или старомодно? Гарри отметил, что эти страшные похожие на бесшовную юбку шаровары будут служить серьезным препятствием в старой доброй игре ногами под столом.
      После все-таки интимного приветствия Хелена сказала, что она проголодалась, ей надо чем-то набить желудок, решительно безразлично, где именно, сказала она и тут же заметила раскрытые "Желтые страницы". "Куда со мной?" прочла она вслух. "Звучит хорошо" -- сказала она, -- "по-настоящему поэтично", -- что, Гарри тоже собрался стать поэтом, как его брат? Потом ее палец уткнулся в название рыбного ресторанчика. "Пойдем!" -- сказала она, и Гарри даже не успел порекомендовать ей своего грека. Ей ужасно хотелось морской пакости, устриц она хотела выгрызать прямо из ракушек -- то, как она это произнесла, было полной компенсацией за ее раздутые шаровары. Тут Хелена сразу набрала номер и заказала столик. Гарри перестал думать о прошлом и задвигался туда-сюда. С облегчением он принялся искать по всему дурацкому секционному дому еврочеки, потом вспомнил про длинные скатерти в изысканных ресторанах и на всякий случай сменил носки.
      И как он только мог в этом сомневаться. Разумеется, после еды Хелена отправилась к нему. Разумеется, они очутились в постели.
      -- Ты ей про это расскажешь?
      Гарри засмеялся:
      -- Как ты это произнесла!
      -- Я хочу с ней познакомиться.
      -- Хорошо, очень хорошо, -- ответил Гарри.
      -- Но, конечно, только если она будет в курсе.
      Гарри подумал о Рите, услашал ее хихиканье и заметил, как он вдруг хихикнул также как Рита. "Я могу ей рассказать, а могу и не рассказывать. Как хочешь. Мне все равно, и Рите, я думаю, тоже."
      -- Ты в этом уверен! -- сказала Хелена.
      -- Да, -- сказал Гарри, -- что есть, то есть.
      Хелена сделалась строгой. Гарри не следует быть таким диктатором. Она хорошо представляет себе, что он полностью подавил бедную Риту.
      -- Ну наконец-то, наконец-то, -- сказал Гарри, -- дала о себе знать твоя бабская солидарность. Самое время.
      Хелена укусила его в икру. Когда-нибудь она выяснит это дело с Ритой.
      -- Что ты говоришь, ничего не нужно выяснять, -- сказал Гарри.
      Это ее дело, сказала Хелена. Ей, во всяком случае не улыбается быть обманщицей.
      Гарри размяк и стал нежен. Он поинтересовался, всегда ли Хелена думает о таких вещах, переспав с женатым мужиком.
      Она по-боксерски стукнула его:
      -- Тебя это не касается!
      Гарри погладил ее:
      -- Это делает тебе честь, хоть и совершенно излишнюю. Во всяком случае, в данной ситуации.
      Хелена засмеялась и повторила сказанное им. "Во всяком случае, в данной ситуации". Здесь что-то есть, в нелогичности этого предложения. Да, что касается парадоксальных сентенций, тут Гарри еще в хорошей форме.
      Гарри потянулся:
      -- Только что касается сентенций?
      Хелена стала проверять тело Гарри. Внешне он в полном порядке. "Сколько тебе лет?" -- спросила она.
      -- Ты что, серьезно?
      Хелена поклялась, что она действительно этого не знает.
      Гарри застонал. То так, то этак. Родился в 45-м. Теперь вроде уже 1981-й. "Только от этого не легче." Ведь если он учинит такую же недоверчивую проверку телу Хелены, она немедлено обзовет его мачо-инспектором-мясником, ведь так?
      Хелена кивнула:
      -- Совершенно верно.
      Гарри считал, что женщины могут позволить себе гораздо больше бесстыдностей, чем мужчины. "Твой нос во всяком случае не стал короче", -сказал он.
      -- А что у тебя за отношение к Рите? -- спросила Хелена.
      Гарри уставился в потолок.
      -- Не знаю. Я действительно не знаю. Думаю, довольно старомодное. Да, пожалуй именно так: старомодное. Мы дружелюбны друг с другом, и мы друг другу чужие. И это в общем неплохо.
      -- То есть, обратное нашему, -- сказала Хелена.
      -- Верно, -- согласился Гарри, -- полная противоположность. У нас современные отношения. Мы недружелюбны друг к другу. -- Он притянул Хелену к себе и шепнул ей в ухо: -- Мы одно!
      -- В общем, да, -- сказала Хелена с удивительной серьезностью. -- А как насчет сношений? -- спросила она после паузы.
      -- Сношения?
      Хелена изображала ревность. Она затрясла его и прокричала:
      -- Она моложе, она красивее, она лучше в постели! О, как я ее ненавижу!
      Гарри засмеялся. У нее поуже, подумал он, но вслух этого не сказал. На такие мужские высказывания он не осмелится. Что бы это ни значило. Это ничего не значит. Уже, шире, и то и другое имеет недостатки и преимущества. "Никаких проблем, -- сказал он, -- абсолютно никаких проблем с Ритой." Хелена лежала рядом с ним, и Гарри захотелось сейчас же продемонстрировать, как было с Ритой. "Я гладил ее по плечам, а потом по заднице," -- сказал он и стал гладить Хелену. "Потом я внюхивался в ее волосы..." -- "Как собака, -- сказала Хелена и засмеялась, -- ты проделываешь все это, совершенно как раньше, это твое смехотворное и ничуть не эротическое обнюхиванье." -- "В этом различие между тобой и Ритой" -- сказал Гарри, прервав демонстрацию, -- "Она не считает мое принюхивание смехотворным."
      -- Или она тебе этого не говорит, -- сказала Хелена. -- Она не отваживается сказать своему герою, что его принюхиванье смехотворно. Она терпит это, бедняжка.
      Хелена пригрозила, что познакомится с Ритой и поможет ей в ее правах и объяснит ей, как нужно защищаться от принюхивающихся мужей.
      Гарри заметил, что в его смехе появилось некоторое напряжение.
      -- Ты понятия об этом не имеешь, -- сказал он, -- просто ты не животное.
      И поскольку он хотел поддразнить Хелену, он добавил:
      -- Ты не представляешь, как принюхиваются и сопят.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9