Глава XXI

После полудня, когда шевалье де Люрбек внимательно просматривал свою почту, принесенную его курьером, и левой рукой, неловко и с трудом, вскрывал печати из красного воска, так как правая рука его была забинтована и неподвижна после ночи в замке Шуази, когда его в темноте ранил Д'Орильи. Люрбек не мог не признать, что у маркиза был быстрый и точный удар, — широкий разрез, теперь закрытый корпией, рассек его крепкие мышцы. Он, все больше раздражаясь, клял свое поражение, но потом, поскольку его умение владеть собой быстро гасило гнев, опомнился и принялся за свою обычную шпионскую работу. В общем, он уже перестал волноваться по поводу происшедшего в замке Шуази. Никто, кроме госпожи Ван-Штейнберг, которая была ему беззаветно предана, не мог даже предположить, что шевалье де Люрбек, личный друг его величества Людовика XV, мог глубокой ночью вместе с двумя бандитами с большой дороги пытаться убить фаворитку короля!

Один из участников был мертв, следовательно, ничего не скажет; другой ничего не знал о богатом сеньоре, который попросил его за двести пистолей помочь ему в этом грязном деле.

Улик не было: на убитом не нашли никакой бумаги, ни любого другого вещественного доказательства, которое дало бы возможность полиции установить его личность: эти бродяги не имели привычки носить при себе для удобства чиновников ни своего генеалогического древа, ни даже свидетельства о собственном имени.

Итак, де Люрбек не стал больше думать о своем поражении, а занимался делом, когда появился лакей и объявил, что к нему пришли. Шевалье быстро разложил по порядку и прикрыл свои документы, после чего велел пригласить визитера. Появился мрачный Д'Орильи. Датчанин со всей возможной сердечностью бросился ему навстречу, но рука маркиза при пожатии показалась ему ледяной. Наступило молчание. Первым его нарушил лейтенант, холодно спросив:

— Этот предмет принадлежит вам, сударь? — он достал из кармана брелок, найденный ночью в Шуази.

— Мой, в самом деле! — несколько смущенно ответил шевалье.

— Вы знаете, где я его нашел?

— Ну откуда же? Конечно, нет! — сказал Люрбек тоном, которому он постарался придать как можно больше равнодушия.

Д'Орильи медленно отчеканил:

— В замке маркизы де Помпадур, после того как проникшие к ней в спальню ночью и покушавшиеся на нее бандиты уже сбежали.

Шпион слегка вздрогнул, но тут же, овладев собой, небрежно бросил:

— Весьма возможно! У меня, действительно, этот брелок украли не так давно.

Но даже хитрый негодяй не мог предусмотреть всего, и он забыл, что протянул другу за брелком руку в бинтах.

Не без иронии маркиз заметил:

— О, да вы ранены, сударь! Не теми ли самыми бандитами?

Датчанин не моргнул глазом. Он смерил своего собеседника дерзким взглядом, потом, помолчав, резко сказал:

— Ладно, будем говорить напрямик. У меня нет причин играть с вами в прятки. Это я был прошлой ночью в замке маркизы де Помпадур.

— Мне бы очень хотелось знать мотивы этого нападения.

— Нападения? — ответил Люрбек, подойдя к маркизу вплотную. — Вы что-то слишком поспешны в выводах, маркиз! Я просто хотел увидеть ту особу, к которой испытываю склонность.

Д'Орильи, видимо, удовлетворило объяснение, в котором было нечто правдоподобное. Кроме того, ему очень хотелось найти объяснение, как ни слабо оно звучало, преступлению, в котором ему пришлось бы обвинить старого друга. Поэтому он с облегчением вздохнул и спросил:

— Госпожу Фавар? Тысяча извинений, шевалье, простите меня, пожалуйста, ведь я не подозревал, кто был в темноте и кого я ранил шпагой! Я очень об этом сожалею.

— Я совершенно на вас не сержусь, дорогой друг! — объявил Люрбек беспечно дружеским тоном. — Там была такая кромешная тьма, что и я вас не узнал! И в ответе за все только любовь и случай, который привел к недоразумению.

Но, желая полностью рассеять и отвлечь подозрения, которые еще могли беспокоить его собеседника, Люрбек добавил с характерными для него хитростью и коварством:

— Хочу еще рассказать вам о совсем уже неожиданной встрече, которая произошла во время моей эскапады в замок Шуази.

— Какая встреча? — вскричал удивленный и заинтригованный Д'Орильи.

— Представьте себе, что благодаря соучастию одного из слуг мне удалось попасть в дом с двумя из моих людей, которых я взял для охраны. Я собирался пройти в комнату маркизы Помпадур, которую, по ошибке, принял в темноте за комнату госпожи Фавар. В это время я увидел, как из комнаты мадемуазель де Фикефлёр выходила странная особа в женской одежде, которая тут же вступила со мной в битву. Я думаю, что это не кто иной, как крепкий парень, переодетый женщиной!

— Так вы говорите, — резко спросил лейтенант, — что эта личность выходила из комнаты…

— Мадемуазель Фикефлёр.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно! Я даже добавлю, что, если бы я не боялся сказать ерунду…

— Ну, говорите же!

— Что, если бы этот тип Фанфан-Тюльпан не был расстрелян в Венсене, я бы сказал, что это был он!

— Тысяча чертей! — воскликнул Д'Орильи. — Был момент, когда и мне пришла в голову эта мысль.

— Да, но он все же был расстрелян! — подтвердил Люрбек.

— У Фанфана есть очень сильные покровители, — заметил Д'Орильи. — Кто знает, может быть, им удалось подсунуть под расстрел под его именем кого-нибудь другого?

— В общем, это не исключено, — коварно сказал шпион, — и мы весьма заинтересованы — если верить в такую возможность, — в том, чтобы разыскать вышеупомянутую личность!

— Да, разумеется, — дополнил его соображения лейтенант, — так как, кроме того, что неисполнение казни этого мятежника нанесло бы урон авторитету военной власти, он может стать для нас серьезной помехой.

— Особенно для вас! — ввернул шпион.

— Он должен быть непременно в Париже, — объявил лейтенант. — Сегодня утром, вернувшись домой, я нашел мою лошадь, которую этот тип имел наглость украсть у меня, привязанной у стены дома — наверняка, он хотел посмеяться надо мной!

— Подождите минутку! — сказал Люрбек с загадочной улыбкой.

И, усевшись за стол, он взял гусиное перо и написал на чистом листе, на котором не было никаких следов ни имени, ни звания, письмо, под коим и поставил подпись.

«Господину Д'Аржансону, начальнику полиции.

Ваше Превосходительство!

Имею честь довести до Вашего сведения, что солдат, по имени Фанфан-Тюльпан, арестованный по приказу короля за оскорбление и вызывающее поведение по отношению к вышестоящему по чину и приговоренный к расстрелу, сумел избежать казни и в данное время прячется в доме госпожи Фавар. Вы окажете услугу армии, если осмотрите этот дом и арестуете мятежника.

Почтительный и верный слуга короля. «

— Вот! — сказал Люрбек, протягивая письмо лейтенанту. — Очень часто, в обычных случаях, анонимные письма не принимаются во внимание, но всегда тщательно подбираются и хранятся полицейскими. Держу пари, что уже через час уютный дом госпожи Фавар будет иметь честь принять визит этих господ!

Д'Орильи не отвечал. Его по природе рыцарский характер, хотя и испорченный безнаказанными проказами и выходками, к которым его влекли дурные склонности, заставлял его смотреть на подобные действия, как на недостойные настоящего дворянина.

Но его злой гений, понимая, что в нем происходит, продолжал:

— Ведь, в сущности, маркиз, то, что я делаю — именно в ваших интересах. Если такой способ вам не по душе, вы свободно можете предоставить господину Фанфану-Тюльпану продолжать крутить любовь со своей избранницей.

Этих слов было вполне довольно, чтобы заглушить в душе Д'Орильи слабый крик совести.

— Вы правы, — сказал он, опуская глаза, — отправляйте письмо!

Действительно, час спустя оно было уже в руках господина Д'Аржансона, только что вернувшегося из Версаля и поставленного в курс таинственной драмы, разразившейся прошлой ночью в замке Шуази.

Господин Д'Аржансон обладал, в числе прочих прекрасных качеств, редкостной проницательностью. Он сразу же, не предаваясь длинным рассуждениям и мудрым выкладкам, интуитивно уловил связь между этими двумя фактами, по существу совсем разного характера, но имевшими в качестве действующих лиц людей, ранее связанных общими интересами… И он отдал приказ о немедленном обыске в доме госпожи Фавар. Четверо чиновников, весьма довольные возможностью вторгнуться в дом знаменитой актрисы, уже через несколько минут были перед его дверьми.

Один из них стал громко стучать бронзовым молотком в жилище столь прославленной знаменитости. Но, поскольку ему не открыли так быстро, как ему хотелось бы, он начал дубасить в дверь сапогами.

Наконец форточка в двери медленно приоткрылась, и в ней показалось лицо негра-слуги, необыкновенно черное и со смешной гримасой страха.

— Где твоя хозяйка? — с грозным видом спросил главный из явившихся.

Негр ответил знаками, что никого нет дома. Он, наверно, не умел говорить по-французски или объяснялся на нем с трудом. Но полицейский вынул бумагу, говоря тем же грубым тоном:

— Ордер на обыск!

После этого четверо агентов, перейдя от слов к действиям, оттолкнули перепуганного слугу и вошли в переднюю, пачкая пыльными сапогами обюссонский ковер госпожи Фавар. При таком внезапном вторжении негр счел разумным исчезнуть. У него, несомненно, всплыли в памяти варвары, ворвавшиеся толпой в его родную деревню, чтобы, пользуясь помощью некоей темной личности, захватить жителей и отправить на работорговый рынок жестокого губернатора Алжира. Но его порыв был остановлен неудачным случаем — он споткнулся о коврик в гостиной и упал на спину прямо перед пришельцами, которые, не обращая на него внимания, начали перерывать дом. С бесстыдством, свойственным их профессии, они щупали мебель, переворачивали вверх ногами кресла, открывали шкафы, засовывали свои грязные руки в бельевые шкафы, перетряхивали тонкое белье актрисы. Даже камины не укрылись от их тщательного обследования. Отодвигая железные таганы для дров и экраны с позолотой, они поднимали решетки и рыскали за ними, чтобы убедиться, не спрятался ли в этой щели несчастный Фанфан. Они подняли сундук, где лежал театральный реквизит, опрокинули полки с книгами, потревожили семейство мышей, устроивших себе гнездо за томами, где они обычно прятались. Спустились в погреб, не жалея бутылок со старым бургундским и выдержанным бордо, хотя те и заслуживали почтения. Но чем больше они искали, тем меньше находили. Потные, пыльные, покрытые паутиной, они не нашли ни одной живой души в безлюдном доме.

Их внимание под конец привлекли нормандские часы в коридоре. Они открыли резную дверцу с маятником внутри: медный маятник раскачивался в одиночестве. У входа в комнату для слуг стоял ларь для муки и побудил их поднять тяжелую деревянную крышку этого сооружения, полного до краев муки, из которого высовывалась бузинная трубка. Массивная доска пала обратно, подняв облако мучной пыли.

Пройдясь по комнатам слуг, они открывали все слуховые окна, выходившие на море парижских крыш, но и там не увидели ничего, кроме скрипучих флюгеров и ласточек, летающих над печными трубами.

Донос — это было для них уже ясно — был просто-напросто скверной шуткой или произведением какой-нибудь болтливой кумушки, так как дом госпожи Фавар не служил убежищем решительно никому.

Начальник собрал своих людей, и все уже собрались с ворчанием удалиться, как негр-слуга, просидевший все время на корточках в углу, вдруг вскочил, как на пружине, и кинулся в прихожую открывать им дверь. Чиновники вышли на улицу, ворча на то, что делали пустую работу, тем более что, совершая ее, они даже не получили удовольствия увидеть вблизи красивую женщину, знаменитую актрису, чьи красоту и грацию прославляла пресса. Когда они уже переступали порог дома, карета госпожи Фавар, возвращавшейся из Парижа, появилась на улице.

— Кто эти люди? — сдавленным голосом спросила Перетта, чье сердечко сжалось от страха при виде четырех человек в черном, выходящих из их дверей.

— Наверно, полицейские, — ответила актриса.

— Господи, только бы ничего не случилось с Фанфаном! — вздохнула Перетта.

«Какие еще дурные новости нас ждут?» — в тревоге спрашивала себя госпожа Фавар.

Кучер остановил карету у входа, и обе женщины соскочили со ступенек. Негр стоял за решеткой, сверкая в улыбке белыми зубами.

Кортеж полицейских скрылся за поворотом улицы. Перетта, которая с беспокойством и недоумением смотрела на негра, вдруг вскрикнула. Под ливреей, чалмой и сверкающей черной краской физиономией она увидела… « Фанфана-Тюльпана! Ее дорогого Фанфана!

— O, это ты! — пролепетала она.

— Тсс! Молчи! — повелительно прошептал «негр».

Госпожа Фавар и ее воспитанница, с трудом удерживаясь от смеха, вошли следом за ним в дом. Уже в передней, убедившись, что никаких чиновников дома нет, Перетта бросилась Фанфану на шею.

— Дорогой мой! — вскричала она. — А ты очень хорош в, таком виде!

Но она не учла, что черная кожа красится, и ее личико оказалось все в черных пятнах от нежных поцелуев. Госпожа Фавар, наконец, позволила себе громко расхохотаться, но тут же ее лицо омрачилось: она увидела, какой разгром пришельцы учинили в доме.

— Да, это был настоящий обыск, по всем правилам! — сказала она с негодованием.

— Да, по всем правилам! — подтвердил Фанфан. — Они опрокинули все, что могли, кое-что вскрыли и переломали, полезли во все шкафы, даже в каминах шарили… Нет сомнения, что Д'Орильи, с которым я подрался в Шуази, узнал меня. Но я принял меры предосторожности, а человек, уже предупрежденный, стоит десятка полицейских!

— Пойдемте со мной! — И, схватив за руки Перетту и госпожу Фавар, он повел их к ларю в передней, который полицейские только что открывали. Сундук из вишневого дерева стоял на своем месте, полный муки, но, казалось, что он как бы тихо дышал. Фанфан объяснил:

— Думаю, что в своей стране они могут часами оставаться невидимыми в таком положении.

Женщины не поняли, что он имеет в виду, и смотрели на него вопросительно. Он, улыбаясь, хлопнул в ладоши. Тогда мука начала шевелиться, и постепенно из нее вылез настоящий негр в одной рубашке, с трубкой в зубах, кончик которой только что торчал над поверхностью муки, и весь белый. Но, хотя он и дышал ртом через трубку, в ноздри бедного Бель Кассема набилась мука, и, едва выбравшись и встав на ноги, он стал чихать, да так громко и столько раз, что поднял вокруг себя целую тучу мучной пыли! Фанфан тут же увел его, к великой радости женщин, которые уже совсем успокоились и могли, наконец, отдать должное изобретательности Фанфана и посмеяться вдоволь.

На следующий день госпожа Фавар, наконец выспавшись после всех передряг, приготовилась писать письмо лейтенанту полиции с просьбой о разрешении повидать мужа, так как от Бравого Вояки не было никаких вестей. В этот момент в доме появился, усталый и мрачный, старый солдат.

— Ну, вот и вы, наконец! — вскричала актриса. — Ваше отсутствие уже начало меня не на шутку тревожить! Я стала думать, что с вами случилось что-нибудь неприятное или даже опасное!

— Ах, мадам! Не говорите об этом! — жалобно вскричал Бравый Вояка: на лице его было отчаяние. И он, вытирая лоб большим и уже грязным носовым платком, начал говорить.

— Простите меня, ради Бога, мадам, но можно — я сяду?

— Конечно, разумеется, друг мой!

— Понимаете, в моем возрасте такая долгая езда верхом, да еще так быстро…

— Какая езда? Куда?

— Да, конечно, вы же ничего не знаете… Вы не могли знать! Ну, так вот! Мадам, я хотел попытаться совершить переворот, иначе говоря, устроить господину Фавару побег из тюрьмы!

— Ну и что же дальше?

— Я сумел попасть к нему в камеру. Я привез ему пирог, в котором были веревка с узлами, напильник, пистолет и кинжал. Короче говоря, все, чтобы выйти на свободу. Но он не захотел меня слушать. Он счел, что лучше отправить меня в Шамбор.

— В Шамбор? Вас?

— Да, отвезти маршалу Саксонскому письмо, в котором он просил походатайствовать за него.

— Ну, в конце концов, это было не так глупо! — сказала госпожа Фавар.

— Да, может быть, но что из этого вышло! — ответил Бравый Вояка. — Как он меня принял — не приведи Бог! Я думал, что он умрет от гнева! Он выгнал нас вон — меня с письмом вместе! Он пригрозил мне, что, раз господин Фавар недоволен тем, как ему живется в Фор ль'Эвек, пусть попробует, как живется в Бастилии!

— Ну, знаете, это уж слишком! — вскричала в гневе госпожа Фавар.

— Простите меня, мадам, — с убитым видом сказал старый ветеран, — я сделал все, что мог, я хотел — как лучше, но попал в неудачный момент: у господина маршала был приступ подагры…

— Нет, нет, милый мой Бравый Вояка, — поспешно сказала актриса, — я возмутилась совсем не вами, а этим вельможей, этим знаменитым полководцем, который допустил по отношению ко мне поступок, по отсутствию такта и благородства, его недостойный!

И, дрожа от негодования, госпожа Фавар вскричала:

— Ах, так, господин маршал! Вы действуете против нас обоих! Вы — великий воин, а я всего лишь слабая женщина! Но я вступаю в битву с вами. И еще неизвестно, кто окажется в ней победителем!

Ее лицо светилось вдохновением. Она хлопнула в ладоши и позвала:

— Перетта! Фанфан! Идите оба сюда! Мне надо с вами поговорить!

Двое влюбленных, ворковавших в соседней комнате, прибежали на ее зов. Фанфан, пожав руку Бравому Вояке, а Перетта, обняв его, с тревогой спросили о том, что же с бедным Фаваром.

Бравый Вояка, по просьбе госпожи Фавар, сел и начал подробно рассказывать о своем столь неудачном путешествии.

Фанфан воскликнул:

— Бедный мой учитель! Вы попали во враждебное окружение! Теперь только маркиза де Помпадур настолько влиятельна, что может противостоять власти маршала Саксонского!

Но госпожа Фавар, глаза которой излучали одновременно волю и лукавство, перебила его:

— Не будем вмешивать в это маркизу! Теперь вражда стала открытой, и это вражда между маршалом и мной! И я знаю, как вести эту войну, знаю сама!

— Могу я просить о чести служить вам? — спросил Фанфан.

— Да!

— А я? А я? — хором закричали Бравый Вояка и Перетта.

— Да, да, и вы тоже! Но слушайте внимательно! Мы открываем заседание военного совета. Это именно то слово, какое надо. Садитесь и слушайте! Я начинаю!

ЧАСТЬ II

ПОХИЩЕНИЕ ПЕРЕТТЫ