Фанфан-Тюльпан

Они возвращались из Гавра, где только что окончили целую серию успешных представлений, и неожиданно встретили на дороге юную крестьяночку, судьба которой сразу же заинтересовала их благородные души. Перетта была совершенно потрясена, оказавшись рядом с теми, кто для нее был воплощением театра, недоступным предметом мечтаний; она уже совсем забыла, что час назад хотела умереть. Дрожа в своем мокром платье, она с обожанием глядела то на восхитительную актрису, то на писателя. Жюстина Фавар была хрупкая женщина небольшого роста с тонкой талией, тщательно одетая в изысканный дорожный костюм; ее лицо освещалось огромными черными глазами, сиявшими из-под пудреного парика умом и добротой. Ее муж был мужчина лет тридцати с небольшим: у него было приятное, немного лукавое, приветливо улыбающееся лицо, и казалось, что из его уст непременно услышишь что-нибудь остроумное.

— Что же, малышка, — воскликнул господин Фавар, лаская доброжелательным взглядом свою поклонницу, — ты, оказывается, интересуешься театром?

— О, да, сударь! — смущённо ответила Перетта и восторженно продолжала: — Я так хотела бы стать актрисой!

— Пресвятой Иисус! Как ты смеешь говорить такое! — жалобно возопил папаша Магю. И пономарь с негодующим пылом — к большому удовольствию госпожи Фавар — объявил: — Она больше сидит, уткнув нос в книгу этого нечестивца Мольера, чем заглядывает в молитвенник!

— Она знает наизусть все роли из его комедий! — вставил важным тоном Бравый Вояка.

— Не хочешь ли прочесть мне что-нибудь? — попросила госпожа Фавар.

— О, да, сударыня!

И юная поселянка сразу же, так что ошеломленные родители не успели ее удержать, подбежала к старому сундуку, наклонилась и вытащила из-под него, из кучи тряпок, книжку, которую с торжеством показала присутствующим. Перетта объявила:

— Я могу прочесть всю роль Агнесы из «Школы жен».

— Мы слушаем! — возгласил Бравый Вояка.

Перетта с очаровательным простодушием спросила:

— Скажите, сударь, вы не хотите подавать мне реплики?

— Охотно, душенька!

Пока Фавар перелистывал книжку, Перетта отошла на несколько шагов, встала посредине комнаты и с уверенностью, удивительной для девушки, выступающей первый раз в жизни перед публикой — да еще какой публикой! — исполнила знаменитую сцену с участием Арнольда и Агнесы.

— Кошка умерла…

— Вот это новость!..

Родители Перетты были совершенно растеряны и мрачно молчали, но и они невольно поддались воздействию таланта и начали внимательно слушать. Бравый Вояка восхищенно теребил усы. Госпожа Фавар слушала с явным удовольствием — свежий голосок, точные интонации, которым молодость и очаровательная искренность придавали особую прелесть, делали исполнение замечательной мольеровской роли почти безупречным. И когда исполнительница, вдохновленная мыслями о своем дорогом Фанфане подошла к пассажу:

… Он говорил, что любит меня…

она вложила в него столько души, столько нежности и столько поэзии, что госпожа Фавар остановила ее, сказав:

— Не стоит продолжать, моя милая! Ясно, что вы просто созданы для театра!

— Этот полевой цветок, — воскликнул Фавар, — очень скоро расцветет и превратится в великую актрису!

Без ума от счастья, Перетта смотрела на родителей с торжеством победительницы.

Но мамаша Магю завопила:

— Вы не должны вбивать ей в голову подобные мысли!

— Уж лучше ей сразу же пойти в монастырь! — мрачно пробормотал пономарь.

— Если вы не дадите мне стать актрисой, — объявила возмущенная девушка, — я снова брошусь в реку!

— И имейте в виду, что она это сделает! — веско сообщил Бравый Вояка.

— Ах, да, сударыня, непременно! — сказала Перетта. И добавила умоляющим голосом: — Возьмите меня с собой!

— И вообще хватит! — прорычал Магю. — Быстро ступай к себе и переоденься! Ты вся мокрая!

— Я уже высохла! — отрезала Перетта.

И, повернувшись к знаменитой актрисе, она снова умоляюще повторила:

— Да, да, сударыня, прошу вас, увезите, увезите меня отсюда!

— Доверьте ее нам! — обратился Фавар к пономарю.

— Никогда! — ответил тот.

Тогда, незаметно вложив ему в руку кошелек, полный пистолей, драматург сказал не без лукавства:

— Как видите, театральная карьера тоже имеет свои преимущества!

Магю сунул кошелек в карман уже с довольным видом. Кроме всего прочего, он был скуп и жаден. Вид золота подействовал на него отрезвляюще. Но его жена воскликнула с негодованием:

— Вам хорошо говорить, господа! А кто будет беречь честь моей дочки? Я не раз слышала, что важные господа охочи до молоденьких комедианток! Еще соблазнят, чего доброго!

Госпожа Фавар резко возразила, смерив мамашу Магю презрительным взглядом:

— Позволяют себя соблазнить только те, кто сами этого хотят! Можно оставаться на подмостках такой же порядочной, как в вашей деревне!

— Может быть, и так, — пробурчала мамаша Магю, — но только наша дочка останется с нами.

Тут вдруг в комнате загремел звучный бас, так что стены задрожали:

— Тысячу раз гром и молния! Да что же это такое здесь происходит?

Это Бравый Вояка, который уже не мог сдерживать свой гнев, вмешался в спор.

— Проклятье! Старые ослы, да вы еще глупее, чем вам положено от природы, с вашими дурацкими опасениями! Ваша дочь не такая дурочка, чтобы позволять липнуть к себе первому попавшемуся лоботрясу! Я предлагаю вам способ все устроить как следует! Верьте старому солдату! Хотя мои кости достаточно попутешествовали и я уже твердо решил было сидеть дома и сажать капусту, но если госпожа Фавар согласится, я сам берусь оберегать Перетту!

Эта декларация вызвала улыбку госпожи Фавар. Глядя с большой симпатией на старого вояку, Фавар подхватил:

— Знаете, мы как раз очень нуждаемся в управляющем: нам нужен человек честный и трудолюбивый. Я думаю, что вы отлично справитесь с этой должностью.

— Идет! — закричал Бравый Вояка, сжимая в своей огромной ладони руку драматурга.

Слезы радости лились по щекам Перетты. Родители тупо и обалдело смотрели на нее.

Вдруг Перетта бросилась на колени перед госпожой Фавар и спрятала лицо в ее платье. Актриса живо подняла ее на ноги и нежно обняла.

— Соберите ее вещи, — сказала она старикам Магю. — Мы переночуем в гостинице, а ее увезем с собой завтра рано утром. Нам необходимо вовремя быть в Париже.

Перетта обняла и поцеловала старика Бравого Вояку, осыпая его словами благодарности. Но солдат отстранил ее, смеясь:

— Ну, ну, хорошо! Мне тоже надо пойти и собраться в дорогу. Я возьму с собой рапиры и шпаги: собираюсь поучить актеров игре с клинком. Пошли! Вам, сударыня, и вам, сударь, спасибо еще раз и — до завтра!

На следующее утро, когда все петухи Фикефлёра объявили о появлении сельской Дианы, конюхи гостиницы уже запрягали коней в берлину, а кучер проверял у них подковы, предвидя дальнюю дорогу, когда слуги госпожи Фавар размещали на задке кареты чемоданы и сундуки, появился Бравый Вояка, сияющий, как новенький сантим.

Старый солдат для торжественного случая надел свой парадный мундир, нафабрил усы и водрузил на голову парик, сверкающий белизной. Шпага, привязанная к бедру, украшала его синий французский костюм, вычищенный с особенным старанием. Он нес в футляре зеленой кожи две свои почетные шпаги, которые бдительно берег. Протянув лакею свой вещевой мешок — верного друга, следовавшего за ним по всем уголкам Европы, — он радостно закричал, увидев Перетту, за которой плелись ее родители. Супруги Магю, мрачные и угрюмые по своему обыкновению, еще пытались уговорить дочку остаться дома. Но Бравый Вояка быстро заставил их прикусить языки. Тут скоро появились и супруги Фавар, что ускорило прощальную процедуру.

Кучер щелкнул кнутом. Карета тронулась. Перетта махала носовым платком из окна кареты, и крестьяне селения удивленно смотрели на богатый экипаж, который, утопая в пыли, увозил Перетту в далекий путь.

Глава V,

в которой подтверждается, что Фанфан не только жив, но делает все возможное, чтобы покрыть себя славой

Полку Рояль-Крават не пришлось долго засиживаться в казарме. Однажды он получил приказ отправиться в неизвестном направлении. Сразу после этого бригадиры и ефрейторы свернули свои шинели и получили новое обмундирование и патроны.

Полк был в возбуждении. Звуки труб перекрывали цоканье подков выводимых во двор лошадей и топот солдатских сапог. Раздавались короткие команды. Денщики, таща тяжелые походные кухни, торопились к фургонам, крытым железом.

Фанфан-Тюльпан радостно слушал шум отправления полка, и это отвлекло его от мрачных мыслей по поводу молчания Перетты. Отбытие происходило на утренней заре: это был исход, ведущий под звуки медных тарелок и труб либо к славе, либо к смерти.

Юный кавалерист вскочил на крупного коня, которому капитан дал имя Марс в честь бога войны. Всадник и конь составляли красивую пару.

Фанфан, в соответствии с приказом, начистил пряжку на ремне и довел до блеска упряжь; его сапоги с раструбами, тоже начищенные, плотно облегали ногу, шпоры блестели, а конь нетерпеливо топтался на месте в такт военной музыке.

Несмотря на ранний час, улицы городка были полны женщин: они бросали солдатам цветы и посылали им воздушные поцелуи. Фанфан поймал на лету розу, брошенную ему прачкой с хорошенькой, свежей мордашкой, и сунул ее в угол рта, вспоминая о своем уходе из Фикефлёр и о той, которую он там оставил.

Молодой лейтенант ехал впереди взвода. В хорошо сшитом мундире из тонкого сукна он тоже выглядел весьма привлекательно, и девицы усердно бросали ему умильные взгляды.

Этот нарядный офицер был не кто иной, как Робер Д'Орильи. Под тягостным впечатлением от смерти отца он, впервые в жизни поняв все безобразие своего поведения и твердо решив искупить грехи военными подвигами, выхлопотал себе честь быть определенным на службу в полк Рояль-Крават, где жаждали приобрести военную славу самые громкие имена во Франции.

Он был верен клятве, данной отцу, твердо решил выполнить его волю и не жалел усилий, чтобы найти брата, о существовании которого отец рассказал ему перед самой смертью. Но, — ясно, по какой причине, — поиски его были напрасны.

Перед тем как отправиться на войну, Робер дал Тарднуа, которому полностью доверял, общую доверенность на право, в случае его смерти, распоряжаться всем его состоянием и поручил заняться розысками второго сына маркиза, пообещав управляющему солидное вознаграждение, если его поиски увенчаются успехом.

Не стоит объяснять, что старый мошенник и не пытался ничего предпринимать.

А пока два брата по велению судьбы ехали верхом бок о бок, ни на минуту не подозревая, какие узы их связывают, но оба равно воодушевленные желанием храбро сражаться и прославить свое имя, один — ради чести своего рода, другой — из любви к Перетте.

Вскоре последние домики Венсена расплылись в утренней дымке. Музыка смолкла. И только стук копыт по мощеной королевской дороге сопровождал движение полка, во главе которого ехал рысью полковник, окруженный свитой. После вечернего привала он выстроил свой эскадрон как для парада. Затем с дрожью в голосе прочел приказ маршала Мориса Саксонского, главнокомандующего северными армиями, в котором говорилось, что английские войска заняли Фландрию, его величество король Людовик XV объявил войну английскому королю и рассчитывает на доблесть и мужество своих войск, которые должны выдворить врага с занятой им территории.

Фанфан слушал приказ, не отрываясь. Вдруг он мысленно увидел, что атакует англичан и приносит маршалу целую охапку знамен. В это время был дан приказ спешиться, но юный кавалерист, погруженный в свои мечты, ничего не слышал.

— Ты что, замечтался, что ли, ветрогон? — рявкнул на него ефрейтор, таща за собой его усталого коня. — Не видишь, что твоя лошадь помирает от жажды и давно пора ее напоить? Вот погоди, лейтенант отсчитает тебе пятнадцать дней гауптвахты, тогда очнешься!

— Хорошо, хорошо, — ответил Фанфан, — иду!

За несколько минут был раскинут лагерь. Денщики уже привязывали к копьям веревки, поддерживающие украшенные королевскими лилиями офицерские палатки. Фанфан-Тюльпан, отводя лошадь к водопою, восхищался удобством и роскошью, которыми блистали походные жилища родовитых офицеров, и не мог удержаться от завистливого взгляда на лейтенанта Д'Орильи, с которого денщик снимал сапоги. Его душу наполнило сознание своего жалкого положения, но оно быстро рассеялось в шуме, производимом множеством людей и лошадей, двигавшихся туда-сюда, и живописной толпой.

Полк Рояль-Крават достиг Фландрии через Ла-Фер, Сент-Капитэн, Валансьен. Новости о продвижении англичан заставляли спешить. Казалось, приближение боев опьяняло полк подобно тому, как пахнущий солью воздух, по мере приближения к желанному берегу моря, щекочет ноздри и заставляет вас подгонять коня.

Население приветствовало полк Рояль-Крават, который двигался в мерном ритме на своих полутора тысячах лошадей, по всему его пути. В Валансьене на всадников обрушился целый дождь из роз, и Фанфан, сияя от гордости, в военном головном уборе, увитом цветами, думал:

— Ах, если бы Перетта видела меня сейчас! Как бы она гордилась мной!

Кампания продолжалась недолго. Морис Саксонский бросил на врага свои дивизии со скоростью гранаты. Поддержанные артиллерией и кавалерией, французы взяли в окружение Менен, Ипр, Куртрэ, Кармиз, и вот воды Изера уже освежали крупы французских коней.

Фанфан в своем боевом крещении проявил замечательную ловкость и отвагу. Сжимая ногами бока лошади, он первый мчался в атаку, с гордой улыбкой бросался в самую гущу драки и ударами сабли крушил англичан, падавших пачками на фламандскую землю. Он орудовал длинной саблей с силой и сноровкой старого опытного бойца, разя и протыкая тела врагов так, как его учил Бравый Вояка. Небольшой рост и вес отлично помогали ему; он ловко управлял лошадью, ускользая от вражеских ударов благодаря быстроте маневра. Он всегда был бодр, несмотря на усталость и мучительную жару, когда жгучие лучи июльского солнца прогревали плотное сукно мундиров, и заслужил симпатию и уважение соратников, которые уже совсем не смотрели на него как на новобранца.

А по вечерам, когда лагерные костры разгоняли ночную тьму колеблющимися языками пламени и становилось прохладно, Фанфан, стоя перед распростертыми на траве солдатами, еще находил в себе силы чистым и громким голосом выводить куплеты всеми любимой песни:

Я сам пошел в солдаты.

Из-за моей любимой,

Да, я пошел в солдаты,

Но только из любви…

И все дружно подхватывали припев.

Д'Орильи тоже великолепно вел себя в бою. Много раз он выказывал такую дерзость, что полковник даже выговаривал ему за полное отсутствие осмотрительности и благоразумия.

— Полковник, — отвечал ему Робер, — если мой отец смотрит на меня с небес, он должен быть доволен, видя, что ветер, поднимаемый ядрами, развеивает мои прошлые ошибки!

Фанфан слышал этот смелый ответ. Он восхищался храбрым офицером, как и тот, в свою очередь, весьма симпатизировал новобранцу, который вел себя под огнем ничуть не хуже любого ветерана. Услышав разговор Д'Орильи с полковником, Фанфан проворчал про себя:

— Я постараюсь драться еще лучше!

Ему было суждено отличиться среди всех.

Во время взятия Ипра полк Рояль-Крават находился за маленькой деревней Юлько. Английский полк, Десятый Йоркширский, под командой герцога Йоркского, угрожал правому крылу войска маршала Саксонского. Поддерживали атаку англичан две тяжелые восьмидюймовые мортиры, которые сильно мешали французской гвардии. С нарочным командование полка Рояль-Крават прислало кавалерии приказ во что бы то ни стало подавить пушки и соединиться с пехотой. Под выстрелами эскадроны кавалеристов тайно выстроились для атаки. Огромные ядра падали прямо в гущу бойцов, пугая лошадей. Но кавалеристы неотвратимо двигались, не обращая внимания на обстрел; они обнажили клинки, и сноп искрящихся сабель блеснул в лучах июльского солнца. Резкая команда заставила затрепетать под кирасами тысячу двести сердец:

— Надвиньте шлемы, храбрецы, идем в атаку!

Одним дружным движением шпоры вонзились в бока лошадей, которые все одновременно двинулись вперед легким галопом. В десяти туазах от наступающих были видны первые ряды вражеских коней, грызущих удила. Громкие команды английских офицеров потребовали, чтобы солдаты в алых мундирах опустились на колени. Туча голубей стремительно, как стая коршунов, пролетела над самыми головами атакующих.

Фанфан подумал о Перетте и о смерти одновременно. Раздался залп орудий. Ефрейтор второго эскадрона упал с лошади, и сознание Фанфана поразила жуткая картина: лошадь без всадника, с кровавой пеной на ноздрях и кровью на седле, продолжала идти в атаку на своем месте в строю… Натиск французов продолжался, несмотря на пустые места в рядах. Пулей с Фанфана сорвало шапку; волосы растрепались по ветру. Ему показалось, что он входит в поле с высокой пшеницей, заросшее огромными маками. Вдруг он увидел посредине каре ослепительный столб пламени, извергаемый мортирами. У него в мозгу вспыхнула одна мысль: во что бы то ни стало заткнуть эти бронзовые пасти, изрыгающие смерть, и он погнал коня прямо на них, в группу людей, ощетинившихся штыками, с седлами, соединенными ремнями между собой. Ударом сабли плашмя Фанфан выбил из седла одного солдата; другой рухнул на землю, ослепленный ударом сапога в лицо: вдруг перед глазами Фанфана возник неприятель с рожей мясника, и раньше, чем он успел отразить его удар, тот воткнул свою саблю в брюхо его лошади, которая, падая на колени, отчаянно заржала. Но ловкость молодого нормандца, не раз служившая ему службу, сработала и на этот раз. Выскочив из стремян и употребив самый смертельный прием, он бросился к пушкам.

— Господи, прости! — закричали английские артиллеристы, увидев, что на них идет какой-то демон. Пятнадцать выстрелов из пистолетов разразились одновременно, но пули пролетели мимо храбреца, и вот первые артиллеристы уже лежали среди поля с перерезанными глотками. Англичане отступили, оставив пушки. Следом за Фанфаном вплотную шли французские гвардейцы. С воплем радости Фанфан вскочил на пушку, гвардейцы окружили его, тоже радостно крича.

— Тащите веревки, — громко заорал победитель, — мы сейчас привезем эти пушки в лагерь!

В мгновение ока веревки были добыты, и гвардейцы обвязали ими умолкшие пушки. Лафет был привязан к лошадям кавалеристов, а Фанфан, потерявший своего Марса в бою, верхом на лафете, сопровождаемый восторженными криками, вернулся в лагерь.

В этот момент появился лейтенант Д'Орильи, неся в руках штандарт Йоркширского полка, который он добыл в бою.

Полковник, командир полка Рояль-Крават, с почерневшим от пороха лицом, объявил им обоим, видимо, смешав похвалы, полагающиеся солдату и офицеру, а на самом деле — братьям, хотя они об этом и не подозревали:

— Лейтенант Д'Орильи и рядовой кавалерист Фанфан-Тюльпан, вы оба — герои! Поздравляю вас!

Глава VI

ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ

В Париже, несмотря на войну, продолжалась беззаботная и беспечная жизнь, и, наверно, никогда еще в отеле «Трансильвания» не было таких ослепительных празднеств и такой бешеной игры.

Шевалье де Люрбек, который, как мы уже знаем, подавал Роберу Д'Орильи дурной пример и давал ему гибельные советы, продолжал оставаться завсегдатаем этого заведения. Однажды, когда он стоял у стола, где царил фараон, с интересом следя за особенно острой партией, к нему подошел один из лакеев в ливрее маркиза Д'Орильи и попросил оказать ему честь выслушать его. Люрбек, не торопясь, с равнодушно-надменным видом вышел в пустой вестибюль, где уже стоял слуга с хитрым выражением лица и в угодливой позе, и издали низко ему кланялся.

Люрбек выбрал стул за одной из колонн, уселся на него так, чтобы не быть увиденным теми, кто мог бы пройти через вестибюль. Затем жестом подозвал слугу и знаком велел ему говорить.

Этот последний еще раз поклонился и таинственным тоном прошептал:

— В соответствии с приказом Вашего сиятельства я, не переставая, наблюдал за тем, что происходит в замке Д'Орильи…

— Короче, Жасмин! — резко оборвал его иностранец.

— Теперь я уже совершенно уверен, — твердо сказал шпион, — что управляющий Тарднуа, пользуясь доверием своего молодого господина, превратил в звонкую монету все состояние, которое было ему отдано на хранение, и удрал неизвестно куда.

У Люрбека на лице появилась странная улыбка. Он сказал:

— Я давно догадывался, что этот Тарднуа — негодяй.

— Кража, — продолжал лакей, — тем более огорчительна, что господин маркиз — а это подтверждается его письмом к Тарднуа, которое управляющий забыл на столе, видимо, в спешке — в настоящий момент весьма нуждается в деньгах.

И плут-лакей протянул Люрбеку несколько помятое письмо. Люрбек взял его и прочел:

«Дорогой Тарднуа!

Незамедлительно пришлите мне двадцать тысяч ливров.

Робер Д'Орилъи.»

— Ему придется снова вернуться к игре, — процедил сквозь зубы Люрбек. — Ну, что ж, все идет прекрасно!

Поднявшись, он приказал лакею:

— Пойдем со мной!

— Куда же, монсеньер? — спросил озадаченный слуга.

— Увидишь!

На следующий день, на заре, двое всадников покидали Париж. Один из них, одетый в богатый дорожный костюм и в треуголке с золотым позументом, ехал на очень дорогом коне.

Другой, слуга в ливрее, ехал резвой рысью следом за ним на могучем жеребце.

Это были Люрбек и слуга Д'Орильи, Жасмин, которые собирались присоединиться к французской армии во Фландрии. Цель этой поездки была известна одному Люрбеку.

Несколько дней спустя они без задержек достигли окрестностей Кале, куда полк Рояль-Крават был отправлен на отдых. Незадолго до того, как они подъехали к сторожевым постам, Люрбек сказал несколько слов на ухо Жасмину.

Жасмин немедленно умчался куда-то по поперечной дороге, но, доехав до села, где расположился полк, вдруг услышал окрик.

— Стой! Кто идет?

Это был Фанфан, который в этот вечер был в карауле и стоял на посту, как всегда думая о Перетте. Ее молчание так угнетало его, что сердце его сжималось.

— Друг! — ответил подоспевший Люрбек, не моргнув глазом.

— Пароль! — потребовал Фанфан, преграждая дорогу штыком.

— Морис, Менэн, — ответил без запинки приехавший.

Это был правильный ответ. Фанфан опустил ружье, а Люрбек вынул из седельной сумки паспорт с печатью королевских войск, в котором значилось, что его обладатель — датский дворянин — может беспрепятственно передвигаться и пересекать французскую линию фронта.

— Проходите, господа! — объявил Фанфан.

— Спасибо, — ответил Люрбек. — Но скажите, мой храбрец, вы не могли бы мне сообщить, где и как мне найти лейтенанта Д'Орильи?

— Охотно, монсеньер, — с готовностью отозвался Фанфан, — господин лейтенант сейчас, как и каждый вечер, в гостинице «Золотой экю», где обычно играют офицеры. В деревне всего одна гостиница — единственный дом, где ночью горит свет: я почти уверен, что вы найдете лейтенанта Д'Орильи там. Он приходит ночевать обычно не раньше, чем на рассвете.

Путешественник не дождался конца фразы Фанфана, и, пришпорив лошадей, он и его спутник устремились вдоль главной улицы к гостинице.

— Странный господин! — пробормотал Фанфан. — А, впрочем, какое мне дело!

И, продолжая стоять на посту, он снова углубился в мысли о Перетте.

Объяснение, которое Фанфан дал Люрбеку, было абсолютно точным. Действительно, Робер находился в гостинице «Золотой экю», которую превратили в игорный дом и где он был одним из самых постоянных посетителей. Вынужденное бездействие лагеря разбудило в нем дурные привычки, заглохшие в условиях войны. Он играл на большие суммы и проигрывал с печальной неизменностью. Те средства, которые были у него с собой, растаяли почти мгновенно, и он уже занял сумму, равную трем месяцам его жалованья; на письмо к Тарднуа не было ответа. Ему пришлось в тот вечер уже ставить на честное слово. Он чувствовал, что падает в пропасть. Бледный, с потным лбом и лихорадочным взглядом, он продолжал играть. Только что он в один момент проиграл две тысячи ливров, из которых у него не было в кармане ни одного су.

Вдруг Робер ощутил, что чья-то рука легла на его плечо. Он обернулся с безумным видом. У него вырвался крик:

— Это вы?! — Здесь!

— Ну, да, это я, дорогой друг! — с улыбкой отвечал датский вельможа. — Я возвращался из Фландрии, где был по своим личным делам, и случайно узнал, что полк Рояль-Крават квартирует здесь поблизости. Мне не захотелось возвращаться в Париж, не выразив моему самому близкому другу радость, с которой я его увижу живым и здоровым после столь тяжкой кампании.

— Вы очень добры, — рассеянно пробормотал лейтенант Д'Орильи, теребя галун на отвороте мундира.

— Я вижу, что у вас какой-то озабоченный вид… Нет ли каких-нибудь неприятностей?

Офицер ответил, пожав плечами:

— Нет смысла от вас скрывать… У меня большие карточные долги, а мой висельник-управляющий не шлет мне денег.

— Ну, о чем говорить! — вскричал Люрбек. — Я могу дать вам взаймы…

— Нет, нет, друг мой, — быстро возразил Робер, — прошу вас…

— Ну что за чепуха! Скажите, сколько?

— Десять тысяч ливров, увы!

Шевалье Люрбек невольно крякнул. Он не думал, что сумма так велика. Но он мгновенно овладел собой и сказал:

— Я выдам вам вексель. Хотите?

— О, друг мой! — воодушевленно и благодарно вскричал Робер.

А в глазах Люрбека в это время загорелся странный свет…

На игорном столе валялись брошенные карты. Люрбек сел за стол и отбросил их небрежным движением в сторону. Лотом вынул и положил на сукно карманный письменный прибор, открыл свой портфель и достал оттуда лист бумаги, на котором начертал: «Выплатите по просьбе господина маркиза Д'Орильи сумму в десять тысяч ливров.

Кавалер Люрбек. «

— Благодарю вас, дорогой друг. Но не сомневайтесь, что я это понимаю как дружескую услугу и как долг не на длительное время. Как только управляющий пришлет мне денег…

— Прошу вас, Робер, перестаньте! Пусть это вас не беспокоит!

И, усаживаясь поудобнее за стол, он вырвал листок из записной книжки и произнес:

— Скажите, пожалуйста, по какой форме я должен составить вашу расписку?

И небрежным тоном господин кавалер Люрбек продиктовал Роберу Д'Орильи расписку, под которой Д'Орильи тут же поставил свою подпись. Она гласила: «Получена в долг от господина Шевалье де Люрбека сумма в десять тысяч ливров. Маркиз Робер Д'Орильи. «

Люрбек быстро спрятал расписку, которую протянул ему Робер, и оба стали собираться уйти из зала, уже опустевшего и полного табачного дыма, как вдруг Робер громко вскрикнул:

— Жасмин!

На пороге появился сообщник Люрбека, слуга из дома Д'Орильи.

— Наконец-то! — образованно воскликнул молодой маркиз. — Ты привез мне новости?

Лакей молча поклонился хозяину и неподвижно стоял, теребя шапку, со смущенным видом.

— Ну, говори же, мошенник! — приказал лейтенант.

Жасмин вздохнул с печальной миной и опустил голову.

— Меня привели к вам очень печальные обстоятельства, — сказал он, — дело в том, что управляющий Тарднуа, которому ваше высочество так доверяли…

Страшное предчувствие сжало грудь офицера. Он, задыхаясь, простонал:

— Ну, говори же!

— Так вот, Тарднуа заложил все земли вашего высочества, а также ваш дворец в Париже, и скрылся вместе со всеми вашими деньгами…

— Тысяча чертей! — прорычал Д'Орильи. — Ты врешь, наглец! Я тебя отучу лгать, негодяй!

И, схватив со скамейки хлыст с набалдашником из оникса, он поднял руку… Лакей наклонился, стараясь ускользнуть от удара. Люрбек, положив руку на плечо Робера, чтобы остановить его, сказал успокаивающе:

— Ну, ну, друг мой, не горячитесь! Этот человек не выглядит лжецом.

Лейтенант, как громом пораженный, рухнул на скамью и несколько минут сидел в прострации, закрыв лицо руками и совершенно подавленный. Кавалер Люрбек смотрел на него с загадочным видом.

Вдруг Д'Орильи, овладев собой, вскочил и подошел к Люрбеку.

— Кавалер Люрбек, — сказал он, — я не могу принять ваше предложение.

И, возвращая Люрбеку свою расписку, он хотел силком вложить ее в руку Люрбека. Но тот, мягко отстранив его руку, запротестовал:

— Раз уж у вас есть долги, не лучше ли будет, если вас от них избавит ваш верный друг, который хочет вам помочь?

— Но теперь я не знаю, когда смогу вернуть вам долг.

— Ну, пустяки! — сказал кавалер. — Вы выгодно женитесь и рассчитаетесь со мной.

— О, дорогой Люрбек!

— Вы обидели бы меня, если бы отказались!

Д'Орильи, успокоившись и убедившись, что все написано правильно, сунул вексель в карман. А Люрбек, заметив, что Жасмин собирается удалиться, с той же загадочной, но еще более угрожающей улыбкой пробормотал сквозь зубы:

— Ну, милый маркиз, теперь ты у меня в руках!

Несколько дней спустя приказом командования полк Рояль-Крават был отправлен обратно в Лилль, чтобы там предстать перед маршалом Морисом Саксонским. Полководец пожелал перед возвращением в Париж отблагодарить офицеров и солдат, которые особо отличились в боях во Фландрии.

Войска выстроились у выхода из города на просторной равнине, обрамленной тополями. Кавалерия стояла в два ряда, затем стояла пехота, а впереди нее — музыканты; впереди оркестра стояли солдаты, которые держали флажки.

Это было грандиозное зрелище: огромное каре всадников, над которым реяли штандарты, не шевелясь, с оружием наготове ожидало появления полководца.

Звуки труб взорвали воздух. Команда, многократно повторенная офицерами, прокатилась по рядам. Офицеры представляли свои подразделения.

Маршал Саксонский появился на площади верхом на могучем померанском коне, который, казалось, без малейшего усилия нес грузного седока. Он двигался в благоговейном молчании, сопровождаемый блестящим адъютантом.