3. Вендров
      (Давид Ефимович Вендровский)
      НАША УЛИЦА
      Старейший советский еврейский писатель 3. Вендров (Давид Ефимович Вендровский) начал свою литературную деятельность в 1900 году. Детство будущего писателя прошло в захолустном городке, где он видел нужду и бесправие еврейского населения "черты оседлости". Впоследствии писатель немало скитался по свету, исколесил вдоль и поперек Англию и Шотландию, побывал в Америке, испробовал много разных профессий. За 70 лет своей литературной деятельности 3. Вендров написал много рассказов, повестей, очерков, статей.
      В книгу "Наша улица" вошла лишь часть его произведений, созданных в разные годы.
      Многие рассказы писателя посвящены рабочим людям. Герои их бесхитростны, сердечны, честны, писатель рассказывает о них с теплым юмором и доброй улыбкой. Наряду с забитыми, сломленными нуждой людьми 3.Вендров показывает и ту часть еврейской ремесленной молодежи, в которой пробуждается классовое сознание, чувство солидарности, социальный протест.
      Авторизированный перевод с еврейского языка.
      СОДЕРЖАНИЕ
      НАША УЛИЦА
      Зорах и Буланый. Перевела Р.Рубина
      Дожил... Перевела Р.Рубина
      Сирота. Перевела Р.Рубина
      Злати но горе. Перевела Р.Рубина
      Крупный выигрыш. Перевела Е.Аксельрод
      Человек с принципами. Перевела Р.Рубина
      Первая забастовка. Перевела Р.Рубина
      НАЧАЛО ПУТИ
      Перевела Р.Рубина
      У большого самовара
      Вот беда - выздоровел!
      Смерть матери
      Таинственное исчезновение Павлика
      Цезарь и Нерон
      Кузнечная улица
      Мои учителя
      По дороге в страну чудес
      ЮНЫЕ ГОДЫ
      Перевела Р.Рубина
      Клуб и кружок
      Гретхен из Заречья
      Фабрика на визитной карточке
      На суконном острове
      Герр Шульц портит мне карьеру
      Швейцарский подданный
      ПРАВОЖИТЕЛЬСТВО
      Не по чину. Перевела Е.Аксельрод
      Награда. Перевела Р.Рубина
      Покинутая жена. Перевела Р.Рубина
      Без пристанища. Перевела Р.Рубина
      На чужом пиру. Перевела Р.Рубина
      Ночная встреча. Перевела Р.Рубина
      Спокойная квартира. Перевела Р.Рубина
      Лакей. Перевела Р.Рубина
      НА ЧУЖОЙ ЗЕМЛЕ
      Перевела Т. Лурье-Грибова
      На чужой земле
      Угловой жилец
      Карьера Гарри Уинстона
      Р.Рубина. 3. Вендров
      -= * Ж * =
      НАША
      УЛИЦА
      ЗОРАХ И БУЛАНЫЙ
      Налево от нашего дома стоит мельница Эли-Лейба, направо - типография Яброва.
      Колесо на мельнице и колесо "американки" в типографии крутят два старца: на мельнице - Буланый, в типографии - Зорах.
      Хромой - он припадал на левую переднюю ногу и на правую заднюю, полуслепой - один глаз закрывало бельмо, второй слезился, с тощей искривленной спиной, с колтуном вместо гривы, с куцым и редким хвостом, со шкурой цвета обгорелой соломы, со следами язв на шее, с бессильно отвисшей нижней губой, в выражении которой отразилась обездоленность многих поколений лошадей, честно служивших ломовикам, водовозам, возчикам песка, - таков был Буланый.
      Высокий и костлявый, с лицом, заросшим серо-рыжей бородой, с глубоко сидящими старческими потухшими глазами, запрятанными за густыми, низко нависшими бровями, с резко выступающим левым бедром - следствие шрапнельной раны, - с шагом заезженной лошади, слабой на ноги, с неизгладимой печатью двадцати пяти лег казармы - таков портрет николаевского солдата Зораха или Зораха-Служивого, как его у нас прозвали.
      Трудно сказать, кому выпала на долю более тяжелая старость - Зораху или Буланому.
      Каждое утро мельник Эля-Лейб ставит Буланого на мельничное колесо, привязывает его к желобу с сеном, пускает колесо и говорит:
      - Раз ты больше ни на что не годен, ступай па топчак!
      И Буланый идет, идет и жует... Ходить надоедает ему скорее, чем жевать, у него появляется желание хоть на минутку остановиться и пожевать в свое удовольствие. Он делает шаг поближе к желобу - ".последний шаг", - думает он, намереваясь задержаться, но колесо уходит из-под его нсг... Хоть би на одни миг остановиться... Так нет же, веревка тянет за шею, и Буланый снова идет и идет... Дыхание у него спирает, ноги отказываются служить, голова кружится, но остановиться он не может...
      Рот набит сухим пыльным сеном, и Буланый жует его без всякого удовольствия, половину просыпая на колесо.
      А колесо ходит и ходит под его ногами...
      Наверху, под самой крышей, есть запорошенное мучной пылью маленькое оконце. В оконце можно увидеть кусочек свинцового неба. Буланый смотрит своим единственным слезящимся глазом на это серое пятно, и ему представляется почтовый тракт, по которому он когда-то бегал с задранной головой, весело звеня колокольчиком и останавливаясь на станциях, где он так же весело жевал овес. Потом таскал подводу с тяжелым грузом. Тоже неплохо было: зеленые поля видел, иногда сочную травку пощипывал на ходу.
      Даже в то время, когда он возил бочку с водой, ему лучше было, чем теперь: часто останавливался, отдыхал. Случалось даже, мальчишка угощал посоленным куском хлеба.
      А здесь - ходи, ходи и ходи.
      Буланого клонит ко сну. Нижняя губа отвисает еще ниже.
      Хоть бы стоя вздремнуть. Одну минуту - не больше...
      Глаза невольно закрываются, широко расставленные ноги стоят неподвижно, но веревка рвет жилы на шее... Он испуганно открывает глаза, три раза подряд чихает, пытается заржать, но получается у него хриплый кашель. Чтобы подбодрить себя, он встряхивается и снова идет, идет и идет...
      Чуть свет Зорах-Служивый становится у колеса печатной машины и крутит его, крутит и крутит...
      По утрам он словно деревянный: ни одним членом не может пошевелить. Дрожат руки и ноги, напоминает о себе старая рана в бедре, болит поясница. Зораху кажется, что, если он согреется, ему легче станет; он начинает вертеть колесо быстрей и сразу устает. Открытая волосатая грудь покрывается потом, вверх и вниз ходят ключицы. Как веревки, натягиваются жилы на обнаженных до локтя руках и на шее; деревянная гладкая и блестящая ручка колеса обжигает мозоли на руках, колени будто чужие. Глаза нестерпимо горят. Зорах начинает медленнее вертеть колесо, но хозяин его поторапливает:
      - Крутите, Зорах, крутите!
      А рядом стоит паренек в синей рубахе и быстро кладет белые листы на печатный станок, напевая и насвистывая что-то во время работы. Он не понимает, что такое усталость.
      Зораху и на ум не приходит остановиться на минуту. Он крутит колесо, и крутит, и крутит... И кружится комната вокруг него, и машина, и паренек рядом с ней... Жар окутывает глаза, в висках стучит, в голове путается... Зорах бросает взгляд на поющего паренька и, как во сне, вспоминает: он тоже когда-то был молод... Еще моложе этого был, когда поймали его, босого сироту... Взяли в кантонисты...
      Утопиться хотел... Высекли... Заставляли креститься...
      Повеситься пытался - перерезали веревку... Кровь шла горлом... Маршировали солдаты... Блестели штыки на солнце... Напиться из грязной речушки начальство не разрешало... Солдаты кричали: "Ура-а-а!"... Плевну брали... Водкой тогда поили... Женился... Здоровая девка была Ципа... Что за деньги сорок копеек в день? Попробуйте прожить на них! Хорошо, детей нет, а может быть, дети что-нибудь и приносили бы в дом, облегчение было бы под старость... А как хочется спать... Ну-ка, живее, "форсированным маршем"... Зорах встряхивается, чтобы подбодрить себя, и снова крутит и крутит колесо...
      Под вечер, когда Буланый шагает совсем осовелый, Эля снимает его с топчака и выпускает во двор.
      Буланый падает как подкошенный, не в силах пошевелиться.
      Как вокруг падали, собираются около него черно-серые вороны, спокойно роются тупыми клювами в его гриве, выискивают зернышко, приставшее к липким волосам облезлого хвоста; и вороватые воробышки нагло подпрыгивают на костлявом теле Буланого: тук-тук клювиками, авось удастся что-нибудь добыть, хотя бы крошку жирного навоза, чтоб и себя и малюток своих в гнезде потешить.
      А Буланый лежит словно мертвый. Иногда хочется мотнуть головой: "Марш отсюда, сорванцы" - или же, если ему особенно докучают, ударить куцым хвостом, но не хватает сил для этого. Ладно, пусть копаются! Что они там найдут?
      Вечером Зорах, разбитый, плетется домой. Стоит ему переступить порог, он тотчас валится как сноп. Спустя минуту он уже храпит.
      Ципа будит его: "Вставай, прочитай вечернюю молитву, поужинай". Но он спит как убитый. Тогда Ципа машет рукой и стягивает с его ног тяжелые сапоги. Часто он так и остается лежать, пока не взойдет солнце следующего дня.
      В пятницу Буланый оживает. Сразу после полудня Эля-Лейб снимает его с колеса и хлопает по худой лопатке:
      - Гуляй, и твое время пришло, знай, что наступает суббота.
      Летом он водит Буланого к речке купаться или обливает его несколькими ведрами холодной воды. Но и зимой в пятницу Буланому неплохо; в пятницу он не так измучен. Выходя во двор, он валится на землю и делает попытку покататься: дрыгает ногами в воздухе, вертит головой, пытаясь перевернуться на другой бок. Но старые кости ноют, ноги не слушаются, ничего не получается.
      После тщетных усилий Буланый потихоньку встает и ржет в свое удовольствие, как если бы ему удалось всласть покататься. Потом медленно направляется под колесо: хоть раз в неделю отоспаться и поесть как следует.
      В пятницу после полудня Зорах прямо из типографии идет в баню. Он забирается на самый верхний полок, изгоняет веником ревматизм из костей, парит мозоли на руках и па ногах, смывает с себя свинец и пот за всю неделю. Он чувствует себя заново рожденным. Иногда он разрешает себе удовольствие, здесь же в бане, "пустить кровь" - поставить несколько банок на затылок... Домой он приходит распаренный, освеженный и помолодевший хоть сейчас в атаку...
      В то самое время, когда Буланый спокойно жует овес, который Эля-Лейб целую неделю таскает для него горстями из телег крестьян, приезжающих молоть рожь, Зорах сидит в клубах пара от цимеса и благодарит в душе бога за то, что он дал ему силы выдержать двадцать пять лет николаевской службы и остаться евреем, вкушающим сладость субботнего отдыха...
      Наступают будни, и снова Буланый и Зорах отправляются каждый к своему колесу.
      ДОЖИЛ...
      1
      Водонос Файтл был еще вовсе не стар.
      Только правое плечо его, опустившееся под тяжестью коромысла ниже левого, дугообразная спина, лиловатый нос человека, страдающего одышкой, все это делало его на вид старше своих лет.
      Профессия водоноса - копейка с ведра, три полушки за пару - не сделала Файтла богачом. Богат он быт только детьми. С благословения господа жена его Рикля каждый год дарила ему по ребенку, а иногда и двойню приносила.
      Таким образом, народилось у Файтла около десятка детей, не считая тех, которым дом Файтла настолько не пришелся по душе, что они предпочли своевременно переселиться в "лучший мир".
      Однажды в пятницу Фаптл, как всегда, наполнил водой кадку у нас на кухне с запасом на субботу. После этого он не ушел, а отставил пустые ведра в сторонку, приело нил коромысло к стене и робко сказал:
      - Я бы хотел повидать хозяина. Реб Хаима я бы хотел повидать, если можно. Посоветоваться с ним.
      - Так входите же, - сказала моя старшая сестра, открыв перед ним дверь в столовую.
      Файтл перешагнул через порог и остановился.
      - Заходи, заходи, Файтл, - позвал его огец, - чего ты стоишь у дверей, как нищий?
      - Ничего, могу и постоять, - отозвался Файтл, нг двигаясь с места.
      - Хочешь что-то сказать, так входи и говори! Я не люблю, когда стоят у дверей.
      Файтл сделал несколько шагов, но на полпути к столу снова остановился.
      - Подойди поближе и садись, - с некоторым нетерпением сказал отец, - я ведь не богатей какой-нибудь...
      Файтл подошел к столу и присел на краешек стула, не то опасаясь, что стул его не выдержит, не то боясь испачкать его своей мокрой одеждой.
      - Ну, что скажешь хорошего, Файтл? - спросил отец.
      - Хочу с вами посоветоваться, реб Хаим.
      - Пожалуйста.
      - Реб Хаим, вы можете спасти меня, - выпалил Файтл.
      - А что случилось? Какое-нибудь несчастье, упаси бог?
      - Мне необходимы лошадь и бочка, реб Хаим, а то я пропащий человек. - В голосе Файтла прозвучало отчаяние.
      Отец вопрссшельно посмотрел на него:
      - Ну?..
      И Файтл объяснил: он стареет, здоровье с каждым годом становится все х"же. Но это ничего, он бы и дальше таскал юду на себе, пока не свалился бы под ношей, но Пейсяводовоз стал возить воду из источника, что за городом, и вот всем хозяйкам Файтла тоже захотелось воды из источника. Иначе они будут брать воду у Пейси... Ну, мыслимое ли это дело - носить из-за города воду на коромысле.
      - Что тут говорить, без лошади и бочки я пропащий человек... - закончил Файтл.
      Отец выслушал его и сочувственно вздохнул:
      - Да, но что я могу для тебя сделать, Файтл, какой совет могу тебе дать?
      - Я думал, реб Хаим, что если бы хозяева согласились заплатить мне за воду за два-три месяца вперед, тогда я, может быть, и смог бы сколотить себе на лошадь...
      Отец улыбнулся:
      - Хороню, скажем, я тебе уплачу три рубля за три месяца вперед, так ты ведь за три рубля лошадь и бочку не купишь?
      - Вот об этом, реб Хаим, я и хотел вас попросить:
      может быть, вы потрудились бы и переговорили еще с несколькими хозяевами, чтобы они уплатили мне вперед.
      Вам они не откажут. Вас уважают. Хотя бы двадцать пять рублей сколотить. Хотя бы почин, и то легче будет.
      - А чем ты семью кормить будешь эти два-три месяца? - спросил отец.
      Файтл долго чесал свой затылок.
      - Да уж как-нибудь... Главное - это лошадь. Без лошади нам все равно с голоду помирать.
      Отец пожал плечами:
      - Хорошо, Файтл, попытаюсь.
      Попытки отца не увенчались успехом: хозяйки отказались уплатить Файтлу за два-три месяца вперед.
      - Мало ли что может случиться, - говорили они. - А вдруг Файтл заболеет? Или, не дай бог, умрет? Он ведь не больше чем человек... А с человеком все может случиться. И вообще, кто это в состоянии выложить сразу три целковых за воду?..
      Файтл был сильно пришиблен провалом его плана, по от мечты о лошади и бочке не отказался.
      2
      Файтл поужинал. На сурового полотна скатерти, которая покрывала только половину стола, лежала начатая буханка черного хлеба, нож без черенка и стояла тарелка, видно только что дочиста вытертая куском мягкого хлеба.
      Файтл сидел у стола и мял в пальцах хлебный мякиш, уставившись на противоположную стену, где горела жестяная лампа под закопченным стеклом.
      Рикля, сидя на кровати, качала ногой скрипучую люльку, в которой, накрытый женской кофтой, лежал младенец со старческим личиком. На коленях она держала еще одного ребенка. Пища, как голодный котенок, малыш то отрывался от плоской груди матери, то снова тянулся к ней бледными губками.
      У ножки кровати из-под разостланного на полу ватного одеяла виднелись с одной стороны две головки: кудрявая - мальчика, с прямыми жесткими волосами - девочки. С другой стороны торчали две пары босых грязных ног...
      - Ты бы, Файтл, лег отдохнуть, - проговорила Рикля, - завтра пятница, тебе рано вставать. Незачем сидеть.
      Все равно ничего не придумаешь.
      - Я думаю, что без лошади я конченый человек, - ответил Файтл задумчиво, как бы разговаривая с самим собой.
      Рикля испуганно посмотрела на него: не спятил ли он, не приведи господи?.. Что за лошадь ни с того ни с сего?
      - Я хотел сказать, что на коромысле далеко не уедешь, - поделился Файтл с женой своей сокровенной мыслью.
      Рикля, не зная, чем его утешить, сказала, только для того, чтобы не молчать:
      - Бог поможет,.. До сих пор мы ведь как-то жили.
      - А теперь скверно стало: Пейся-Байстрюк купил лошадь, возит воду из-за города, и всем моим хозяйкам тоже захотелось воды из источника.
      - Как бы не так! Только из источника!
      - Да, и особенно прислуге: подавай им воду только из источника.
      - Иначе им не пристало! - сказала Рикля с раздражением. - Пусть попробуют таскать воду на плече за две версты!
      - Это не их печаль, Им подавай воду из источника, и все тут. Дело ясное - без лошади я пропал.
      Стало тихо. Ребенок на коленях у матери устал сосать пустую грудь и уснул; рыжая девочка уснула сидя, покачиваясь из стороны в сторону; мальчик на печи лег на спину и уперся босыми ногами в потолок; Рикля машинально продолжала качать ногой скрипевшую люльку, но вдруг опустила ногу и повернулась к мужу.
      - Что ж, надо подумать о лошади.
      Теперь настала очередь Файтла удивляться.
      - Я думаю, нам можно кое-что сэкономить, - пояснила Рикля свою мысль.
      - На чем ты будешь экономить? И так хлеб едим не досыта.
      - При желании все можно, - уже увереннее сказала Рикля. - Без чаю не трудно обойтись, правда? Потом дрова не надо транжирить, субботу надо справлять поскромнее.
      Ничего, бог простит.
      И только Рикля сказала это, как родилась надежда, и невозможное показалось возможным.
      Файтл и Рикля сидели до поздней ночи, все обдумывали, как сберечь копейку, высчитывали, сколько времени еще пройдет, пока они обзаведутся лошадью, заранее радовались жизни в достатке, которая тогда наступит.
      Когда они легли спать, мысль о покупке лошади окончательно угнездилась в их сердце, будто они вынашивали ее многие годы.
      На следующий день и детям Файтла стало уже известно, что отец собирается купить лошадь и поэтому надо экономить деньги.
      Экономить согласились все: Мендл сказал, что готов ходить босиком в любую погоду, лишь бы отец купил лс шадь; маленький Лейбл перестал плакать о том, что ему не покупают новые штанишки. Его теперь больше занимала лошадь, которую отец купит и на которой он будет кататься верхом. Рыжая Зелда вызвалась пойти в няньки: все деньги, десять рублей за сезон, она будет отдавать отцу... И самые маленькие участвовали в общем деле - они тянули мать за фартук и просили: "Дай мне глёсик, и я дам папе на лосадку"...
      Но вскоре Рикля поняла, что слишком много времени понадобится для того, чтобы скопить деньги на лошадь.
      И она начала искать более краткий путь к достижению цели.
      Рикля стала брать белье в стирку, ходила по домам мыть полы; по вечерам она вязала чулки, ощипывала птицу - все же каким-нибудь пятиалтынным будет больше в пасхальном чайнике на полке.
      Правда, ей нелегко это давалось: хватало работы у себя в доме и здоровьем она не могла похвастать. Но мысль, что заработанный гривенник все больше приближает сенью к заветной цели, придавала ей сил.
      Иногда, склонившись над корытом белья в чужой кухне, она выкладывала перед какой-нибудь прислугой все, что было на душе:
      - Мне, дорогая, ворсе и не надо бы так выбиваться из сил, работать на этих толстух с двойными подбородками.
      Лишнего у нас нет, но на кусок хлеба с похлебкой хватает, дай бог дальше не хуже. Если нет мяса, то невелика беда, - лишь бы мне эти откормленные рожи не видеть... Что мне, больше всех надо? Только, видишь, мода пошла... вода из источника... Пристают к моему Файтлу с ножом к горлу: подавай им воду из источника - и никаких... Вот я тебя и спрашиваю: разве он может носить на плечах воду из источника? Им, конечно, до этого дела нет, им не жалко: хоть умри, а они своей глотке ни в чем не откажут... Так вот он и госорпт мне, мой Файтл: "Без лошади я пропащий человек". А я ему: "Бог милостив". Тогда Файтл говорит:
      "Илья пророк с неба лошадь не сбросит". А я: "Можно скопить на лошадь". Он и говорит: "Каким образом ты можешь скопить?" А я ему: "При желании все можно... Кто сильно пожелает, тому и бог помогает". Тогда он говорит, Файтл мой: "О чем тут говорить?" А я: "Вот увидишь..." И знаешь, дорогая, мы таки копим деньги на лошадь, по копеечке собираем. Тут заработаешь гривенник, гам, гляди, полтинник. Ну конечно, утробу свою не особенно балуешь... Но это ничего. Пусть только тот, имя которого я недостойна произнести, поможет нам раздобыть лошадь, и мы тогда заживем...
      По примеру матери все дети начали находить себе заработки. Лейбл делал бумажные фонари и продавал их по копейке за штуку, торговал также ножиками и солдатскими пуговицами; Мендл помогал каждое утро пекарше выносить на базар корзину с бубликами. Два бублика, полученных им за работу, он не раз уступал товарищам по хедеру [Хедер - начальная религиозная школа] и приносил два гроша домой. Девочки никогда не отказывались присмотреть за чужим ребенком, сбегать куда-нибудь по поручению... Таким образом, и им иногда перепадала копейка.
      Заработанные деньги дети с радостью приносили домой и, опускали в пасхальный чайник:
      - Пусть отец, купит лошадь.
      3
      Наработавшись за день, Файтл поставил в сенях пустые ведра с коромыслом и вошел в комнату. Уже на пороге он вытянул руки и направился прямо к печи, чтобы согреть окоченевшие пальцы.
      - Почему так тихо в доме? - спросил Файтл, стоя лицом к печи. - Так рано уснули дети?
      - Не знаю, что с ними делать: Хьенеле немножко нездорова, и Ципка, кажется, тоже не совсем...
      - А что такое? - с беспокойством спросил Файтл.
      - Сама не знаю, жар. Особенно у Хьенеле.
      - Простыли, наверно, - высказал предположение Файтл, - а может быть, это от желудка. Дай Хьенеле ложку касторки.
      - Боюсь, не от желудка. Что-то горит Хьенеле, огнем пылает. И в горлышке у нее булькает, прямо задыхается...
      Не позвать ли фельдшера Мотю?
      - Вот так сразу и фельдшера! Тебе, видно, некуда двугривенные девать! Слишком много завелось их...
      - Можно бы взять взаймы из "тех", - неуверенно сказала Рикля, кивнув на полку, где стоял пасхальный чайник.
      Файтл вскипел:
      - Из "тех"!.. Так сразу взять из "тех"! Еще что придумаешь? Ребенок немного простыл, и тебе уже ничего не жалко. Разве мы так к чему-нибудь придем, сама подумай...
      Вот возьми лучше и дай Хьенеле ложечку касторки да сухой малины купи на копейку и дай ей напиться. Она пропотеет до утра и, с божьей помощью, встанет свежей и здоровой.
      Рецепт Файтла не помог: Хьенеле на следующее утро не встала, и Ципка, вторая половина двойни, спавшая с ней в одной кровати, тоже вся горела. У обоих булькало в горле, дыхание вырывалось со свистом.
      На рассвете уже сам Файтл, не говоря ни слова, побежал за фельдшером. Фельдшер, осмотрев детей, тут же послал за доктором. Пришел доктор, покричал, что его вчера надо было позвать, велел убрать куда-нибудь всех детей из дома и, отказавшись от полтинника, который Файтл совал ему в руку, ушел.
      К ночи Хьенеле скончалась. Через час за ней последовала Ципкеле. Фельдшер сказал: "Дифтерит!"
      От капитала в чайнике остался один полтинник - тот самый, от которого отказался доктор.
      Остальное пошло на похороны.
      4
      Когда Файтл с Риклей вернулись с кладбища и сели на полу справлять семидневный траур, их блуждающие взгляды задерживались то на пустой кроватке, то на пустом чайнике.
      Сердце болело за погибших детей и за похороненную в этот день надежду выбиться из нужды. Поди начинай все сначала...
      Когда все наговорились вдосталь о милых улыбках и ужимках покойной двойни, Файтл спросил жену:
      - Сколько там было, в чайнике?
      - Одиннадцать рублей без восьми копеек. Ох, горе мне!..
      Трудно сказать, к чему относилось это восклицание: к покойным ли детям или к исчезнувшим сбережениям.
      Она помолчала, а потом стала перечислять:
      - Две трехрублевки бумажных да три целковых серебром... Полтинник и два серебряных четвертака... Три двугривенных, гривенничек, четыре блестящих пятачка, копейка и две новенькие полушечки... Ох, горе мне, горе...
      Птенчики мои невинные...
      Файтл с Риклей долго сидели тихо, покачивая головами.
      В каком-то затаенном уголке сознания у обоих уже зародилась смутная мысль о том, что полтинник в пасхальном чайкике не должен оставаться одиноким... Но пока рана, нанесенная смертью малюток, была свежа, они как бы стеснялись об этом говорить.
      По истечении некоторого времени, когда, кроме матери, двойню все уже почти забыли, в доме снова начался разговор о лошади. Рикле и Файтлу казалось, что теперь этого легче будет достичь: Зелда уже работает; две младшие девочки тоже подросли и могут пойти в няньки. Трудновато им будет, конечно, - девчонки еще, но ничего не поделаешь.
      Лошадь необходима, им же потом будет лучше. Мендл зарабатывал десять пятиалтынных в неделю у сапожника, Лейбл находился в учении у столяра тоже одним ртом меньше. Все же легче, чем раньше.
      Снова начали копить деньги на покупку лошади, но удачи не было: Файтл всю зиму похварывал. Кашель донимал его, и он часто оставался дома.
      За полтора года всей семьей еле скопили пятнадцать рублей.
      Единственное, что не давало Файтлу окончательно свалиться, была надежда, что когда-нибудь ему все-таки удастся раздобыть лошадь и его плечи отдохнут от коромысла.
      Но чем дальше, тем ему становилось яснее, что, покуда солнце взойдет, роса очи выест. Кто знает, сколько ему еще придется ждать, пока он соберет деньги на лошадь при нынешней дороговизне.
      Осталось одно-единственное средство: занять немного денег у Зелды.
      5
      Однажды, в субботу вечером, когда Зелда пришла навестить отца с матерью, Файтл долго вертелся по комнате, будто искал чего-то, потом вдруг остановился, опершись обеими руками о стол, и на лице его появилась жалкая улыбка. Не глядя на Зелду, он вкрадчивым голосом спросил:
      - У тебя уже небось большой капитал, а, дочка?
      - Пусть бог пошлет нам всем столько, сколько мне недостает, - ответила Зелда. - Ты же знаешь, сколько у меня есть: все у тебя храню.
      - Шестьдесят пять целковых? И это все твое состояние?
      Наверное, где-нибудь кубышка есть, признайся...
      Зелда с удивлением посмотрела на отца: почему он сегодня так странно разговаривает с ней? Ведь каждая ее копейка у него на счету.
      - Я, кажется, никогда от тебя не скрывала, - с некоторой досадой сказала Зелда.
      - Я не потому, Зелда... Я думал, э... может быть, у тебя есть немного свободных денег, ты бы мне, может быть, одолжила, э... на лошадь...
      И, как бы боясь, что Зелда его не поймет, он торопливо добавил:
      - Знаешь, Зелдинька, не подарить, упаси бог, а только одолжить. Воспользоваться твоей трудовой копейкой - сохрани меня господь...
      Зелда стояла растерянная: слова отца застали ее врасплох. Она не может без этих денег, она уже не маленькая... Нарочно хранила их у отца, не отдавала под проценты, думала, у него вернее, а он вот просит "одолжить"...
      - Если бы у меня были свободные деньги, отец, разве я бы тебе их не дала? - сказала Зелда, чувствуя, что ее сбережения в опасности.
      - А из этих ты бы мне не одолжила? Немного. Всего двадцать пять целковых... Семнадцать у меня есть. За сорок рублей я бы, пожалуй, купил какую-нибудь лошаденку...
      - Но как я могу, папа: ты же знаешь, что Цаля больше двух сезонов не будет ждать. Он хочет жениться и обзавестись собственной упряжкой. "Надоело, говорит, работать на других". Так мне ведь нужна хотя бы сотня, не считая подвенечного платья. Как же я могу тебе дать?
      - Ах, дочка, за два сезона я тебе, с божьей помощью, целую сотню отдам за твои двадцать пять рублей, да еще свадьбу справлю не хуже людей. Только бы купить лошадь...
      Шутишь, что ли...
      - Я боюсь, отец! Кто знает, что может случиться. Ципа так и льнет к нему, эта толстуха... Он не хочет ждать...
      - Так что же, мне, значит, ложиться и помирать?
      Дети собственного отца не жалеют...
      - Но что ты хочешь от меня? Чем я могу помочь? - воскликнула Зелда с горечью.
      - Ведь отец свалится под ярмом, - вмешалась Рикля, - еле на ногах держится. Сколько ему еще таскаться с коромыслом?
      - И куда мама денется с детьми, если я свалюсь? - вставил Файтл.
      - Камень, а не девка, - проворчал Мендл.
      - Смотрите-ка на этого благодетеля за чужой счет! - набросилась на него Зелда, радуясь случаю излить на кого-нибудь свою горечь.
      - А я тоже не стою в стороне, - ответил Мендл. - Всю зиму приносил отцу по рублю в месяц. Доктор мне рыСий жир велел пить и молоко, а я все отдавал матери. "Благодетель за чужой счет"...
      - Но чего вы хотите от меня, - заплакала Зелда, - чтобы я с себя рубашку сняла? Нате, берите, сдерите с меня кожу. Мне ничего не нужно, была бы только лошадь. Пусть бы меня уж земля проглотила, боже праведный!
      - Ну, тише, не плачь! - сказал Файтл. - Не хочешь - не надо. Но я думал: родное дитя...
      - Бери, бери всё! Мне деньги не нужны. Мне и жених не нужен. Бери двадцать пять, пятьдесят, все до последней копейки берите...
      - Ну, вот я и возьму у тебя двадцать - тридцать рублей... Если бы не ярмарка завтра, я бы у тебя и не просил. Завтра можно задаром купить... Сотню верну; с божьей помощью, и подвенечное платье будет, и подарки...
      Но Зелда его уже не слушала: набросив на голову платок, она с плачем выбежала из дому...
      6
      На следующий день вся семья чуть свет была уже на ногах.
      Мендл и Лейбл даже на работу не пошли. Не успела установиться ярмарка, как они с отцом уже были там.
      Файтл, как только начал копить деньги на лошадь, являлся на каждую ярмарку и вертелся там среди выведенных на продажу лошадей; у одной приподнимал хвост, у другой - ногу, заглядывал в зубы, рассматривал копыта, тыкал кулаком в бок... Он уже знал, что если лошадь то и дело переставляет ноги, подгибая одну из них, значит, она слаба на ноги. В таких случаях он, отходя, бросал: "Не для меня товар". Он вертелся среди цыган, заводил разговоры с конюхами, вел себя как солидный покупатель, который ищет настоящий товар.
      Барышники знали, что Файтл не ахти какой покупатель, но что у него хватит денег на простую рабочую лошадку - никто не сомневался; человек столько лет собирается купить лошадь...
      В это воскресенье, только пришел он на ярмарку, барышник Копл хлопнул его по спине: