Василий Дмитриевич ВЕЛИКАНОВ
      Разбойник и Мишка
      Рассказы
      В книгу вошли рассказы познавательного характера, повествующие о животных, которые помогали советским воинам в годы Великой Отечественной войны.
      ________________________________________________________________
      СОДЕРЖАНИЕ:
      От автора
      СОКОЛ
      БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ МИШИ И ВОРОНКА
      КАК СОКОЛ СТАЛ БОЯТЬСЯ ВОДЫ
      АККУРАТНЫЙ ПОЧТАЛЬОН
      ГИБЕЛЬ АЛЬФЫ
      КАЗАЧОНОК
      ПРЫЖОК
      РАЗБОЙНИК И МИШКА
      ДРУЖОК
      ПОДВИГ САНИТАРА
      ЛЕБЕДКА
      СМЕРТОНОСНОЕ ПОЛЕ
      БЕРЛИНСКИЙ СЛОН
      НОРКА
      В госпитале
      Способный щенок
      Трудная дрессировка
      Мастер тонкой кисти
      Возвращение
      Опасная встреча
      Маленькое приключение
      Большое испытание
      До свидания
      ________________________________________________________________
      ОТ АВТОРА
      Дорогие ребята!
      Четверть века я проработал ветеринарным врачом, был и на фронте. За эти годы немало повидал неприметных героев в мирном и ратном труде. Вот об их подвигах я и хочу вам рассказать.
      Но вместе с тем мне очень хочется поведать и о животных, чья жизнь и судьба тесно связаны с человеком в труде и в бою: это рысак Сокол, пострадавший от волчьих зубов, собака Альфа - "аккуратный почтальон", которая спасла меня и Сокола, верный пёс Дружок - подносчик патронов, погибший на могиле хозяина. Или несравненные "живые тягачи" - верблюды Разбойник и Мишка, поводырь слепого - "учёная" Норка, быстроногая Ласточка, дважды спасшая от гибели шестнадцатилетнего конника Петю Сердюка.
      Немало через мои руки прошло четвероногих пациентов, и я лечил их так же внимательно и любовно, как медики лечат человека. Присматриваясь к животным, я замечал, что не все они на одно "лицо", как думают некоторые люди: у каждого свои привычки и повадки, свой "характер". Открывать эти особенности у "братьев наших меньших", проникать в их внутренний мир, понимать их поведение, желания, нужды и, в конце концов, умело управлять ими - это очень интересно и поучительно.
      Энгельс писал, что в общении с людьми собака и лошадь учатся понимать (конечно, в пределах их ограниченных возможностей) всякий язык и способны проявлять к человеку привязанность и благодарность. Да и сами животные, как и птицы, при общении друг с другом применяют свою особую сигнализацию, свой "язык".
      Тысячелетиями находясь в общении с человеком, домашние животные стали значительно "культурнее" и "умнее", чем их дикие предки. Особенно это заметно на собаке, самом верном друге человека.
      Всё, что написано в этой книге, - правда. В основу своих рассказов я положил истинные события - то, что видел и пережил сам или близкие мне люди.
      Посвящаю её моему школьному учителю-другу А. В. Фёдорову, который вложил в меня первые зёрна любви к жизни и литературе.
      А в т о р
      СОКОЛ
      Однажды ранним утром, во время моего дежурства, в ветлечебницу привезли необычного пациента, и, когда сняли с него попону, которой он был прикрыт, я ужаснулся: в повозке лежал весь в ранах, окровавленный жеребёнок.
      Привёз его старший конюх колхоза "Рассвет" Иван Агапович Владимиров.
      - Вот какой... и войны нет, а весь израненный, - сокрушался он. Проморгал мой Мишка...
      Около повозки понуро стоял небольшой паренёк лет четырнадцати. Лицо у него было обветренное, нос в шелушинках.
      Заметив моё недоумение, Иван Агапович пояснил:
      - Волк порезал Сокола.
      Медлить было нельзя, и я побежал на квартиру к врачу. Александр Алексеевич Фёдоров жил тут же во дворе, в отдельном домике.
      Врач осмотрел истерзанного жеребёнка и покачал головой:
      - Да-а... Изуродовал он его сильно.
      - Александр Алексеевич, он ведь у нас от племенной матки. Может, как-нибудь выходим, а? - спросил Иван Агапович, с тревогой заглядывая врачу в глаза.
      Александр Алексеевич прощупал у жеребёнка позвоночник, ноги и сказал, обращаясь ко мне:
      - Впрочем, кости и суставы не повреждены. Крови много потерял. Ну что ж, Василий Николаевич, попробуем полечить...
      Иван Агапович с сыном осторожно подняли жеребёнка и понесли его на попоне в манеж. Жеребёнок почувствовал, что его уносят от матери, приподнял голову, задрыгал ногами и тоненько заржал. Матка ответила ему ржанием и пошла вслед за ним, едва не ворвавшись в манеж вместе с повозкой. Дверь манежа закрыли. Матка неистово ржала и била копытами. Пришлось её выпрячь и ввести к сыну. Лишь там она успокоилась.
      Жеребёнка положили на хирургический стол. Ввели кровь. (У нас в лечебнице стоял конь Воронок - донор.) Лишь после этого мы приступили к операции. На теле маленького жеребёнка оказалось семнадцать ран! И многие из них рваные, глубокие.
      Пришлось некоторые зашивать, а кое-где и обрезать лохмотья кожи. Несмотря на обезболивание, жеребёнок иногда вздрагивал и порывался встать. В такие моменты его мать тянулась к нему мордой и тревожно ржала.
      Иван Агапович успокаивал её:
      - Ну-ну, дурочка. Ничего с твоим малышом не сделается. Всё хорошо будет.
      У всех конюхов такая привычка: они разговаривают с лошадьми, и им кажется, что лошади их понимают.
      Во время операции, придерживая голову жеребёнка, Миша посматривал на мои руки. Его заинтересовала наша работа.
      Возились мы с жеребёнком часа два. Устал я и даже вспотел от волнения. Впервые мне пришлось делать такую сложную операцию. Александр Алексеевич помогал мне и руководил всем ходом операции.
      После обработки ран мы наложили клеевые повязки, и тёмно-серый жеребёнок стал пёстрым.
      Иван Агапович, довольный, улыбнулся.
      - Вот какой пегаш стал, и не узнаешь. Теперь небось выживет? спросил он, обращаясь к врачу.
      - Трудно сказать... - уклончиво ответил Александр Алексеевич. - Может быть, и выживет, если волк не бешеный. Придётся оставить жеребёнка в стационаре.
      - Ах ты, - озабоченно сказал Иван Агапович, - такое сейчас время горячее, а тут лошади приходится лишаться. Ну, что ж поделаешь, от матки сосунка не оторвёшь. Придётся тебе, Миша, тут оставаться, а я корму привезу.
      - Введите жеребёнку противостолбнячную сыворотку, - приказал мне Александр Алексеевич.
      Врач боялся столбняка: в раны попала земля.
      Жеребёнка с матерью поместили в просторный денник, который был похож на комнату с решётчатой дверью.
      Миша Владимиров ухаживал за ними: кормил, поил, чистил и мне помогал, когда я менял повязки и обрабатывал раны. Ростом Миша был невелик, но телосложением крепыш. В работе расторопный и любознательный. Я рассказывал ему о болезнях, показывал в микроскоп микробов, давал читать книги.
      Раны у жеребёнка зарастали хорошо, без осложнений. Иван Агапович, приехав как-то проведать своего питомца, сказал:
      - Вот, Мишка, гляди, что наука делает. Учись. Может, и ты когда лекарем будешь.
      ...Мы подружились с Мишей. Главного врача он почему-то побаивался и робел перед ним, а ко мне, молодому практиканту, относился более доверчиво и просто. Может быть, потому, что мы были земляками и по возрасту я недалеко от него ушёл.
      Как-то вечером, на досуге, Миша рассказал мне подробно о происшествии с жеребёнком:
      - Поехал я с ребятами в ночное в Песчанку. Пырей и острец там, сами знаете, во! По колено. Лошади как попадут туда - оторваться не могут. Ну, приехали, пустили лошадей, а сами костёр развели, картошку стали печь и сказки рассказывать. А у табуна двоих дежурных поставили: Саньку Учаёнкова и Тимку Полканова. У Саньки дробовик в руках. Но спать всё равно никому нельзя. Волки по ночам рыскают. А тут так получилось. Я днём работал и здорово умаялся, а как стали сказки рассказывать, лёг на спину и стал на небо глядеть. Гляжу и думаю: откуда всё это взялось - звёзды, луна, земля, люди? Вот так думал, думал и задремал. Вроде слышу голоса ребят и вроде как сплю. Сла-адко так! Вдруг слышу, кто-то крикнул: "Во-олки!" Ребята на крик побежали. Вскочил я - и за ними. Слышу, затопали лошади - земля загудела! - и куда-то в сторону понеслись. Гляжу, а наша Ночка с волком бьётся. Волк жеребёнка рвёт и утащить хочет, а Ночка ему не даёт: бросается на зверя и хочет его копытами трахнуть, да, видно, боится ушибить своего сынка. Закричали мы во весь голос и на волка бросились кто с кнутом, кто просто так, а я с вожжами. Испугался зверь - прыг в сторону и скрылся. Подбежали мы к жеребёнку, а он кровью истекает.
      Миша умолк и тяжело вздохнул.
      - Вот какая история... - сказал он. - Отец меня винит, а я что? Учаёнок виноват. У него ружьё было, а он не стрелял. Боялся, говорит, в жеребёнка попасть. Струсил, наверно. Он у нас такой: только на словах храбрый. А тятя сказал, что я, сын старшего конюха, лошадь не сберёг. Подвёл, говорит, нашу фамилию, подорвал авторитет...
      Миша задумчиво нахмурился и опустил глаза.
      Время от времени жеребёнка осматривал Александр Алексеевич и говорил:
      - Хорошо. Очень хорошо. Рука у вас, Василий Николаевич, лёгкая. Хирургом будете.
      Мы с Мишей радовались успешному лечению, и через месяц жеребёнка выписали. За ним приехал Иван Агапович и благодарил:
      - Спасибо, Александр Алексеевич. Не думал я, что жеребёнка на ноги поставите.
      У жеребёнка на тех местах, где были раны, образовались беловатые шрамы, и при ходьбе он немного прихрамывал на правую заднюю ногу.
      - Это ничего, постепенно разойдётся, нужно проводку делать и массаж, - напутствовал главный врач.
      Я провожал их со двора. На прощание Иван Агапович пожал мне руку:
      - И тебе спасибо, Вася. Как окончишь свой институт, к нам приезжай работать.
      Жеребёнок бежал вслед за телегой и временами как-то смешно подпрыгивал.
      ...Прошло несколько лет. После окончания института сначала я работал в Дагестане и в Прикаспии, а потом меня потянуло в родные места.
      Село наше в саратовском Заволжье большое, много там и земли плодородной, и скота.
      Приехал я в село осенью в сороковом году. Год был богатый, урожайный. Открыли осенний базар. Не базар, а целая ярмарка. Понавезли туда столько всякого добра, что глазом не окинешь: и хлеба, и мяса, и саней, и дуг, и одежды, обуви, яблок, арбузов... и скота разного понавели. Крутилась нарядная, цветистая карусель с деревянными конями, размашисто, с визгом качались на качелях парни и девушки, песни пели под звонкоголосые переливы саратовских гармоник с колокольчиками.
      Над густой толпой колыхались на верёвке большими разноцветными гроздьями воздушные шары. На горячих плитах, в глубоких противнях, непрерывно кипело подсолнечное масло, и в нём вздувались и жарились кусочки белого теста. Люди ели оладьи и похваливали: "Эх, хороши чибрики!"
      Недалеко от базара, около старой, давно закрытой церкви, был расположен контрольно-ветеринарный пункт. Здесь мы производили осмотр животных, приведённых на базар для продажи. В этой работе мне помогал ветеринарный фельдшер Михаил Иванович Владимиров. Это был тот самый Миша, который когда-то "проморгал" жеребёнка.
      После того несчастного случая он так увлёкся ветеринарным делом, что поступил на годичные курсы младших фельдшеров и работал теперь в районной лечебнице. Он вырос и ещё больше поплотнел. Походка у него была неторопливая, вразвалку. Работу свою Миша очень любил и делал всё аккуратно.
      День был светлый, солнечный. Стояло золотое бабье лето. Тянул ветерок и нёс куда-то в степь длинные серебристо-белые паутины.
      Я взглянул на часы и сказал Мише:
      - Пора обедать.
      В это время к контрольному пункту подъехал на тарантасе пожилой человек с седыми усами. В упряжке был высокий, тёмно-серый в яблоках конь. Человек спрыгнул с тарантаса и, сняв чёрную фуражку, громко, весело приветствовал:
      - Моё вам почтение, Василий Николаевич! - Подошёл и протянул мне руку: - Что, не признаёте своих земляков?
      - Как не признать? - ответил я. - Признаю. Только куда у вас, Иван Агапович, борода-то делась?
      - Убрал я её, Василий Николаевич. Помолодеть хочу. Борода-то теперь не по жизни... - Он махнул рукой в сторону коня: - Видали, каким красавцем стал наш Сокол? И умница. Где поставлю, там и стоит как вкопанный. А бегает - вихрем!..
      Иван Агапович был оживлённый.
      Я не мог от Сокола отвести глаз. Большое серое тело его серебрилось на солнце. Красавец!
      - У нас теперь конеферма в колхозе - любо посмотреть, - хвалился Иван Агапович. - Нет такой во всём районе. Я там старшим. Приезжайте, Василий Николаевич, покажу...
      Мы подошли к упряжке, и за нами привалила толпа любопытных, которых всегда много на базарах в праздничные дни.
      - Вот глядите, товарищи, какой конь! Волк его совсем изуродовал, а Василий Николаевич вылечил. Да. - Он обнял меня рукой за плечи и продолжал: - А почему вылечил? Потому, что он учёный, ветеринарный доктор. Земляк. Сын плотника Николая Митрофаныча Воробьёва. Знаете? Садись, Василий Николаевич, порадуй старика. Прокачу с ветерком!
      Мне стало как-то неловко от похвалы Ивана Агаповича, но чтобы не обижать его, я согласился немного проехаться. На корпусе и на ногах у коня я заметил неровные белые пятна: на тех местах, где были шрамы, выросли белые волосы.
      Иван Агапович сел в тарантас справа от меня и, взяв в руки мягкие тесёмочные вожжи, чуть шевельнул ими. Конь сразу пошёл широким шагом.
      - И не хромает? - спросил я.
      - Нет, немного припадает правой задней, и то когда полной рысью пойдёт.
      Мы выехали на широкую накатанную дорогу, которая вела за село, к пруду. До пруда было километра полтора. По этой дороге я бегал когда-то с ребятами на купание. Издали виднелась плотина и на ней раскидистые вётлы с пожелтевшими кронами.
      Иван Агапович слегка натянул вожжи - и конь перешёл на рысь.
      - А ну-ну, милок, пошевелись! - ласково и вместе с тем повелительно проговорил Иван Агапович.
      Сокол сразу понёсся широкой рысью, и чем туже натягивал вожжи Иван Агапович, тем всё быстрее и быстрее бежал конь. Потом пришёл такой момент, когда конь разогрелся, и Иван Агапович с молодой удалью крикнул:
      - Эге-ге-ге! Мила-ай! Надда-ай, родима-ай!
      За тарантасом заклубилась пыльная завеса, как вода под винтом теплохода. Сокол полетел какой-то необыкновенной рысью. Он сразу стал как будто длиннее и бежал таким широким, плавным махом, словно летел на невидимых крыльях. Чёрный с блёсткой хвост вытянулся до тарантаса и струился кудрявыми волнами. Занавеска густой гривы рассыпалась и трепетала от ветра. Земля под тарантасом стремительно убегала назад, а ветер упруго, будто платком, бил в лицо. Только теперь я понял, что значит проехать "с ветерком". Чтобы не вылететь где-нибудь на ямке, я ухватился за тарантас и крикнул:
      - Полегче, Иван Агапович, полегче! А то тарантас рассыплется!..
      - Не рассыплется! - кричал вошедший в раж Иван Агапович. - Давай, давай, родимый! Держись, Ва-ася!
      Обратно мы ехали шагом. Сокол порывался было перейти на рысь, но Иван Агапович придерживал его:
      - Ну, спокойно, дурачок. Разгорячился. Бежать хочется? Меру надо знать.
      Иван Агапович довёз меня до дому и, прощаясь, сказал:
      - Мне бы моего Мишку в ветеринарный техникум отдать. Пусть учится дальше. Помоги ему, Василий Николаевич, подготовиться.
      Я обещал помочь Мише, и мы всю зиму вечерами занимались с ним. Миша занимался усердно, и я был уверен, что он поступит в техникум. Но пришло лето сорок первого года, и все наши хорошие планы рухнули.
      ...Война ворвалась к нам в жаркий летний день, когда мы заканчивали покос и начали убирать ячмень.
      В первый же день, в воскресенье, нас с Мишей вызвали в райвоенкомат и поручили новую работу.
      На другой день, с рассвета, на большую базарную площадь привели из колхозов сотни лошадей. Их надо было осмотреть и принять в армию. Председателем приёмочной комиссии был майор Севрюков, сухопарый, подтянутый кавалерист.
      Мы работали на площадке около базарных коновязей. Лошадей подводили по одной. Не было ни сутолоки, ни шума.
      Разные тут были лошади: тяжеловозы шли в артиллерию, тонконогих скакунов в кавалерию зачисляли, а низкорослых, плотных лошадок определяли в рядовые обозники. Принятых лошадей отводили в кузницу на ковку. На фронт лошади должны идти "обутыми".
      Недалеко от нас, около своих лошадей, привязанных к коновязи, стоял заведующий конефермой колхоза "Рассвет" Иван Агапович Владимиров - с виду сумрачный, седые усы опущены вниз. Когда очередь дошла до него, первым он подвёл Сокола. Несмотря на необычную обстановку, Сокол стоял совершенно спокойно, а как только я прикасался рукой до "щётки", желая поднять ногу и осмотреть копыто, конь предупредительно поднимал ногу сам и держал её в полусогнутом состоянии до тех пор, пока я не переходил к другой ноге.
      - Эх, хорош конь! - с восхищением воскликнул майор Севрюков. - А ну-ка, проведите его шагом и рысью.
      Провели Сокола шагом и прогнали рысью. От намётанного глаза кавалериста не ускользнули недостатки коня.
      - Замечательный рысак. Но что-то он тянет правую заднюю... И почему у него белые пятна?
      Майор Севрюков прощупал пальцами старые шрамы и спросил:
      - Да он, кажется, уже ранен был?..
      Я пояснил майору происхождение этих недостатков у коня.
      - Значит, негоден. Придётся его оставить. Жаль.
      - Да что вы, товарищ майор, - торопливо и горячо заговорил Иван Агапович, - это он немного прицапывает, как постоит. А если разойдётся, почти незаметно. Зато какая сила! И послушный.
      Майор обернулся ко мне:
      - Как ваше мнение, товарищ врач?
      - Пожалуй, надо оставить.
      Иван Агапович разволновался:
      - Да что вы... Наш доктор его своими руками вылечил. Ему и дать Сокола. Пусть ездит. Такой конь нигде не подведёт. Он у меня ни огня, ни воды не боится.
      Мы решили Сокола взять. Взяли и своего донора - Воронка. "На фронте он понадобится больше, чем здесь..." - подумал я. Только кличка у него какая-то странная - Воронок. По масти, он был совершенно белый. Видно, кто-то в шутку так назвал его.
      На третий день мобилизации мы грузились в вагоны. Михаил Владимиров был со мной. Его зачислили в ту же часть, куда я был назначен старшим ветврачом. Мы очень довольны были. Хорошо с друзьями быть вместе. Особенно на фронте.
      При прощании Иван Агапович обнял сына и вдруг часто-часто заморгал, будто пыль в глаза попала и они стали влажными.
      - Ну, вот... Едешь, значит, на фронт... Вырос. Смотри у меня, работай как надо. И сердцем крепись. Не робей.
      Обнялись мы с Иваном Агаповичем.
      - Поблажки моему Мишке не давай. И побереги его. Он ведь один у меня.
      Когда же воинский эшелон тронулся, Иван Агапович крикнул нам вслед:
      - И Сокола моего берегите! Он не подведё-от!
      Поезд набирал скорость и вёз нас на запад, где уже шла страшная битва. Из открытой двери теплушки мы долго смотрели на родное село, пока оно совсем не затуманилось зыбким маревом.
      БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ МИШИ И ВОРОНКА
      Выгрузившись на железнодорожном разъезде Коробец, наша часть заняла оборону восточнее Смоленска, под Ельней. Враг стремился прорваться к столице, но артиллерия громила его так, что он голову не смел высунуть из своих земляных укрытий. Зато их авиация не давала нам покоя: "мессершмитты" гонялись даже за отдельными всадниками и пешеходами.
      Однажды, по моему поручению, ветфельдшер Владимиров поехал в сапёрный батальон, чтобы эвакуировать оттуда раненых лошадей. Уехал он на Воронке ранним утром, а к вечеру должен был вернуться.
      Близился вечер. Вышел я из землянки и на небо посмотрел. Солнце горело на закате - большое, красное. В стороне с гулом и рёвом летела стая "юнкерсов" и где-то высоко-высоко в сизой дымке звенели моторами "мессершмитты". Ухали, гудели наши пушки.
      Приложив руку козырьком ко лбу, я посмотрел на запад и заметил скачущего по дороге коня - пыль за ним клубится. Подбегает ближе Воронок! Повод мотается двумя обрывками. Конь весь в пыли, из белого стал серым, мокрый от пота, а на груди - кровь. Храпит, и глаза у него испуганные. А где же Владимиров?.. Я крикнул санитару: "Квитко! Сделай Воронку перевязку!" - а сам быстро заседлал Сокола и помчался по дороге к передовой. Скачу и посматриваю по сторонам - не лежит ли где-нибудь Миша...
      В роще на огневых позициях стояла наша батарея. Доскакал я до артиллеристов и спрашиваю, не видали ли они всадника на белом коне.
      - Как не видали! - отвечает мне командир батареи Дуванов и, показывая рукой на картофельное поле, говорит: - Видите, вон два самолёта догорают? "Мессер" и наш "ястребок". Вашего помощника и лётчика мы отправили в медсанбат.
      - Как они?
      - Да вроде ничего... А там уж дело врачей...
      - Что тут случилось?
      Вместо ответа Дуванов воскликнул:
      - Ну и молодец у вас Миша! Спас лётчика, а сам чуть не погиб.
      И Дуванов рассказал мне о том, что произошло на глазах у артиллеристов.
      - Всадника на белом коне мы заметили ещё издали, - начал свой рассказ Дуванов. - Ехал он по дороге лёгкой рысцой и временами, как и мы, посматривал на небо: шёл воздушный бой. Два "мессера" напали на одного "ястребка". Наш самолёт увёртывался от них, ввинчивался в небо, делал петли и стремился зайти в хвост врагу. Один стервятник задымил и пошёл штопором вниз - за ним потянулся чёрный хвост дыма. Ребята закричали: "Так его, мерзавца!" И даже захлопали в ладоши.
      "Ястребок" ринулся на другого врага прямо в лоб, но тот скользнул вниз и ушёл в сторону, а в это время из-за облаков вынырнул третий "мессершмитт" и длинной пулемётной очередью ударил в хвост "яку". Самолёт задымил и пошёл на снижение. Он летел к земле так круто и с такой большой скоростью, что, казалось, уже не спланирует и врежется в землю. "Но что же лётчик не выбрасывается с парашютом?.. - беспокоились мы. - Может, убит..." Нет, вот самолёт выравнивается, планирует... Наверно, думаем, сядет в рожь. А рожь-то сухая, спелая. Загорится. Смотрим, шасси почти задевают за колосья, но самолёт минует ниву и садится на картофельное поле: подпрыгивает, качается из стороны в сторону и бороздит землю. Ох, как бы не перевернулся! Я тут же крикнул двум автоматчикам: "А ну, бегом к самолёту!"
      Но нас опередил всадник на белом коне: он проезжал недалеко от места приземления самолёта. Смотрю в бинокль: Владимиров спрыгнул с коня - и к самолёту, от которого валил чёрный дым; появились язычки пламени. Владимиров вскочил на крыло и, ухватив лётчика под мышки, вытащил его из самолёта. В это время "мессершмитт" снизился и, сделав над "ястребком" круг, дал пулемётную очередь. В бинокль я заметил, как пули пробежали по картофельному полю и подняли лёгкую пыль. Видно, фашист бил из крупнокалиберного. Владимиров схватил лётчика в охапку и потащил его в сторону, к большой яме, из которой местные жители добывали песок. В горящем самолёте стали рваться боеприпасы. Как бы, думаю, не сразило ребят осколками. Потеряв из виду своих бойцов, я нервничал: где они там пропали?.. А Владимиров вот-вот уже у ямы... Ещё бы один шаг - и он в укрытии. "Мессер" делает круг и бьёт пулемётной очередью. Владимиров с лётчиком повалились в яму...
      "Эх, - думаю, - не успели мои ребята!.."
      После этого вражеский лётчик решил расправиться и с белым конём, который ожидал своего хозяина у кустика. Сделав над ним круг, лётчик дал очередь из пулемёта. Лётчик не заметил во ржи двух наших автоматчиков. Они ударили по "мессеру" бронебойно-зажигательными, он врезался в землю и взорвался. А ваш белый конь помчался по дороге...
      Дуванов помолчал, а потом добавил:
      - Вот и вся история...
      Я поехал в медсанбат. В саду под яблонями стояли длинные палатки с целлулоидными окошками.
      Около палатки я встретился с командиром медсанбата врачом Александровым.
      - Наверно, за своим помощником приехали? - спросил он.
      - Да. Ну как он?
      - Герой. Лётчика спас и первую помощь ему оказал. Но сам ранен.
      Мы зашли в палатку. В ней рядами лежали на носилках раненые после операции. В углу, слева, мы увидели смуглого молодого лётчика с забинтованной головой. Около него сидел Миша Владимиров. У него была забинтована шея. Как только мы вошли, Владимиров встал и, будто в чём-то винясь передо мной, доложил:
      - Товарищ начальник, ваше задание выполнил. А тут такой случай... Задержался... И Воронок куда-то убежал...
      - Ничего, Миша, всё в порядке. Воронок дома. Ну а ты как?
      - Спасибо. Не беспокойтесь - я скоро выпишусь.
      Лётчик спал. Лицо у него было бледное. Дыхание глубокое, ровное.
      - Пусть поспит, успокоится, - тихо сказал врач Александров, - ранен в голову, но кость цела. Жить будет. И ещё полетает...
      В ту же ночь раненого лётчика эвакуировали в полевой госпиталь. Миша провожал его. Лётчик, пожимая ему руку, тихо сказал:
      - Спасибо, браток. Запомни - Сафонов. Я к тебе в село приеду после войны...
      Миша молчал. Пережитые опасности роднят людей.
      - До свидания... - промолвил он глухо.
      Через две недели Миша Владимиров выздоровел и вернулся ко мне. А раненого Воронка мы вылечили и передали в дивизионный ветлазарет. При этом я сказал начальнику лазарета ветврачу Махову:
      - Воронок - дорогой конь, донор. Берегите его. Его ценной кровью вы спасёте немало тяжелораненых лошадей.
      КАК СОКОЛ СТАЛ БОЯТЬСЯ ВОДЫ
      Много раз я благодарил колхозного конюха Ивана Агаповича за то, что он вырастил такого сильного и резвого коня, каким был Сокол. Иной раз пустишь его во весь дух за машиной - и не отстаёт. Шофёр выглянет из кабины и с восхищением воскликнет: "Ого! Вот это даёт!.."
      Сокол был послушным и смелым. Но однажды с ним произошла такая оказия...
      Ветфельдшер Миша Владимиров сел на Сокола без седла и поехал на водопой. Недалеко от нас, за железнодорожной линией, протекал ручей.
      Через несколько минут, сидя в блиндаже, я услышал надрывный звук пикирующего самолёта, а потом - пулемётную очередь.
      Вскоре в блиндаж вбежал Миша. Показывая на дверь, закричал:
      - Скорей! Скорей! Сокол...
      - Что случилось?
      - Сокол пропал...
      - Как - пропал? Убили?
      - Нет! Утонул...
      - Где утонул?
      Я знал, что в том ручейке, где мы поили лошадей, было воробью по колено.
      - В болоте! - воскликнул Миша.
      Схватив моток кожаного "повала", которым мы связывали лошадей во время сложных операций, я выбежал из блиндажа. На ходу крикнул бойцам хозяйственного отделения:
      - За мной, товарищи! С лопатами! Конь утонул в болоте!..
      Во весь дух мы побежали к месту происшествия.
      Оказывается, когда Владимиров ехал на водопой, на него пикировал "мессершмитт" и дал очередь из пулемёта. Сокол испугался и шарахнулся в сторону. Миша упал с коня. Сокол помчался по полю и ввалился в болото.
      Конь увяз в трясине по самое брюхо. Голову тянет вверх, глаза вытаращенные, глухо стонет.
      Сунулись мы к нему - ноги вязнут, опасно. Остановились, замешкались. Что делать? И вдруг Миша закричал, показывая рукой в сторону железнодорожного полотна:
      - Щиты! Щиты!..
      Около железнодорожного полотна стояли деревянные щиты, сложенные шалашиками. Бойцы бросились к щитам и быстро сделали настил по болоту.
      По этому настилу мы добрались до Сокола и настелили щиты вокруг него. Стоим. Хорошо держат. Не тонем, только немного вода просачивается.
      Начали откапывать коня лопатами - ещё больше засасывает.
      - Отставить! - приказал я. - Давайте "повал".
      Просунули конец ремня под брюхо коня, схватились за концы "повала", а кто за гриву и хвост - и потянули под команду: "Эх, взяли! Ещё раз взяли!" Трудно подаётся. Тяжёл, да и тина крепко держит. Только мы начали тянуть, вдруг слышим крик нашего наблюдателя:
      - Воздух!
      Прилипли мы к щитам и притихли. Слышим, где-то недалеко со звенящим свистом самолёт летит. Через некоторое время наблюдатель крикнул:
      - Отбой!
      Вскочили мы и опять стали тянуть.
      Около коня щиты положили в два слоя - так-то надёжнее - и на них вытащили Сокола. Связали ему ноги и в таком лежачем положении вместе со щитами, на которых он лежал, потянули. Кое-как выволокли на твёрдый грунт. Развязали. Вскочил Сокол на ноги, дрожит. Весь в грязи, да и мы изрядно извозились. Смотрю, на задней ноге у него кровь.
      Обмылись мы в ручейке и коня вымыли. На бедре у него увидели неглубокую рану.
      - Да, Миша, - сказал я, - легко вы с Соколом отделались. Могло быть хуже...
      Рану мы зашили и закрыли повязкой. Поставили коня в убежище.
      - Пусть недельку постоит, - сказал я. - Ранка подживёт и сам успокоится. А то, видать, он сильно перепугался...
      Прошло дней десять. Заседлали Сокола, и поехал я на нём в подразделение полка. Дорога пролегала через тот ручей, в котором поили лошадей. У ручейка Сокол вдруг остановился, наклонил голову и, испуганно глядя на воду, заревел каким-то медвежьим, утробным голосом: "У-ур-р-ры-ы..." Никогда я не слышал у лошадей такого рыка.
      Сделал я посыл ногами - конь ни с места. Рассердился и ударил Сокола концом поводьев. Конь шагнул, но не вперёд, а назад. И при этом глаз не сводит с воды и ревёт: "У-ур-ур-ы-ы..."
      Пришлось слезть с седла и повести коня в поводу. Перешагнул я ручеёк и тяну его за повод.
      - Ну-ну, вперёд, Сокол! Вперёд!
      Сокол сначала упирался, а потом ка-ак скакнёт через ручей! Перемахнул - копыт не замочил. Дрожит и на ручеёк оглядывается.
      Сел я на Сокола и поехал дальше. Еду и думаю: "Вот ещё не было печали, так в болоте черти накачали. Никогда не боялся воды, а тут - на тебе. На фронте такая лошадь и погубить может..."
      Но странное дело: после этого случая, где бы я ни оставлял Сокола без привязи, он шагу не ступит. Даже если невдалеке снаряды рвутся - стоит как вкопанный на месте, только изредка вздрагивает и ушами прядёт. Чтобы уберечь от осколков, я приучил его ложиться на бок. Лежит и временами стонет, но не вскакивает. Может быть, потому никуда не убегал, что боялся опять погрязнуть где-нибудь в болоте?.. Воды испугался - зато огонь стал легче переносить. Вот какие чудеса в жизни бывают!
      АККУРАТНЫЙ ПОЧТАЛЬОН